Елизавета Евгеньевна Аничкова 12 страница

А иногда уже всё отрепетировано, но начальник КВЧ майор Потапов (СевЖелДорлаг), комяк, берёт программу и видит:

«Сомнение» Глинки.

— Что-что? Сомнение? Никаких сомнений! Нет-нет, и не про- сите! — и вычёркивает своей рукой.

Крепостные театры существовали при каждом областном УИТЛК, и в Москве их было даже несколько. Самый знаменитый был — ховринский крепостной театр полковника МВД Мамулова. Мамулов следил ревниво, чтоб никто из арестованных в Москве заметных артистов не проскочил бы через Красную Пресню. Его агенты рыскали и по другим пересылкам. Так собрал он у себя большую драматическую труппу и начатки оперной. Это была гордость помещика: у меня лучше театр, чем у соседа! В Бескуд- никовском лагере тоже был театр, но много уступал. Помещики возили своих артистов друг к другу в гости, хвастаться.

Такие крепостные театры были на Воркуте, в Норильске, в Со- ликамске, в Магадане, на всех крупных гулаговских островах (фото 11). Там эти театры становились почти городскими, едва ли не академическими, они давали в городском здании спектак- ли для вольных.

Московский ансамбль, который разъезжал по лагпунктам, да- вая концерты, а жил на Матросской Тишине, вдруг переведен был на время к нам, на Калужскую заставу. Какая удача! — О, стран- ное ощущение! Смотреть в лагерной столовой постановку профес- сиональных актёров-зэков! Смех, улыбки, пение, белые платьица, чёрные сюртуки...

Героиня ансамбля Нина В. оказалась по 58-10, пять лет. Мы быстро нашли с ней общего знакомого — её и моего учителя на

искусствоведческом отделении МИФЛИ*. Она была недоучившая- ся студентка, молода совсем. В ансамбле у Нины был, как у вся- кой примы, свой возлюбленный (танцор Большого театра), но был ещё и духовный отец в театральном искусстве — Освальд Глазунов (Глазнек), один из самых старых вахтанговцев. Он и же- на его были захвачены немцами на даче под Истрой. Три года войны они пробыли у себя на маленькой родине в Риге, играли в латышском театре. С приходом наших оба получили по десят- ке за измену большой Родине. Теперь оба были в ансамбле.

Изольда Викентьевна Глазнек уже старела, танцевать ей ста- новилось трудно. Один только раз мы видели её в каком-то не- обычном для нашего времени танце. Танцевала она в посеребрен- ном тёмном закрытом костюме на полуосвещённой сцене. Очень запомнился мне этот танец. Большинство современных танцев — показ женского тела, и на этом почти всё. А её танец был какое- то духовное мистическое напоминание.

А через несколько дней внезапно, по-воровски, как всегда го- товятся этапы на Архипелаге, Изольда Викентьевна была взята на этап, оторвана от мужа, увезена в неизвестность.

Это у помещиков-крепостников была жестокость, варварство: разлучать крепостные семьи, продавать мужа и жену порознь. Ну зато ж и досталось им от Некрасова, Тургенева, Лескова, ото всех. А у нас это была не жестокость, просто разумная мера: старуха не оправдывала своей пайки, занимала штатную единицу.

В день этапа жены Освальд брёл с блуждающими глазами, опираясь о плечо своей хрупкой приёмной дочери, как будто только одна она ещё его и поддерживала. Он был в состоянии полубезумном, можно было опасаться, что и с собой кончит.

Я скульптурно запомнил их: как старик притянул к себе де- вушку за затылок, и она из-под руки смотрела на него сострадаю- ще и старалась не плакать.

Ну да что говорить, — старуха не оправдывала своей пайки...

 

* Московский институт истории, философии и литературы; с 1941 года влился в Московский университет. А. И. Солженицын, учась на физико- математическом факультете Ростовского государственного университета (с 1936 по 1941), поступил в 1939 году на заочное отделение искусство- ведческого факультета МИФЛИ, где учился два года до войны. — Примеч. ред.

 

 

Г л а в а 1 9

 

ЗЭКИ КАК НАЦИЯ

(Этнографический очерк Фан Фаныча)

 

 

В этом очерке, если ничто не помешает, мы намерены сделать важное научное открытие.

Автор этих строк, влекомый загадочностью туземного племе- ни, населяющего Архипелаг, предпринял туда длительную науч- ную командировку и собрал обильный материал.

В результате попытаемся сейчас доказать, что зэки составля- ют особую отдельную нацию.

Кто из нас ещё в средней школе не изучал широко известно- го единственно-научного определения нации, данного товарищем Сталиным: нация — это исторически сложившаяся общность лю- дей, имеющих общую территорию; общий язык; общность эконо- мической жизни; общность психического склада, проявляющегося в общности культуры. Так всем этим требованиям туземцы Архи- пелага вполне удовлетворяют! — и даже ещё гораздо больше! (Нас особенно освобождает здесь гениальное замечание товарища Сталина, что расово-племенная общность крови совсем не обязательна.)

Наши туземцы занимают вполне определённую о б щ у ю т е р р и т о р и ю (хотя и раздробленную на острова, но в Ти- хом же океане мы этому не удивляемся), где другие народы не живут. Э к о н о м и ч е с к и й у к л а д их однообразен до по- разительности: он весь исчерпывающе описывается на двух ма- шинописных страницах (котловка и указание бухгалтерии, как пе- речислять мнимую зарплату зэков на содержание зоны, охраны, островного руководства и государства). Если включать в экономи- ку и бытовой уклад, то он до такой степени единообразен на ост- ровах (но нигде больше!), что переброшенные с острова на остров зэки ничему не удивляются, не задают глупых вопросов, а сразу безошибочно действуют на новом месте. Они едят пищу, которой никто больше на земле не ест, носят одежду, которой никто боль- ше не носит, и даже распорядок дня у них — един по всем ост- ровам и обязателен для каждого зэка. (Какой этнограф укажет нам другую нацию, все члены которой имеют единые распорядок дня, пищу и одежду?)

Что понимается в научном определении нации под общностью к у л ь т у р ы — там недостаточно расшифровано. Единства на- уки и изящной литературы мы не можем требовать от зэков по той причине, что у них нет письменности. (Но ведь это — почти у всех островных туземных народов, у большинства — по недо- статку именно культуры, у зэков — по избытку цензуры.) Зато мы с преизбытком надеемся показать в нашем очерке — общность психологии зэков, единообразие их жизненного поведе- ния, даже единство философских взглядов, о чём можно только мечтать другим народам. Именно ясно выраженный народный ха- рактер сразу замечает исследователь у зэков. У них есть и свой фольклор, и свои образы героев. Наконец, тесно объединяет их ещё один уголок культуры, который уже неразрывно сливается с я з ы к о м и который мы лишь приблизительно можем описать бледным термином матерщина (от латинского mater). Это — та особая форма выражения эмоций, которая даже важнее всего остального языка, потому что позволяет зэкам общаться друг с другом в более энергичной и короткой форме, чем обычные язы- ковые средства. Поэтому весь прочий язык как бы отступает на второй план.

Всё сказанное и разрешает нам смело утверждать, что тузем- ное состояние на Архипелаге есть особое национальное состоя- ние, в котором гаснет прежняя национальная принадлежность человека.

Предвидим такое возражение. Нам скажут: но народ ли это, если он пополняется не обычным способом деторождения? Отве- тим: да, он пополняется техническим способом посадки (а своих собственных детёнышей по странной прихоти отдаёт соседним на- родам). Однако ведь цыплят выводят в инкубаторе — и мы же не перестаём от этого считать их курами, когда пользуемся их мясом?

Но если даже возникает какое-то сомнение в том, как зэки начинают существование, то в том, как они его прекращают, со- мненья быть не может. Они умирают, как и все, только гораздо гуще и преждевременней. И похоронный обряд их мрачен, скуп и жесток.

Два слова о самом термине зэки. До 1934 года официальный термин был лишённые свободы. Сокращалось это «л/с», и осмыс- ливали ли туземцы себя по этим буквочкам как «элэсов» — сви- детельств не сохранилось. Но с 1934 года термин сменили на «за- ключённые» (вспомним, что Архипелаг уже начинал каменеть, и даже официальный язык приспосабливался, он не мог вынести,

чтобы в определении туземцев было больше свободы, чем тюрь- мы). Сокращённо стали писать: для единственного числа «з/к» (зэ-ка´), для множественного — «з/к з/к» (зэ-ка зэ-ка). Однако ка- зённо рождённое слово не могло склоняться не только по паде- жам, но даже и по числам, оно было достойным дитём мёртвой и безграмотной эпохи. Живое ухо смышлёных туземцев не могло с этим мириться, и, посмеиваясь, на разных островах, в разных местностях стали его по-разному к себе переиначивать: в одних местах говорили «Захар Кузьмич», или (Норильск) «заполярные комсомольцы», в других (Карелия) больше «зак» (это верней все- го этимологически), в иных (Инта) — «зык». Мне приходилось слышать «зэк». Во всех этих случаях оживлённое слово начинало склоняться по падежам и числам. Пишем же мы это слово через

«э», а не через «е» потому, что иначе нельзя обеспечить твёрдо- го произношения звука «з».

 

* * *

К л и м а т Архипелага — всегда полярный, даже если ост- ровок затесался и в южные моря. Климат Архипелага — двенад- цать месяцев зима, остальное лето. Самый воздух обжигает и колет, и не только от мороза, не только от природы.

Одеты зэки даже и летом в мягкую серую броню телогреек. Одно это вместе со сплошною стрижкою голов у мужчин прида- ёт им единство в н е ш н е г о в и д а: осуровленность, безлич- ность. Но, даже немного понаблюдав их, вы будете поражены так- же и общностью выражений их лиц — всегда настороженных, не- приветливых, безо всякого доброжелательства, легко переходящих в решительность и даже жестокость. В разговоре с вами он будет короткословен, говорить будет без выражения, монотонно-тупо либо с подобострастием, если ему о чём-нибудь нужно вас про- сить. Но если бы вам удалось как-нибудь невидимо подслушать туземцев, когда они между собой, вы, пожалуй, навсегда бы за- помнили эту особую р е ч е в у ю м а н е р у — как бы толкаю- щую звуками, злонасмешливую, требовательную и никогда не сер- дечную. Но и нельзя не признать за речью зэков большой энер- гичности. Отчасти это потому, что она освобождена от всяких из- быточных выражений, от вводных слов вроде: «простите», «пожа- луйста», «если вы не возражаете», также и от лишних местоиме- ний и междометий.

Мы уже говорили, что у зэков нет своей письменности. Но в личном примере старых островитян, в устном предании и в фоль-

клоре выработан и передаётся новичкам весь кодекс правильного зэческого поведения, основные заповеди в отношении к работе, к работодателям, к окружающим и к самому себе. Весь этот вмес- те взятый кодекс и даёт то, что мы называем национальным ти- пом зэка. Печать этой принадлежности втравливается в человека глубоко и навсегда. Много лет спустя, если он окажется вне Ар- хипелага, сперва в человеке узнаешь зэка, а лишь потом — рус- ского, или татарина, или поляка.

В дальнейшем изложении мы и постараемся черта за чертою оглядеть комплексно то, что´ есть народный характер, жизненная психология и нормативная этика нации зэков.

 

* * *

О т н о ш е н и е к казённой р а б о т е. Хорошо известно зэкам: всей работы не переделаешь (никогда не гонись за тем, что вот, мол, кончу побыстрей и присяду отдохнуть: как только присядешь, сейчас же дадут другую работу). Работа дураков любит.

Но как же быть? Отказываться от работы открыто? Пуще нельзя! — сгноят в карцерах, сморят голодом. Выходить на рабо- ту — неизбежно, но там-то, в рабочий день, надо не вкалывать, а «ковыряться», не мантулить, а кантоваться, филонить (то есть не работать всё равно). Туземец ни от одного приказания не отказывается открыто, наотрез — это бы его погубило. Но он — тянет резину. «Тянуть резину» — одно из главнейших понятий и выражений Архипелага, это — главное спасительное достиже- ние зэков (впоследствии оно широко перенято и работягами во- ли). Зэк выслушивает всё, что ему приказывают, и утвердитель- но кивает головой. И — уходит выполнять. Но — не выполняет! Даже чаще всего — и не начинает. Это иногда приводит в отчая- ние целеустремлённых неутомимых командиров производства. Ес- тественно, возникает желание — кулаком его в морду или по за- хрястку, это тупое бессмысленное животное в лохмотьях, — ведь ему же русским языком было сказано!..

Беспонятливость? Наоборот, высшая понятливость, приспособ- ленная к условиям. На что он может рассчитывать? ведь работа сама не сделается, усвоили зэки прочно: не делай сегодня того, что можно сделать завтра. На зэка где сядешь, там и слезешь. Опасается он потратить лишнюю калорию там, где её, может быть, удастся не потратить. (Понятие о калориях — у туземцев есть, и очень популярно.) Между собою зэки так откровенно и

говорят: кто везёт, того и погоняют (а кто, мол, не тянет, на того и рукой машут). В общем, работает зэк лишь бы день до вечера.

Но тут научная добросовестность заставляет нас признать и некоторую слабость нашего хода рассуждения. Прежде всего по- тому, что лагерное правило «кто везёт, того и погоняют» оказы- вается одновременно и старой русской пословицей. Находим мы у Даля* также и другое чисто зэковское выражение: «живёт как бы день к вечеру». Продолжая эти опасные сопоставления, мы на- ходим среди русских пословиц, сложившихся при крепостном пра- ве и уже отстоявшихся к XIX веку, такие:

— Дела не делай, от дела не бегай (поразительно! но ведь это же и есть принцип лагерной резины!).

— Дай Бог всё уметь, да не всё делать.

— Господской работы не переделаешь.

— Ретивая лошадка недолго живёт.

— Дадут ломоть, да заставят неделю молоть. (Очень похоже на зэковскую реакционную теорию, что даже большая пайка не восполняет трудовых затрат.)

Что ж это получается? Что черезо все светлые рубежи наших освободительных реформ, просветительства, революций и социа- лизма екатерининский крепостной мужик и сталинский зэк, не- смотря на полное несходство своего социального положения, — пожимают друг другу чёрные корявые руки?.. Этого не может быть!

Здесь наша эрудиция обрывается, и мы возвращаемся к свое- му изложению.

Из отношения к работе вытекает у зэка и о т н о ш е н и е к н а ч а л ь с т в у. По видимости он очень послушен ему, очень боится его, гнёт спину, когда начальник его ругает. На са- мом деле зэк совершенно презирает своё начальство — и лагер- ное, и производственное. Гурьбой расходясь после всяких деловых объявлений, нотаций и выговоров, зэки тут же вполголоса смеют- ся между собой: было бы сказано, а забыть успеем! Зэки внут- ренне считают, что они превосходят своё начальство — и по гра- мотности, и по владению трудовыми специальностями, и по общему пониманию жизненных обстоятельств.

Вообще, у зэков вся ш к а л а ц е н н о с т е й — перепро-

 

* Пословицы русского народа: Сборник В. Даля. — М.: Худож. лит., 1957. — С. 257.

кинутая, но это не должно нас удивлять, если мы вспомним, что у дикарей всегда так: за крохотное зеркальце они отдают жирную свинью, за дешёвые бусы — корзину кокосовых орехов. То, что дорого нам с вами, читатель, — ценности идейные, жертвенность и желание бескорыстно трудиться для будущего — у зэков не только отсутствует, но даже ни в грош ими не ставится. Доста- точно сказать, что зэки нацело лишены патриотического чувства, они совсем не любят своих родных островов. Вспомним хотя бы слова их народной песни:

Будь проклята ты, Колыма! Придумали ж гады планету!..

Оттого они нередко предпринимают рискованные дальние поиски счастья, которые называются в просторечии побегами.

Выше всего у зэков ценится и на первое место ставится так называемая пайка — это кусок чёрного хлеба с подмесями, дур- ной выпечки, который мы с вами и есть бы не стали. И тем до- роже считается у них эта пайка, чем она крупней и тяжелей. На втором месте идёт махорка или самосад, причём махорка у них является как бы всеобщей валютой (денежной системы на остро- вах нет). На третьем месте идёт баланда (островной суп без жи- ров, без мяса, без круп и овощей, по обычаю туземцев).

Следующая у зэков ценность — сон. Нормальный человек мо- жет только удивляться, как много способен спать зэк и в каких различных обстоятельствах. Нечего и говорить, что им неведома бессонница, они не применяют снотворных, спят все ночи напро- лёт, а если выпадет свободный от работы день, то и его весь спят. Достоверно установлено, что они успевают заснуть, присев у пус- тых носилок, пока те нагружаются; умеют заснуть на разводе, рас- ставив ноги; и даже идя под конвоем в строю на работу — тоже умеют заснуть, но не все: некоторые при этом падают и просы- паются. Для всего этого обоснование у них такое: во сне быстрей идёт срок. И ещё: ночь для сна, а день для отдыха.

Мы замечаем, что, рассуждая о народе зэков, почти как-то не можем представить себе индивидуальностей, отдельных лиц и имён. Но это — не порок нашего метода, это отражение того с т а д н о г о с т р о я ж и з н и, который ведёт этот странный народ, отказавшийся от столь обычной у других народов семей- ной жизни и оставления потомства (они уверены, что их народ будет пополнен другим путём).

Вот вечерний вход в столовую бригады зэков за баландою: бритые головы, шапки-нашлёпки, лохмотья связаны верёвочками,

лица злые, кривые (откуда у них на баланде эти жилы и силы?), — и двадцатью пятью парами ботинок, чуней и лаптей — туп-туп, туп-туп, отдай пайку, начальничек! Посторонись, кто не нашей веры! Мы видим здесь выражение одной из главнейших национальных черт народа зэков — ж и з н е н н о г о н а - п о р а (и это не идёт в противоречие с их склонностью часто засыпать. Вот для того-то они и засыпают, чтобы в промежутке иметь силы для напора). В жестоких островных условиях от успе- ха или неуспеха в борьбе за место часто зависит сама жизнь — и в этом пробитии дороги себе за счёт других туземцы не знают сдерживающих этических начал. Так прямо и говорят: совесть? в личном деле осталась. При важных жизненных решениях они ру- ководятся известным правилом Архипелага: лучше ссучиться, чем мучиться.

Но напор может быть успешным, если он сопровождается жизненной ловкостью, и з в о р о т л и в о с т ь ю в труднейших обстоятельствах. Это качество зэк должен проявлять ежедневно, по самым простым и ничтожным поводам: для того чтобы сохра- нить от гибели своё жалкое ублюдочное добро — какой-нибудь погнутый котелок, тряпку вонючую, деревянную ложку, иголку- работницу.

Сообразно обстановке и психологически оценивая противни- ка, зэк должен проявлять г и б к о с т ь п о в е д е н и я — от грубого действия кулаком или горлом до тончайшего притвор- ства, от полного бесстыдства до святой верности слову, данному с глазу на глаз и, казалось бы, совсем необязательному. Эта же гибкость поведения отражается и известным правилом зэков: дают — бери, бьют — беги.

Важнейшим условием успеха в жизненной борьбе является

для островитян ГУЛАГа их с к р ы т н о с т ь. Их характер и за- мыслы настолько глубоко спрятаны, что непривыкшему начинаю- щему работодателю поначалу кажется, что зэки гнутся, как трав- ка, — от ветра и сапога. (Лишь позже он с горечью убедится в лукавстве и неискренности островитян.) Скрытность — едва ли не самая характерная черта зэковского племени. Зэк должен скрывать свои намерения, свои поступки и от работодателей, и от надзирателей, и от бригадира, и от так называемых «стукачей». Скрывать надо планы, расчёты, надежды — готовится ли он к большому «побегу» или надумал, где собрать стружку для матраса.

Скрытность зэка вытекает из его к р у г о в о й н е д о - в е р ч и в о с т и: он не доверяет всем вокруг. Поступок, по ви-

ду бескорыстный, вызывает в нём особенно сильное подозрение. Закон-тайга, вот как он формулирует высший императив челове- ческих отношений. Тот туземец, который наиболее полно со- вместил и проявил в себе эти племенные качества — жизненно- го напора, безжалостности, изворотливости, скрытности и недо- верчивости, сам себя называет и его называют «сыном ГУЛАГа». Это у них — как бы звание почётного гражданина, и приобре- тается оно, конечно, долгими годами островной жизни.

Сыны ГУЛАГа являются и главными носителями традиций и так называемых з а п о в е д е й з э к о в. Как уверяют сыны ГУЛАГа, живя по их заповедям, на Архипелаге не пропадёшь.

Есть такие заповеди, как: не стучи (как это понять? очевид- но, чтоб не было лишнего шума); не лижи мисок, то есть после других, что´ считается у них быстрой и крутой гибелью. Не шакаль.

Наконец, существует сводная заповедь: не верь, не бойся, не проси! В этой заповеди с большой ясностью, даже скульптур- ностью, отливается общий национальный характер зэка.

Как можно управлять (на воле) народом, если бы он весь про- никся такой гордой заповедью?.. Страшно подумать.

Эта заповедь переводит нас к рассмотрению уже не жизнен- ного поведения зэков, а их психологической сути.

Первое, что мы сразу же замечаем в сыне ГУЛАГа и потом всё более и более наблюдаем: д у ш е в н а я у р а в н о в е - ш е н н о с т ь, психологическая устойчивость. Тут интересен об- щий философский взгляд зэка на своё место во вселенной. В от- личие от англичанина и француза, которые всю жизнь гордятся тем, что они родились англичанином и французом, зэк совсем не гордится своей национальной принадлежностью, напротив: он по- нимает её как жестокое испытание, но испытание это он хочет пронести с достоинством. У зэков есть даже такой примечатель- ный миф: будто где-то существуют «ворота Архипелага» (сравни в античности столпы Геркулеса), так вот на лицевой стороне этих ворот для входящего будто бы надпись: «Не падай духом!», а на обратной стороне для выходящего: «Не слишком радуйся!» И глав- ное, добавляют зэки: надписи эти видят только умные, а дураки их не видят. Такая философия и есть источник психологической устойчивости зэка. Как бы мрачно ни складывались против него обстоятельства, он хмурит брови на своём грубом обветренном лице и говорит: глубже шахты не опустят.

Зэк всегда н а с т р о е н н а х у д ш е е, он так и живёт, что постоянно ждёт ударов судьбы и укусов нечисти. Напротив,

всякое временное полегчание он воспринимает как недосмотр, как ошибку. В этом постоянном ожидании беды вызревает суровая душа зэка, бестрепетная к своей судьбе и безжалостная к судьбам чужим.

Самое распространённое среди них мировоззрение — ф а т а - л и з м. Это — их всеобщая глубокая черта. Она объясняется их подневольным положением, совершенным незнанием того, что случится с ними в ближайшее время, и практической неспособ- ностью повлиять на события. При такой тёмной судьбе сильны у зэков многочисленные с у е в е р и я. Одно из них тесно примы- кает к фатализму: если будешь слишком заботиться о своём устройстве или даже уюте — обязательно погоришь на этап.

Но, пожалуй, самый интересный психологический поворот здесь тот, что зэки воспринимают своё устойчивое равнодушное состояние в их неприхотливых убогих условиях — как победу ж и з н е л ю б и я. Достаточно череде несчастий хоть несколько разредеть, ударам судьбы несколько ослабнуть — и зэк уже вы- ражает у д о в л е т в о р е н и е ж и з н ь ю и гордится своим поведением в ней. Может быть, читатель больше поверит в эту парадоксальную черту, если мы процитируем Чехова. В его рас- сказе «В ссылке» перевозчик Семён Толковый выражает это чувство так:

«Я... довёл себя до такой точки, что могу голый на зем- ле спать и траву жрать. И дай Бог всякому такой жиз- ни. — (Курсив наш. — А. С.) — Ничего мне не надо, и никого не боюсь, и так себя понимаю, что богаче и вольнее меня человека нет».

Эти поразительные слова так и стоят у нас в ушах: мы слы- шали их не раз от зэков Архипелага (и только удивляемся, где их мог подцепить А. П. Чехов?). И дай Бог всякому такой жизни! — как вам это понравится?

 

————————

 

До сих пор мы говорили о положительных сторонах народно- го характера. Но нельзя закрывать глаз и на его отрицательные стороны, на некоторые трогательные народные слабости.

Чем бестрепетнее, чем суровее неверие этого, казалось бы, атеистического народа (совершенно высмеивающего, например, евангельский тезис «не судите, да не судимы будете», они счита- ют, что судимость от этого не зависит) — тем лихорадочнее на-

стигают его припадки безоглядной легковерности. Можно так раз- личить: на том коротком кругозоре, где зэк хорошо видит, — он ни во что не верит. Но лишённый зрения абстрактного, лишён- ный исторического расчёта, он с дикарскою наивностью отдаётся вере в любой дальний слух, в туземные чудеса.

Давний пример туземного л е г к о в е р и я — это надежды, связанные с приездом Горького на Соловки. Но нет надобности так далеко забираться. Есть почти постоянная и почти всеобщая религия на Архипелаге: это вера в так называемую Амнистию. Трудно объяснить, что это такое. Это — не имя женского божест- ва, как мог бы подумать читатель. Это — нечто сходное со Вто- рым Пришествием у христианских народов, это наступление та- кого ослепительного сияния, при котором мгновенно растопятся льды Архипелага, и даже расплавятся сами острова, а все тузем- цы на тёплых волнах понесутся в солнечные края, где они тотчас же найдут близких приятных им людей. Пожалуй, это несколько трансформированная вера в Царство Божие на земле. Вера эта, никогда не подтверждённая ни единым реальным чудом, однако, очень живуча и упорна.

И ещё есть у зэков некая национальная слабость, которая не- понятным образом удерживается в них вопреки всему строю их жизни, — это т а й н а я ж а ж д а с п р а в е д л и в о с т и.

Начиная с попадания зэков на Архипелаг, каждый день и час их здешней жизни есть сплошная несправедливость, и сами они в этой обстановке совершают одни несправедливости — и, каза- лось бы, давно пора им к этому привыкнуть и принять неспра- ведливость как всеобщую норму жизни. Но нет! Каждая не- справедливость от старших в племени и от племенных опекунов продолжает их ранить, и ранить так же, как и в первый день. (А несправедливость, исходящая снизу вверх, вызывает их бурный одобрительный смех.)

Пусть не покажется противоречием уже названной туземной черте скрытности — другая туземная черта: любовь р а с с к а - з ы в а т ь о п р о ш л о м. У всех остальных народов это — стариковская привычка, а люди среднего возраста как раз не лю- бят и даже опасаются рассказывать о прошлом (особенно — жен- щины, особенно — заполняющие анкеты, да и вообще все). Зэки же в этом отношении ведут себя как нация сплошных стариков. Слова из них не выдавишь по поводу сегодняшних мелких быто- вых секретов (где котелок нагреть, у кого махорку выменять), но о прошлом расскажут тебе без утайки, нараспашку всё: и как жил до Архипелага, и с кем жил, и как сюда попал. (Часами они

слушают, кто как «попал», и им эти однообразные истории не прискучивают нисколько.)

Тут интересно сравнить с наблюдением Достоевского. Он от- мечает, что каждый вынашивал и отмучивал в себе историю свое- го попадания в «Мёртвый дом» — и говорить об этом было у них совсем не принято. Нам это понятно: потому что в «Мёртвый дом» попадали за преступление, и вспоминать о нём каторжни- кам было тяжело.

На Архипелаг же зэк попадает необъяснимым ходом рока или злым стечением мстительных обстоятельств, — но в девяти слу- чаях из десяти он не чувствует за собой никакого «преступле- ния», — и поэтому нет на Архипелаге рассказов более интерес- ных и вызывающих более живое сочувствие аудитории, чем —

«как попал».

Обильные рассказы зэков о прошлом, которыми наполняются все вечера в их бараках, имеют ещё и другую цель и другой смысл. Насколько неустойчиво настоящее и будущее зэка — на- столько незыблемо его прошедшее. Прошедшего уже никто не мо- жет отнять у зэка, да и каждый был в прошлой жизни нечто боль- шее, чем сейчас (ибо нельзя быть ниже, чем зэк). Поэтому в вос- поминаниях самолюбие зэка берёт назад те высоты, с которых его свергла жизнь (а ведь самолюбие и у старого глухого жестянщи- ка, и у мальчишки-подсобника маляра ничуть не меньше, чем у прославленного столичного режиссёра, это надо иметь в виду).

Зэки ценят и любят ю м о р — и это больше всего свиде- тельствует о здоровой основе психики тех туземцев, которые сумели не умереть в первый год. Они исходят из того, что слеза- ми не оправдаться, а смехом не задолжать. Юмор — их постоян- ный союзник, без которого, пожалуй, жизнь на Архипелаге была бы совершенно невозможна.

 

————————

 

Переходя к вопросу о я з ы к е зэков, мы находимся в боль- шом затруднении. Не говоря о том, что всякое исследование о но- вооткрытом языке есть всегда отдельная книга и особый научный курс, в нашем случае содержатся ещё специфические трудности. Одна из них — спекшаяся смесь языка с руганью, на что мы уже ссылались. Разделить этого не смог бы никто (потому что нельзя делить живое!), но и помещать всё как есть на научные

страницы мешает нам забота о нашей молодёжи.