Джордж. Ничего не решай без меня.

 

Я обратил внимание отца на эту записку:

– Ты прочел?

– Да, и решил ее игнорировать, – с вызовом ответил он.

– Меня тошнит от того, как папина как бы семья с ним обращается, – вмешался Бретт. – Попробуй заглянуть дальше инвалидной коляски, Адриан. Папа вполне способен принимать решения, он разумный человек.

– Поэтому он думает, что в «Улице коронации» показывают не актеров, но реальных жителей этой улицы?

 

Четверг, 24 апреля

 

Почему теперь все употребляют слово «неприемлемый»? Утром раздраженная женщина позвонила в прямой эфир «Вкуса жизни»:

– Я считаю абсолютно неприемлемым то, что банки играют в рулетку на наши деньги!

В вечерних «Новостях Восточных Центральных графств» после удручающего репортажа о расчлененном теле, найденном в передвижном мусорном баке в пригороде Ноттингема, полицейский сказал:

– Это тихий жилой район, отчего подобное преступление становится тем более неприемлемым.

Интервью с жителем этого ставшего печально знаменитым пригорода:

– Я заметил, что бак простоял на тротуаре три дня, что безусловно неприемлемо.

 

Суббота, 26 апреля

 

Увидел в окно, как Бернард на всех парах несется к дому. Заметив меня, он помахал мне чем-то, что при ближайшем рассмотрении оказалось годовой подшивкой комиксов «Медвежонок Руперт». Глянув на обложку, я сразу понял, почему Бернард так спешил. Руперт был бурым, а в выходных данных значился 1973 год.

В том же году издатели изменили цвет медвежонка на белый, бурых выпусков было отпечатано очень немного. То есть редкие издания с бурым Рупертом для книжного дилера все равно что Святой Грааль.

– Я нашел их на распродаже домашнего имущества в саду викария. Искал пару приличных штанов и вдруг зацепил глазом вот это. Состояние идеальное, никто в них никогда не заглядывал.

И верно, комиксы были как новенькие.

– Сдается, тот, кому их подарили, разделял мое мнение касательно сиятельного медвежонка, – хмыкнул Бернард.

– И каково же твое мнение?

– Ну, он был слегка дегенератом, разве нет? Медведь с серьезным пристрастием к наркоте. Подозреваю, это были галлюциногенные субстанции.

Бернард бережно листал страницы, на которых Руперт переживал одно странное приключение за другим на фоне еще более причудливых пейзажей, сильно смахивающих на картины Дали.

Открыв сайт книжных дилеров, я принялся вводить информацию.

– Сколько ты за них заплатил?

– Я купил подшивку Руперта, пару трикотиновых брюк и галстук в полоску. Божий одуванчик за складным столиком взял за все про все девяносто пенсов.

 

Увидев сумму, за которую был продан Руперт 1973 года на недавнем аукционе, я предупредил Бернарда:

– Если тебе прописали таблетки от сердца, самое время принять лекарство… Шестнадцать тысяч фунтов!

Бернард сел и закурил.

– Не может быть, – охнул он. – Я всегда был последним в очереди, когда госпожа Удача раздавала подарки.

Мы похлопали друг друга по спине, как это принято у мужчин. А потом я заставил его завернуть драгоценное издание в кухонное полотенце и положить в пакет.

– Я должен тебе за жилье и питание, начиная с Рождества, – сказал Бернард.

– Ты каждую неделю давал мне денег из пенсии, – возразил я.

– Тогда, кореш, я куплю тебе что-нибудь для обустройства твоей земли.

 

Позвонил мистеру Карлтон-Хейесу с известием о подшивке с бурым Рупертом. Оправившись от потрясения, он сказал, что знаком с одним американским коллекционером, который «дорого бы дал, чтобы обзавестись подобным изданием».

Как поживает Лесли, осведомился я и после короткой паузы услышал:

– У Лесли все замечательно, а как вы, дорогой мой?

Чувствую себя лучше, сказал я, и в основном занимаюсь тем, что возделываю мой участок земли.

– Полагаю, вы прочли «Уолдена» Торо?

– Эта книга лежит на тумбочке у моей кровати.

 

Когда я опустил трубку, Бернард спросил:

– Ты готов разобраться с книгами, что дал нам мистер К.-Х.?

Я кивнул. Затем полдня мы разбирались с относительно ценными книгами из магазина. Отобрав те, что оставляем себе, остатки решили продать через Интернет.

– Видишь, приятель, мы опять можем называться книготорговцами, – радовался Бернард.

 

Воскресенье, 27 апреля

 

Бретта никто не видел уже два дня! Боюсь, между банкой из-под фасоли и его исчезновением существует прямая связь.

Мать думает, что банка до сих пор у меня. Отец умолял ничего ей не говорить.

Много ли денег там было, поинтересовался я.

– Слишком много, – мрачно ответил отец.

 

Понедельник, 28 апреля

 

Я отправлял посылку Гленну в Афганистан (обувная коробка, заполненная доверху: носки, зубная паста, фруктовый мармелад, слоенки с сыром, рисунок от Грейси, письмо от моей матери, крем для бритья, сухое печенье «Риц» и пирог со свининой «Уолкерс»), когда на почту вошла Кэтлин Болдри, одна из воинствующих школьных поварих. Она размахивала петицией, гневно обличающей муниципалитет, который разрешил Фэрфакс-Лисетту устроить парк сафари.

– Никто из нас не сможет чувствовать себя в безопасности, когда львы и тигры разгуливают на свободе, – поддержала протест Венди Уэллбек.

– А движение? Сколько машин прибавится! – выкрикнула стоявшая передо мной женщина с кислой физиономией.

– Говорят, там будут жирафы, – вставил я.

– Жирафы! – изумился кто-то в очереди.

– Только жирафов не хватало! – возмутилась миссис Голайтли. – С их длинными шеями легко подглядывать за людьми.

– Здесь не Африка! – прохрипел согбенный старикан.

– Мы должны пойти маршем на Фэрфаксхолл, – подал идею Тони Уэллбек, – и заявить Фэрфакс-Лисетту, что деревня против.

– Будет куда эффектнее, если провести марш ночью с горящими факелами, – в шутку добавил я.

Однако мое предложение получило горячую поддержку присутствующих, что меня несколько встревожило. Согбенный старик вызвался изготовить факелы, он набил на них руку, участвуя в подготовке спектакля «Призрак оперы», сыгранного местной труппой в крепостном рву Фэрфаксхолла. Беспокоясь о Георгине и Грейси, я сказал:

– Ну, мы же не станем поджигать особняк.

И в очереди тут же нашлись отчаянные головы, ратующие за политику выжженной земли, однако Тони Уэллбек сумел их утихомирить. В итоге мы договорились встретиться в 8 вечера на лужайке перед «Медведем».

– Ровно в двадцать ноль-ноль, – уточнил Тони, – сверьте часы.

 

Когда очередь рассосалась, я заметил, что полки на почте выглядят как-то голо, исчезли даже правительственные брошюры с советами на все случаи жизни. Я выразил свое удивление, на что Венди Уэллбек сказала:

– Мы в списке на закрытие. Мы написали заявление с просьбой оставить нас, но надежды мало.

Я сообщил им, что хорошо знаком с Пандорой Брейтуэйт, нашим парламентским депутатом, и имею на нее влияние.

– Да, мы слыхали, что вы с ней трахаетесь, – брякнула почтарка.

– Венди! – прикрикнул на жену Тони Уэллбек. – Понимаю, ты удручена, но это еще не повод, чтобы опускаться до столь неприличных выражений с беседе с уважаемым клиентом.

– Прошу прощения, мистер Моул, – извинилась Венди. – Мы сами не свои в последнее время. Эта почта – не только наше место работы, но и наш дом.

 

То, что задумывалось как факельное шествие представителей Мангольд-Парвы, благодаря Интернету вылилось в масштабную акцию. Желание поучаствовать выразили следующие организации: Фонд охраны дикой природы, «Дети в беде», Лига защиты барсуков, «Народ против зоопарков» (НПЗ), Социалистическая рабочая партия, «Друзья жирафов» (Великобритания), Альянс налогоплательщиков (Лестерское отделение), «Помощь диким животным», Лестерское общество охраны летучих мышей, «Борзые в опасности», Международная опека попугаев и «Тигры среди нас».

 

Протестующие начали прибывать засветло. Очень скоро обочины Гиббет-лейн и прилегающие дороги были забиты припаркованными машинами.

 

Родители из-за изгороди наблюдали, как участники марша вылезают из автомобилей и топают в Мангольд-Парву к месту сбора. Отец, всегда питавший предубеждение относительно «альтернативщиков», получил прекрасную возможность вволю поизмываться (разумеется, вполголоса) над разного рода нонконформистами, проходившими мимо.

Мать радовалась от души:

– Наконец-то в Мангольд-Парве что-то происходит!

Такой счастливой я ее давно не видел.

Проехала полицейская машина, за ней «скорая помощь» с включенной сиреной.

– Опа! – У отца засверкали глаза. – Доигрались!

Мать позвонила Венди Уэллбек узнать, что случилось. Оказалось, что кто-то из Лиги защиты барсуков набросился на активиста из организации «Дети в беде», заявив, что тот не имеет никакого законного права находиться здесь. Масла в огонь подлил социалистический рабочий, вспомнив, что барсуки – разносчики туберкулеза, посему им не место в английской природе. Подоспевшие полицейские выписали всем участникам свары штраф за нарушение общественного порядка. А «скорую» вызвали парню из «Тигров среди нас», бедняга упал в канаву, заросшую жгучей крапивой.

 

Меня уже грызло раскаяние – зря я надоумил деревенских устроить факельный марш. Я двинул к «Медведю», и был поражен тем, как много людей собралось на акцию. Бернард держал по горящему факелу в каждой руке. Один он вручил мне, и колонна двинулась. Социалистические рабочие скандировали: «Капитализм! Долой! Долой! Долой!» Другие группы подыскивали рифму к «парку сафари», но так и не нашли. Многие пожилые демонстранты пели «Рожденный свободным». Когда колонна поравнялась со свинарниками, к нам присоединились мои родители. На подступах к Фэрфаксхоллу меня одолели сомнения, а стоило ли вообще протестовать, и мне уже казалось, что иметь по соседству парк сафари не так уж и плохо. От Бернарда я слыхал, что помет животных – отличное удобрение для роз, которые я намереваюсь выращивать. Да и вся деревня разве не выиграет? Ведь с парком сафари неизбежно появятся новые рабочие места. Я вздохнул с облегчением, увидев полицейскую машину у ворот поместья. Дорожный полицейский вылез из машины и обратился к толпе.

– Дамы и господа, – кричал он, – как вам известно, это все еще свободная страна, и гражданам этой страны позволено мирно выражать свой протест при том условии, что они предварительно проинформируют полицию о своих намерениях. Однако должен вам сообщить, что никакой заявки на шествие мы не получали, поэтому я рекомендую вам развернуться, мирно прошествовать до ваших автомобилей и разъехаться по домам.

Я был готов повернуть назад, но тут из толпы вынырнул Тони Уэллбек. Встав во главе колонны, он произнес страстную, но несколько сумбурную речь о том, что на парки сафари деньги всегда найдутся, а вот его почтовое отделение, верой и правдой служившее региону семьдесят лет, закрывают из-за недостатка средств.

Я шепнул Бернарду, что хочу уйти.

– Не ломай кайф, кореш, – ответил Бернард. – Мне прямо-таки неймется припугнуть Хьюго Фэрфакс-Лисетта, похитителя чужих жен. Эта привилегированная публика до смерти боится народа. – Он подошел к полицейскому, отдал честь: – Полковник Бернард Хопкинс в отставке, сэр. Даю вам слово офицера и джентльмена, что под моим присмотром шествие пройдет исключительно мирно.

Полицейский сказал, что его дежурство заканчивается через пять минут, и сел в машину. Колонна прошла в ворота и двинулась по подъездной дорожке Фэрфаксхолла.

У меня зазвонил телефон.

– Адриан, – раздался голос Георгины, – я не знаю, что делать. К дому приближается толпа. У них горящие факелы и сердитые лица.

– Георгина, я здесь, с ними.

– Ну тогда скажи им поворачивать назад. Дома только мы с Грейси. Хьюго где-то катается на квадроцикле, и на самом деле я больше беспокоюсь о нем, он не отвечает на звонки.

Дневник, все закончилось неразберихой, глупым фарсом и трагедией. Выслушав несколько речей, произнесенных пылкими защитниками животных, не согласных с содержанием зверей взаперти, толпа рассыпалась, и большинство направилось обратно в деревню. Когда к половине десятого Фэрфакс-Лисетт так и не отозвался, Бернард, Тони Уэллбек и еще кое-кто из деревенских отправились искать его по округе. Я, отец, мать и Венди Уэллбек зашли в дом и уселись в небольшой комнате, которую Георгина называет «гнездышком». Это была уютная комната с множеством антикварных (обитых кожей) и современных диванов.

– В остальной части дома у меня возникает агорафобия, – призналась Георгина. – Я не привыкла к таким большим пространствам.

– Вот что делает с человеком житье в свинарнике, – заметила мать.

А я не могу привыкнуть к новой Георгине. Мне до сих пор кажется неправильным, когда женщина в домашней обстановке одета в твидовый костюм.

 

В половине одиннадцатого позвонил Тони Уэллбек: они нашли Фэрфакс-Лисетта под квадроциклом. Он жив, но без сознания. Мне было больно видеть страдание на лице Георгины.

Прежде чем сесть в машину «скорой помощи», она обернулась ко мне:

– А вдруг у него поврежден мозг?

– Как они это поймут? – задал я встречный вопрос.

 

Вторник, 29 апреля

 

Деревня по щиколотку завалена мусором. Миссис Льюис-Мастерс организовала людей на уборку. Фэрфакс-Лисетт пришел в сознание через час после того, как его доставили в больницу. Доктора проверили его когнитивные навыки, спросив пациента, какой сейчас год, как зовут премьер-министра и когда Фэрфакс-Лисетт родился. Он ответил: 1972-й, миссис Тэтчер, в 1066-м. Словом, его не выписали. Георгина им не слишком довольна. Она расспрашивала его, как произошла авария, и он ответил, что спасался от демонстрантов. Она привезла Грейси в «Свинарню», чтобы больше времени проводить в больнице.

– Георгина, – внушал я ей, – если врачи требуют от него дать точный ответ на ряд самых общих вопросов, его могут никогда не выпустить. Он же глуп как пробка.

– Глупость мужчину не портит, – парировала Георгина. – С такими легче управляться.

 

Днем Грейси захотела опять поплескаться в ручье. Мы взяли бутерброды, пакет шоколадного печенья, термос с чаем и устроили пикник. Я сказал ей, что дерево, нависающее над ручьем, называется плакучей ивой. Ей захотелось узнать названия других деревьев вокруг, и я был рад, что могу ей помочь.

К нам присоединилась мать, но не выдержала и пяти минут – ее достали комары. Впрочем, спустя четверть часа она вернулась. Села на поваленное дерево и закурила. Я высказал свое недовольство, но мать заявила:

– Я курю ради тебя, Адриан. Иначе комары тебе всю лысину искусают. – Она достала открытку из кармана джинсовой куртки: – Хорошо, что нашла ее, прежде чем отец увидел.

Открытка представляла собой фотографию старой пивоварни в Бертоне-на-Тренте, от снимка веяло меланхолией. На обороте Рози написала:

 

Дорогая мама,

Просто хочу, чтобы ты знала, у нас с папой все нормально. Желаю тебе всего хорошего, и, пожалуйста, передай привет Джорджу и Адриану.

С любовью,

Рози (Лукас).

 

Грейси весело играла с прутиками, камешками и всем тем, что нашла вокруг ручья.

– Ты слыхал про ландшафтный дизайн? Этот ручей мог бы стать украшением нашего участка, – сказала мать, – если его вычистить, а по берегам посадить какие-нибудь пышные кусты.

– Он останется таким, какой есть, – твердо ответил я.

 

Среда, 30 апреля

 

Сегодня к нам на чай приходила миссис Льюис-Мастерс. По такому случаю я, следуя рецепту Делии Смит, испек булочки с сыром и ягодами.

Миссис Льюис-Мастерс больше не пользуется ходунками. Я поздравил ее с этим, и она сказала:

– Меня теперь Бернард поддерживает.

– Я тоже благодарен Бернарду за поддержку.

– Но я не вообще говорю, – слегка рассердилась наша гостья. – Бернард буквально поддерживает меня, когда я куда-нибудь иду.

Я заметил, что мне будет очень не хватать Бернарда, когда он съедет.

Миссис Льюис-Мастерс выразила озабоченность «трудным периодом притирания», когда Бернард переберется к ней.

– У меня есть пара мерзких привычек, цыпленочек, – пояснил Бернард. – К примеру, один день я ношу трусы на одной стороне, а на другой те же трусы выворачиваю наизнанку.

– Личная гигиена меня ни капли не волнует, – отмахнулась миссис Льюис-Мастерс. – Я жила среди людей пустыни, а они моются лишь дважды в год – песком.

После чая мы пошли погулять, и я показал гостье мои угодья. Остановившись передохнуть у ручья, она пообещала одолжить мне на пару дней своего садовника и ротоватор.

Бернард ушел вместе с миссис Льюис-Мастерс, но сначала поинтересовался, буду ли я завтра дома.

– А где же мне еще быть? Разве что на химии.

В час ночи позвонила Пандора пожелать мне добрых снов. Я не сказал ей, что лег спать в половине десятого.

– В последнее время я часто думаю о тебе, – добавила Пандора. – А ты обо мне?

Я ответил, что думаю о ней с тех пор, как мне исполнилось 13 лет и девять месяцев. Однако умолчал о том, что теперь мои мысли почти целиком заняты моей землей, – все голову ломаю, как ее лучше возделать.

 

 

Май