Конфликт поэмы в значительной мере реализуется с помощью резко контрастной позиции автора, с одной стороны, и мира мертвых душ, – с другой. Мир автора – это выражение подлинно человеческого отношения к окружающей действительности, это выражение патриотического гражданского идеала, страстной мечты о высоком предназначении родного народа и русского человека, о судьбах родины.
Лирический герой “Мертвых душ” очень близок поэтическому миру, изображенному в “Тарасе Бульбе”. Однако и в “Вечерах”, и в “Тарасе Бульбе” не было еще глубоко аналитического подхода к действительности. Если в “Вечерах” поэтично отражен конфликт между мечтой и действительностью (где на первом плане была мечта), то в “Мертвых душах” – конфликт между действительностью и высокой мечтой писателя. Если лирический герой “Тараса Бульбы” – это историк, сказитель, поэт, рассказывающий преимущественно о прошлом народа, то автор “Мертвых душ” обращен к современной и грядущей судьбе России. Этим объясняется и необыкновенная сила и анализа, и символики поэмы Гоголя.
Образ автора “Мертвых душ” – обобщенный образ народного писателя. Его нельзя отождествлять с самим Гоголем. Гоголь был обескуражен, когда некоторые критики ставили знак равенства между ним и лирическим образом писателя в “Мертвых душах”: “Все места, где не заикнулся я о писателе, были отнесены на мой счет. Я краснел даже от изъяснений их в мою пользу”.
Ведущая роль автора, выражающего народную точку зрения, подчеркивалась самим определением жанра “Мертвых душ”. Образ автора многогранен: он и писатель-гражданин, сатирически обличающий пошлость окружающей жизни, и высокий лирический поэт и торжественный эпик-сказитель.
Прежде всего он писатель-гражданин, сатирик-обличитель. “Кто же, как не автор, должен сказать правду” и открыть ее тем, кто “скользит по всему недумающими глазами”, - пишет Гоголь в “Мертвых душах”. Автор “Мертвых душ” проникает в самую суть изображаемой им действительности, исследует социальную основу и истоки ее явлений.
Проблема социального неравенства, выраженная в теме чина и денег, столь характерная для “Петербургских повестей”, поставлена и в “Мертвых душах”. Авторское активное вмешательство в ход событий, его реплики, отступления направлены и на расширение социальной емкости раскрываемых в поэме явлений (см., например, авторское рассуждение о “толстых” и “тонких” в 1 главе).
Выше уже говорилось, что статике, неподвижности быта в поэме противопоставлена динамика авторской энергии. Это проявляется прежде всего в высокой силе лиризма в поэме Гоголя. Лиризм является важнейшим средством и основой притчево-символического начала “Мертвых душ”. Объективное и субъективное в художественном мире Гоголя гармонически сбалансированы.
В первых главах, где речь идет о Манилове и Коробочке, а сам Чичиков выглядит еще благообразным, лиризм автора почти не ощущается; но чем непригляднее Россия собакевичей, плюшкиных, чичиковых и т. д., тем все более властно и настойчиво дает себя знать высокий и вдохновенный лиризм поэта. Не случайно лирическая тема автора более всего ощущается в главах о Собакевиче, Плюшкине, Чичикове, где критика России мертвых душ достигает своей небывалой силы. В 5 главе, сразу же после неудачного визита к Ноздреву, по дороге к Собакевичу автор заставляет Чичикова встретить совершенно необычное в этом мире мертвых душ существо – юную очаровательную девушку, вызвавшую целый рой глубоко человеческих чувств в авторе, еще более резко оттеняющих мерзкую окружающую действительность (См. текст: “А между тем дамы уехали, хорошенькая головка с тоненькими чертами лица и тоненьким станом скрылась, как что-то похожее на видение...” и т.д.).
Вся эта лирическая тема, навеянная прекрасным мимолетным видением, посетившим серый, тусклый мир мертвых душ, прежде всего углубляет драматизм повествования (В углублении драматической идеи поэмы заключается основная роль лирических эпизодов поэмы). Естественно, что рассказать о подлинно человеческих чувствах автор должен был совсем иным языком – отсюда сокровенная, элегическая лирика его стиля. Этот лирический монолог автора играет значительную роль и в характеристике Чичикова. Подлинно человеческие чувства автора противопоставлены низменным, пошлым, корыстным устремлениям его героя (См. текст: “Попадись на ту пору вместо Чичикова какой-нибудь двадцатилетний юноша...” и т.д.)
Столкновение высокого, поэтического представления о счастье с пошло-обывательским, низменно-корыстным приобретает особенный смысл, если вспомнить, что эпизод с блондинкой предваряет главу о Собакевиче, в жизни и облике которого нет и тени человеческих чувств. “Казалось, – говорит о Собакевиче автор, – в этом теле совсем не было души, или она у него была, но вовсе не там, где следует, а, как у бессмертного кощея, где-то за горами и закрыта такою толстою скорлупою, что все, что ни ворочалось на дне ее, не производило решительно никакого потрясения на поверхности”. То есть лиризм автора в данном случае оттеняет не только обывательскую, меркантильную сущность Чичикова, но и одновременно подчеркивает низменный, животный облик Собакевича.
Интересно отметить что глава о Собакевиче как бы обрамлена лирической темой автора, ведь и заканчивается она высоко поэтическими мыслями лирического героя поэмы о метком, бойком, замашистом русском слове – залоге величия и могущества родного народа. В этом лирическом отступлении широко намечается символика родины и народа, развивающаяся в дальнейшем в 7-11 главах.
Изучение ранних редакций “Мертвых душ”, и в частности 6 главы, показывает, что Гоголь шел по линии углубления их символико-притчевого, лирического начала одновременно с усилением их сатирической основы. Так, в сохранившейся первой редакции 6 главы не было ни многочисленных авторских отступлений при характеристике Плюшкина, ни описания его сада и т.д. Лиризм главы ограничивался лишь авторским отступлением в самом ее начале (воспоминания о чувствах и надеждах юности). Во второй редакции лиризм усиливается: появляется описание сада, хотя и менее поэтичное, чем в окончательной редакции. Каноническая редакция 6 главы – это образец синтетического гоголевского стиля, где сатиро-комическое начало органически слито с возвышенной лирической патетикой и символико-притчевым стилем.
Глава о Плюшкине построена на резких стилевых контрастах. Мир юношеских мечтаний автора, принявший высокую романтико-элегическую форму, уступает место миру крайнего запустения, дикости и “потрясающей тины мелочей”. Картина всеобщего вымирания и запустения нарисованная Гоголем с помощью сатирических красок, детализации быта и т.д., в свою очередь обрывается резко контрастным изображением великолепного, покоряющего огромной жизненной силой сада Плюшкина. Образ сада утверждает собой всесилие жизни, разлитой в природе, противоположной мертвящему крепостническому укладу. Величественны, живописны разросшиеся на свободе деревья! По воспоминаниям П.В. Анненкова, Гоголь особенно был доволен высокой поэзией этого пейзажа[3]. Образ сада не только значительно усиливал критический пафос произведения, но и выражал самые сокровенные думы и мечты писателя о родине, о ее подспудных великих жизненных силах. Резкая стилевая контрастность, синтез сатиры и лирической символики, жанровой бытописи и просторечия с высокой романтической патетикой характерны для всей 6 главы. Так, величественная картина сада сменяется резко сатирическим изображением фигуры самого помещика, владельца многих сотен крепостных душ, “прорехи на человечестве” – Плюшкина.
Великую роль лирики Гоголя очень хорошо определил его современник Герцен: “В мире Собакевичей и Плюшкиных обдает ужас; вы с каждым шагом вязнете, тонете глубже, лирическое место вдруг оживит, осветит и сейчас заменяется опять картиной, напоминающей еще яснее, в каком рве ада находимся”. То есть Герцен подчеркивал глубоко драматизирующую роль синтетического стиля Гоголя.
