Колыбельная Розе Палмейрао 1 страница

 

 

Роза Палмейрао... Это имя звучит так приятно для обитателей

прибрежья. Много разных историй рассказывают об этой мулатке. Старый

Франсиско помнит их без счета, в стихах и прозе, ибо у Розы Палмейрао

есть уже целый свой АВС, и даже слепцы по дорогам, уходящим в сертаны,

поют о ее буйном нраве и отчаянных поступках. Мужчины с пристани знают

и любят ее, и ни один не откажет ей в крепком рукопожатии, а порой и в

огоньке, чтоб раскурить трубку. И в присутствии Розы Палмейрао никто

не решается хвалиться своей храбростью. (АВС - распространенный в

Бразилии фольклорный жанр, баллада о жизни какого-нибудь популярного

героя, каждая строфа которой начинается со следующей буквы алфавита.)

Вечерами, когда лишь немногие шхуны уходят в море, старый

Франсиско рассказывает разные истории. Всем, разумеется, известно, что

старый Франсиско любит присочинять, выдумывает целые эпизоды. Но

сколько б он ни присочинял, никогда он не расскажет полностью историю

Розы Палмейрао, всю правду о ней. Ни один сказитель в мире (а лучшие в

мире сказители живут на баиянском побережье) не может рассказать обо

всем, что Роза Палмейрао уже совершила. Она столько совершила, что

попала в песню, и старый Франсиско часто поет о ней людям, собравшимся

в кружок послушать:

У Розы Палмейрао за поясом заткнут нож,

спрятан кинжал на груди, и серьги в ушах блестят,

прекраснее тела ее ты нигде не найдешь,

и ей не страшны ни акулы, ни хищный скат.

О, ничего бы и не случилось, если б не ее прекрасное тело...

Слава о ней обошла все порты и берега, каждый моряк знает ее. Все

боятся ножа, заткнутого за ее пояс, кинжала, спрятанного у нее на

груди, ее железного кулака. Но больше всего боятся ее прекрасного

тела. Она всегда обманывает. Она проходит, плавно покачивая бедрами,

словно призывая. Моряк устремляется за нею, песок так мягок, и луна

так нежна над морем. Она идет, мерно покачиваясь, вразвалку, словно

это и не она вовсе, а местная женщина, морячка. Моряк не узнает ее,

спешит вслед. Песок так и стелется под ногами, ждет в свою мягкую

постель. А женщина хороша такою тихою красотой, даже не похоже, что

это скандальная Роза Палмейрао. Горе бедному моряку, если он не

понравится ей или если ей просто не хочется предаваться любви этой

ночью. У Розы Палмейрао за поясом заткнут нож, а на груди спрятан

кинжал. Она уже поразила этим ножом и этим кинжалом троих солдат, уже

двадцать раз была за решеткой, уже много мужчин узнали на себе

железную силу ее кулака...

Старый Франсиско поет:

Роза сразила троих солдат

в праздник Святого Жоана.

Розу в тюрьму отвести хотят,

она ж: "Мне туда еще рано".

Целый взвод солдат прискакал:

- В тюрьму, в тюрьму, потаскуха...-

Но Роза схватилась за свой кинжал,

И такая пошла заваруха!

Она могла убить человека, могла обратить в бегство целый взвод

полиции. Она была храбра и красива. Старый Франсиско поет о подвигах

Розы Палмейрао, и все хлопают в ладоши:

- Живою иль мертвой ее приведешь,-

начальнику взвода сказали,

но сверкнул у пояса Розы нож,

и солдаты в страхе бежали...

Все слушают и хлопают в ладоши. Гума хлопает громче всех. Он не

помнит Розу Палмейрао. Уж много лет не появлялась она у них в порту.

Говорят, она прошла из конца в конец все баиянское побережье, потом

подалась на юг штата, одно время жила с каким-то полковником, потом

как-то раз вдруг избила его до полусмерти и потерялась в этих землях

бескрайних. Однажды она всего на несколько часов появилась в баиянском

порту, но почти никто ее не видал, она только пересела с одного

корабля на другой - и уехала. Говорят, она ни капельки не постарела и

все такая, как прежде. Цветок (палевая роза) который она всегда

прикалывала к платью, был на своем обычном месте. Но она снова уехала,

и только лишь осталось от нее это АВС, распеваемое вечерами на берегу,

да истории, которые мужчины рассказывают друг другу где-нибудь в тени,

возле Большого рынка... У нее было прекрасное тело, и она все не

потеряла своей красоты. Когда она любила мужчину, не было другой

женщины, способной сравниться с ней. Роза словно еще пышней расцветала

у нее на груди, и волосы ее были душисты. А если, когда она связана с

кем-то любовью, другой осмелится бросить на нее нескромный взгляд, то

уйдет ни с чем: Роза Палмейрао не делит свое чувство...

Старый Франсиско поет:

Хоть была она неукротимой

и днем не справиться с ней,

ночью не сыщешь любимой

покорней ее и нежней...

Перед глазами собравшихся плыл очерк знакомого лица Розы

Палмейрао. Некоторые из тех, кто слушал сейчас старого Франсиско,

например рыбак Брижидо Ронда, любили ее когда-то. И почти все бывали

свидетелями ее вспышек и потому так любили слушать песню о ней и

историю о беспорядках, какие она учиняла Где-то теперь Роза Палмейрао?

Она родилась в здешних местах, ушла бродить по свету - не любила

сидеть на одном месте. Никто не знает, где она сейчас. Потому что у

нее за поясом заткнут нож, на груди спрятан кинжал, а тело ее такое

красивое...

 

Как-то ночью она вновь сошла на берег, приехав в каюте третьего

класса на пароходе, прибывшем из Рио. Носильщик взял ее багаж и отнес

бесплатно в одну из комнатушек "Звездного маяка". Через пять минут все

на берегу уже знали, что Роза Палмейрао вернулась и что она все такая

же и нисколько не постарела Тело ее все так же прекрасно, поэма о ней

может продолжаться. В ту ночь ни одна шхуна не вышла в море. Грузы

черепицы, апельсинов, ананасов, плодов сапоти остались ждать разгрузки

до завтра... Роза Палмейрао вернулась после многих лет отсутствия...

Матросы с парохода Баиянской компании устремились в "Звездный маяк".

Лодочники тоже пришли. Старый Франсиско привел Гуму.

Из залы слышался звон стаканов. Красная лампочка над входом

освещала вывеску, на которой был нарисован маяк в кругу тусклого

света. Когда они вошли, Роза Палмейрао сидела на террасе и громко

смеялась, широко откинув левую руку и держа стакан в поднятой правой.

Увидев старого Франсиско, она легко вскочила с места и повисла у него

на шее:

- Взгляните на Франсиско... Взгляните... Правду говорят, что

дурной стакан не бьется...

- Потому вот мы оба и живы...

Она смеялась, весело теребя Франсиско:

- Ты не остался на дне морском, а, старый плут? Кто бы мог

подумать...

Тут она заметила Гуму:

- А этот юнга откуда взялся? Что-то смахивает на тебя...

- Это мой племянник Гумерсиндо, мы тут все его Гумой зовем. Ты

его еще мальчонкой видала...

Она задумчиво нахмурила брови. Потом улыбнулась:

- Сын Фредерико? Выше нос, крепкая косточка... Твой отец - это

вот был настоящий мужчина...

- Он был мой брат, - улыбнулся Франсиско.

- Брат брату рознь. Он-то не был похож на сонную рыбу...

Все рассмеялись, потому что Роза Палмейрао и правда была чудесная

- живая, милая, весело размахивала руками, говорила, не стесняясь, как

мужчина, а пила - так и не всякий мужчина умеет. Старый Франсиско

ударил в ладоши и сказал:

- Вот что, ребята, давайте-ка выпьем в честь того, что эта старая

сума переметная вернулась... Плачу за всех...

- А я за всех по второй...- крикнул шкипер Мануэл, который в ту

пору не жил еще вместе с Марией Кларой.

Все сели и опрокинули по стаканчику. Сеу Бабау, хозяин "Звездного

маяка", ходил от одного гостя к другому с графином "пряной" в руках и

считал выпитые стаканы. Роза Палмейрао подсела к Гуме за маленький

столик в углу. Он глядел на нее. Правда, у нее было красивое тело.

Широкие бедра покачивались, как корма шхуны. Она глотнула тростниковой

водки и поморщилась:

- Хоть я знала твоего отца, но вообще-то я не так уж стара...

Гума засмеялся, заглянув ей в глаза. Почему в песнях, сложенных о

ней, не поется про эти глаза - глубокие, зеленые, похожие на камешки

на дне моря? Более, чем ее кинжал, ее нож, ее прекрасное тело, эта

крепкая живая корма, которой она раскачивала так мерно, пугали ее

глаза, бездонные и зеленые, как само море. Кто знает, может, они

меняют цвет, как море - море синее, зеленое, море свинцовое в душные

ночи затишья...

- Я и сам давно знаю старого Франсиско, а мне только двадцать

лет...

- Ну, я-то не такой сосунок, ясно... Ну, а с отцом твоим

Фредерико мы помяли песку, это да... Смотрю на тебя - ровно он

сидит...

Была очередь шкипера Мануэла платить за выпивку. Он крикнул Розе

Палмейрао:

- Эй, чертово отродье, это я плачу! Не знаешь разве?

Она повернула голову.

- А я, что ли, не стою?

- Да ты - старый мех, Роза, зачем в тебя новое вино лить? -

засмеялся Франсиско.

- Замолчи, баркас опрокинутый. Ты в этих вещах не разбираешься...

- Правильно, Роза. Ты еще можешь ум и сердце вынуть, - поддержал

Севериано.

Роза Палмейрао спросила Гуму:

- Я и верно такой старый мех, как твой дядя говорит? Как ты

думаешь? - И смеялась, и глубоко заглядывала ему в глаза. Он смотрел

на нее не отрываясь, словно направив ей в лицо два кинжала.

- Неправда... Не устоит ни один...

Глаза Розы Палмейрао смеялись. Зачем эта зала, эта таверна, когда

песок на прибрежье так мягок и летящий ветер так легок и свеж? Глаза у

Розы Палмейрао цвета моря.

Но сейчас Роза Палмейрао не принадлежит одному мужчине. Она

принадлежит им всем, мужчинам этого порта, которые хотят знать, что

делала она столько времени вдалеке от своей земли. По каким местам

бродила, с кем ссорилась и скандалила, в каких тюрьмах отсидела. Со

всех сторон сыплются вопросы.

- Я только одно вам скажу... Побродила я по свету, да поможет мне

бог. Столько мест исходила, что и счесть не могу. Большие города

видела, десять таких, как Баия, в одном поместятся...

- А в Рио-де-Жанейро ты тоже была?

- Три раза насквозь исходила... Оттуда и сейчас...

- Здорово там красиво?

- Красота... От свету и от людей прямо тесно... Даже глядеть

больно...

- А больших кораблей много?

- Один одного обширней, в здешнюю гавань и не пройдут, такие

есть, что от пристани и до самого волнолома...

- Да не слишком ли велики?

- Ты не видел? А я вот видела. Это только настоящий моряк знает.

Иль ты думаешь, что лодочник - это моряк, что ли?

Шкипер Мануэл вмешался:

- Я тоже слышал... Говорят, и не поверишь, пока своими глазами не

увидишь.

- А парня там никакого не подцепила, а, Роза? - спросил

Франсиско.

- И не стоит труда. Там мужчины никуда не годятся. Я там одно

время на холме жила, так знаете, как меня уважали? И слышать ни о чем

не хотела. Как-то раз один птенец путался что-то у меня под ногами в

танцевальной зале. Да я как опущу якорь на шею бедняге, так он тут же

ко дну пошел. Вот смеху-то...

Мужчины были довольны. Там, далеко, в столице, она показала всем,

кто она такая. Роза Палмейрао глянула на Гуму и промолвила:

- Говорили даже: если в Баие такие женщины, то каковы ж мужчины?

- Ты, видно, по себе громкую славу оставила, а, Роза?

- Был у меня сосед, так не знаю, что с ним приключилось, что он

один раз хотел меня повалить. А мне как раз незадолго до того мулат

один приглянулся, он до того ладно умел сложить песню или самбу, что

заслушаешься. Ну вот, сосед приходит как-то вечером, поговорить, мол,

по душам. Говорит, говорит, а сам все на кровать смотрит. А потом как

бросится на кровать - и лежит. Я ему говорю: "Кум, снимайся с якоря да

плыви отсюда". А он - на своем, причалил, будто это его гавань. А

глазищи на меня пялит. Я предупреждала: мой скоро придет... А он

говорит, что никого, мол, я не боюсь. Сам мужчина. Я его спросила: "А

женщин боишься?" Говорит: нет, только нечистой силы боюсь. А глаза все

пялит на меня. Я ему говорю, что лучше всего для него будет

отшвартоваться немедля. А он ни в какую. Еще и штаны стал стаскивать,

тогда меня досада взяла, знаете?

Мужчины улыбались, заранее смакуя финал.

- И что ж дальше?

- Да я его за шиворот и за дверь. Он еще все глядел, с полу-то,

рожа такая дурацкая...

- Молодец, кума...

- Да вы еще не знаете, что было потом. Я тоже думала, что песенке

конец. Ан нет. Вскорости мой мулат пришел, я и думать забыла. Но у

соседа-то, оказывается, заноза еще ныла, и он, что-то около полуночи,

вломился ко мне, а с ним - еще дюжина. Мой-то мулат сразу заметно, что

не робкого десятка, и парни эти как его увидели, то уж и не

сомневались - подались назад... Они, бедняги, думали, что всего

дела-то, что дать моему Жуке подзатыльник, схватить меня и поднять

паруса, Когда опомнились, то у одного, смотрят, рожа расквашена, а я с

моим старым боевым ножом в самой гуще стою. Такое было! Я и мулат мой,

так мы уж не дрались, а словно рыбу на кол ловили. Но тут вдруг -

здрасьте, добрый день: полиция, когда ее вовсе и не ждали. Ну, все

закончилось в управлении.

- Так что отсидела там, в Рио?

- Какое отсидела! Пришли мы с Жукой туда, я шефу все как есть

рассказала, объяснила, что Роза Палмейрао себя вокруг пальца обвести

не даст, нет. Шеф сам был из Баии, засмеялся, сказал, что уж знает

меня, и отослал с богом. Я попросила Жуку тоже отпустить, он разрешил.

А те все остались, один из драки весь татуированный вышел, так и в

полицию явился.

- Повезло тебе на шефа, а?

- Но когда я стала Жуку разыскивать, то куда уж... Никогда больше

его и в глаза не видела. Очень он меня испугался...

Моряки смеялись. Стаканы с водкой опорожнились один за другим.

Шкипер Мануэл платил за всех. Кто сказал, что Роза Палмейрао похожа на

старый мех для вина? Гума не отрывал от нее глаз. О ней пели песни, и

она умела драться. Но у нее было ладное тело и глубокий взгляд. Роза

Палмейрао сказала Гуме:

- Я никогда не дерусь с мужчиной, который мне нравится... Спроси

кого хочешь...

Но в глазах Гумы не было страха.

Они поздно вышли из таверны. Старый Франсиско давно ушел, даже

шкипер Мануэл устал ждать. Хозяин сказал Розе Палмейрао:

- Ты сегодня спать не собираешься?

- Да еще поброжу, давно не была...

Давно уж не лежала она рядом с мужчиной на этих песках. Многие

думают, что она умеет лишь драться, что жизнь для нее - скандалы, удар

клинком, блеск ножа. Если в народе говорят, что храбрецы после смерти

зажигаются в небе звездами, то и она может засверкать среди этих

звезд. Однако напрасно думают, что жизнь для Розы Палмейрао

заключается только в скандалах. Нет, ей нравится больше всего, больше

чем ссоры, выпивки, беседы, быть покоренной женщиной, очень женщиной,

вот так, как сейчас, в объятьях Г\мы, вытянувшись на песке, перебирая

его волосы с ленивой нежностью... Глаза ее глубоки, как море, и, как

море, изменчивы. Они зеленые в ночи любви на теплом прибрежном песке.

Они синие в дни затишья, они темно-свинцовые, когда затишье - лишь

предвестник бури. Ее глаза блестят. Ее руки, привыкшие орудовать ножом

и кинжалом, сейчас мягки и ласково поддерживают голову Гумы,

покоящуюся на них. Ее губы, с которых так часто срываются крепкие

словечки, сейчас раскрылись в тихой улыбке. Никогда раньше не любили

ее так, как ей было нужно. Все боялись ее ножа, ее кинжала, ее

красивого тела. Думали, верно, что если она вдруг рассердится, то

будет только кинжал и нож, а красота станет ни к чему. Никогда раньше

не любили ее без страха. Никогда не видела она глаз таких ясных и

чистых, как глаза Гумы. Он восхищался ею, он не боялся ее... Даже те,

у кого хватило смелости увидеть ее ладное тело, несмотря на нож и

кинжал, никогда не заглядывали ей в глаза, никогда не замечали

нежности, излучаемой этими морскими глазами, жаждущими любви, этими

нежными женскими глазами, Гума заглянул в эти глаза и понял. Потому-то

руки Розы Палмейрао гладят его волосы, губы улыбаются и тело

вздрагивает.

Три ночи спустя "Смелый" плавно шел по волнам реки Парагуасу. Из

трюма доносился запах фруктов. Ветер сам вел судно, и у руля не

требовалось никого, так покойна была река. Звезды сияли в небе и в

море. Иеманжа поднялась поглядеть на луну и раскинула свои волосы по

спокойной воде.

Роза Палмейрао (нож за поясом, кинжал на груди) прошептала на ухо

Гуме:

- Ты будешь смеяться надо мной, скажешь, что я глупая... Но

знаешь, что б мне хотелось иметь?

- А что ж именно?

Она глянула в спокойные воды реки. Хотела улыбнуться, смутилась:

- Клянусь тебе, что мне б очень хотелось иметь ребенка, сыночка,

чтоб взять к себе и вынянчить... Я не шучу, нет...

И она не стыдилась слез, заструившихся на кинжал, спрятанный на

груди, и на нож, заткнутый за пояс.

 

ЗАКОН ПРИСТАНИ

 

 

Рыбачьи лодки возвращались. Некоторые еще и не успели начать лов,

даже на обед для семьи не заработали. Руфино повернул свой челн с

середины бухты. Шхуны, поднявшие было паруса, изготовясь с повисшим в

воздухе якорем к отплытию, отдали якоря и убрали паруса. А тем не

менее небо было сине, а море безмятежно. Солнце освещало все, и

освещало, пожалуй, слишком ярко. Из-за этого-то и вернулись рыбачьи

лодки, Руфино ввел свой челн в гавань Порто-да-Ленья, и шхуны спустили

паруса. Вода меняла цвет, из синей становилась свинцовой. Севериано,

храбрый моряк, подошел к той стороне пристани, где стояли шхуны. Видя,

что суда не выходят в море, многие ушли с рынка и направились к

подъемной дороге. Большинство, однако, осталось, ибо день был погож,

небо сине, море безмятежно, солнце ярко. Для них ничего не

происходило, ничего не надвигалось.

Севериано подошел и сказал шкиперу Мануэлу и Гуме:

- Сегодня разыграется не на шутку...

- Только сумасшедшие отчалят...

Они задымили трубками. Какие-то люди заходили на рынок и выходили

обратно. Солнце сверкало на щебне мостовой. Какая-то женщина

развешивала на окне скатерть. Матросы на большом корабле мыли

палубу... Ветер сперва легко так пробежал по песку, подымая летучие

песчинки. Севериано спросил:

- Много людей в море?

Шкипер Мануэл посмотрел вокруг. Шхуны покачивались на мелких

волнах.

- Насколько знаю, нет... Кто ушел, останется в Итапарике или в

Мар-Гранде...

- Не хотел бы я быть в море в такую пору...

Старый Франсиско присоединился к беседующим, число которых росло.

- В такой же вот день Жоан Коротышка хлебнул водицы...

Подумать только, ведь Жоан Коротышка был мастером своего дела -

никто не умел рыбачить лучше его на всем побережье от края до края.

Слава его разнеслась широко вокруг. Люди из Пенедо, из Каравелас, из

Аракажу повторяли его имя. Его шхуна заходила дальше всех других, ей

не страшны были штормы и шквалы. Он так хорошо знал вход в гавань, что

его даже вызывали лоцманом. Он выходил навстречу кораблям в бурные

ночи. Разыскивал их далеко в море, прыгая на своем суденышке по

волнам, и приводил в порт, ловко избегая опасных мест гавани, трудной

в дни бури.

Так вот в одну такую спокойную, как эта, ночь - только лишь море

было медного цвета - он отважился выйти. Какой-то корабль заблудился,

не знал, как пристать, впервые пришел в Баию. Жоан Коротышка не

вернулся. Правительство определило вдове пенсию, но потом отняло, из

экономии. И сегодня от Жоана Коротышки осталась лишь добрая слава.

Старый Франсиско, знавший его, рассказывал эту историю, наверно,

раз сто. Но все всегда слушали его с уважением. Говорят, Жоан

Коротышка появляется в здешних местах в ночи, когда ревет буря. Многие

видели, как он плывет в низких тучах над шхунами, ища корабль,

заблудившийся в тумане. И не успокоится, пока не приведет в порт.

Только тогда начнет он свое плавание с Матерью Вод по бескрайним

водам, к берегам бескрайних земель, давно уже заслуженное им.

В такую ночь, как эта, он должен появиться. Когда ветер взовьется

и загудит, сотрясая дома, когда ночь без времени падет на пристань, он

явится искать дорогу затерянному в море кораблю. Проплывет над

шхунами, пугая тех, кто в море...

Какая-то шхуна приближается к берегу. Гонимая ветром, дующим с

большой силой, она бежит по волнам с небывалой быстротой. Паруса

надуты так туго, словно сейчас лопнут. Люди вглядываются:

- Это Шавьер пристает...

- Да, верно, это "Сова"...

Шхуна подходит ближе, и имя ее "Сова" уже ясно прочитывается,

выведенное черной краской.

- Никогда не встречал названия противней... - говорит Мануэл.

- А может, у него особая причина была, - прерывает Франсиско. -

Чужую жизнь никто не знает...

- Да я ничего. Так, к слову...

Ветер крепчал с каждым мгновением, и вода не была уж спокойной,

как недавно. Издалека все громче слышался настойчивый, безжалостный

гул ветра. Набережная быстро пустела. Шавьер с трудом поставил шхуну у

причал и присоединился к товарищам...

- Разыгрывается...

- Много людей на воде?

- Я повстречался только с Отониэлем, но он был уж неподалеку от

Марагожипе...

Море вздымалось, волны были уже высокие, шхуны и лодки подымались

и опускались. Мануэл обернулся к Шавьеру:

- Не обижайся на пустой вопрос, брат, но почему ты прозвал свое

судно таким неласковым именем?

Шавьер нахмурился. Он был большой, крепкий и специально

разглаживал свои мулатские волосы, чтоб не вились.

- Да так пришлось... Все - глупость одна, знаете?

Буря разразилась над городом и над морем. Теперь никого уже не

видно было на рыночной площади, если не считать маленькой группы людей

в клеенчатых плащах, с которых стекал дождь. Ветер выл оглушительно, и

им приходилось почти кричать. Мануэл выкрикнул:

- Так в чем же все-таки дело?

- Ты хочешь знать? Да в женщине было дело... давно это было, на

другом берегу, в южной стороне. Все глупость одна, не стоит труда,

знаете? Кто ж ее разгадает, женщину? Почему она меня звала Совой? Одна

она и могла сказать, а так никогда и не сказала, только все смеялась,

смеялась... С ума могла свести, это да...

Ветер уносил слова. Мужчины наклоняли головы, чтоб лучше слышать.

Шавьер говорил теперь совсем тихо:

- Она меня называла Совой... Не знаю почему. "Эх ты, мой Совушка,

Сова!.." И смеялась, когда я спрашивал... Так и осталась моя шхуна

"Совой"...

Товарищи слушали рассказ равнодушно. Лицо Шавьера вдруг вспыхнуло

гневом. Он крикнул:

- Вы что, никогда не любили? Тогда вы не знаете, что это

несчастье... Я вынесу в сто раз легче, да простит меня господь, - и он

с силой ударил ладонью по губам, - такую вот бурю, как сегодня, чем

обиду от изменщицы, из тех, что все смешки да смешки... Звала меня

Совой, один черт знает почему... Да ладно... А вот ушла-то зачем?

Ничего я ей дурного не сделал. Как-то раз прихожу я домой, а ее и след

простыл... И все вещи оставила... Я даже в море искал, думал, утонула,

может... Выпьем, а?

Все двинулись к "Звездному маяку". Оттуда доносился голос Розы

Палмейрао, она пела. Ветер подымал песок. Шавьер заговорил снова:

- Не стоит труда... Но потом все как-то думается, думается... Вот

я и назвал шхуну "Совой". В память того, как она меня Совой

называла... "Эх ты, мой Совушка, Сова..." Говорила даже, незадолго

перед тем как уйти, что у нее от меня ребенок будет... Так и ушла с

ребенком под сердцем...

- Когда-нибудь воротится... - утешил Гума.

- Мальчик, ты из другого уж времени... А коли она вернется, то я

ее на части раскрошу...

- Шхуна "Сова"... Я все думал...

- Другой бы на моем месте со стыда и сам ушел куда-нибудь

далеко...

Он сказал еще какие-то слова, но их унес ветер. Голос Розы

Палмейрао смолк. Темень сгущалась и давила. Снова послышались голоса,

лишь когда они ступили на порог "Звездного маяка".

Человек в пальто кричал хозяину таверны:

- Я думал, они мужчины... А они трусы, все как есть...

Зала была пуста. Только Роза Палмейрао слушала рассказчика, вся -

внимание. Хозяин, сеу Бабау, разводил руками, не находя ответа.

- Но ведь буря-то была нешуточная, сеньор Годофредо...

- Трусы поганые. Храбрецы на здешнем берегу, видно, повывелись.

Куда девались такие, как Жоан Коротышка? Вот это была крепкая

косточка!

Новые гости подошли к говорившему. Это был Годофредо из Баиянской

компании, глядевший так, словно в него черти вселились.

- Да что случилось, сеньор Годофредо? - спросил Мануэл.

- Что случилось? А вы не знаете? Там "Канавиейрас" не может войти

в гавань...

- А капитан порта знает?

- Знает, черта с два... Он сам англичанин, недавно и прибыл.

Ничего-то еще толком не знает. Ищу кого-нибудь, кого б можно лоцманом

послать.

Он гневно сплюнул:

- Но, видно, храбрые моряки тут повывелись...

Шавьер шагнул вперед. Франсиско, думая, что он сейчас предложит

на такое дело себя, дернул его за плащ.

- Вы вспомнили Жоана Коротышку, сеньор? А что он своей храбростью

заработал? Даже отдых в аду не заработал. Носится тут тенью да людей

пугает. Что заработал-то? Вдове пенсию дали только для виду... Сразу ж

и отняли... Храбрость одна и есть - помереть...

- Но на корабле семьи с детьми...

- У нас тоже семьи... Что заработаем-то?

Сеньор Годофредо ответил уклончиво:

- Вообще-то компания дает двести мильрейсов человеку, который

отважится...

- Дешева жизнь человечья, а? - Шавьер сел и спросил водки.

Роза Палмейрао громко рассмеялась:

- На этом корабле твоя жена едет, Годофредо? Или зазноба твоя?

- Молчи, насмешница, не понимаешь, что ли, что на корабле

полным-полно народу?

В порту не любили сеньора Годофредо. Начал он штурманом на одном

из больших кораблей Баиянской компании, дослужился неведомо как до

капитана. Никогда он свое дело толком не знал. Зато умел всячески

притеснять матросов. После того как он чуть не потопил корабль у входа

в гавань Ильеуса, компания устроила его на хорошее место в одну из

своих контор. И здесь он продолжал притеснять рыбаков, лодочников,

грузчиков как только мог.

- Полным-полно народу. А где все мужчины с пристани? В прежние

времена не допустили бы, чтоб корабль так вот затерялся...

- А все-таки есть на корабле кто-нибудь из вашей семьи?

Годофредо взглянул в лицо Франсиско:

- Я знаю, что вы меня ненавидите...- Он улыбнулся. - Я только

затем и прошу, что там есть кто-то из моих, да? Но я и не прошу, нет.

Я предлагаю деньги. Двести мильрейсов тому, кто пойдет на это дело...

Подошли еще люди. Годофредо повторил свое предложение. Они

глядели на него недоверчиво. Шавьер пил, сидя за столом.

- Никто здесь не хочет идти на смерть, сеньор Годофредо. Пускай

англичанин сам управляется.

Гума спросил:

- Почему не пошлют буксир?

Годофредо вздрогнул:

- Должны бы послать, конечно... Но компания считает, что это

слишком дорого обойдется?.. Я ищу храброго человека. Компания дает

двести мильрейсов...

Ветер хлопал дверью в "Звездном маяке". В первый раз услышали все

гудок корабля, просящего о помощи. Годофредо поднял руки (он казался

таким низеньким в этом широком пальто) и сказал почти ласково, обводя

взглядом людей:

- Я добавляю еще сто из своего кармана... И клянусь, я позабочусь

о человеке, который решится...

Все глядели испуганно, но никто не двинулся. Годофредо обернулся

к Розе Палмейрао:

- Роза, ты женщина, но у тебя больше храбрости, чем у любого