Восточное обозрение. И. И. Попов. Из записной книжки туриста

(Ясная Поляна)

Из Москвы я написал письмо Л. Н. Толстому с просьбой назначить время,
когда я мог его навестить. Утвердительный ответ не замедлил, и я 16 октября
в час ночи сел на товарно-пассажирский поезд М.-Курской железной дороги.
В Ясную Поляну, обыкновенно, ездят через Козловку (первая станция за Тулой
или через Тулу, от которой до усадьбы Л. Н. Толстого 15 верст). По случаю
осенней распутицы я избрал более длинный путь и поехал через ст. Ясенки, где
всегда можно найти лошадей и дорога до Ясной Поляны большей частью идет по
шоссе. На лошадях пришлось ехать 7 верст.
В 10-м часу утра я сел в пролетку, запряженную парой крепких крестьянских
лошадок. Было довольно холодное утро; холодный сырой туман пронизывал до
костей; я плотнее закутался в плед. Лошадки быстро бежали по тульскому
шоссе. Справа и слева на большое пространство шли сжатые поля, на которых то
и дело обрисовывались ярко-зеленые озими или черные, подготовленные к весне,
новины, изредка попадались запоздалые пахари, боронящие и вспахивающие поля.
Дубовые, липовые, кленовые и ольховые рощи стояли уже без летнего наряда, и
только темно-зеленая ель или белое пятно снега оживляли осенний ландшафт. На
шестой версте мы свернули на проселочную дорогу и по мерзлому грунту быстро
подвигались к знаменитой Ясной Поляне, известной всему миру и имеющей в наше
время несравненно большее значение, чем вольтеровский Ферней в XVIII
ст<олетии>. Как некогда в Ферней, так еще в значительно большем количестве в
Ясную Поляну стекаются знаменитости всего мира, представители науки,
литературы, искусства; отсюда идет и сектант, и искатель истины, и человек,
метущийся в поисках правды, и тот, кому нужна защита и нравственная
поддержка, и тот, кто жаждет разрешения "проклятых вопросов".
Брандес и Вогюэ (*1*) говорят, что в истории нет примера, чтобы великий
человек дожил при жизни до полного и всеобщего признания его, до того
апофеоза, который не часто выпадает на долю людей даже после смерти. Лев
Толстой редкий и исключительный пример в этом отношении. Какой-то священный
трепет и сознание собственного ничтожества невольно охватили меня, когда я
подъезжал к знаменитой усадьбе. Само собой разумеется, что разговор с
ямщиком все время вертелся исключительно около личности графа - так
крестьяне называют Льва Николаевича. Еще на вокзале, когда я обратился к
ямщикам с предложением везти меня в Ясную Поляну, ямщики наперерыв друг
перед другом предлагали повозки.
- Вы к графу - пожалуйста, что заплатите - всем буду доволен.
- Я к графу часто возил: быстро домчу...
- Возьмите меня - я графа знаю, почитай, сорок и больше лет.
Мне казалось, что ямщики с какой-то особенной радостью и любовью
предлагали свои услуги, когда услыхали, что я еду в Ясную Поляну; их,
по-видимому, не столько интересовала плата, сколько возможность еще раз
повидать "графа". Ямщик, который меня повез, без всяких с моей стороны
расспросов стал рассказывать о Льве Николаевиче.
- Добрейший человек... Всегда поможет бедному... Крестьяне живут у него
хорошо... Всех их знает, да как и не знать - почитай, все на глазах его
выросли, всем помогал, давал советы. Всегда по имени-отчеству величает.
Добрейший человек... Да все они добрые. Помогают деньгами, лесом, дровами,
всегда скажут доброе слово. Нужна солома - солому дадут, лес - лес. Нынче
летом шесть изб сгорело, и граф приказал выдать из усадьбы лес, солому; дал
денег, и погорельцы выстроили избы лучше прежних... И народу же к графу
ездит; летом каждый день по несколько человек. Вот вы приедете, а у него уж
кто-нибудь есть... В августе у графа юбилей был; рождение справлял, и
наехало же народу - страсть, я два раза на станцию ездил...
В разговорах с ямщиком мы незаметно проехали шоссе, оставили позади
несколько усадьб, свернули на проселочный тракт и въехали в Ясную Поляну.
Попадавшиеся навстречу крестьяне приветливо кланялись, а ямщик с какой-то
радостью докладывал всем и каждому:
- К графу.
- С богом, - слышится в ответ, и мне кажется, что картуз с головы мужика
снимается с особенной приветливостью.
Ясная Поляна вытянулась по обеим сторонам довольно длинной улицы. Каменных
изб, построенных вполне фундаментально, кажется, больше, чем деревянных.
Слева на пригорке расположилась знаменитая усадьба; видны белые под зеленой
крышей надворные постройки, флигель, где когда-то помещалась известная
яснополянская школа, составившая событие в истории нашего школьного дела.
Вот и каменные ворота, известные по фотографиям всему миру. По правому
берегу пруда, по тополевой аллее, поднявшись на пригорок, обогнув
площадку-цветник, обсаженную сиренью, и проехав мимо ели, под которой так
любит летом проводить отдых Лев Николаевич, мы подъехали к известному всем и
каждому длинному двухэтажному дому.
Терраса, часто фигурирующая на фотографиях, теперь, по случаю осени,
заколочена и завалена садовыми стульями. Мы обогнули ее, и я не без трепета
вошел через маленькую дверь к знакомую большую переднюю с широкой лестницей
наверх. Я передал лакею визитную карточку, и через несколько минут меня
попросили наверх.
Я вошел в обширную, увешанную фамильными портретами столовую, с большим
чайным столом посередине комнаты.
- Очень рад вас видеть, - послышался приветливый голос.
Ко мне навстречу шел Лев Николаевич в своем обычном костюме-блузе,
подпоясанной ремнем, и в высоких сапогах...
Первое впечатление было наилучшее. Лев Николаевич выглядит значительно
моложе своих лет. Положим, борода, волосы и брови - темно-седые, но и не
желто-седые, как это бывает у многих стариков. Ни один из портретов Л. Н. не
передает приветливого выражения его глаз. Обыкновенно на портретах он
выглядит суровым стариком, а на самом деле на меня смотрели замечательно
ясные и приветливые глаза, глубоко проникающие в душу. Я извинился перед Л.
Н., что просил разрешения посетить его.
- Полноте, я очень рад вас видеть, побеседовать с вами. Это важно и для
меня. У меня в Сибири могут быть дела, поручения, и я буду обращаться к вам.
Я, конечно, изъявил полное согласие. Лев Николаевич познакомил меня с
сидящими за столом д-ром Г. М. Беркенгеймом, X. Н. Абрикосовым (*2*) и
другими лицами. Познакомивши Л. Н. с последними новостями Москвы, мы
заговорили о войне с Японией, причем на мое замечание, что война довольно
вероятна, Л. Н. сказал:
- Это ужасно. Как люди мало понимают свои интересы. Как они еще жестоки.
Война - это ужасно. Какие такие интересы могут быть, чтобы служить
оправданием убийству?
Лев Николаевич никогда не меняет режима своего дня. Утром он гуляет
четверть часа, затем пьет чай и идет работать. До двух часов он обыкновенно
пишет свои статьи и художественные произведения.
В настоящее время он занят критикой Шекспира (*3*). "Хаджи-Мурат" еще не
закончен, но, по отзывам читавших, этот роман-повесть должен быть одним из
тех художественных шедевров, какие только может писать Лев Толстой.
В настоящее время Лев Николаевич не работает в своем кабинете со сводом,
известном по фотографиям, так изолированном от всего дома, что туда не
проникает никакой шум. После болезни кабинет перенесли наверх в парадные
комнаты, где больше света и воздуха.
Оставшись за чайным столом без Л. Н., мы повели беседу, конечно, о Л. Н.
Г-н Абрикосов и врач Г. М. Беркенгейм с большой любовью и теплотой
отзывались о Л. Толстом.
- Толстого ценят как великого художника, мыслителя, вполне искреннего и в
высшей степени отзывчивого человека, - говорил г. Беркенгейм, - но как-то
мало говорят о его доброте и мягкости. А это замечательно добрый человек,
постоянно болеющий о других, умеющий проникнуть в измученную душу другого и
найти для него утешение. Посмотрите на его добрые глаза, которые умеют
проникновенно смотреть на вас.
Действительно, глаза у Л. Н. замечательно добрые, вдумчивые и придают его
суровому лицу большую мягкость и даже нежность.
Столовая, в которой мы сидели, не раз была описана, а потому
останавливаться на ее описании, равно как и на описании и других помещений,
я не буду. По-прежнему на стенах висят фамильные портреты Толстых,
Горчаковых и кн. Волконских, между последними дед и бабушка гр. Софьи
Андреевны, описанные Толстым в "Войне и мире" в лице Андрея и Марьи
Волконских (*4*), здесь же стоят бюсты Льва Николаевича, число которых за
последнее время увеличилось бюстом работы кн. Трубецкого, прекрасно
исполненным и удачно схватившим выражение Л. Н.
Обстановка комнат и библиотеки также не изменилась. Л. Н. против всяких
перемен, и его желание свято исполняется.
К завтраку в 12 ч. вышла Софья Андреевна, и у нас завязался оживленный
разговор по поводу последних событий, а затем мы заговорили о Л. Н.
Софья Андреевна рассказала мне два эпизода из его жизни, о которых где-то
вскользь было упомянуто. Во время Севастопольской войны Л. Толстой, уже
автор "Детства" и "Отрочества" и других рассказов, был назначен в 4-ый
бастион, считавшийся в числе опаснейших бастионов Севастополя. Об этом узнал
император Николай I. Немедленно через специального курьера император
приказал перевести Толстого в менее опасное место, написав
главнокомандующему, что "жизнь Толстого нужна для России" (*5*).
Второй эпизод касается XIII т. сочинений Л. Н. и его "Крейцеровой сонаты",
которые были задержаны цензурой. Софья Андреевна получила аудиенцию у
императора Александра III, после которой сочинения были выпущены в свет
(*6*).
Софья Андреевна также мало походит на те портреты, которые мне приходилось
встречать. Она значительно моложе своих лет, очень живой и интересующийся
всем человек, посвятившая всю свою жизнь Льву Николаевичу и нежно
заботящаяся о нем. Из детей Л. Н. во время моего пребывания в Ясной Поляне
была только Татьяна Львовна.
В 2 ч. Лев Николаевич закончил работу и вышел к завтраку, а затем мы
отправились гулять. Насколько еще крепок великий писатель земли русской,
можно судить по тому, что пешком мы прошли около 6 верст. Дорога от Ясной
Поляны до Козловки и затем лесом до тульского шоссе не особенно удобна для
ходьбы, особенно во время осенней распутицы. Но Л. Н. прошел этот путь, не
обнаруживая усталости, а затем с легкостью кавалериста сел верхом на лошадь
и еще проехал версты 4. А накануне моего приезда д-р Чуковский встретил Л.
Н., едущего верхом, в 15 верстах от Ясной Поляны. После прогулки Л. Н. спит
около 1/2 - 3/4 часа, а затем в 6 часов обедает со всеми. После обеда он
идет просматривать почту и писать письма и выходит к вечернему чаю, и день
заканчивается в беседе с посещающими его лицами или за чтением газет,
журналов, брошюр, которые посылаются ему на всевозможных языках со всех
концов мира. Л. Н. с большим интересом расспрашивал о Сибири, задавши
вопрос: "Что, Сибирь обеднела?" Когда я это подтвердил, он заметил: "Так и
должно быть" - и распространился о железной дороге, способствующей, при
условиях нашей жизни, вывозу необходимейших продуктов и взамен этого не
дающей населению почти ничего. Он подробно расспрашивал о бурятах, очень
заинтересовался мифом ламаитов об искуплении (Арья-Балло) (*7*), в затем
разговор у нас перешел на общие темы.
Причиной многих несчастий в жизни и неустройств является то
обстоятельство, что мы не живем согласно своим убеждениям, а делаем много
сделок с совестью, являемся оппортунистами. Между тем такие сделки ничего,
кроме вреда, не приносят, и оппортунисты, идя на компромиссы, не могут
предвидеть всех последствий этого печального факта. На мое замечание, что в
наше время трудно согласовать все поступки с своими убеждениями, Л. Н.
категорически ответил:
- Должно. Вы не можете себе представить всего вреда от таких поступков.
Нужно сохранить моральную чистоту, нужно стремиться к
самоусовершенствованию, а путь компромиссов не для этого.
Л. Н. предложил мне прочесть статью Джемса (*8*) о духоборах, только что
им переведенную с английского языка. Статья замечательно интересная: я еще
нигде не встречал такого ясного изложения мировоззрения духоборов. Джемс
весною нынешнего года посетил в Канаде 30 деревень духоборов и работал с
ними на железной дороге. Он с большим восторгом отзывается об их
организации, о них самих, о том душевном приеме, с каким они отнеслись к
нему <...>. В духоборах Л. Н. видит яркий пример того, как нужно жить, как
легко не делать компромиссов. По этому поводу у нас возник очень любопытный
спор, который, к сожалению, трудно воспроизвести. Между прочим, во время
спора им был высказан и такой парадокс: газетная и журнальная деятельность в
настоящее время ничего, кроме вреда, приносить не может, п<отому> ч<то> в
этой сфере компромиссы чрезвычайно часты и неизбежны.
Русскими газетами Лев Николаевич вообще недоволен; у нас, по его мнению,
нет ни одной газеты, которая рассматривала бы вопросы исходя из этой
передовой мысли, которая постепенно завоевывает себе положение на Западе. Но
он не сомневается, что пройдет 20-30 лет, и у нас появятся такие газеты.
Обсуждают же теперь газеты вопросы, о которых в 70-е годы и невозможно было
думать.
Во время разговоров затрагивалась масса и других вопросов, между прочим, о
театре, о котором Л. Н. выразился так: "Он существует для женщин, детей и
слабых". Все эти вопросы показывают, что беспокойная мысль великого
художника неустанно работает, он ищет пути правды и в общем его
мировоззрении совершалась за последние 20 лет замечательная эволюция,
поставившая его в первом ряду передовых мыслителей.
Нечего говорить, что все эти разговоры производят на посетителя глубокое,
часто потрясающее впечатление, которое забыть невозможно.
Образ великого художника и мыслителя всегда будет стоять перед вами, и вы
с удивлением смотрите на него и думаете: как беспредельно он велик и
благороден и как ничтожно все остальное.
Под таким впечатлением, простившись с милыми и радушными хозяевами, я
оставил Ясную Поляну.
Лежа на мягком диване вагона I кл<асса>, я воспроизводил в памяти
мельчайшие подробности проведенного дня. Величавый образ великого человека
стоял предо мной: я чувствовал всю суету сует, мишурность всего того, к чему
мы привыкли, что связало нас, а между тем загадка жизни проста, и как легко
разрешил ее этот замечательный человек; он со спокойной совестью смотрит
назад, с любовью вокруг себя и смело глядит вперед, несмотря на то что стоит
у заката своей жизни. Величавость его растет, скромный по виду, бедный по
одежде, он блестит, как та яркая звезда, которой вечно будет удивляться и
восхищаться мир, пока он будет существовать.

Комментарии

И. И. Попов. Из записной книжки туриста (Ясная Поляна). - Восточное
обозрение, Иркутск, 1903, 9 декабря, No 282. Газета присылалась Толстому
редакцией.
Иван Иванович Попов (1862-1942), журналист, в молодые годы народоволец.
После ареста по делу Г. Лопатина, Якубовича-Мельшина и других был выслан в
Забайкалье. В Сибири редактировал "Восточное обозрение" и журнал "Сибирский
сборник". И. И. Попов навестил Ясную Поляну 16 октября 1903 г.

1* Георг Брандес (1842-1927), датский критик, и Эжен Мельхиор Вогюэ
(1848-1910), французский историк литературы, - имена авторитетные в России
начала XX в.
2* Хрисанф Николаевич Абрикосов (1877-1957), последователь Толстого,
периодически жил в Ясной Поляне и в 1902-1905 гг. был добровольным
помощником Толстого. Григорий Моисеевич Беркенгейм (1872-1912) в 1903 г.
исполнял в Ясной Поляне обязанности домашнего врача.
3* В октябре - ноябре 1903 г. Толстой работал над статьей "О Шекспире и о
драме".
4* Ошибка: дед и бабушка С. А. Толстой не были прототипами главных героев
"Войны и мира". Речь идет о портретах Толстых и Волконских - предков самого
писателя.
5* Рассказ об этом эпизоде, исходивший, по-видимому, от родственницы
Толстого и фрейлины двора А. А. Толстой, не считается достоверным, хотя и
фигурирует во многих дореволюционных источниках биографии писателя.
6* Александр III принял С. А. Толстую 13 апреля 1891 г. и разрешил
печатать "Крейцерову сонату" только в собрании сочинений Толстого. Для
отдельных изданий она была запрещена.
7* Арья-бало - персонификация милосердия как нравственной категории
ламаистской мифологии монголов и бурят.
8* Эдуард Джемс. Толстой перевел его статью о духоборах для журнала
"Образование". Статья была запрещена цензурой. Текст перевода неизвестен.