О коммунизме и марксизме — 4 №119 от 18 марта 2015

"Для начала капитализм предложил всему населению западных стран, трудящимся Запада в том числе, долю в прибыли от ограбления туземного населения сначала колониальной, а впоследствии неоколониальной периферии"

Сергей Кургинян
Колонка главного редактора
18 марта 2015

Классический марксизм исходил из того, что определенное противоречие будет определенным образом двигать историю. Что же это за противоречие?

С одной стороны, капиталистам, конечно, нужно в максимальной степени недоплатить трудящимся, дабы увеличить свои доходы.

Но, с другой стороны, конкуренция между капиталистическими государствами, становясь всё более острой, вынуждает капиталиста, превращающегося в госкапиталиста, рассматривать трудящегося не только в виде источника своей прибыли, но и в виде защитника капиталистического отечества.

Перебрав с эксплуатацией трудящегося страны Х, капиталист сделает этого трудящегося непригодным для защиты страны Х. Победит страна Y, в которой капиталист будет более дальновиден. И тогда капиталист страны Y заберет у капиталиста страны Х его собственность, лишив тем самым и суперприбыли, получаемой от избыточной эксплуатации, и самого источника прибыли.

Кроме того, капиталисту нужно, чтобы трудящийся не только получил поменьше, но и произвел побольше. Да и покачественнее. А для этого опять-таки нужно, чтобы трудящийся должным образом себя воспроизвел, то есть наелся, обогрелся, обустроился, развлекся, подобучился и так далее.

Противоречие, которое я только что описал, окончательно оформилось уже в ХХ веке. Но Маркс на то и гений, чтобы уловить тенденцию, не дожидаясь ее оформления. А уловив, описать всё, что вытекает из ее наличия. А следовало из нее казавшееся тогда неизбежным порождение капиталом своего же могильщика. Казалось бы, капитализм не может не породить этого самого могильщика, начав его воспроизводить вышеописанным образом. Да еще и превращая — в силу производственной необходимости — аморфные сгустки рабочей силы в хорошо структурированные производственные, а значит, и человеческие, сообщества.

Капитализм и не мог бы, оставаясь капитализмом, не произвести своего могильщика, со всеми вытекающими последствиями. Но он уклонился от этой необходимости с помощью серии далекоидущих социальных и политических маневрирований, которые всё в большей степени меняли саму природу капитализма, причем далеко не в лучшую сторону. То есть были теми самыми мутациями, которые я обсудил в работе «Право на кислород».

Для начала капитализм предложил всему населению западных стран, трудящимся Запада в том числе, долю в прибыли от ограбления туземного населения сначала колониальной, а впоследствии неоколониальной периферии.

Но вся эта периферия была поделена между странами Запада, причем в соответствии с мощью западных стран, имевшей место на момент раздела периферии. А поскольку мощь менялась, увеличиваясь у так называемых молодых капиталистических стран (ярчайший пример такой страны — Германия начала ХХ столетия) и уменьшаясь у так называемых старых капиталистических стран (ярчайший пример — Великобритания начала ХХ столетия), то равномерное приплачивание трудящимся западных стран за счет равномерного ограбления периферии было невозможно. Это описал уже Ленин в работе «Империализм как высшая стадия развития капитализма».

О глобальном городе и глобальной деревне впервые заговорил китайский лидер Мао Цзедун. Возьмем на вооружение эти термины, освободив их от оптимистического содержания, вкладываемого китайским мыслителем, считавшим, что глобальная деревня победит глобальный город.

И признаем, что только построив глобальный город и глобальную же деревню, капитал этого самого города, превратившись в мощную единую силу, может а) ограбить глобальную деревню по-настоящему (пока она не стала глобальной, ее по-настоящему не ограбишь), б) равномерно подпитать население глобального города частью того, что удалось добыть при ограблении глобальной деревни, и в) оставить себе большую часть добычи, то есть сохранить господство.

Но, встав на этот путь, останется ли капитал капиталом? И как построить глобальный город и глобальную деревню, не убедив капиталистов ряда развивающихся стран (Китая, Вьетнама, Индии, Бразилии и так далее) а) отказаться от дележа прибыли со своим населением, трудящимися в том числе, и б) передать ту долю прибыли, которая могла бы быть отдана своему населению, населению какого-то достаточно чужого для них ядра?

Да никак нельзя в этом убедить капиталистов вышеназванных развивающихся стран! Никак, понимаете? Этих капиталистов можно только уничтожить, уничтожив при этом и развитие, и страны как таковые.

Развитие должно быть заменено архаикой. Страна, которая пожелала быть развивающейся, должна быть расчленена. Капиталистическая элита в этой стране должна быть заменена элитой архаической. Население, которое уже вкусило благ так называемой современности, они же — блага развития, должно смириться с отсутствием этих благ и даже возжелать той или иной архаики.

Архаическая элита периферийных стран, отлучаемых от развития, должна превратиться из национального капитала в племенной «надзирал». Такой «надзирал» не сможет сохранить контроль над прибылью, получаемой на территории проживания его племени, тем более что племя, в отличие от нации, не будет для него достаточно сильной опорой. Но он сможет наслаждаться властью над племенем. А также — благами глобального города, которые дарует ему элита глобального города в обмен на правильное управление туземцами в глобальной деревне.

Но ведь и архаизированная элита, и архаизированные племена перестроенной подобным образом глобальной периферии не смогут производить продукцию необходимого объема и качества. А значит, не смогут и подпитывать глобальное ядро, оно же — глобальный город. Да, не смогут. И потому приходилось хоть в какой-то степени развивать племена, приобщать их к производству, превращать из племен в нации, причем развивающиеся. То есть переходить от колониализма к неоколониализму. И нарываться на соответствующего могильщика. В виде национально-освободительных движений, буржуазии развивающихся стран, национально-освободительных элит с их амбициями.

Так это было раньше. Теперь же делается ставка на то, что еще в первой половине XXI столетия «умные и суперпроизводительные машины» сможет обслужить совсем небольшое количество людей.

Что для этого понадобится даже не «золотой миллиард», а намного меньше. То есть небольшая часть глобального города.

Часть населения этого глобального города станет присматривать за добычей сырья на периферии.

А часть займется производством всего, что нужно для жизни и для контроля над периферией. То есть производством как продукции мирного назначения, призванной ублажить население ядра, погрузив его в теплую ванну комфорта, так и продукции военного назначения, призванной подавлять а) строптивую часть населения ядра, б) всё население периферии.

 

Всё, что складывающийся глобальный город, пока что руководимый США, осуществил в ходе так называемых арабских и иных вёсен, было, по сути, разрушением худо-бедно национальных и худо-бедно развивающихся государств.

 

Нужно быть слепым, чтобы не видеть это. Сформировав один из сегментов глобальной деревни, глобальный город должен двигаться дальше. И ясно куда — в Россию.

(Продолжение следует)

О коммунизме и марксизме — 5
№120 от 25 марта 2015

"Лица, далеко не безответственные и связанные с весьма серьезными силами, настаивали на том, что максимальное число граждан России, имеющих право жить на ее территории, — это 30 миллионов человек"

Сергей Кургинян
Колонка главного редактора
26 марта 2015

В 1992 году со мной начались переговоры по поводу моих дальнейших перспектив. Мол, вы — очень умный и образованный человек... создатель весьма перспективного интеллектуального центра... замечательный режиссер, на спектакли которого все мы ходили... Единственная ваша беда в том, что вы сильно оскоромились коммунизмом. Но это легко поправимо: скажите только, что книга «Постперестройка» была для вас способом изысканно поиздеваться над идиотами, верящими в коммунизм, что это была этакая постмодернистская шутка. Как только вы это публично заявите, перед вами откроются блестящие перспективы...

Переговоры со мной вели бывшие сотрудники предпоследнего генерального секретаря ЦК КПСС К. У. Черненко. К сожалению, новое поколение не в состоянии целостно — на уровне чувств и даже ощущений — отреагировать на данные Ф.И.О. И уж тем более оно не обладает знаниями о том, сколько людей из аппарата Черненко — да-да, не Андропова и не Горбачева, а именно Черненко — перешло в постсоветскую элиту. Причем достаточно триумфально. С кем, например, из советников Черненко был тесно связан тот же Гайдар. Да и не только он.

Естественно, я отказался от этих постсоветских посулов людей, ранее тесно связанных с Черненко. Но меня продолжали убеждать: «Коммунизм кончился навсегда. Новая Россия строится на основе антикоммунизма. Отказавшись осудить свои неокоммунистические затеи, вы обрекаете себя зачем-то на маргинальность. Зачем?»

Убеждали меня долго и основательно. Не веря в то, что я откажусь. И выполняя чье-то поручение. В данный момент я обсуждаю не то, чье это было поручение, а то, какие возможности мне лично предоставляло наличие этого поручения. А предоставляло оно мне возможности вести достаточно откровенные беседы с яркими представителями нашей новой постсоветской элиты. Причем именно теми представителями, которые вполне подпадали под определение «антиэлита», данное мною примерно в тот же период.

Здесь еще раз скажу, что антиэлитой для меня является сообщество достаточно умных, образованных, влиятельных и богатых граждан России, согласных с тем, чтобы Россия была расчленена и превратилась в рыхлый конгломерат крохотных псевдогосударств так называемого четвертого мира.

Беседуя с этими представителями нашей антиэлиты, тесно связанными с Западом и готовыми в то время со мной откровенничать, я получал информацию, подтверждающую всё то, что здесь сейчас описываю как модель глобального города и глобальной деревни. Для меня эта информация была очень ценной, потому что я не доверяю абстрактному моделированию. Ибо зачастую самые красивые и убедительные модели являются самыми далекими от реальности.

Физики-теоретики часто говорят: «Эта модель достаточно безумна для того, чтобы быть верной». Политологи же, я убежден, должны говорить иначе: «Эта модель достаточно вульгарна, цинична и груба, чтобы быть реальной».

Я говорил себе тогда: «Твоя модель глобального города и глобальной деревни в ее западно-центрическом ультрапостимпериалистическом или мутакапиталистическом варианте достаточно изящна, хотя и суперсвирепа. И потому в ней надо усомниться. Сомнения могут развеяться, только если ты получишь конкретные сведения, подтверждающие то, что достаточно мощные силы решили на практике воплощать именно эту модель. Но такие сведения тебе могут предоставить только люди, как-то связанные с этими силами. И ты не имеешь права именовать подтверждениями твоей модели отдельные безответственные суждения лиц, ни с какими серьезными силами, ни в коей мере не связанных. Кроме того, никакое суждение даже авторитетного лица не имеет решающего значения. Только совокупность однородных суждений, выдаваемых на-гора разными авторитетными лицами, может хоть как-то подтвердить твою модель».

Могу сообщить читателю, что лица, далеко не безответственные и связанные с весьма серьезными силами настаивали на том, что максимальное число граждан России, имеющих право жить на ее территории, — это 30 миллионов человек. Что все остальные граждане по определению являются лишними. И что даже эти 30 миллионов не являются лишними, только если готовы работать в определенных отраслях за зарплату, меньшую, чем та, на которую соглашаются так называемые гастарбайтеры (граждане стран Средней Азии, Китая и других государств).

Я не буду перечислять имена и регалии тех, кто это очень уверенно говорил. Я не могу, да и не хочу описывать то, каким именно тоном это говорилось, сколько в этом было высокомерной уверенности в своей правоте. Так говорят иногда уверенные в своей компетенции, но психически не вполне здоровые доктора, сообщая родственникам больных не до конца проверенные сведения о прискорбности состояния этих больных.

Только в данном случае речь шла не о печальных сведениях, хотя бы в какой-то степени объективных, хотя и недостаточно проверенных, которые почему-то хочется именно радостно сообщить. Речь шла о спекуляциях, о мошеннических играх с произвольно взятыми цифрами. Осуществляя эти спекуляции и игры, высокое лицо с неподражаемым видом резюмировало: «Теперь-то всем понятно, что сто миллионов, живущих на данной территории, не имеют права на ней жить, ибо они являются лишними людьми в полном смысле этого слова».

Говорилось также, что на территории России не должно быть мощных образовательных или медицинских учреждений. Поскольку те, у кого есть деньги, должны образовываться и учиться за границей. А те, у кого нет денег, должны умирать.

Утверждалось, что в России целесообразно только добывать сырье. И что помимо населенных пунктов, обеспечивающих эту добычу, и необходимых для добычи инфраструктурых модулей, в России не должно быть никаких городов или даже поселений.

В качестве одной из возможностей реализовать план по данной рационализации жизнедеятельности на территории России предлагалось увеличение количества так называемых горячих точек, в которых, как сладострастно говорило высокое должностное лицо, «мы сожжем всю русскую пассионарную сволочь». Повторяю, это говорилось не безответственными интеллигентами, а чиновниками высшей категории, находившимися при исполнении обязанностей, олигархами, формирующими государственную политику, и другими представителями антиэлиты.

Мог ли сказать что-нибудь подобное классический национальный капиталист или тот или иной представитель элиты, проводящий курс в интересах классического капитализма? Нет, конечно. Потому что было абсолютно ясно, что 30 миллионов нелишних людей могут проживать на территории России только в случае, если российского государства не будет. Что все остальные сто миллионов являются лишними именно потому, что они должны обеспечивать не добычу сырья, а общественную и государственную жизнь — создавать оружие для защиты государства, служить в армии и органах правопорядка для защиты того же государства, образовывать граждан государства и лечить их хотя бы только для того, чтобы они могли быть полноценными защитниками капиталистического отечества, создавать патриотические смыслы, без которых армия — ничто, создавать хозяйство, позволяющее кормить, обогревать и одевать население в условиях продовольственного и иного бойкота... И так далее.

Спросят: а зачем нужно это государство капиталисту? Оно ведь обременительно.

Отвечаю. Во-первых, классический капиталист — не только капиталист. Он еще и француз, немец, итальянец, русский и так далее. Он не является до конца обездушенным калькулятором производства прибыли.

Во-вторых, классический капиталист хочет, чтобы у него не отобрали источник прибыли капиталисты других стран.

В-третьих, классический капиталист хочет использовать государство для экспансии, которая дает ему новые капиталистические возможности. И так далее.

Тот же, кто этого не хочет, классическим капиталистом по определению не является. И хорошо, если этот кто-то — отдельный выродок. А если в мировом масштабе или хотя бы на территории нашей страны выродком стал не отдельный представитель капиталистического класса, а класс как целое? Или существенная часть класса? Что тогда?

 

О коммунизме и марксизме — 6
№121 от 1 апреля 2015

"Если субъект не может мир преобразовывать, то он не может его и адекватно понимать. А поскольку никакой индивидуум, даже будучи супергением, не может мир преобразовывать, то никакой индивидуум не может его и адекватно понимать"

Сергей Кургинян
Колонка главного редактора
2 апреля 2015

Нельзя обсуждать вопрос о мутакапитализме и порождаемых им новых кошмарных бесчеловечностях, выводя за скобки всё, что связано с марксизмом как методом познания и преобразования действительности. Поэтому не будем торопиться с ответом на вопрос, чем именно чревато пришес­твие мутакапитализма и как ответить на вызов, который это пришествие привносит в мир. Поговорим вначале о Марксе и о том методе, который позволял и понимать природу вызовов, и давать ответы на них. Каков он, этот метод, на самом деле? И какова его роль в новой, мутакапиталистической ситуации?

Карл Маркс умер 14 марта 1883 года. Через пять лет после его смерти Фридрих Энгельс опубликовал рукописную работу Карла Маркса «Тезисы о Фейербахе». Работа была опубликована через 43 года после ее написания. Она представляет собой набросок, сжатую формулировку тех идей, которые Маркс хотел развить в своей работе «Немецкая идеология».

Маркс работал над «Немецкой идеологией» с ноября 1845 года по август 1846 года. Тогда не нашлось издателя, и работа не вышла в свет. Полностью она была опубликована в Москве в 1932 году.

«Тезисы о Фейербахе» — это развернутый план первой главы «Немецкой идеологии», которая называется «Фейербах». Первоначально этот план был озаглавлен «К Фейербаху».

Поскольку на настоящий момент в число так называемых почитателей Маркса входит очень много людей, ничего о Марксе не знающих, необходимо оговаривать даже самое очевидное. Например, то, что работа «Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии» написана Фридрихом Энгельсом и ее не следует путать с работой Маркса «Немецкая идеология». Это две совершенно разные работы, имеющие совершенно разные политические судьбы.

Работа Энгельса вышла в свет в 1886 году. И она вошла в корпус канонических текстов, слагающих тот марксизм, из которого черпали знания и вдохновение все революционные борцы, включая тех, которые совершили Великую Октябрьскую социалистическую революцию.

А работа Маркса «Немецкая идеология» вышла полностью в свет уже тогда, когда сформировался некий канонический марксизм, в котором этой работе по определению не нашлось места. Потому что каноническим следует считать тот марксизм, опираясь на который были совершены великие деяния, построена великая страна под названием СССР, разработаны планы по превращению дореволюционной России в совершенно новое государство.

Тот сплав из произведений Маркса и Энгельса (а также Ленина и других революционных марксистов), который в итоге стал каноническим, создавался в предреволюционный и революционный период. Он и сплавом-то может быть назван именно потому, что имел место определенный огонь, превращавший отдельные умственные построения и романтические мечтания из интеллектуальной руды в ориентированный на практику политический металл.

В этом металле не нашлось места для слишком поздно опубликованной «Немецкой идеологии». А вот для «Тезисов о Фейербахе» место нашлось. Потому что Энгельс издал их своевременно и виде приложения к своей (подчеркиваю, именно своей, к Марксу прямого отношения не имеющей) работе «Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии».

Сделав их приложением к своей работе и придав им соответствующий политический смысл, Энгельс попытался подкрепить свои положения ссылками на Маркса. Фрагмент из книги Маркса «Немецкая идеология» Энгельс назвал «Тезисами о Фейербахе».

Энгельс ничего специально не скрывал. Он преклонялся перед Марксом, он не стремился к осознанной перелицовке марксизма. Но как-то так само собой получилось, что Маркс не книгу написал, а сделал в 1845 году в Брюсселе некие наброски в своей записной книжке и этим ограничился.

Войдя в тот сплав, который я именую каноническим марксизмом, сплав, созданный за счет соединения некоего набора идей и того огня, на котором эти идеи выплавлялись в предреволюционный и революционный периоды, «Тезисы о Фейербахе» сыграли важную роль. Особо важную роль сыграл 11-й тезис: «Философы лишь различным образом объясняли мир; но дело заключается в том, чтобы изменить его» (Die Philosophen haben die Welt nur verschieden interpretiert, es kommt aber darauf an, sie zu verandern).

В сущности, все тезисы, а не только знаменитый 11-й, посвящены особому значению революционной практики в жизни общества. Но в 11-м тезисе Маркс, будучи сам чуть ли не последним великим философом Запада, отмежевывается от сообщества философов и даже противопоставляет себя ему.

И Ленин в своей работе «Три источника и три составных части марксизма», опубликованной в 1913 году, не зря говорит об учении Маркса («Учение Маркса всесильно, потому что оно верно»), а не о теории Маркса и не о философии Маркса. Потому что Ленин идет следом за Марксом в том, что касается необходимости нового интеллектуализма, теснейшим образом связанного (внимание!) с ПРЕОБРАЗУЮЩЕЙ ПРАКТИКОЙ.

И не надо говорить о том, что этот подход, начатый Марксом в его тезисах о Фейербахе и в «Немецкой идеологии» и продолженный Лениным в его «Трех источниках и трех составных частях марксизма», не имеет ключевого значения во всем, что касается а) Маркса как гениального политического мыслителя, б) Маркса как создателя нового аналитического метода (притом что Маркс, по большому счету, является единственным великим политическим мыслителем, создавшим свой аналитический метод) и в) Маркса как политика.

Краеугольными для настоящего марксизма являются два принципа.

Принцип № 1 — возможность настоящего постижения мира только при состоятельности постигающего субъекта в том, что касается возможности преобразования мира. Если субъект не может мир преобразовывать, то он не может его и адекватно понимать. А поскольку никакой индивидуум, даже будучи супергением, не может мир преобразовывать, то никакой индивидуум не может его и адекватно понимать. Не обладая преобразующей потенцией, ты всегда будешь несостоятельным в гносеологическом плане.

Вот в чем абсолютная новизна подхода Маркса.

Вот почему он, будучи философом в большей степени, нежели кто-либо, отмежевывается от сообщества философов.

Вот почему он придает практике сов­сем иное значение, нежели все другие философы.

Маркс это всё делает не в силу своей не существовавшей, но постоянно выпячиваемой материалистичности, а в силу совершенно другого отношения к тому, что связано с пониманием чего бы то ни было — и общества в первую очередь. И если Энгельс в своей работе «Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии» говорит фактически о конце философии как таковой, ибо для него немецкая философия вообще и классическая тем более является высшим выражением философии, то Маркс говорит о том, что конца философии нет, как нет и конца истории. И в каком-то смысле для Маркса конец философии это и есть конец истории и наоборот.

Маркс страстно желает избежать и конца истории, и конца философии. Но он понимает, что сделать это почти невозможно. И что для того, чтобы философия и история не кончились, они должны перейти в некое новое сверхсостояние.

История должна стать сверхисторией, философия — сверхфилософией.

Что такое для Маркса сверхистория как альтернатива концу истории? Это, конечно же, коммунизм.

Что такое сверхфилософия? Это единство постижения и преобразования всего на свете. И это включение ценностей одновременно и в процесс постижения, и в процесс преобразования.

(Продолжение следует)

 

О коммунизме и марксизме — 7
№122 от 8 апреля 2015

"Первый краеугольный марксистский принцип — адекватное постижение социального мира, являющегося сложнейшим из миров, возможно только в случае, если постигающий мир субъект может этот самый социальный мир не только постигать, но и преобразовывать"

Сергей Кургинян
Колонка главного редактора
9 апреля 2015

В 60-е годы ХХ века в Московский государственный университет приехал великий Нильс Бор, один из создателей квантовой механики. Бор прочитал советским студентам лекцию, посвятив ее в существенной степени философским проблемам в физике и философии науки в целом.

Мои знакомые присутствовали на этой лекции, потому что учились в университете (сам я тогда был учащимся средней школы). Мои знакомые были потрясены тем местом, которое Бор отвел физике в системе наук. Они-то были студентами физфака и считали, что физика — это наука наук. Опять же, время было соответствующим. Поэт писал:

Что-то физики в почете.
Что-то лирики в загоне.
Дело не в простом расчете,
дело в мировом законе.

Таково было мнение так называемой продвинутой части советской молодежи конца 50-х — начала 60-х годов, рвавшейся на физфак и в другие продвинутые естественнонаучные образовательные центры.

Придя на лекцию Бора и надеясь укрепиться в своем представлении об особой роли физики, студенты МГУ услышали нечто ошеломляющее.

Бор подчеркнул, что, по его мнению, физика — это простейшая из наук, потому что она имеет дело с неживой материей. Бор сказал, что гораздо более сложной наукой является биология, имеющая дело с живой материей. Еще более сложной наукой является психология, изучающая человеческий разум. А самыми сложными являются социальные науки, изучающие уже не разум отдельных людей, а разумные человеческие популяции.

Я вспоминаю о тех далеких временах не для того, чтобы уценить физику и возвысить общественные науки. А для того, чтобы предложить читателю новый взгляд на первый марксистский краеугольный принцип, согласно которому адекватное постижение социального мира, являющегося сложнейшим из миров, возможно только в случае, если постигающий мир субъект может этот самый сложнейший социальный мир не только постигать, но и преобразовывать.

Ознакомив читателя с тем, что именно по этому поводу сказано Марксом в так называемых «Тезисах о Фейербахе», я хочу обратить внимание на неумолимую очевидность сказанного. Потому что очень многим кажется, что подчеркивание преобразовательного момента в том, что касается постижения социального мира, — это марксистская «заморочка».

Тем, кто так относится к «Тезисам о Фейербахе» и к марксистской теории познания в целом, стоило бы задуматься о природе науки. Да-да, не науки социальной, которая для многих просто не существует, то есть является не наукой, а совокупностью идеологических (то есть мифологических) заморочек, а науки вообще. Наука-то существует, не правда ли? И что, собственно говоря, является ее самым фундаментальным отличительным свойством? Способность воздействовать на объект с тем, чтобы его познать.

Эта способность иногда приравнивается к способности осуществления эксперимента. Оговорив, что это приравнивание в принципе недопустимо, и настояв на том, что отличительной чертой науки является именно способность воздействовать на изучаемое, а не проводить эксперимент (являющийся всего лишь одной из возможных форм такого воздействия), задаю читателю вопрос: а является ли математика наукой? Ответ очевиден. Математика наукой не является. Ее иногда называют наукой наук. А иногда — универсальным языком, с помощью которого ученые обсуждают научную проблематику. Но наукой математика не является. Потому что она не предполагает воздействия на изучаемое с целью выявления его сути.

А физика это предполагает. Физики воздействуют на изучаемое. Оно, не обладая разумом, не понимает, что на него воздействуют. И потому является объектом воздействия. Будучи подвергнут воздействию, объект меняет свою структуру. И в силу этого раскрывает свои сущностные свойства. То же самое происходит в химии или в биологии.

В психологии подвергаемый воздействиям человек в принципе уже не является объектом. Но и он есть нечто, исследуемое с помощью воздействий. Оставив в стороне вопрос об истории (ибо на прошлое воздействовать невозможно), геологии (пока можно говорить только о слабых геофизических воздействиях на объект), астрономии (которая пока и именно пока не может воздействовать на планеты и звезды, но стремится к этому), я перехожу к социальным наукам.

Согласитесь, если воздействие на изучаемое является фундаментальным свойством именно научного постижения, то социальная наука должна иметь возможность воздействия на социум. Воздействуют ли на социум? Конечно, воздействуют. Другое дело, что эксперименты над социумом запрещены. Люди не подопытные животные. В Советском Союзе заговорили о праве на эксперименты братья Стругацкие. Именно они предложили технократам, для которых право на эксперимент является незыблемым, некоторую схему, согласно которой продвинутые инопланетные цивилизации имеют право ставить эксперименты над цивилизациями непродвинутыми. Другое дело, что они должны ставить эти эксперименты очень осторожно, дозированно вмешиваться в изучаемые миры. Но в принципе это их право. Потому что они продвинутые, инопланетные и так далее.

А если они не инопланетные? Если под боком у какой-нибудь достаточно развитой страны находятся первобытные племена, имеют ли антропологи право их исследовать? В том числе и аккуратно воздействуя на них — с тем, чтобы они раскрыли свою сущность...

Конечно же, британские и иные колонизаторы (британские, кстати, прежде всего) были твердо убеждены в том, что они имеют это право. И обосновывали они его не своей инопланетностью, а иначе. Чем же тогда по существу является модель, предложенная Стругацкими? Разве она по сути своей не является легитимацией вмешательства, осуществляемого со стороны продвинутой цивилизации в дела цивилизации отсталой?

А какая цивилизация является отсталой? Фанатический апологет творчества Стругацких Егор Гайдар назвал отсталой советскую цивилизацию, продвинутой — цивилизацию западную. И начал работать с нашим Отечеством так, как англичане не осмеливались работать с африканскими дикарями, а продвинутые цивилизаторы у Стругацких — с инопланетными цивилизациями.

Такие компрометирующие примеры, казалось бы, говорят о том, что эксперименты над социумами в принципе недопустимы. Но, во-первых, воздействие не обязательно осуществляется самими исследователями. Оно вполне может естественным способом возникать в ходе исторического процесса. И кто тогда мешает исследователю описывать результаты этого воздействия, которые исследователь, будучи человеком, наблюдающим воздействие, еще и анализирует? Только такие описания воздействий на социум, осуществляемых госпожой Историей, и есть подлинно научные исторические исследования. Те же, кто подвергает анализу нечто, случившееся в далекие эпохи, переосмысливает сведения, сообщаемые ему очевидцами или теми, кто что-то слышал от очевидцев. Такое переосмысление эффекта воздействий не запрещено в науке. И более того, абсолютно необходимо для ее нормального функционирования.

Во-вторых, какие-то воздействия — например, воздействие средств массовой информации — осуществляются постоянно. И есть ученые, которые их изучают. Конечно, возможность так воздействовать появилась сравнительно недавно. Но зондажи общественного мнения осуществлялись давно. В том числе и восточными правителями, посещавшими в переодетом виде восточные базары. И что же? Предположим, какому-нибудь восточному деспоту захотелось узнать мнение своих подданных по какому-нибудь поводу. Разве он не может специально создать событие и побудить его обсудить? Что ему помешает?

В-третьих, с наидревнейших времен ораторы воздействовали на социум. И наблюдали за результатами этих воздействий. Изучались законы таких воздействий.

Короче говоря, когда Маркс говорит о том, что только обладая способностью воздействовать на общество, можно это самое общество хотя бы понимать, он ничего крамольного, по сути, не говорит. Он только говорит, что физик должен обладать способностью воздействовать на неживую материю, биолог — на живую и так далее.

И что тот, кто хочет понять общественные процессы, должен быть состоятелен в плане хотя бы потенциального воздействия на общество. Иначе он процессы даже понять не может. Потому что будет закомплексован этой самой неспособностью на изучаемые им процессы воздействовать. А кто может быть состоятельным в плане воздействия на общество? Ведь не индивидуум же, правда? И тут мы переходим ко второму краеугольному принципу марксизма, теснейшим образом связанному с первым.

(Продолжение следует)

О коммунизме и марксизме — 8
№123 от 15 апреля 2015

"История ХХ века и в особенности, история сражений против нацизма, закончившихся 9 мая 1945 года водружением красного флага над Рейхстагом, разворачивалась так, как будто бы действительно сражались Черный и Красный орден. На каких-то высших планах бытия такое сражение имело место, о чем свидетельствуют следы, оставленные произошедшим в нашем реальном мире. Я говорю о невероятных подвигах, о невероятной мобилизации, об исторических свершениях, которые правомочно называли чудесами"

Сергей Кургинян
Колонка главного редактора
15 апреля 2015

В предпредыдущей передовице «О коммунизме и марксизме — 6» я сформулировал первый краеугольный принцип марксизма, он же — принцип № 1: «Настоящее постижения мира возможно только при состоятельности постигающего субъекта в том, что касается возможности преобразования мира».

Теперь пора сформулировать принцип № 2: «Состоятельным постигающим субъектом является только партия нового типа».

Тут же сформулирую принципы № 3 и № 4.

Принцип № 3: «Партией нового типа является такая партия, которая может творить историю, радикальным образом трансформируя сознание и деятельность того класса, который призван перевести человечество в новую историческую эпоху».

Принцип № 4: «Без партии нового типа класс, призванный спасать человечество, переводя его в новое историческое качество, никогда не выполнит свою миссию. Он останется в спящем, прозябающем состоянии. Он не перейдет из состояния «класса в себе», то есть состояния исторической спячки и прозябания, в состояние «класса для себя», то есть состояние осознания миссии и готовности ее исполнить».

К сожалению, в сегодняшней России совсем немного людей, основательно проштудировавших ключевые работы Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. И лишь часть из этих, увы, немногочисленных знатоков способна понять, что именно написано в проштудированных ими работах.

Но, во-первых, мал золотник, да дорог.

А во-вторых, газету «Суть времени» читают не только в России.

А в Европе, Азии и Латинской Америке знатоков марксизма, способных понимать прочитанное, не так уж мало.

И никто из таких знатоков, находящихся в России и за рубежом, никогда не будет отрицать, что сформулированные мною четыре принципа являются краеугольными и для классического марксизма, и для различных непровокативных вариантов неомарксизма. Разница между классическим марксизмом и пристойным неомарксизмом состоит лишь в определении субъекта, призванного сейчас к исполнению исторической миссии. Для классического марксизма этим субъектом по-прежнему остается рабочий класс.

А для неомарксизма эстафету у рабочего класса перехватывает так называемый когнитариат (тезис, выдвинутый американскими социологами Элвином Тоффлером и Дэниелом Беллом).

Или же класс менеджеров (тезис, выдвинутый американским социологом Джеймсом Бернхаймом).

Или же так называемая меритократия (тезис, выдвинутый немецко-американским философом Ханной Арендт и британским политиком и социологом Майклом Янгом).

Или же контркультурные группы — студенчество, молодежь, другие бунтующие маргиналы (тезис, выдвинутый различными представителями Франкфуртской школы — Теодором Адорно, Максом Хоркхаймером, Гербертом Маркузе и другими).

Или же традиционалистски ориентированные обитатели «мировой деревни» (тезис, выдвинутый Мао Цзэдуном и его последователями).

Или же передовые конфессиональные группы (тезис, выдвинутый исламским революционером Сейидом Кутбом и его последователями).

Я не буду перечислять все эти тезисы и подразделять их на более и менее близкие к классическому марксизму, более или менее провокативные и так далее.

Я только хочу сказать, что и для классического, и для иного марксизма большие сообщества, призванные к выполнению исторической миссии, должны быть разбужены неким относительно малым сообществом, привносящим в большие сообщества и интеллектуальную потенцию, то есть способность к осознанию своей роли, и потенцию волевую, то есть способность эту роль осуществить.

Никто из последователей Маркса не отрицал того, что для пробуждения большого сообщества, призванного к исполнению исторической миссии (пролетариата или так называемых масс), необходимо относительно небольшое сплоченное и накаленное сообщество, способное пробудить большое сообщество, изменить его менталитет, привнести в него отсутствующие волевые и организационные компоненты. Но наиболее яростно на этом настаивал Ленин.

И всем понятно, что без Ленина Маркс не был бы Марксом. А был бы одним из уважаемых левых интеллектуалов, и не более того. Именно Ленин, осуществив Великую Октябрьскую социалистическую революцию, создав и общество нового типа, и государство нового типа, придал за счет этого совершенно новую привлекательность марксистским идеям, на основе которых было создано новое общество и новое государство, поднял Маркса на исторический пьедестал.

Ну так вот. Для Ленина идея спасительности супернакаленной партии, без которой не состоится пробуждение потенциально спасительного, но суперинертного класса (если для пробуждения класса нужна суперпартия, то он суперинертен, не правда ли?), была стержнем мировоззрения.

Ну и чем эта идея отличается от идеи ордена? Противопоставляя Сталина Ленину, драматург Михаил Шатров утверждал, что именно Сталин считал, что партия должна быть построена, как орден.
Но любому, прочитавшему внимательно работы Ленина, очевидно настойчивое стремление самого Владимира Ильича построить партию именно как суперплотный, супернакаленный, супердисциплинированный субъект исторического действия.

Да, Ленин не называл этот субъект орденом. Кстати, и Сталин никогда ничего по этому поводу не провозглашал публично. И понятно, почему ни Ленин, ни Сталин не использовали слово «орден». Столь же понятно, почему его не использовали Маркс и Энгельс, а также многочисленные марксисты.

Потому что у ордена должна быть метафизика. И как только вы заговорите об ордене, вас спросят: «Какова его метафизика?» А если вы ответите, что ее нет, то вам, усмехнувшись, скажут: «Ничего себе орден... Курам на смех».

Если вы хотите построить орден (коммунистический, марксистский и так далее), вы должны предъявить соответствующую метафизику (условно говоря, красную). И тогда ваш Красный орден будет противостоять нацистскому Черному ордену.

История ХХ века и в особенности, история сражений против нацизма, закончившихся 9 мая 1945 года водружением красного флага над Рейхстагом, разворачивалась так, как будто бы действительно сражались Черный и Красный орден. На каких-то высших планах бытия такое сражение имело место, о чем свидетельствуют следы, оставленные произошедшим в нашем реальном мире. Я говорю о невероятных подвигах, о невероятной мобилизации, об исторических свершениях, которые правомочно называли чудесами.

Но внятной красной метафизики, извлеченной из марксизма, порожденной развитием марксизма, сформулировано не было. Кто-то этому помешал. Кто? Я попытался как-то ответить на этот вопрос в своем исследовании, названном «Странствие» и напечатанном в этой газете.

Здесь же намного важнее зафиксировать фундаментальное противоречие между требованием постоянного присутствия в процессе супернакаленной, супердисциплинированной и так далее партии, постоянно пробуждающей и трансформирующей большие социальные группы, призванные обеспечивать историческое движение человечества — и отрицанием необходимости соответствующей метафизики. За счет чего — в отсутствие метафизики — должен поддерживаться этот накал, эта дисциплинированность, эта жертвенная устремленность? Понятно, за счет чего. За счет грубейшей линейной мобилизации, осуществляемой по принципу: «Вот он, враг-погубитель. Он явным образом угрожает нам погибелью. Сплотимся же!».

Всем понятно, что такая мобилизация долго поддерживаться не может. Врага разгромили в 1945-м, потом создали ядерное оружие. Сами же сказали о мирном сосуществовании. И по факту лишили партию как субъект, реализующий историческое движение за счет работы с ключевыми историческими общественными группами, всего того, что необходимо для этой работы. Именно этим вызван крах СССР и всё, что за ним последовало. А значит, либо надо признать невозможным восстановление СССР, либо исправить все те ошибки, которые породили отсутствие метафизики и порожденное им отсутствие орденского начала. Только решившись на такое исправление, можно всерьез произносить важнейшие для нашего движения слова: До встречи в СССР!

 

О коммунизме и марксизме — 9
№124 от 22 апреля 2015

"Либо обретение коммунистической метафизики, причем не чуждой коммунизму и марксизму, а найденной внутри них, либо полное остывание и смерть. Причем не только смерть проекта, но и смерть России"

Сергей Кургинян
Колонка главного редактора
21 апреля 2015

Когда я впервые начал говорить о коммунистической метафизике и о неявной метафизике Маркса, поднялся неистовый вой, в котором участвовали а) весьма упертые и недалекие люди и б) враги, которые прекрасно понимали, насколько важной является данная тема и почему нельзя допустить ее обсуждения. Через несколько лет Анна Кудинова на страницах газеты «Суть времени» описала этих врагов (французских по преимуществу, но и не только). Врагов, убежденных в том, что развалить СССР и коммунистический лагерь можно только в случае, если из коммунизма будет изъято всё метафизическое.

Почему же эти враги — между прочим, высочайше образованные и по-настоящему умные — так страстно желали изничтожения всего метафизического в марксизме во имя обеспечения краха марксизма и коммунизма, СССР и коммунистического лагеря?

Потому что для Маркса, Ленина и других миссия партии состоит в том, чтобы вносить в пролетариат и другие борющиеся с капитализмом слои общества некую накаленность (огненность). Каждый, кто захочет, может убедиться в том, что для Маркса и Энгельса, Ленина и Сталина именно это является важнейшей задачей партии. Что не Кургинян считает эту задачу важнейшей, а все данные классики.

Что касается меня, то я только придаю этому общему для классиков тезису некую завершенность. То есть утверждаю следующее.

1. Если партия всё время должна «разогревать» («насыщать огненным началом») силы, противостоящие капитализму (рабочий класс и другие макросоциальные группы), то как минимум необходимо, чтобы сама партия не «остывала».

2. Необходимо также, чтобы макросоциальные группы не остывали настолько, чтобы их невозможно было разогреть. Развивая данную образность, могу сказать, что никому не удастся воспламенить дрова, которые очень долго лежали в воде. А уж если такая задача почему-то будет поставлена, то необходимы будут специальные средства, которые сначала эти дрова высушат, а потом воспламенят. И что эти средства должны будут обладать иным потенциалом, нежели обычная спичка, поджигающая хорошо высушенную бересту. Которая, в свою очередь, поджигает хорошо высушенные дрова.

3. Таким образом, огненность партии, ее разогревающая способность есть ключевой параметр, от которого зависит судьба большого коммунистического проекта.

4. Только тупица или наглец, занятый провокациями и делающий ставки на абсолютную дикость и необразованность современной тянущейся к марксизму молодежи, осмелится утверждать, что Ленин не был постоянно обеспокоен до крайности тем, что партия может потерять эту разогревающую способность. На самом деле в послереволюционные годы только потеря партией этой способности по-настоящему беспокоила Ленина.

Был ли Ленин готов к тому, чтобы это осмыслить политически, — отдельный вопрос. Но по-настоящему его беспокоило только это. Ведь в конечном итоге дело не только в так называемом перерождении партии, которое имело место и сыграло огромную роль в крахе СССР и коммунистического проекта. Да, перерожденцы, возжелавшие превратиться из номенклатурно-коммунистической элиты в элиту номенклатурно-капиталистическую, сыграли жуткую роль в крахе СССР, коммунизма, в развертывании спирали регресса на территории всех постсоветских государств (и Российской Федерации в первую очередь).

Но почему им не помешали другие, порядочные партийцы, входившие в номенклатурный советский политический класс? Потому что эти непереродившиеся партийцы остыли. Остыли, понимаете? Вы ничего не поймете в трагедии разгрома СССР, если не ощутите важности данного момента. Эти партийцы могли быть безупречно порядочными людьми и талантливыми управленцами. Но они уже были остывшими. Что значит «остывшими»?

Не так давно я присутствовал на одной из телевизионных дискуссий. В дискуссии участвовали представители «Единой России». Программа называлась «Политика». В передаче участвовали, в связи с «Прямой линией», в рамках которой В. В. Путин общался с гражданами, видные представители политической элиты, то бишь парламентарии. Причем далеко не худшие. На ковер были вызваны министры, причем, опять же, нехудшие. И по определению входящие в политическую элиту страны. Все они вместе проявили одно общее свойство — желание изгнать политику, сказать ей «сгинь!» Заклясть ее так, чтобы она никогда не появлялась. Притом что ежу понятно, что она не появиться не может.

В качестве источника магической силы, способного осуществить заклятие «сгинь!», были избраны так называемые практические дела. Заклинавшие политику сгинуть номенклатурщики нового типа страстно обсуждали практические дела, поправки к определенным законам — всё, вплоть до коэффициентов в тех или иных формулах эффективности. Всё что угодно, только не политику. Так же обсуждалась коррупция и прочее.

Между тем основа для политического обсуждения понятна.

Например, коррупция — это товар на рынке. Пока есть покупатель этого товара и пока операции на рынке высокорентабельны, можно вводить любые поправки в любые законы и осуществлять любые мероприятия в рамках любой антикоррупционной кампании. Всё это — как мертвому припарки. Потому что субъект, производящий коррупцию, — это криминальная часть политического класса. Эта часть класса будет покупать чиновников, продвигать своих представителей, дабы обеспечить свой политический и экономический интерес. Для противодействия этому интересу нужна другая часть того же класса, которая, не желая повиснуть на деревьях, захочет по-настоящему подавить коррупцию, продвигая во власть своих представителей, собирая под свои знамена своих чиновников и вытесняя противников в ходе политической войны.

Такой подход — а политическим может быть только он — смертельно пугает нынешнюю номенклатуру. Противодействуя такому подходу, она дружно орет «сгинь!» и обсуждает подпункт номер такой-то в федеральном законе номер таком-то и детали, связанные с теми или иными подзаконными актами. А еще она обсуждает те или иные мероприятия. О, эти мероприятия!

Впрочем, намного важнее того, что именно она обсуждает, то, почему она это обсуждает. Потому что она остывшая, понимаете? А ее противники — не остывшие. Тот же самый Пионтковский дышит ненавистью. В нем эта ненавидящая огненность, подключенная к огненности зарубежной, существует. Как существовала она в диссидентстве позднесоветской эпохи. А в честной коммунистической номенклатуре позднесоветской эпохи огненности не было ни на йоту. А было бесконечное желание... нет, не украсть и не предать, а построить столько-то детских садиков, на столько-то процентов увеличить производство товаров народного потребления, таким-то и таким-то образом улучшить управление народным хозяйством.

В этом-то и была смерть СССР и коммунизма. В том, что правящий политический класс в его здоровой части остыл. А в его нездоровой части возгорелся огнем злобно ненавидящей алчности (даешь капитализм и меня как Рокфеллера!). Даже если нездоровая часть правящего класса и не возгорелась, что ж, она достаточно высохла для того, чтобы ее подожгли возгоревшиеся диссиденты и их западные опекуны.

А почему остыли здоровые партийцы? Почему они не могли воспрепятствовать партийцам нездоровым? Почему эти нездоровые партийцы оказались сухими дровами, которые сумели поджечь ненавидящие огненные диссиденты, мечтавшие о том, чтобы в зажженном ими черном огне сгорели и коммунистический проект, и Россия?

 

Потому что не было коммунистической метафизики. Потому что ее отсутствие породило остывание партии. Потому что остывание партии породило остывание макросоциальных групп, призванных отражать капиталистические атаки, и всего народа в целом.

 

Если это так, то только обретение коммунистической метафизики может спасти ситуацию. И эту метафизику надо находить не вне марксизма, а в нем самом. Я понимаю, что слово «метафизика» может покоробить и в силу его неоднозначности, и в силу его нечуждости тому религиозному началу, которое отсутствует у светских людей. Но вы вдумайтесь в цену вопроса. А также в то, что связано с огнем и остыванием. И поймите, что изобретение новых слов уведет нас невесть куда. А действовать надо немедленно, опираясь на слова известные и уже разработанные.

А значит — либо обретение коммунистической метафизики, причем не чуждой коммунизму и марксизму, а найденной внутри них, либо полное остывание и смерть. Причем не только смерть проекта, но и смерть России. Вот почему мы занимаемся коммунизмом, марксизмом и метафизикой. Это не умствования, товарищи и друзья! Это ключевой и, по сути, единственный вопрос, от ответа на который зависит спасение страны. Поэтому давайте засучим рукава, напряжем извилины и займемся... Нет, не умствованиями, а теми интеллектуальными изысканиями, вне которых гибель народа и страны неизбежна. Враги это прекрасно понимают с давних пор. А те, кого эти враги обрекли на погибель? Они-то должны, наконец, понять, откуда эта погибель. Из отсутствия соответствующей метафизики, вот откуда.

До встречи в СССР!

О коммунизме и марксизме — 10
№125 от 29 апреля 2015

"Беньямина недостаточно для того, чтобы обеспечить прочное сопряжение метафизики и марксизма. А вовлечение в решение этой задачи неомарксистов и двусмысленных советских высокообразованных марксистов — контрпродуктивно"

Сергей Кургинян
Колонка главного редактора
29 апреля 2015

Мы уже установили, что только обсуждение неявной метафизики Маркса может, коль скоро оно будет успешным, ответить на ключевые для нас вопросы. Каковыми являются — и это мы тоже установили — вопросы об огненности и потушенном огне, о нагретости и остывании как политических субъектов (партий), так и тех макросоциальных групп, которые эти субъекты должны надлежащим образом обеспечивать.

Мы установили также, что без ответа на эти вопросы мы не поймем ни причин гибели СССР и коммунизма, ни того, как именно могут быть реализованы проекты СССР 2.0 и коммунизм 2.0.

Но ответы на подобные вопросы нельзя получить, опираясь только на наследство Вальтера Беньямина, остроумно и глубоко обсуждавшего роль «карлика теологии» в управлении «куклой исторического материализма», которая, мол, может делать безошибочные ходы только при наличии подобного карлика.

Конечно же, Беньямин был единственным правоверным марксистом, обладавшим высочайшей осведомленностью в том, что касается марксизма, необходимым творческим потенциалом и тем настроем, который можно охарактеризовать как «верность Марксу и его делу». Все остальные делятся на неомарксистов, для которых Маркс уже не так и важен и является либо автором учения, которое надо подорвать по тому или иному заданию, либо предлогом для собственного самовыражения, либо и тем, и другим одновременно. Поэтому нельзя ставить знак равенства между Франкфуртской школой, занимавшейся и подрывом марксизма, и самовыражением, и многим другим, — и Беньямином, страстно пытавшимся разгадать метафизическую загадку великого Маркса, в которого он был по-настоящему влюблен.

Но исследования Беньямина прервала Вторая мировая война. Беньямин покончил с собой в момент, когда ему было заявлено о нежелании французских властей содействовать бегству таких людей, как Беньямин, и об их намерении выдавать таких людей Гитлеру. Исследования Беньямина остались незаконченными. Его друг Гершом Шолем отказался от дальнейшей разработки данной тематики, уехал в Палестину, стал заниматься еврейским мистицизмом вообще и каббалой в частности. Немногие марксисты, по-настоящему знавшие предмет (Д. Лукач, М. Лившиц), стали по не до конца понятным причинам отрицать метафизичность Маркса и капитала, который Маркс не только исследовал, но и атаковал политически.

Может быть, эти «немногие» всерьез верили в отсутствие такой метафизичности.

Может быть, они следовали советской или иной конъюнктуре, зачем-то навязывавшей тупой, агрессивный атеизм, именуемый научным (при том, что объяснить, зачем это навязывалось, вне гипотезы о наличии заговора достаточно трудно).

Может быть, они сами были фанатиками атеизма (ведь атеизм — тоже вера).

Может быть, они увлеклись по-настоящему Гегелем. И марксизм для них стал способом скрытно проповедовать гегельянство.

Может быть, они уже понимали важность метафизического компонента в марксистском учении и степень обеспокоенности очень могучих сил в том, чтобы этот компонент был из изучения изъят во имя разрушения СССР.

А может быть, имело место всё это одновременно.

В любом случае Беньямина недостаточно для того, чтобы обеспечить прочное сопряжение метафизики и марксизма. А вовлечение в решение этой задачи неомарксистов и двусмысленных советских высокообразованных марксистов — контрпродуктивно. Поэтому приходится обращать внимание на тех марксистов, которые не являются исследователями высочайшего уровня, но, будучи и верными Марксу по-настоящему, и приобщенными к действительному марксизму, имеют право именоваться носителями марксистского духа.

Одним из таких из таких интеллектуалов, исследовавших Маркса, является Галина Иосифовна Серебрякова. В данном случае нельзя оторвать личность исследователя от того, что именно он исследует. И потому я сообщу читателю достаточно подробные сведения.

Галина Иосифовна — это не только исследователь, но и революционер. Причем обладающий высочайшим градусом убежденности.

Она родилась в Киеве в декабре 1905 года. Ее отец, Иосиф Моисеевич Бык-Бек, был земским врачом. Он участвовал в деятельности большевистской партии еще в дореволюционный период.

Большевичкой с дореволюционным стажем была и мать Серебряковой, Бронислава Сигизмундовна Красуцкая.

В советский период Иосиф Моисеевич Бык-Бек успел побывать начальником политуправления войск ВОХР (Войска внутренней охраны республики). Поскольку про деятельность ВОХР знают мало, и почти у всех слово «вохровец» ассоциируется только с охраной мест лишения свободы, необходимо разъяснить, что первоначально войска ВОХР занимались и охраной государственных объектов, и изъятием хлебных излишков у кулаков, и борьбой с вооруженными контрреволюционными выступлениями, и многим другим.

В связи со сложной обстановкой в Средней Азии, где разгулялись так называемые басмачи, отец Серебряковой был командирован для работы в Хорезм в качестве полпреда. Затем он стал директором треста. И был расстрелян в 1936 году.

 

Григорий Яковлевич Сокольников

Мать Серебряковой Красуцкая работала в ЧК и партийных органах. Сама Серебрякова вступила в большевистскую партию в 1919 году. С 1920 по 1925 год училась на медицинском факультете МГУ. После этого занялась журналистикой. Проявив незаурядные дарования в сфере оперного вокала, она совмещала деятельность журналистки с оперным пением. В 1928 году блестяще выступила на большом радиоконцерте в Лондоне и получила после этого приглашение в оперную труппу Большого театра.

Первым мужем Галины Серебряковой был крупный большевистский деятель Леонид Серебряков, входивший в так называемую левую оппозицию и имевший очень большие заслуги перед партией. Леонид Серебряков исключался из партии как троцкист, вновь восстанавливался в партии, сохранял верность курсу левой оппозиции, никогда не скрывал своих симпатий к Троцкому. В итоге он был расстрелян 1 февраля 1937 года. И реабилитирован только 4 декабря 1986 года (троцкистов в хрущевское время не очень жаловали, и в первую волну реабилитаций они включены не были).

Галина Серебрякова недолго находилась в браке с Леонидом Серебряковым. Она стала его женой в 1923 году и уже в 1925-м вышла замуж за наркома финансов Григория Сокольникова.

По заданию «Комсомольской правды» Серебрякова ездила сначала в Китай (1927 год), а затем — в Женеву и Париж (1927–1928 гг.). В 1930–1932 годах она вместе с мужем была в Англии (Г. Сокольников был послом СССР в Великобритании с 1929 по 1932 год). Обсуждать Серебрякову, не сообщив читателю хотя бы минимальных сведений о ее муже Сокольникове, вряд ли целесообразно.

Г. Сокольников родился в достаточно обеспеченной еврейской семье (отец, Яков Бриллиант, был врачом и владельцем аптеки, а мать, Фаня Розенталь, — дочерью купца первой гильдии). Разорвав с семьей, Сокольников, как и его братья Владимир и Михаил, с головой ушел в революционную работу. Сокольников арестовывался, отправлялся в ссылку на вечное поселение, бежал из ссылки, находился в эмиграции, вернулся из нее вместе с Лениным, являлся еще до революции членом ЦК РКП(б). Именно он был автором новой программы большевистской партии, составленной в связи с необходимостью отреагировать на крушение российской монархии. Какое-то время Сокольников был редактором газеты «Правда». Он занимался национализацией банковской системы. Он сменил Троцкого в качестве главы делегации в Брест-Литовске и подписал 3 марта 1918 года Брестский мир от имени Советской России.

В годы гражданской войны Сокольников проявил невероятные организационные и военно-стратегические способности. 8-й армией, которая решила судьбу битвы за Воронеж, вышла к Новороссийску и тем самым сыграла ключевую роль в разгроме деникинцев, Сокольников руководил блестяще. Одновременно он выступил против так называемого расказачивания.

Сыграв огромную роль в победе над басмаческим движением, Сокольников, будучи не только командующим Туркестанским фронтом, но и автором глубокой денежной реформы в Туркестане, сумел договориться с исламским духовенством.

С 1922 года Сокольников стал наркомом финансов в РСФСР, а затем возглавил Народный комиссариат финансов СССР. Руководя финансами, он оперся на профессионалов из государственного аппарата царской России и на ученых. Именно Сокольников ввел в структуру Наркомата финансов Конъюнктурный институт, которым руководил Н. Кондратьев. И именно Сокольников ввел в обращение советскую твердую валюту — «червонец».

Находясь в оппозиции Сталину с 1925 года, Сокольников продолжал занимать высокие посты. Но в 1936 году он был арестован. Его, в отличие от других вождей оппозиции, приговорили к десяти годам тюрьмы. Он был убит заключенными в 1939 году. Разоблачители Сталина утверждали, что убийство Сокольникова, как и убийство Радека, происходило по прямому указанию Сталина, который дал соответствующие распоряжения Берии и Кобулову. Но, как говорят в таких случаях, темна вода.

Будучи женой Сокольникова и крупным партийным деятелем, а также журналистом, получавшим специальные задания партии и блестяще выполнявшим порученное, Галина Серебрякова была по особому решению партии командирована в Западную Европу для сбора материалов о Карле Марксе. Собрав материал, она написала роман «Юность Маркса». Сразу же после написания романа она стала членом Союза писателей СССР.

Роман Серебряковой был издан в 1934–35 гг. Сохранившая верность своему мужу, Галина Иосифовна была арестована в 1936 году вслед за мужем. В июне 1937 года ее выслали в Семипалатинск вместе с матерью и двухлетней дочерью Гелианой.

В 1939 году ее как жену врага народа приговорили к восьми годам тюремного заключения.

В 1945 году она была досрочно освобождена и поселилась в Джамбуле, где работала фельдшером.

28 мая 1949 года она была вновь арестована и приговорена к десяти годам лишения свободы по обвинению в контрреволюционной агитации и участии в контрреволюционной организации. В августе 1955 года, то есть еще до ХХ Съезда КПСС, она была освобождена из заключения и направлена в ссылку в Джамбул. Очень быстро ее освободили и из ссылки. А после ХХ Съезда, в 1956 году, Галина Серебрякова была полностью реабилитирована, восстановлена в партии. Она тут же возобновила свою писательскую деятельность, стремясь завершить свой «большой писательский проект», начатый до ареста и обдумываемый во время тюремных мытарств. Возможно, что именно мечта об осуществлении такого проекта поддерживала Галину Серебрякову во время этих мытарств.

(Продолжение следует

 

О коммунизме и марксизме — 11
№128 от 20 мая 2015

"«Чего вы от нас хотите? Чтобы мы все теперь, после разоблачения сталинизма, ушли в тень, посыпали голову пеплом, стали яростно каяться, сдали свои полномочия и привилегии, пропустили бы вперед всяких там...»"

Сергей Кургинян
Колонка главного редактора
20 мая 2015

Есть конфликты, которые очевидным образом обладают очень трудно раскрываемой подоплекой. Когда-нибудь появятся специалисты, настойчиво и беспристрастно изучающие подоплеку конфликта между суперизвестным в сталинскую и постсталинскую эпоху журналистом, писателем и общественным деятелем Ильей Григорьевичем Эренбургом и автором ценнейшего исследования жизни и деятельности Карла Маркса Галиной Иосифовной Серебряковой. Поскольку, как известно, нельзя объять необъятное, я лично заниматься подоплекой этого конфликта не буду. Укажу лишь на самые очевидные черты данного конфликта, имеющие значение в рамках обсуждаемой нами темы.

Конкретно Галина Иосифовна обвинила Илью Григорьевича в том, что он, являясь членом Еврейского антифашистского комитета (ЕАК), доносил на всех остальных членов этого комитета. И что именно доносы Эренбурга привели к уничтожению коллег Ильи Григорьевича по данному комитету. Откуда могла Галина Иосифовна об этом знать? По ее словам, ей сообщил об этом Александр Николаевич Поскребышев, который был при Сталине заведующим Особым сектором ЦК, то есть заведующим секретариатом Иосифа Виссарионовича. Поскребышев сообщил об этом Серебряковой, конечно же, после смерти Сталина. И сообщил он ей об этом в личной беседе на доверительных основаниях.

Никто не знает, почему Серебрякова решила воспользоваться сведениями Поскребышева. То ли Александр Николаевич предоставил Галине Иосифовне крайне веские доказательства, то ли у Галины Иосифовны были какие-то свои доказательства помимо тех, которые ей предоставил Поскребышев. Как говорят в таких случаях, «темна вода»... В любом случае, Галина Иосифовна не могла не понимать, что Поскребышев не будет официально свидетельствовать против Эренбурга, что свидетельствам Поскребышева — этого «гнусного лакея зловещего Сталина» — в хрущевскую эпоху никто верить не будет, что эти свидетельства не будут иметь юридической силы и что ей дорого обойдется война с Эренбургом. Поскольку Илью Григорьевича поддержит вся творческая, журналистская элита Советского Союза.

Так и случилось. Обвинения Серебряковой были названы смехотворными. Шостакович, Каверин и многие другие возмутились версией Серебряковой и публично заявили о своей солидарности с Эренбургом.

Мне не хотелось бы в этом исследовании заниматься деятельностью ЕАК, обсуждать его генезис, этапы его общественно-политического существования, детали проводимого против его членов политического процесса. Читатель при желании сам может без труда получить все необходимые сведения и убедиться в очередной раз, что, воистину — «темна вода».

Я же хочу обратить внимание читателя на три существенных для нас обстоятельства.

Обстоятельство № 1 — Илья Григорьевич Эренбург был, по сути, единственным не пострадавшим членом той группы, которую можно назвать ядром ЕАК. Когда арестовывают ядро любой организации, избавляя от ареста лишь одного из членов этого ядра, возникают естественные подозрения по поводу того, что избавленный от ареста сотрудничал с теми, кто арестовывал других членов ядра организации. «Надо же, всех арестовали, а его нет!» В истории известны случаи, когда тех, в адрес кого выдвигалось такое обвинение, очень сильно травили. А обвиненные, не желая терпеть эту травлю и не имея возможности оправдаться, кончали самоубийством. Подозрение падало на единственного неарестованного даже тогда, когда никто из компетентных людей, участвовавши