Я покачал головой. Он прав. Те дети решили стать сталкерами. А сталкер если пошел в Зону, сам и выбираться должен

– Ты прав, – повторился я вслух. – Извини.

– За что? – подмигнул мне Хохмач. – Все давно забыто!

– Так ты донес карлика военным? – спросил Гоблин.

– Донес. „Мухоловку» включил, чтобы контроллеру в лапы не попадаться, короткими перебежками как раз перед самим выбросом и успел. Только пошел я не к блок-посту, как говорил мне полковник, а прямиком к людям Радионуклида. Я ведь Горбатому в карты продулся, вот к нему я и пошел. Раз они из одной шайки все, то какая разница, кому нести?

Захожу, а там и Горбатый, и полкан тот штабной сидят, и еще несколько людей Радионуклида, и куча свидетелей-сталкеров. Ох, и рожи у шестерок Паука тогда были!

Поставил я ящик на стол и гонорар свой потребовал. Полкан и офигел. Они не надеялись, что я живым вернусь, а то, что я еще и груз с собой принесу, вообще никто представить себе не мог, потому так легко они и подписались мне деньги выплатить. А тут гляжу – полковник этотчто-томямлить начал про нарушение секретности, сопли жует, глазами перепуганными хлопает.

Тогда я сказал, что если он не заплатит, то у меня есть два варианта – либо я пойду к военному начальству с этим контрактом, либо открою контейнер прямо там, где стою. Обе этих перспективы, похоже, его напугали до усырачки. В общем, получилось так, что я Радионуклиду его дутый долг его же деньгами и вернул. Да вдобавок капитал скопил, разжился новым оружием и техникой взамен старых.

Потом я Кипиша разыскал, поговорил с ним „за жисть», по душам поговорил… Теперь он мне „верняк» предлагать не торопится, и другим не велит.

– Да, – глубокомысленно протянул я, – в тот раз тебе действительно повезло. Только Радионуклид наверняка не забудет обиды. Он снова захочет тебя убить.

Мой друг медленно поднялся, потянулся и с добродушной улыбкой посмотрел на меня с высоты своего почти двухметрового роста:

– Вот за что люблю тебя, Серый, так это за бездонный оптимизм и потрясающую жизнерадостность!

Мы втроем от души рассмеялись. Опять мои пессимистические настроения!

– Однако время позднее! – поднялсяиз-застола Гоблин. – Отбой!

И, наклонившись, сказал уже потише:

– Дежурить будем по одному, каждые два часа. А то, не ровен час, припомнят нам наши шуточки соседи. Серый, ты первый!

Я был не против. Все равно на сон не тянуло – перед каждой ходкой в Зону я несколько суток кряду сплю. На всякий случай. Однако когда подошла очередь Гоблина, я лег на нагретую им койку и уснул, как убитый. Завтра будет тяжелый день…

СЕРЫЙ

Самурай должен прежде всего постоянно помнить – помнить днем и ночью, с того утра, когда он берет в руки палочки, чтобы вкусить новогоднюю трапезу, до последней ночи старого года, когда он платит свои долги – что он должен умереть. Вот его главное дело.

Но если он не помнит о смерти, он будет беззаботен и неосторожен, он будет говорить слова, которые оскорбляют других, тем самым давая повод для споров.

Тогда он может быть убит, имя его господина – запятнано, а его родители и родственники – осыпаны упреками.

Юдзан Дайдодзи

Я проснулся под громкоголосое пение Хохмача, аккомпанирующего себе под гитару; несколько минут поворочался, не желая полностью проснуться. Но шум, который издавала луженая глотка моего товарища, выхватывала из оков сна так же верно, как гул колокола. Он пел одну из бессмертных песен Виктора Цоя:

Доброе утро – тебе и таким, как ты!

Доброе утро, последний герой,

Здравствуй, последний герой!

– Доброе утро, – тихо прошептал я на это приветствие, и улыбнулся. Хорошая песня.

– Рота, подъем! – крикнул Хохмач во все свое хохмачье горло, увидев, что я все еще не решаюсь окончательно проснуться. – Ну и здоров же ты дрыхнуть, Серый!

– Ну и здоров же ты песни орать! – вторил ему я. – Доброе утро, последние герои!

Гоблин молча кивнул из-за стола, продолжая свою нехитрую утреннюю трапезу из запасов концентратов. Я спрыгнул с койки, протер закисшие глаза и надел очки. Оказалось, что все уже давно встали, кроме меня.

Трое наших соседей сидели с другой стороны стола. Между ними и нами чувствовалась четкая, но невидимая для глаза граница. Чтобы это почувствовать, не нужно быть семи пядей во лбу – отрицательные флюиды пропитали весь воздух бункера. Молчаливый незнакомец, пришедший с Сержантом и Падлой, восседал во главе стола. Стало быть, он у них за старшего.

Нехорошее чувство возникало у меня при взгляде на эту троицу. Я не параноик, нет, но вот что я умею делать хорошо – так это чувствовать людей. Интуиция меня ни разу не подводила. Кто-то когда-то сказал мне, что я – человек-зеркало, отражающий настроение других. Что же, там, в обычном, скучном мире, это было плохим качеством, особенно при приеме на работу. В Зоне же именно благодаря своей чувствительности и, в то же время, незаметности, я оставался в живых. Я всегда знал, где меня ждала засада, почему мне вдруг захотелось свернуть с намеченного ранее маршрута или исчезнуть побыстрее из какого-либо места, кто и как из сталкеров ко мне относится, и вел себя соответственно. Хотя нет, не всегда…

Я тогда только начинал, и сталкерская братия представлялась мне одним дружным, сплоченным коллективом, живущим по законам рыцарства. Пока не встретил Сержанта. Он первый, кто открыл мне глаза. Может, поэтому я его так сильно ненавидел?

В тот раз я вошел в бар после своей третьей удачной вылазки, чувствуя себя крутым и сильным мужчиной, успевшим многое повидать и многому научиться. Поэтому, когда здоровый жлоб беспардонно и грубо толкнул меня, проходя мимо, я, конечно же, возмутился и попросил его быть аккуратнее.

– Тебе что-то не нравится, чмо очкастое? – резко обернулся ко мне тот.