Легкий завтрак в тени некрополя – 1 2 страница

– Что за конкурс? – осторожно спросил я.

– На лучший бюст и лучшую попку в этом отеле, – решительно заявила Валерия. – Надеюсь, у тебя все готово к голосованию? – И бросила взгляд ниже моего пояса.

– Валерия, я тебя умоляю… – занервничал я.

– Хорошо, – согласилась Валерия, – голосование будет тайным. Так… – Она надела пляжные очки и оглядела караваны шезлонгов. – Начнем, пожалуй…

Валерия скинула халат и пошла вдоль бассейна. Разумеется, бюст обнажен и на попке – символический треугольник. Я следовал за Валерией с видом гуляющей просто так гориллы. То есть скалился на солнце и хмуро озирался. Не скажу, что наше появление вызвало повышенный ажиотаж, но заметное оживление – несомненно. Чуть меньше ростом, чем Валерия, тем не менее я подавил всех своим интеллектом. Всех без исключения. На меня боялись даже взглянуть. Поэтому отводили глаза в сторону Валерии. Я очень пожалел, что с нами не гуляет Клавдио, тогда бы фурор от нашего появления был полнее. Намного полнее. В конце концов мы отыскали два свободных шезлонга под солнцем.

– Уверенно второе место, – сообщила мне Валерия итоги конкурса.

– А кто же занял первое? – самодовольно ухмыльнулся я.

– Дело вкуса, – пожала плечами Валерия, – но, по-моему, вон та шатенка возле бара.

Агриппина! Я чуть было не выскочил из шезлонга от неожиданности. Но, слава всем богам, это была не Агриппина.

– Укололся? – заботливо спросила Валерия. – Кто-то иголочку в шезлонге оставил?

– Показалось, – сообщил я Валерии, тщательно отряхиваясь.

– Бывает, – согласилась со мною Валерия и вытянулась в своем шезлонге во весь рост.

Воображение – действительно каверзная штука. Вид обнаженных женщин на пляже, особенно когда их много, не вызывает таких эмоций, как обыкновенное декольте. Уж настолько откровенными бывают разрезы на платьях, и все равно пытаешься заглянуть – а что там дальше? Боюсь показаться старым занудой, но в этом суть отношения мужчины к женщине. Он все время желает заглянуть «за», ждет от женщины какого-то продолжения, а какого – не знает сам. Вот, к слову, обыкновенная женская грудь, которую мужчина видит с первых минут своей жизни. А какая экспрессия при виде молочных желез на стройном женском теле!

– Второй раз предупреждаю – у тебя разовьется косоглазие, – вполголоса сказала Валерия. – Поверни голову и спокойно рассматривай меня горизонтально.

– Как ты все видишь? У тебя глаза закрыты.

– Я не вижу, я чувствую.

Итак – воображение… Вот грудь интересной женщины. Очень интересная грудь. Теперь допустим, что это твоя законная жена. Вызывает эмоции? Не вызывает. А если незнакомая женщина?.. У-у-у!…

– Ты чего скулишь? – обеспокоилась Валерия.

– Жарко.

Десять минут, проведенные в бассейне, вернули мне смысл пребывания на суше. Несколько раньше я мечтал стать рыбой – до того у меня пересохли жабры. Кружка холодного пива подкрепила мое решение остаться в образе человека. Если я говорю «пиво», то подразумеваю Клавдио. Он появился на террасе, как только я сделал первый глоток. И уверенно направился прямо к стойке пляжного бара. Там Клавдио скорее всего подключился непосредственно к трубе, из которой наливали его любимый напиток, и ушел в процесс наполнения и насыщения. Валерия неодобрительно хмыкнула, постучала пальчиком по, моей кружке пива, а затем указала на Клавдио. Антиреклама.

Видимо, грек-посыльный давно топтался между шезлонгами, потому что я успел привыкнуть к позвякиванию его колокольчика. Наконец он привлек мое внимание. Вернее, черная табличка, которую посыльный держал в руке.

– По-моему, он разыскивает тебя, – заметила Валерия.

Я и сам бы догадался, потому что мелом на табличке была написана моя фамилия.

– Это начальные титры фильма, – сказал я, подзывая к себе грека.

– Из отеля «Диоген», – сообщил посыльный и передал мне два конверта. – «Диоген» – часть нашей структуры. – Грек широким жестом охватил все побережье, потом смутился и уточнил: – Из четырех отелей.

В первом конверте было сообщение от Александра. «Прилетаем двадцать седьмого. У меня потрясающая идея. Беру с собой Лолу». Во втором конверте – только моментальный снимок, сделанный фотокамерой «поляроид». Ни адреса, ни пояснительной записки. Я уставился на фото, вращая карточку, как гадают на кофейной гуще. Когда я в очередной раз поменял угол зрения, Валерия вывела меня из транса:

– Ну не настолько же она квадратная!

– Кто? – спросил я, продолжая вращать фотокарточку вокруг невидимой оси.

– Девушка на снимке, – уточнила Валерия.

– Тут нет никакой девушки, – задумчиво произнес я и передал Валерии фото.

На снимке была только часть девушки, а именно кисть руки. Ярко-красный маникюр на пальцах, бледная кожа и синие вены, как дельта Стикса. Если в этом состояла блестящая идея Александра, то прямо в аэропорту я дам ему по физиономии. От испуга. Если это фотография Лолы, то Александр может смело заказывать ей билет обратно. Я не Хичкок. Во всяком случае, не собираюсь на Крите снимать фильм из жизни привидений.

– Симпатично получилось, – сказала Валерия, разглядывая фотокарточку. – Можно поместить это в рамочку и любоваться на сон грядущий. Только не злоупотребляй.

Валерия положила карточку в конверт и вернула мне. Я все еще пребывал в размышлениях.

– Наверное, самое время выпить, – вздохнула Валерия, приподнимая солнечные очки. – Друг мой, – она окинула меня взглядом, – нельзя быть таким впе­чатлительным.

И в самом деле. Все разъяснится, когда прилетит Александр. А пока предстояло разобраться с Валерией и задать ей пару наводящих вопросов. На что я могу рассчитывать и когда оправдаются мои расчеты? Для свободной любви у меня оставалось не так много времени. Судя по сообщению, Александр с киногруппой прилетает послезавтра, и мы будем заняты выбором места для съемок. Предстояли утомительные разъезды по всему побережью Крита, от знаменитого пляжа с пальмами до… – не знаю чего. Бегать, как папуас, по тридцатиградусной жаре, забираться в горы, чтобы обозреть панораму, – до свободной ли тут любви. Так, перехватишь какую-нибудь куколку из кордебалета за тенистым кустом, и вся любовь. Но Валерия, казус жизни, тревожила меня сейчас больше, чем натурные съемки. И даже больше, чем сценарий фильма, в котором, кстати, одни эпизоды просто следуют за другими. По количеству эпизодов наш сценарий мог смело претендовать на самостоятельный раздел в книге рекордов Гиннесса. У меня всегда так… Разные критики хлопают меня по плечу и говорят, что «это вещь!». «Эту вещь, – говорят они, – надо публиковать». «По этому сценарию, – говорят они, – можно сделать ха-а-ароший фильм». А я чувствую, что мне не хватает стержня. Какой-то мысли, фразы, нитки, на которую можно нанизать бусинки. Время от времени я выхватываю у кого-нибудь из рук мой литературный сценарий и дописываю пару фраз. Мне кажется, что я нашел эту ниточку. Но минут через десять я врываюсь в кабинет директора, нахально роюсь на его столе и, обнаружив свой сценарий, черкаю, черкаю, черкаю – покуда у меня его не отнимут. Главная задача Александра, по его мнению, вырвать у меня сценарий, когда там содержится наибольшее количество эпизодов. Покуда я все не зачеркал. Александр оптимист. Опасный опти­мист. Это он заверил руководство кинокомпании, что сценарий окончательный и обжалованию не под­лежит. Это он утвердил кипу бумаги, выдавая мои отрывки за цельный литературный сценарий. А когда подписали смету фильма, у Александра не дрогнула рука заграбастать деньги. Авторский гонорар и все прочее. Теперь кинокомпания оплачивала нашу поезд очку на Крит. Именно «поездочку», потому что я не был уверен в необходимости этой туристической прогулки. А может, мне надо начинать съемки в Египте? «Не надо! – заверил меня Алек­сандр. – По сценарию действие разворачивается на Крите». Да пошел ты!… Оптимист. Помню, все помню, как Александр заливался соловьем в руководстве кинокомпании! Забыть не могу, что он там наплел… «О, господин директор, это будет прекрасный, кассовый фильм! Да, господин директор, Крит – это колыбель! Колыбель цивилизации! Обязательно, господин директор, обнаженная Клеопатра в колыбели! Нет, господин директор, Клеопатра вполне сформировалась! Сиськи больше колыбели! А кто говорит о порнографии? Это будет прекрасный кассовый фильм, господин директор!» О размножении улиток, должно быть, если в голову мне не придет что-нибудь поинтереснее. В поисках мысли я отправился путешествовать на пароме, думая, что меня особенным образом растрясет и роды будут легкими и преждевременными. Но теперь я мечтал только об одном – чтобы Александр всего лишь на недельку разбился на самолете, покуда я что-нибудь не придумаю. Я честно, не бегая за юбками, буду трудиться за рабочим столом, ни на что не отвлекаясь. Когда тело Александра вытащат из-под обломков самолета, у меня появится целый день, чтобы еще раз продумать сценарий. «О какое горе, господин директор! Да, мне потребуется время, да, надо проводить в последний путь погибшего друга». Пусть собаки его хоронят. Целых три дня. А в это время сценарий обрастает смыслом. «Если бы вы знали, господин директор, какая это тяжелая утрата для меня! Мне просто необходима еще пара дней, чтобы прийти в себя, господин директор!» А сам работать, работать. И наконец – «вот наш новый сценарий, господин директор! Кто со мною рядом? А, это паразите Алехандро! Восстал из мертвых! Сейчас он будет требовать дополнительных расходов. Для поездки в Египет. Пожалейте его, господин директор!» Но разве «паразито Алехандро» погибнет на недельку? Разве он окажет такую услугу своему товарищу? Нет, он припрется уже послезавтра, приволочет за собой какую-то Лолу и будет пучить на меня глаза в ожидании какой-нибудь осмысленной фразы. Лола будет поминутно пудриться, говорить, что ей жарко, душно, что в ее гостиничном номере плохо работают кондиционеры, что еда отвратительная, и так далее. Когда я поставлю эту Лолу в какую-нибудь позу – тогда она запоет по-другому. Что остров чудесный, что всюду музыка и веселье и только один я гадкий, душный и злой, потому что у меня нет настоящего сценария. Вот когда она, Лола, снималась – «у, впрочем, не важно, какого режиссера…» Он так полюбил ее, Лолу, он так восхищался ее актерским мастерством! Он боготворил ее, Лолу, настолько, что… Что тут я пошлю Лолу к такой-то матери! Потом пошлю туда же Александра. А потом сяду и буду писать сценарий. Так стоит ли все это начинать? Может быть, лучше взять Валерию за руку, пойти с ней в двухместный номер, и там, несомненно, у меня появится сюжет, который, быть может, понравится Валерии.

Но Валерия, маня пальчиком, звала меня в сторону пляжного бара. Клавдио испуганно замычал, когда мы подошли к нему поближе. Он специально выбрал такое место, где пустые кружки убирались со стойки сразу же, как только Клавдио их опорож­нял. Поэтому в свинстве замечен не был, за что мы его и похвалили. От нашего появления Клавдио, видимо, не ждал для себя ничего хорошего. Идти купаться он не хотел, выходить на солнце тоже – Клавдио нашел свое место и не желал его оставлять, опасаясь, что кто-нибудь да займет. Относительно Валерии он настолько не беспокоился, что его уверенность начинала меня пугать. Муж Валерии был начисто лишен либо воображения, либо нервов. Либо зрения. Либо всех чувств, кроме голода, разумеется. Но Клавдио больше подозревал меня в попытке выпить его пиво, чем в попытке «отведать Валерии». Честно говоря, до сих пор не ясно – кто хочет кого отведать? Но к женским причудам надо относиться бережно и терпеливо, иначе можно загреметь за изнасилование. Шутка. И тайные надежды. Потому что не было у меня мысли овладеть Валерией, хотя было желание. Вы видите разницу между чувством и ощущением? Я тоже. С Валерией предполагалось чувство, и я не спешил в этом разубедиться.

От конкретного предложения пойти отобедать Клавдио не смог отказаться. Главное, что таверна оказалась в двух шагах, и Клавдио даже оставил на стойке бара недопитую кружку пива, только предварительно и пытливо посмотрел на бармена – можно ли ему доверять? Мы устроились на открытой террасе между какими-то фикусами. Клавдио согласился, что пиво и тут не хуже, а мы с Валерией слегка размялись текилой и жареными кальмарами. Когда перед Клавдио замелькали официанты, мы пересели за соседний столик, чтобы никому не мешать.

– Расскажи мне о себе, – попросил я Валерию.

Через дорогу лениво плескалось море, невдалеке вырисовывался соседний островок, рядом сидела интересная женщина и пыталась ногой сбить с фикуса ящерицу.

– Когда мне было десять лет, – рассказывала Валерия, – все принимали меня за мальчишку. Но как только возникала какая-нибудь опасность, я доставала из кармана бантики, цепляла их на голову и говорила: «Я девочка. Не смейте меня трогать». Сейчас я все время прикидываюсь мальчиком.

По дороге с криками «Кукуруза!» ездили греки на мотороллерах, за ними туристы на арендованных автомобилях, за соседним столом чавкал Клавдио. Во всем не было никакого смысла. Почему я должен был искать смысл в словах Валерии?

– Когда мне было четыре года, – продолжала Валерия, – я увидела мертвую собаку. «Дохлый?» – спросила я у матери. «Дохлый», – отвечала она. Мы пришли домой, я стала играть с механической бабочкой на колесиках. Крутишь колесики – бабочка машет железными крыльями, но не летает. «Мама!» – позвала я. Мама лежала на диване и не отвечала. «Мама, ты дохлый?» – спросила я. «Дохлый-дохлый», – сквозь сон отвечала мама. Тогда я подошла поближе и что есть силы стукнула мать по голове железной бабочкой. Она тут же вскочила с дивана. Я была очень довольна, что мне так легко удалось оживить свою маму. Эту механическую бабочку я храню до сих пор.

– Когда я сдохну, зайди ко мне со своей механической бабочкой.

– Обязательно, – согласно кивнула Валерия. – Клавдио, – оглянулась она, – ты найдешь обратную дорогу к пиву?

Клавдио внимательно посмотрел в сторону отеля и пляжного бара, оценил расстояние и степенно сказал:

– Найду.

– Тогда мы прогуляемся по побережью. – Валерия взяла меня за руку. – Клавдио, ведь ты не возражаешь?

– Ммм, – не возражал Клавдио.

Он энергично тряс головой, и недожеванный кусок кальмара раскачивался у него на зубах из стороны в сторону.

Песчаный пляж чередовался с каменистыми участками. Мы шли вдоль побережья – где босиком по мокрому песку, в полосе ленивого прибоя, где надевали сандалии и возвращались обратно на дорогу. По пути мы завернули в отель и приняли душ, каждый в своем номере…

Мы с Александром – мастера батального жанра. Когда требуется снять грандиозное сражение, мы напускаем столько дыма, что вдвоем заменяем целую дивизию. Главное в кино – почаще «засовывать в кадр» различные части тела. Все в дыму, рабочие кидают лопатами землю, мы выдвигаем руки, ноги, один раз Александр показал даже свою голую задницу. Господин директор задницу Александра забраковал, а в остальном был доволен, потому что за пару центов получилась прекрасная битва при Ватерлоо. Половину вышеозначенной суммы пришлось потратить на «Наполеона», чтобы он в треуголке сидел на барабане. Из-за дыма никто и не заметил, что Наполеон – просто пьяный негр, которого мы с Александром привязали к барабану, иначе он все время падал… Я к тому, что в романе с Валерией пока было больше дыма, чем действия. Такая вот мысль посетила меня под душем.

– Мне кажется, ты все время что-то ищешь, – сказала Валерия, когда мы, посвежевшие, вышли из отеля.

Действительно, я искал себе оправданий. Или неожиданной опухоли мозга. Или другой смертельной болезни, но что-то надо было сказать Александру – за каким чертом я переселился в «Афродиту» и почему не собираюсь отсюда выезжать. Загадочное выражение на лице, которое я собирался продемонстрировать Александру в ответ на его расспросы, можно успешно держать в течение суток. Покуда Александр не припрется с кинокамерой в эту самую «Афродиту», чтобы отснять мой загадочный смысл. И тогда мне крышка. Александр увидит Валерию, скажет, что я просто-таки озабоченный кобель, и пропишет мне брома для подавления лишней потенции. Поневоле тут будешь озираться по сто­ронам.

– Вначале ты дважды оглянулся на кустик, который описала собачка, а теперь идешь за ней, – дополнила картину Валерия.

Стоит лишь подумать о кобелях, как тут же появляется писающий бобик. Сюжет?

– Давай-ка устроимся в прохладном месте, – предложила Валерия, – а то вид у тебя как у беременной совы.

– Ты ее видела? – с надеждой в голосе спросил я.

– Кого?

– Беременную сову.

Я все еще не оставил надежды выйти на интригу. Представьте себе – начало фильма… Беременная сова… Недурно, недурно…

– Посмотрел бы ты на себя, – хмыкнула Валерия, заходя в бар, где вовсю трудились кондиционеры. – Срочно два коктейля со льдом, и можно раздельно, – сказала Валерия бармену.

– Простите? – переспросил бармен.

– Раздельно – это значит: в один бокал алкоголь, для меня, а в другой бокал – лед, для моего друга.

Слава богу, что бармен не признал во мне пингвина. Мы с Валерией потягивали коктейли и перемигивались.

– Рассказывай, – предложила мне Валерия.

И я выложил ей все, что думал. Про образ беременной совы в начале фильма. А также подчеркнул, что у меня нет творческого потенциала, совести, ума и домашних животных, хотя всегда хотел их иметь.

– Прискорбно, – утешила меня Валерия, – особенно по части домашних животных. Я всегда считала, что самое крупное из домашних животных – это мужчина… Не расстраивайся. Мне бы твои заботы.

Я с удовольствием отложил все свои заботы. Все, кроме одной…

– По-моему, ты меня раздеваешь, – сказала Валерия, поглядывая на меня. – Так и есть – ты овладел мною уже три раза. Извращенным способом. Мысленно.

– А я могу рассчитывать на другой способ?

– Конечно, – без промедления отвечала Валерия. – Смотри.

Она взяла из пустого бокала кусочек льда, откинулась на спинку кресла и положила лед себе на шею. Вначале медленно-медленно, а затем чуть побыстрее льдинка стала скользить вниз, миновала ключицы, задержалась у левой груди и юркнула за вырез платья. Валерия полузакрыла глаза и обеими руками потянула платье вперед, освобождая льдинке путь дальше по своему телу. Она слегка вздрогнула, когда льдинка пробежала по животу, руки устремились к бедру, и Валерия приподняла последнюю преграду, чтобы пустить льдинку туда, куда ей так хотелось попасть. И она растаяла там, вместе с Валерией, которая глубоко вздохнула и открыла глаза.

– Ты удивительный любовник, – шепнула Валерия, – мне было очень хорошо.

Я озадаченно хмыкнул… Для одних источником эротизма служат мужчины, для других – женщины. Третьи вообще возбуждаются по всякому неподходящему случаю. Я знал молодую женщину, которая всякий раз кончала, попадая в автомобильную аварию. Другая женщина испытывала оргазм в самолете, когда тот проваливался в воздушную яму. После обычного перелета из Праги в Оломоуц эту женщину спускали по трапу с полубезумным выражением на лице. «Зачем же вы летаете?» – спрашивали у нее перепуганные стюардессы, пичкая эту женщину таблетками против рвоты. «Потому что я не замужем», – отвечала она. То есть видел я много всякого. Но чтобы вот так, с обыкновенным кусочком льда… Я почувствовал к Валерии уважение. Тем более что был причастен к ее оргазму, хотя не понимал – насколько непосредственно?

Всю обратную дорогу к отелю Валерия прижималась ко мне с таким чувством, будто я был единственный мужчина на бабском острове. Я думал, что не дойду с Валерией до двуспальной кровати в моем номере, а завалюсь где-нибудь с нею в кустах. Но дошел. И злобно уставился на пару непримятых подушек, в полном одиночестве, потому что Валерия перед моим гостиничным номером резко затормозила и смоталась, как она сказала, «только привести себя в порядок». Если раньше я мысленно не торопил Валерию отдаться, то только потому, что я ко­зел. Этот вывод напрашивался самостоятельно, без прежних рассуждений о чувствах и ощущениях. А то – вон чего выдумал. «Боюсь предположить чувство». А преждевременное отмирание конечности не хочешь предположить? А к сексоневропатологу на статистический анализ не хочешь? А? И тут зазвонил телефон…

– Друг мой, – послышался из трубки голос Валерии, – выходи на лоджию.

Я вышел. Уже стемнело настолько, что море слилось с небом. Перестали верещать цикады. Стихли крики чаек и чувствительных ко всему туристов. Только из глубины отеля доносился размеренный храп Клавдио.

– Я придумала замечательную игру, – сообщила мне Валерия. – И сейчас ознакомлю тебя с правилами…

Наши лоджии разделял прямоугольник из бетона. С трех сторон прямоугольник держался на толстых металлических прутьях. Сквозь пространство между стеной и прямоугольником я мог лицезреть Валерию, мог дотронуться до нее рукой, но пролезть на другую сторону даже и не пытался. Мне вдруг стало совершенно ясно, что я застрял. В какое из отверстий ни сунься. Между желанием и лю­бопытством. Между интригой и желанием. Либо – между желанием и женщиной. Везде мешал мой член. Из-за мужских гормонов я не мог быть полностью на стороне женщины. Но гормоны не ударяли мне в голову настолько, чтобы гордо стоять на позиции озабоченных самцов. Я ответил Валерии, что любые правила принимаются. Мы вообще сыграем с ней без общепринятых литературных правил…

– Эго хорошо, – просто сказала Валерия.

Мы сидели на лоджии спина к спине, прислонившись к бетонному четырехугольнику, и Валерия задавала вопросы:

– Во что я была одета, когда мы встретились на пароме?

Минута, которая давалась мне на размышления, давно прошла.

– Черные джинсы… – Я попытался изобразить, что для меня плевое дело – вспомнить мельчайшие подробности ее гардероба.

– Которые подходят к цвету моих волос, – дополнила Валерия. – Держи. – И черные джинсы свалились мне прямо на голову. Это Валерия перебросила их на мою сторону. Такая игра.

– Дальше? – потребовала Валерия.

– Светленькая кофточка, – неуверенно продолжал я.

– Что значит «светленькая»? – уточнила Валерия.

– Беже-веженькая, – отвечал я еще скромнее.

– Передай мне свою отвратительную футболку горчичного цвета с идиотской надписью: «Сквош»! – отчеканила Валерия. – А на мне была не кофточка, а топ-майка.

– Конечно, вспомнил, – радостно сообщил я. – Под ней не было лифчика, и кофточка не прикрывала твой пупок.

– Зато перемигивалась с помадой, – отрезала Валерия. – Цвет губной помады можешь объяснить? Тогда снимай джинсы синего цвета фирмы «Ренглер».

Скоро, совсем скоро я сидел на своей стороне совершенно голый, потому что Валерия сумела предположить даже цвет моих трусов, не говоря уж о таких очевидных деталях, как носки и марка наручных часов. Затем Валерия вдолбила мне подробнейшим образом, что, когда и зачем надевала она, каждый раз перебрасывая названную вещь на мою лоджию.

– Как ты так быстро раздеваешься? – удивился я под водопадом из маечек, трусиков и так далее.

– Я же не идиотка, а давно сижу голая. Только вещи перекидываю, – отвечала Валерия. – Иди сюда.

Ее рука манила меня из ближайшего пространства. Быстрые, как ветерок, ноготки пробежались по моей груди и спустились вниз. Я видел треть силуэта, линию Валерии. От плеча линия плавно скользила вниз, вычерчивая округлости и изгибы груди, талии, бедра. Тогда я прильнул к пространству между нами всем телом. И даже в некоторой части оказался на той стороне.

– Стой так, – сказала мне Валерия и опустилась на колени.

У нее была собственная льдинка на кончике языка…

Если кто-нибудь в июле месяце видел на Крите голого мужчину, страстно ласкающего лоджию, – знайте, что это был я. Ничего не мог с собой поделать. До сих пор при виде балкона начинаю стонать от удовольствия.

– Только не бросай меня в терновый куст, – сказала Валерия, когда действие кончилось.

Кто-то за минуту перевел время на полчаса вперед, и голый мужчина теперь задумчиво стоял посреди лоджии с ворохом женской одежды в руках. Понимая, что такой символ – не лучшая реклама отелю, я поспешил в свой номер. Валерия скрылась за стенкой чуть раньше.

В номере я аккуратно побросал вещи Валерии на кровать и удивился их количеству. Я поразмышлял немного, что будет делать Валерия с моими вещами, но больше никакие фантазии мне сегодня в голову уже не приходили. Пусть фантазирует Клавдио, когда обнаружит мою одежду у себя в номере. В чем был, то есть без ничего, я направился в ванную, когда мое внимание привлек конверт, просунутый под дверь. Точно такой, как от посыльного из отеля «Диоген». Я поднял конверт и открыл, думая либо перечитать послание от Александра, либо насладиться видом замогильной руки. Там действительно была фотография – моментальное фото камеры «поляроид». Я вытащил из конверта квадратную карточку и заорал. Что именно – сейчас не помню. Наверное, «А-а-а!» или «О-о-о!». С карточки смотрел на меня женский глаз. Красный зрачок занимал половину снимка. Все остальное тоже присутствовало. Синие тени, длинные накладные ресницы, черная тушь хлопьями – все как-то гадко и цинично. Я прыгал, орал и ругался до тех пор, покуда в дверь мою не постучали. Это был разбуженный моими криками Клавдио. Удивленный видом и состоянием «друга», он принялся расспрашивать, что случилось. Пришлось одеться, чтобы не смущать добряка Клавдио тем, что не смутило его жену. Какая, к черту, «его жена»?! Где Валерия? Только она все объяснит. Почему рука на фотографии, почему глаз?

– Валерия давно спит, – сообщил мне Клавдио.

Я не стал его разубеждать. Чтобы как-то меня успокоить, Клавдио спустился к портье, вернулся и доложил, что никакого конверта на мое имя к ним не поступало. Он, конечно, успокоил меня еще больше.

– Давайте выпьем пива, – под конец предложил мне Клавдио.

Но я категорически отказался и отослал Клавдио спать. Сам я еще немного постоял на лоджии, но ощущение прекрасного вечера не возвращалось. И тогда я тоже лег спать, стараясь думать о Валерии, но мерещился кровавый глаз. Я так и задремал, отгоняя один образ и представляя себе другой.

 

Дядюшка Клавдий

 

Обнял сегодня я здесь девчонку,

красавицу с виду, –

Все мне хвалили ее; но оказалась дерьмо.

Надпись на стене в Помпеях

 

Отравлен в Риме 13 октября 54 года…

Мать Клавдия – Антония Младшая; отец – полководец Друз… Покоряя Германию, Друз оттеснил врага в самую глушь. И тут явился ему призрак, со словами: «Доколе, ненасытный Друз?..» Друз упал с лошади и скончался.

Клавдию едва исполнился годик, когда папашка Друз так неудачно покатался на лошадке. Вначале воспитанием сироты думал заняться дедушка – император Август, но юный Клавдий постоянно болел и настолько ослабел умом и телом, что не мог уразуметь императорской науки… Следующего воспитателя призвали из конюшни. Дядька, варварского происхождения, наказывал Клавдия за малейшую провинность – порол кнутом или вожжами, и на редкость профессионально. Взрослея параллельно с баранами и жеребчиками, Клавдий мог надеяться в будущем только на место старшего конюха. Для изысканных манер ему полагался образец со скотного двора; для философских размышлений – собственная судьба; а специальная шапочка – предохраняла Клавдия от простуды. Родовитая императорская семья считала Клавдия по меньшей мере слабоумным. Собственная мать – уродом среди людей и, желая указать на чью-либо тупость, говорила: «Глупей моего Клавдия!» Интриганка бабушка, Ливия Друзилла, не питала в отношении Клавдия никаких надежд, обращалась к нему крайне редко, да и то в командном тоне – «подай», «поди» и «принеси». Дедушка Август часто задумывался над местом Клавдия в античном мире, но только по одной причине – куда бы упрятать дурака с глаз подальше? «И смотреть ему на скачки, да еще со священного императорского ложа, совершенно незачем. Он будет только привлекать к себе внимание и насмешки. И незачем ему вообще оставаться в Риме на Латинские игры». Эти указы Август сочинял по-гречески, потому что не хватало ему «родных» латинских слов для возмущения по поводу Клавдия…

Между тем семейный урод в потешной шапочке почти самостоятельно выучился грамоте, а дальше – искусству декламации; и со временем уже трудился над историей города Рима и даже опубликовал сочинение «В защиту Цицерона». Но подобные успехи только забавляли императорскую семью как идиотские фокусы. Клавдий и сам не верил в серьезность своих занятий; сочинения, мысли и слова Клавдия не воспринимались в приличном обществе без поправки на то, что он недоумок. «Хоть убей, но я и сам изумлен, дорогая Ливия, – писал дедушка Август бабушке Друзилле, – что декламация твоего внука мне понравилась. Ума не приложу, как он мог говорить так связно – полную бессмыслицу».

Шли годы, «сиятельный дурачок» – уникальная государственная должность, которую Клавдий занимал по праву своего рождения. Более того, на эту «должность» никто не претендовал. Интриги и заговоры не касались Клавдия; он не рассматривался в числе претендентов на власть; его не звали в сотоварищи, не стремились заручиться его поддержкой, не боялись, а только иногда оказывали знаки внимания, да и то по большим римским праздникам. Редкостное положение в античном обществе, и лучше всякого легиона телохранителей. Когда члены августейшей фамилии тряслись от страха за собственные жизни, ходячий апофеоз рода Клавдиев беззаботно разгуливал по городу Риму…

У Тиберия он все-таки попросил другую должность, а не чучела огородного, и Тиберий подарил ему значки консула. Когда же Клавдий продолжал настаивать, Тиберий коротко отписал, что вдобавок на праздники пришлет ему сорок золотых. Тогда Клавдий оставил свои романтические порывы и просто жил дальше. Несколько раз при Калигуле отвечал за общественные зрелища. «Да здравствует Клавдий, дядя императора!» – скучно и вразнобой кричала толпа. Он чинно раскланивался…