Подход логического бихевиориста

Имеется еще один способ разрешить затруднения с существованием других сознаний — решение, предложенное логическим бихевиористом.

Рассмотрим растворимость кусочка сахара. Растворимость, как известно, представляет собой диспозиционное свойство: растворимость куска сахара состоит в том, что если бы кусок сахара был опущен в воду при соответствующих обстоятельствах, то он растворился бы. Истинно по определению, что нечто растворимо, когда предрасположено растворяться в воде, точно так же, как истинно по определению, что все жеребцы принадлежат к мужскому полу или что все треугольники имеют три стороны.

Некоторые философы предполагают, что ментальные свойства как раз и являются диспозиционными. Они считают, что все утверждения о сознании можно без остатка перевести в утверждения о поведенческих предрасположенностях. В этом состоит тезис логического бихевиориста.

Возьмем, например, боль. Сказать, что кто-то испытывает боль, как раз и означает, с точки зрения логического бихевиориста, утверждать, что этот человек имеет физическую предрасположенность к определенному поведению —вздрагивать, издавать крики и т.п. Истинно по определению, что человек, испытывающий боль, предрасположен вести себя определенным образом. Боль не является чем-то таким, что нам нужно открывать.

Если бы логический бихевиоризм был верен, то он смог бы разрешить две классические философские проблемы связанные с сознанием. Прежде всего он смог бы объяснить

каким образом такие материальные объекты, как наши тела, могут обладать сознанием. Иметь сознание — значит облапать надлежащими поведенческими предрасположенностями. И это все. Нам больше не нужно искать в мире какое-то мистическое духовное «нечто» в дополнение к физическим объектам и их физическим предрасположенностям. «Дух в машине», говоря словами бихевиориста Гилберта Райла (1900— 1976), исчезает.

Разрешается и другая классическая загадка, которую мы рассматривали выше: проблема объяснения того, откуда мы знаем о существовании других сознаний. Согласно логическому бихевиоризму, проблема других сознаний оказывается столь трудной вследствие того, что принимают ошибочную концепцию сознания. Если мы представляем себе сознание как некий неуловимый «дух в машине», то перед нами сразу же встает проблема: как установить наличие этого «духа» у других людей, если все, что мы способны видеть, — это их внешнее поведение? Но если Райл прав, то сознание не является каким-то особым духовным «нечто», лежащим за внешним поведением. Сознание как раз и есть очень сложное множество поведенческих предрасположенностей.

Нет никаких особых трудностей в том, чтобы установить, обладает ли объект каким-то диспозиционным свойством, например, обладает ли кусок сахара свойством растворимости. Если Райл прав, то нет также никаких особых трудностей втом, чтобы установить, обладают ли люди сознанием. Вам нужно лишь установить, предрасположены ли они к определенному поведению, а это совсем нетрудно сделать. И если у вас есть надежные основания предполагать, что кусок сахара растворим, то у вас есть столь же надежные основания предполагать, что другие люди чувствуют боль.

Атака зомби

Решил ли логический бихевиоризм проблему других сознаний. Нет. Логический бихевиоризм не предложил прав-

доподобной теории сознания. Может быть, наиболее серьезную трудность для него представляет концептуальная возможность существования зомби.

В кинофильмах зомби нечленораздельно бормочут и неуклюже передвигаются. Я имею в виду иных зомби, которые ведут себя точно так же, как обладающий сознанием человек. Философские зомби, как я их буду называть, выглядят совершенно нормальными людьми. Но, как и кинематографические зомби, философские зомби лишены сознания и представляют собой не более чем телесные машины.

Вообразите себе мир, физически полностью похожий на наш, но населенный философскими зомби. В этом воображаемом мире есть даже ваш вариант зомби: физически он выглядит так же, как вы, но внутренней жизни в нем нет Конечно, вряд ли такой мир зомби реально существует. Однако (и это ключевой момент) мы можем вообразить возможность такого мира.

Совсем другое дело — предполагать, будто может существовать мир, в котором жеребцы не имеют мужского пола или треугольники состоят не из трех сторон. Такой мир был бы лишен смысла, ибо истинно по определению, что жеребцы относятся к мужскому полу, а треугольники имеют три стороны. Мир зомби имеет смысл в отличие от мира жеребцов женского пола или треугольников с четырьмя сторонами.

И вот здесь возникает проблема для логического бихевиоризма. Если логический бихевиоризм верен, то предполагать, будто может существовать мир зомби, стольже бессмысленно, как предполагать, будто может существовать мир треугольников с четырьмя сторонами. Как истинно по определению, что у треугольника три стороны, точно так же для логического бихевиориста истинно по определению, что любое существо, обладающее определенными поведенческим и предрасположенностями, имеет сознание. Поэтому зомби лишенные сознания, но проявляющие такое же поведение как и мы, невозможны по определению.

Но мы только что убедились, что зомби не устраняются по определению. Отсюда следует, что логический бихевиоризм ложен. А если он ложен, то он не способен решить загадки других сознаний. Загадка остается.

Заключение

Многие из нас сказали бы, что дантист Финнукейна иррационален, даже безумен. Но, может быть, иррациональны мы, а не дантист? Могули я рационально обосновать свою веру в то, что существуют другие сознания помимо моего собственного?

Пока я не вижу, как это сделать.

Что читать дальше?

Гл. 3 «Изолированный
мозг» и гл. 14 «Почему
мы ожидаем, что
Солнце завтра
взойдет?». Здесь
рассматриваются
другие варианты
скептицизма —
скептицизм в
отношении
существования
внешнего мира и
скептицизм по поводу
ненаблюдаемого.

НЕУЖЕЛИ ЭТО ИСКУССТВО?

Я думаю, когда произведение выставляют без меня, — это отвратительно. Так делать нельзя Вот это — моя кровать. Если кто-то выставит ее на вернисаже, это будет плохо. Но если я сделаю это, то получится произведение искусства.

Трэси Эмин (художник), цит. по «Evening Standard» от 12 сентября 2000 г.

П

о-видимому, сегодня почти всякую вещь можно назвать произведением искусства, например, маринованную акулу Дамьена Хирста или неубранную кровать Трэси Эмина. Но что такое искусство? Что есть общего в «Макбете», обломке древней скульптуры, «Щелкунчике», росписи Сикстинской капеллы и кровати Эмина? Какое общее свойство делает каждую из этих вещей произведением искусства? Ответить на этот вопрос чрезвычайно трудно. Здесь я расскажу об одной из популярных теорий, принадлежащей Людвип, Витгенштейну (1889-1951).