Дженни и ее свидание с сэром Уоми. Ее разочарование и последнее решение перед отъездом из Лондона

П осле напряженного ожидания Алисы и матери в зале музея, где Дженни надеялась так легко завладеть обеими и где, как ей казалось, она все так безошибочно рассчитала, Дженни позвала на совет Бонду и мужа.

Бонда, употреблявший все средства, чтобы вернуть себе голос, не мог ничего поделать и продолжал хрипеть, с большим трудом издавая и этот хриплый шепот. И чем больше он бесился, тем труднее было ему говорить.

С тех пор как Дженни увидела его бессилие помочь самому себе, она перестала бояться Бонду. Ее презрение к нему теперь заменило прежний страх. Особенно же то, что Бонда не доверял ни одному из своих племянников и обращался к Дженни с просьбами о помощи в разных его делах, где отсутствие голоса не давало ему возможности объясняться с людьми, а плохое знание языка мешало переписке, ставило его в какое-то заискивающее и несколько подчиненное положение по отношению к Дженни.

Боясь Браццано, приказаний которого — и самых главных — он не выполнил, Бонда не забывал, что Дженни была его дочерью, и стремился ее задобрить. Хотя он и не пленялся Дженни, но сумел оценить ее хитрость и злобу, понял, что врагом ему она будет беспощадным, и решил сделать все, чтобы оказаться ей полезным, а если удастся, то и необходимым. Поэтому, получив записку Дженни с просьбой зайти к ней вечером на следующий день по важному делу, Бонда обрадовался, злорадно хохотал наедине и решил разыграть перед Дженни роль преданного друга и верного помощника. Бонда стал обдумывать план своего дальнейшего поведения и готовить именно те крючки приманок, на которые — он полагал — рыбка всего скорее клюнет. Что же делала эти два дня Дженни? Почему отложила совет со своими друзьями, вместо немедленного действия с ними заодно?

Дженни все еще не считала себя разбитой. Она устремила свое внимание на голубоглазого простака, как окрестила сэра Уоми. Ей пришло в голову, что он мог и не получить ее письма, что отвратительный хозяин дома мог не отдать ему, если почта попала ему в руки. Дженни решила еще раз писать добряку — с усмешкой давала она это прозвище сэру Уоми — и разыграть перед ним оскорбленную женщину, надеявшуюся на джентльменство и помощь, а получившую сухость и даже невежливость.

«Я даже не знаю, как мне теперь думать о Вас, сэр Уоми, — писала Дженни. — Если бы хоть на одну минуту я могла допустить мысль, что Вы получили мое письмо и не ответили мне, — я бы, разумеется, не писала Вам. Я считала бы, что мужчина, молодой кавалер, каким должен быть каждый англичанин, не ответивший даже на письмо, недостоин внимания. Но, так как я писала в Ваш дом одновременно с Вами матери и сестре и от них также не получила ответа, я поняла, что ни Вы, ни они моих писем не получили. Мне не хочется повторяться. Я приступаю к главному: мне надо увидеться с Вами. Увидеться мне надо не только для меня одной, но и для пользы и безопасности моих матери и сестры.

Мать моя всю жизнь была неумна и безалаберна. А сестра еще настолько неосмысленный подросток, что ее сумбурности удивляться не приходится.

Я надеюсь, что Вы поможете мне их спасти из тех страшных лап лорда Бенедикта, куда они попали по своей неосмотрительности. Частью, конечно, по вине моего отца. Несчастный мой отец предал Алису лорду Бенедикту, а мать мою он сам насильственно увез из ее дома. Вы, конечно, ничего этого знать не можете, как и еще многого другого из поведения Вашего хозяина, на что я Вам постараюсь открыть глаза».

В этом месте рука Дженни слегка дрогнула. Она вспомнила о трех письмах, давно полученных ею от лорда Бенедикта, вспомнила, что она их даже не прочла толком, но знала, что в них было милосердие к ней, вспомнила его слова в конторе, и у Дженни даже поднялось сердцебиение. Но она не дала себе воли, жадно схватила папироску, всегда услужливо приготовленную ей, затянулась несколько раз, прогнала назойливый зов совести, усмехнулась так нагло и зло, что сам Браццано остался бы доволен, и продолжала письмо.

«Не стоит нам с Вами тратить ни сил, ни энергии на перечисление на бумаге чужих грехов. Лучше нам встретиться, хорошо понять друг друга и разгромить армию врага, раньше чем он успеет собраться с силами. Для меня, конечно, самое противное — явиться в дом лорда Бенедикта. Но если Вам это удобнее или, по Вашим соображениям, мне полезно для освобождения моих дорогих заключенных побыть самой в его доме, — я, разумеется, приеду и туда, победив свое отвращение к воздуху, которым наполнен этот дом».

Подписавшись «другом», Дженни осталась довольна своим письмом, вызвала посыльного, приказала немедленно отправиться по адресу и без ответа не возвращаться. Покончив с письмом, Дженни оделась и отправилась по своим делам, как она сказала мужу. На самом же деле она решила издали понаблюдать за особняком лорда Бенедикта, так как ей смертельно скучно было ждать ответа. Но понаблюдать Дженни не удалось. В воротах отеля на нее налетел Бонда, державший в руках телеграмму. Лицо его было так мрачно и бледно, что Дженни поняла серьезность дела, для которого он звал ее к себе. Введя к себе гостью, Бонда молча протянул ей телеграмму. «Мартин скончался. Пересылаю письмо. Тендль», — прочла Дженни.

— Каким образом мог ускользнуть от нас этот прохвост, — хрипел Бонда. — Неужели же если я был болен и не мог лично присмотреть за ним, то ни один из моих племянников не догадался этого сделать. Я в отчаянии, Дженни, — прибеднялся Бонда, стараясь ближе втянуть Дженни в дело и сделать скорее своей сообщницей. — Прочтите это проклятое письмо. Там будет и для вас кое-что не особенно приятное. Но вы на это не обращайте внимания. Вникните только в суть: Мартин изменил нам перед смертью. Вы еще очень мало знаете, поэтому не можете оценить всей неприятности этого факта. Но факт тот — и вы это запомните, — что человеком можно пользоваться для своих личных целей не только тогда, когда он жив, но и тогда, когда он умер. Но этот мерзавец нашел себе защитника, и теперь никто из нас не может его достать пока. Но это только пока. Если достанем Алису — наше дело в шляпе. Хорошо было бы, если бы вы нашли кого-нибудь, кто был бы неглуп и смог бы пробраться в дом лорда Бенедикта. Если бы только он сумел набросить вашей сестре вещицу на шею, все было бы в порядке, — пронизывая глазами Дженни, которых она теперь вовсе не боялась, хрипел Бонда.

— Ваши вещицы на шею, кажется, мало стуят перед теми заклятиями, которые знает лорд Бенедикт, — нагло хохотала Дженни.

Глаза Бонды метнули искры бешенства, что очень повеселило Дженни, но все же она поняла, что сила Бонды над нею еще огромна, так как она почувствовала, точно он ее ударил прямо в грудь. Робости Дженни не показала, но хохот ее прервался. В свою очередь, Бонда овладел собой, он вспомнил главную задачу и сказал, усмехаясь:

— Та штучка, что у меня есть сейчас для Алисы, похитрее вашей должна быть, — и пока Дженни раздумывала, сказать ли Бонде сейчас о своих планах, он подал ей письмо.

Взяв в руки письмо, Дженни поразилась его внешним видом. Очевидно, оно писалось много дней, было все измято и запачкано чернилами, какими-то рыжими кляксами, точно писавшая его рука кровоточила.

«Пишу тебе, проклятый Бонда, это письмо, потому что хочу рассчитаться с тобой перед смертью. Если бы не встреча с тобой и не подлый обман, которым ты меня заманил, я бы не лежал сейчас, умирая. Даже рассчитаться с вами, моими душегубами, я не имею сил вчистую. Вы бросили меня как собаку, когда я заболел. И если бы меня не подобрали те, кого вы зовете своими врагами, я так и не знал бы, что такое жизнь в добре и свете, над которыми кощунствовал вместе с вами».

В письме следовал пропуск в несколько строк, очевидно писавший устал и сделал перерыв, и дальше, несколько измененным почерком, продолжал:

«Теперь я не торжествую, что сделал всем вам последнюю пакость и освободил мой дух от вашего мерзкого влияния. Я понял что-то большее, чего вам не понять и о чем с вами и говорить невозможно. Но лично тебе, Бонда, и трижды проклятому Браццано я не прощаю подлости, с которой вы меня сгубили. Все, что вы заставляли меня красть, я крал, себя не забывая. И здесь мы квиты. Но то, что вы украли у меня семью, мое сердце, — этого я не прощаю и вознаграждаю себя так, как вам этого не узнать. Знайте только, что здесь я отомщен. Можешь передать Браццано, что его прелестной дочке, которой вы все помогаете потерять человеческий образ, я тоже в этом усердно помогаю и буду помогать еще усерднее из-за гроба».

Снова следовал перерыв, и через несколько строк, уже более слабым и менее разборчивым почерком, шло:

«В итоге жизни знаю только одно: вы все погибнете скоро. Ваша же подружка, дочка Браццано, испив с вами всю чашу мерзостей, все же от вас сбежит. Смотрите за ней хорошенько, не то она вас всех подведет. Если ты, Бонда, будешь умирать, как умираю я, то с меня будет довольно. Но думаю, что ничья милосердная рука тебя, душегуба, не подберет. Браццано проклинаю, дочь его проклинаю и с этим ухожу. Вы сделали меня кровоточивым, ну а я все ваши тайны отдал тем, кого вы считаете врагами. Попробуйте теперь с ними посражаться.

Может быть, ад меня пожрет через несколько часов, но каждый из вас не будет знать ни минуты покоя — так я проклинаю вас за все муки, которым вы меня подвергли.

Тот, кто был когда-то человеком и назывался Мартин».

— Зачем вы дали мне читать этот бред сумасшедшего? О какой дочери Браццано он говорит?

Бонда ядовито усмехнулся, и, казалось, его улыбка говорила: «А я думал, что вы умнее и проницательнее», но словами он только сказал:

— Я дал вам прочесть эту галиматью, чтобы вы поняли, что ни на кого, кроме меня и Браццано, нельзя полагаться. Даже муж ваш — и тот ненадежен. Если вы сумеете привязать его к себе, тогда, пожалуй, еще можно говорить о каком-либо доверии. Но... я бы вам советовал не доверяться ему ни в каких серьезных делах. Что касается Алисы, то здесь лучше всего завести дружбу с кем-либо из живущих в доме Бенедикта. Мне кажется, что Тендль — фигура самая подходящая. Его можно обворожить и добиться тайного свидания с Алисой. А нам только этого и нужно.

— Добиться свидания с Алисой легче, чем вы думаете, дядюшка. И может быть, это скоро совершится. Подождите до завтрашнего вечера, тогда я вам, может быть, и скажу что-нибудь приятное по этому поводу. Теперь же мне надо идти. Но почему вас так тревожит смерть Мартина? Я вас еще ни разу не видела в таком мраке.

— Вскоре вы о многом будете думать иначе. Сейчас могу вам сказать одно: не радостна будет наша встреча с Браццано, если явимся к нему без Алисы, да еще и без Мартина.

Расставшись с Бондой, Дженни мало думала о нем и его мрачности. Она совершенно забыла о письме Мартина и о нем самом, а думала только об ответе на свое письмо и о свидании с сэром Уоми, которого теперь ждала вдвое нетерпеливее. Мысли ее вертелись уже среди комнат дома лорда Бенедикта, она уже представляла себе, как найдет в них Алису и привезет ее к Браццано. Почему Браццано так добивается Алисы? Уж не дочь ли она ему? Дженни даже остановилась на месте, мысль показалась ей такой глупой: Алиса была так похожа на пастора. Но о самой себе Дженни ни на миг не допускала подозрений, хотя что-то кольнуло ее в сердце остро и мучительно. Дженни вернулась к себе, где нашла посыльного с письмом. Обрадовавшись, приняв свое собственное письмо, которое ей подал посыльный, за ответ сэра Уоми, разочарованная Дженни зло закричала:

— Что это значит?

— Джентльмен, которому адресовано письмо, уехал на пристань и вернется только к трем часам, как мне сказал его слуга.

— Ну так вам надо было сидеть и ждать ответа. Я велела вам без ответа не являться. Отправляйтесь обратно, ждите до трех часов и привезите немедленно ответ! — уже совершенно раздраженно кричала Дженни. Было около двух часов. Дженни подумала, не проехать ли ей самой на пристань и постараться невзначай встретиться с голубоглазым. Но до пристани было далеко, и очаровывать кавалера на улице ей показалось и трудным и нудным. Дженни знала до тонкости все очарование своей кожи и волос в комнате и знала, что на улице она гораздо менее интересна. Она решила отправиться к модному портному и выбрать себе элегантное черное платье, вроде того, в котором она видела последний раз Алису.

Выполнив свое желание, Дженни зашла в кафе, чтобы подольше не возвращаться домой, чтобы ответ сэра Уоми уже ждал ее там. Сидя за чашкой шоколада, которого ей совсем не хотелось, Дженни в первый раз почувствовала себя одинокой. Когда она писала об этом в письмах, она подбирала только слова пожалостливее, но в душе ее одиночества никакого не было. Теперь же, наблюдая пары и дружные семьи, Дженни вдруг задала себе вопрос: «Что же дальше?» Сколько она ни спрашивала мужа, так толком она и не могла добиться ответа, куда они едут. Сначала он ей говорил, что они поедут в Константинополь, потом несколько раз упоминал какие-то незначительные австрийские городки, куда они поедут повидаться с Браццано, который лечится на каком-то курорте.

На Дженни накатило знакомое ей раздражение до бешенства, злобы на мать. Мать, уверявшая ее всю жизнь в своей любви, опять стала казаться ей виновницей всех ее несчастий. Дикая ненависть вспыхнула в Дженни к пасторше. Ей думалось, что первой задачей она должна себе поставить месть пасторше, бросившей ее в самое тяжелое время. Но Дженни сдержала себя и решила не менять плана намеченных действий. Выйдя из кафе, она пошла пешком, чтобы дать себе время успокоиться. Дома ее ждал короткий ответ на телеграфном бланке:

«Сэр Уоми будет рад принять синьору Седелани завтра в два часа дня». Дальше был указан адрес дома лорда Бенедикта и подпись секретаря, которую Дженни не удосужилась даже прочесть. Снова Дженни охватило раздражение. Приученная вечными похвалами матери и верившая, что перед ее чарами никто не устоит, если она приложит желание кого-то очаровать, Дженни считала, что сэру Уоми следовало самому поспешить к ней или, по крайней мере, самому написать, а не через секретаря назначить ей свидание.

«Подумать только, какими министрами держат себя эти господа из Бенедиктовой лачуги», — зло раздумывала Дженни. У нее мелькнула было мысль посоветоваться с Бондой и сказать ему, что она собирается завтра побывать в особняке лорда Бенедикта и повидать Алису. Но злорадное желание поторжествовать над Бондой и показать ему, насколько она хитрее и дальновиднее его, удержало ее. Бонда же, очевидно, что-то подозревал, так как явился невзначай вечером, приглашая молодых отобедать с ним в шикарном ресторане. Глаза его пронизывали Дженни насквозь и шарили по всем столам. Но молодая женщина, еще так недавно в доме пастора разбрасывавшая свои письма и вещи по всей комнате, была теперь необычайно аккуратна, так как не раз убеждалась, что все ее платья и бумаги кем-то просматриваются. Она внутренне посмеялась над беспокойством Бонды, согласилась, желая посидеть среди нарядной публики и слушая легкую музыку, скоротать время до завтра.

Кроме безделья и ухаживаний за своим телом, которое Дженни начинала обожать, в руках ее можно было видеть только модные романы, которыми снабжал ее муж, усердно развивая жену в смысле страстности и чувственности. Если бы пастор мог увидеть сейчас ту девушку, над воспитанием которой он так много трудился, стараясь пробудить в ней интерес к науке и работу мысли, он был бы поражен теперешней жизнью Дженни. Для нее не существовало ничего, кроме ее собственной особы и забот, как бы добиться всюду первенствующего положения. Причем сама Дженни не особенно ясно себе представляла, в чем заключается это первенствующее положение.

Она считала главным, что давало первенство лорду Бенедикту, его богатство. Завоевание богатства поставила себе целью Дженни. Но прежде всего — наказать мать и Алису, не имевших права на ту роскошную жизнь, какую сейчас вели. Дженни тряслась от ненависти, представляя себе, как Алиса купается в роскоши, а роскошь принадлежит только прекрасной Дженни, а не дурнушке Алисе.

— Вы давно имели какие-нибудь сведения о вашей сестре? — расслышала Дженни хрип Бонды во время музыкальной паузы в роскошной зале ресторана, где они все делали вид мирно обедающих. На самом же деле в душе каждого, особенно в душе Анри Дордье, узнавшего сегодня о смерти его дядюшки, веселого Мартина, было тяжело и даже мрачно. Анри выразил желание похоронить Мартина, но Бонда гневно ответил, что надо было раньше позаботиться о больном дяде, а не развратничать и развлекаться до тех пор, пока больница похоронила безумного бродягу. Бонда скрыл истину от Анри, о чем просил и Дженни. Он сказал только, что Мартин упал на улице без сознания, был подобран властями города и он, Бонда, с большим трудом узнал о его смерти через своих агентов. Сейчас, за ярко освещенным столом, среди разукрашенных женщин, красавец Анри мог бы уловить на себе не один восхищенный женский взгляд. Его бледное лицо с прекрасным овалом, стройная, высокая фигура — все так обманчиво скрывало чудовищную духовную нищету юноши. Обычно жадный к деньгам, роскоши и успеху у женщин, он сам искал и любил выбирать тех из них, кто мог осыпать его подарками. Но сегодня Анри точно не замечал ничего. Его глаза, очень красивые, серые, с густыми черными ресничками, смотрели сосредоточенно, даже зло. Обычно он старался быть любезным кавалером Дженни, не прочь был вызвать ревность в Армандо. Но сегодня он несколько раз зло посмотрел на разряженную в яркое фиолетовое платье Дженни. Она была действительно очень хороша. Рыжая голова переливалась всеми оттенками яркой меди и золота, нежная атласная кожа привлекала взоры не меньше волос, но Анри все в ней было сегодня противно.

«Вот тебе и финал», — все думал он о Мартине, который не раз бывал к нему добр. Вечно пьяный и вечно занятый делами Бонды, в редкие минуты трезвости или нездоровья Мартин становился печальным, грустно смотрел на Анри и говорил:

— И у меня был сын. Он был бы твоих лет, но я его потерял.

Но мгновения эти бывали коротки, как молния, Мартин принимался вновь хохотать и кощунствовать и в пьяном азарте орал: «На нет и суда нет!» Сейчас перед Анри вставало печальное лицо Мартина. Он дорого бы дал, чтобы вырваться из этой пошлой музыки и освещенного зала и побродить одному по темным и безлюдным улицам.

«Конец Мартину, — думал Анри. — А что видел Мартин? Подневольный труд у Бонды и Браццано. Неужели он был нищим, и все богатство, добывавшееся его руками, лежит в карманах Бонды и Браццано? И потечет дальше этой смазливой врунье». — Этим прекрасным эпитетом он раз и навсегда окрестил Дженни после того, как убедился в ее обмане относительно Алисы, нарисованной ему дурнушкой. Анри, увидев Алису, был поражен ее красотой и не мог ее забыть. Он готов был на большой риск, лишь бы добыть Алису, в которой видел свою будущую жену.

Дженни и Бонда, ни на минуту не сомневавшиеся, что Алисы он не увидит не только в качестве жены, но даже родственницы, поджигали влюбленность Анри, каждый по-своему преследуя свои цели. Мысленно сравнивая сейчас Алису и полунагую Дженни, Анри остро раздражался на Дженни и Армандо, публично разыгрывавших молодых влюбленных. Нотка раздвоения, какого-то необъяснимого недовольства, упрека себе все сильнее звучала в Анри, все упрямее вызывая образ Мартина.

— Алиса и мать сидят в крепости у лорда Бенедикта, но это не мешает им мне писать, — нагло лгала Дженни.

— Значит, вы совершенно уверены, что они обе в Лондоне? — снова спросил Бонда.

— Сегодня я получила телеграмму из особняка лорда Бенедикта, — нарочно громче необходимого ответила Дженни, чтобы привлечь внимание Анри, который казался ей рассеянным, но который на самом деле чутко прислушивался к разговору своих соседей.

— И что же говорит вам телеграмма? — недоверчиво спросил Бонда.

— Об этом я вам скажу завтра вечером, как уже имела удовольствие вам доложить, — смеялась Дженни.

— Странно, очень странно, — помолчав, задумчиво сказал Бонда. — Мой агент уверял меня, что сам видел, как ваша мать в четыре часа сегодня уехала с вещами в сопровождении молодой леди и джентльмена из особняка лорда Бенедикта.

— Ну что же, быть может, она одумалась и возвратилась домой, — внешне беспечно сказала Дженни, не показывая вида, что известие ее взволновало.

— Нет, домой она не поехала. В доме пастора я был сам. Там все так же наглухо закрыто со всех сторон.

— Очевидно, маме понадобилось что-нибудь из вещей, и она с Алисой и Сандрой ездила в дом, а затем снова вернулась. Ваш агент был, верно, недостаточно внимателен и не проследил ее возвращения, — Дженни рада была случаю уколоть Бонду.

Но Бонда даже не заметил ее укола и сказал Анри:

— Теперь Мартина нет. Рассчитывать не на кого. Тебе придется завтра понаблюдать за твоей невестой. Я не хочу верить сплетням, но мне говорили, что лорд Бенедикт собирается всех нас перехитрить и сам женится на Алисе, увезя ее отсюда. Мы не можем допустить их отъезда.

Бонда рассчитал свою стрелу правильно. Возмутившись было таким недостойным поручением, как наблюдение за особняком Бенедикта, Анри, услышав продолжение фразы, представив себе молодого богатого красавца, каким видел лорда Бенедикта, зажегся ревностью, легко поверил истине слов Бонды и решил взяться за дело. В расчеты Дженни вовсе не входило быть выслеженной Анри. Она озлилась, готова была резко отчитать Бонду, но вместо этого, хитро прищурив глаза, сказала:

— Пока жених будет топтаться у особняка, его невеста проведет со мною несколько приятных часов в музее и кафе. Не будет ли лучше явиться ему невзначай в любимое кафе Алисы и доставить нас в карете ко мне в отель? Около трех часов завтра мы будем с Алисой в кафе у Б-ского моста.

— Почему же вы мне ничего об этом не сказали? — прохрипел Бонда.

— Я уже вам объяснила, что пригласила вас к себе на совет. Нельзя делать большое дело, докладывая о нем всему свету. Я предполагала шепнуть об этом Анри до обеда. Но он все время так мрачен, что я отложила свое сообщение до возвращения домой. А вышло все иначе.

Когда хочется верить, верят самым невероятным вещам. А когда уверяет красивая женщина с огромным апломбом, верится легче. Анри развеселился, забыл о Мартине, и Дженни показалась ему приятной и родственной. Бонда, расстроенный своей болезнью, смертью Мартина и еще целой вереницей неудач, которые он тщательно скрывал от всех близких, несмотря на то что имел основания не особенно доверять Дженни, все же легче вздохнул. Он хотел было предложить, что сам приедет с Анри, чтобы вернее подцепить птичку, но подумал, что иногда самые великие желания совершаются неожиданно, только не надо мешать.

Он решил передать дорогой талисман, который Браццано велел ему особенно бережно хранить, предназначенный для особо важной цели, не Дженни, а Анри. Но Дженни, как бы предугадывая его мысль, сказала:

— К завтрашнему свиданию я должна быть подкована особенно крепко. Вы мне говорили об одной вещице для Алисы. Мне ее необходимо иметь уже сегодня, чтобы освоиться с нею и примериться, как ее набросить.

Бонде не хотелось отдавать в руки Дженни драгоценности, которой так много значения придавал Браццано. Бонда не мог примириться с мыслью, что уже один драгоценный камень разбит силой сэра Уоми, и в то же время он боялся испортить своим упрямством так блестяще начавшееся дело.

В несравненно лучшем настроении вся компания возвратилась домой. Все решили разойтись по своим комнатам после того, как полюбуются прекрасным бриллиантом с розовым отливом на тонкой золотой цепочке, о котором Бонда им рассказал и который принес из своей комнаты. Подавая его Дженни, он сказал:

— Камень этот Браццано долго сам носил. — Он криво усмехнулся, увидев, что Дженни приложила камень к своей груди. — Вам он не идет. Рыжим не к лицу розовые и красные тона. Но... быть может, взаимная симпатия с Браццано сделает камень и вам приятным.

Адское выражение на своей и без того неприятной физиономии Бонда постарался скрыть, делая вид, что он что-то потерял, и нагибаясь к полу. Но зоркий глаз Дженни подметил злобную молнию жестокого дядюшки. Дженни заранее решила оставить Бонду в дураках, она крепко зажала талисман в руке как залог своей силы и власти над Бондой. Случайно она подняла руку с талисманом против лица Бонды, и была сама огорошена эффектом своего движения.

— Тише, — изо всех сил прохрипел Бонда. — Я сказал вам, что вещь эта силы необычайной. Никогда не подымайте этой вещи против лица человека. Вы можете его убить, и сами останетесь искалеченной.

— Вот как, — сказала Дженни, опуская руку. И отпрянувший Бонда оправился и перестал задыхаться. — Вам надо было объяснить мне это раньше, и я не причинила бы вам этой неприятности. Каких еще движений я делать не должна, чтобы не ранить Алису, а только заставить ее повиноваться?

— Для Алисы достаточно просто накинуть на шею камень, и она пойдет за вами как овечка. Но если вы наткнетесь на одного из опытных приятелей Бенедикта, то держите камень все время высоко в руке. Можете обмотать цепочку несколько раз вокруг руки, вроде браслета. Но ни в коем случае не выставляйте его напоказ, если увидите самого лорда Бенедикта. Эта вещь, разумеется, не чета вашему ожерелью, но в борьбу с этим фокусником не вступайте.

— Это хорошо, что вы мне все объяснили. Я буду осторожна.

Радости Дженни не было предела. Несмотря на то что она держала камень зажатым в руке, она почувствовала, как у нее увеличивались силы, дерзость и воля.

— Карамба! — ругался Бонда. — Кто мог думать, что в ваших руках этот талисман будет таким зловещим? Он был долго у меня и не проявлял своих свойств. Очевидно, на самом деле настанет дружба между вами и Браццано.

— Довольно, дядюшка, — как бы невзначай поднимая руку, сказала Дженни. И эффект розового камня снова поразил Дженни. — Я вам запрещаю упоминать при мне имя Браццано иначе как с моего разрешения. — Она все еще держала руку против глаз Бонды.

— Повинуюсь, — весь белый, дрожа, ответил Бонда. — Опустите скорее камень, вы меня убьете.

Дженни, внешне очень наивно, но внутренне торжествуя, какая власть свалилась ей нежданно-негаданно, опустила руку. Зевнув, она равнодушно сказала:

— Я устала, хочу спать. — Она снова слегка подняла руку и, подержав ее против каждого из трех мужчин, прибавила: — Дядюшка, идите спать. До пяти часов вечера не являйтесь ко мне. Ты, Армандо, переночуешь в гостиной, ты тоже к пяти часам завтра явишься ко мне. А вы, Анри, будете ждать у кафе с трех до пяти, а до этого времени будете сидеть дома. Если до пяти часов я вас не вызову у кафе, поезжайте домой, это будет значить, что Алиса уже здесь. Все трое молча поклонились ей, принимая ее приказания, а Дженни ушла к себе в спальню. Дженни была неопытна и не знала, что свое приказание надо было еще закрепить над каждым, кому приказывала, подняв над ним высоко камень.

Как только она вышла, все трое мужчин точно проснулись. Бешенство каждого из них, их возмущение не знало пределов. Оба молодых человека накинулись на Бонду, понося его и спрашивая, давно ли он рехнулся, отдав Дженни камень какого-то владычества над ними и собой. Их крики и брань были так ужасны, что Дженни, только что расположившаяся позвонить горничной, перепугалась не на шутку. Ей почудилось, что мужчины сговариваются ее убить. Ужас пробежал по ней. Она схватила камень в руку, снова почувствовала дерзость и силу повелевать, распахнула дверь, в которую уже стучали кулаки разъяренного Армандо, и поднесла камень к самым его глазам. Армандо отпрянул, пошатнулся и робко произнес:

— Не сердись, Дженни. Я ухожу. До завтра.

Ни слова не говоря, Дженни направила камень в самые глаза Бонды, в руках которого заметила здоровенную плеть.

— Вон, негодяй! — не своим голосом крикнула Дженни. — Ты у меня еще на коленях попросишь прощения!

Бонда завертелся, точно его жарили на сковородке, и упал на колени.

— А вы, Анри, хотите того же? — поднимая камень в уровень лица юноши, спросила Дженни.

— Я буду завтра дома, потом буду ждать в карете, — ответил Анри, и все трое покинули Дженни, причем из дрожащей руки Бонды выпала его плеть, которую он даже не смог подобрать.

Оставшись одна, Дженни подбросила дров в камин, подняла каминными щипцами плеть с ковра и с выражением величайшего омерзения на лице швырнула ее во вспыхнувшее пламя. Торжествуя смотрела Дженни на тлевшие ремни, расхохоталась, когда кожа стала скручиваться и лопаться, и пошла к себе в спальню, первый раз в своей замужней жизни оставшись одна. Сбросив свое нарядное платье, Дженни почувствовала себя такой разбитой и усталой, что заснула тотчас же, как только легла.

Ночь мелькнула для Дженни так быстро, что утром, проснувшись и увидев, что уже одиннадцатый час, Дженни мгновенно позвонила и приказала подать себе завтрак в постель. Обдумывая свой день, Дженни прежде всего справилась, прислано ли платье от портного. Успокоившись, что платье прислано, Дженни приказала горничной развесить его тут же в спальне и, завтракая, рассматривала его. Платье казалось ей чересчур скромным, но, вспоминая эффектность Алисы в простом черном платье, Дженни решила непременно надеть свой новый туалет.

Молодая женщина так долго занималась собой, массажем тела, ванной, так тщательно примеряла новую шляпу, прилаживая к ней прическу, что не была готова к часу дня. Раздражившись и в тысячный раз посылая брань мерзкой девчонке Алисе за то, что некому помочь ей как следует одеться, Дженни сократила самолюбование перед всеми зеркалами и приказала позвать кеб. Как это ни было странно для самой Дженни, она никак не могла представить себе лица простака Уоми и не знала, с чего начать с ним разговор.

Сидя в коляске, она решила взять тон избалованного ребенка, но на половине дороги передумала. Вспомнив, что должна говорить о своей сестре-подростке, которую у нее насильно отняли, решила сделать вид огорченной и брошенной жертвы. Дженни обмотала свой заветный камень вокруг руки, сходя у подъезда дома крепко прижала его к сердцу, призывая все его чары себе на помощь. Она помнила, что надо избегать лорда Бенедикта, и, входя в холл, быстрым взглядом обежала все помещение. Увидев, что, кроме одного слуги, никого в холле нет, она успокоилась и сказала, что ей надо видеть сэра Уоми. Слуга, взглянув на часы, сказал:

— Вас ждут уже двенадцать минут. Через сорок минут сэр Уоми будет занят другими делами.

С этими словами слуга открыл дверь соседней комнаты, где за столом сидел сэр Уоми, а Ананда стоя показывал ему какой-то чертеж.

— Синьора Седелани, — сказал слуга, пропуская Дженни в комнату. Все это очень неприятно поразило Дженни. Официальность приема, то, что слуге было сказано ее имя, какая-то чинность и точность во всем и то, что сэр Уоми был не один, — все раздражило Дженни. И несмотря на то что она прижимала к себе камень, она чувствовала себя смущенной и очень неуверенной. Кроме того, она узнала исключительно неприятную ей комнату, тот кабинет лорда Бенедикта, где ее ноги так приклеивались к полу, что она не могла двинуться с места под взглядом хозяина дома.

Четыре глаза посмотрели на ее растерянную фигуру, и у Дженни похолодели руки. Ей вдруг почудилась вся нелепица ее поведения, показалось, что оба собеседника прочли ее затаенные мысли, которые она так хорошо замаскировала.

— В начале четвертого, Ананда, — сказал сэр Уоми собеседнику, и тот, поклонившись ему и еще раз взглянув на Дженни, как ей почудилось, сочувственно, вышел из комнаты.

— Я очень прошу извинить меня за опоздание, — сказала Дженни, опускаясь в предложенное ей кресло у стола, хотя ей и в голову не приходило до этой минуты начать с извинения.

— Я так и думал, что туалет у дамы всегда на первом месте, — пристально глядя в лицо Дженни, спокойно сказал сэр Уоми.

И опять Дженни почудилось, что он угадывает ее мысли. Но гостья овладела собой, улыбнулась, как бы нечаянно подняла руку так, что камень сверкнул прямо в глаза сэру Уоми. Не успела она проделать этот маневр, как лицо сэра Уоми преобразилось. Точно гневная волна промчалась по этому прекрасному лицу, такому доброму и очаровательно спокойному за миг. Глаза сэра Уоми сверкнули, он чуть приподнял руку, и рука Дженни упала на ее колени как парализованная.

Не связав воедино этих двух движений, его и своей руки, Дженни решила, что она еще мало знает свойства чудесного камня и что простачок уже готов к обработке. Преспокойно поправив браслет на руке, Дженни развязно сказала:

— Я вам уже писала, в какого рода помощи от вас я нуждаюсь. Мне надо увезти отсюда мою сестру Алису и мою мать. Обе они пишут мне, что томятся здесь и просят взять их отсюда, где живут в заключении.

Усмешка пробежала по лицу сэра Уоми, и глаза засветились юмором. Дженни по-своему истолковала игру лица своего кавалера и, не дав ему вымолвить ни слова, продолжала:

— Я так и знала, что вы мне поможете. Я не могу в точности вспомнить, что именно вы говорили мне в тот ужасный час в судебной конторе. Да, признаться, и тогда не поняла, о чем именно вы говорили. Но мой инстинкт мне подсказал, что я найду в вас помощника. Я хочу видеть Алису сейчас же, — закончила Дженни, снова подымая свой камень в уровень лица сэра Уоми.

Эффект на этот раз был для Дженни самый неожиданный. Сэр Уоми только слегка шевельнул пальцем, а рука Дженни отлетела прямо на ее голову и, точно силой мяча, сбила с нее шляпу.

Озадаченная, сконфуженная и обозлившаяся Дженни готова была сорваться с места и швырнуть в сэра Уоми своей новой шляпой, с таким трудом и искусством прилаженной дома. Но руки ее точно деревяшки лежали на ее коленях, вся она застыла от неожиданности и удивления и не могла выговорить ни слова.

«Проклятый камень, — думала Дженни. — Наверное, Бонда знал, какие штуки он вытворяет, и нарочно мне ничего не сказал. Ну уж покажу я ему. Дай только домой вернуться». Сэр Уоми молча смотрел на обезображенное злобой лицо Дженни.

— Жаль, что в этой комнате сейчас перед вами нет зеркала. Вы могли бы запомнить, что, идя на свидание по делу, нельзя допускать себя до такого свирепого вида. Это раз. Второе: кто сказал вам, что Алиса и ваша мать здесь? Ни та, ни другая в данную минуту здесь не живут.

— То есть как? Какой еще мошеннический трюк прибавил ваш хозяин? — теряя всякий контроль над собой, закричала Дженни.

Как она ни старалась поднять свою руку, чтобы в третий раз направить луч камня в глаза сэра Уоми, кроме бесплодных усилий, от которых даже лоб ее покрылся испариной, она сделать ничего не могла.

— Я приказал вам сидеть неподвижно, — сказал сэр Уоми, и голос его поразил ее своей печалью. — Я это сделал, чтобы защитить вас от вашего собственного безумия, несчастная женщина. Если бы еще и третий раз вы дерзнули направить в меня ваше ничтожное оружие, которое вам выдали как всепокоряющий талисман, вы упали бы мертвая, так как мне пришлось бы коснуться вас, а прикосновение большой чистой силы, привесив себе эту погремушку, вы выдержать бы не могли. Вам нечего проклинать того, кто дал вам этот камень. Над ним — слугой зла — он всесилен. Над вашей сестрой он был бы бессилен, так как чистота ее безупречна. Она не почувствовала бы его силы, но и не повредила бы вам. Встреча со мною, повторяю, будет смертельна для вас, если еще один раз вы поднимете камень против меня. И не только против меня, но и против кого бы то ни было, кто живет в этом доме. Запомните это хорошо. Теперь к делу. Вы сами знаете, в какой лжи, в каком сплошном обмане вы сейчас живете. Ваши оба письма — вот они. Возьмите их с собой. Быть может, когда-нибудь вы их перечитаете и найдете ума и такта действовать иначе. Ваша сестра плывет вторые сутки по океану с семьей лорда Бенедикта. А ваша мать живет в окрестностях Лондона, так как ее здоровье требует значительных забот. Вам самой лучше всех известно, как здравомыслящ был пастор. Не менее этого вам известна его доброта. А какова его честь — об этом вы будете вспоминать всю жизнь. Вы сказали, что не поняли моих слов в конторе. Бедняжка Дженни! К сожалению, я ничего не могу сделать теперь для вас — ни помочь вам, ни защитить вас. Если бы вы, войдя сюда, принесли хоть каплю любви в сердце, хоть крошечку доброты, я мог бы ухватиться за них и раздуть их в пламя. Но вы пришли сюда с замыслом зла и предательства. Вы жаждали обратить меня, как Бонду, в раба и слугу. Вы надели камень Браццано на себя и, повелевая теми, кто в зависимости от него, стали сами его

рабой. Скоро ваша жизнь будет внешне блестяща. Но... рана вашего сердца будет глубже, чем все ваше внешнее великолепие. Ступайте домой. Защищайтесь от Бонды и его слуг вашим камнем, чтобы не быть битой ими. Но все же помните, что всякий укротитель львов живет с дикими зверями, он ненавидим ими и они ждут момента, чтобы его растерзать. До тех пор пока в своем сердце вы не найдете любви к сестре

и матери, пока вместо проклятий им вы не пошлете им мольбы о своем спасении, — не призывайте напрасно моего имени. Не пишите мне, это будет бесполезно. Только выполнив на земле свою первую задачу — любовь к человеку, — каждый из людей может беспрепятственно найти дорогу к нам. Урок вашей жизни: искупить предательство перед сестрой. И сколько бы вы истерически ни кричали, что вы

любите сестру, сколько бы ни старались в этом кого-то убедить, — мне ваша искренняя любовь, как и ваше лицемерие, будут всегда видны. Даже тогда, когда вам самой будет казаться, что вы ее любите, и тогда вы будете думать о себе, а не о ней. До тех пор я буду видеть в вашем сердце лицемерие, а не любовь, пока вы смиренно не поймете своего долга и не скажете себе: «Мне надо быть подле сестры, чего бы мне это ни стоило и чем бы это мне или ей ни угрожало». Только тогда вы на самом деле забудете о себе. Ваша любовь перестанет быть соображениями практических выгод или страха земли. И вы сами откроете себе узенькую тропку к высокому пути, к тому пути, где люди ценят свободу не как зависимость или независимость от земных условностей, но как широчайшее раскрепощение самого себя, внутри, от власти осязаемых ценностей. Тогда в вас проснется творчество вашего собственного духа. Тогда и только тогда вы можете звать меня, можете искать моей помощи. И где бы вы ни были, в каких бы условиях ужаса и отчаяния вы ни находились, я услышу вас. И помощь моя будет вам дана... Но не воображайте суеверно, что помощь, посланная Великой Жизнью, — это случайная счастливая лотерея. Всякую помощь надо заслужить и быть ее достойным. Если вы цените только низменные блага, вроде денег, богатства, драгоценностей и внешнего положения, связанного с ними, а вопросы духа для вас излишнее бесплатное приложение — ваши усилия приобрести истинное знание, которое присуще только высокой жизни, будут всегда кончаться разочарованиями. Обо всем, что вы сами выбрали, с чем вам теперь придется столкнуться именно потому, что вы связали себя с ним, на-

дев на себя камень Браццано, в эти короткие минуты вам сказать невозможно. Одно могу сказать вам: не прижимайте так сильно к себе ваш камень. Он предназначался не вам, но вы его теперь снять уже не сможете. Если бы я захотел вас освободить от него, то он потерял бы всякую силу, но вы стали бы беззащитны против ваших ужасных спутников. От их бешенства и даже истязаний вас защищает сейчас только он. Не бойтесь их попыток снять его с вас. Им это не под силу. Чтобы защитить вас от Браццано, я кладу запрет на ваш ужасный браслет, и никто, кроме меня или моего посла, не сможет снять его с вас. Но это, как я вам уже сказал, может случиться только тогда, когда в вас самой произойдет духовное прозрение. Идите. Вам дана возможность найти путь спасения. Но сейчас вся вы в такой лжи и лицемерии, в такой тьме и зле, что видеть ничего не можете, кроме внешних форм.

— Вы сказали, — зло глядя на сэра Уоми, скороговоркой, точно боясь что-то забыть, говорила Дженни, — что внешний блеск, мечты о богатстве — это все желания суеты и зла. Позвольте вас спросить: почему же вы сами не живете в шалаше, в грязи, а принимаете меня в комнате, которая одна стоит, вероятно, несколько сот фунтов? Почему все, кто окружает вас, живут богачами, а не нищенствуют?

— Вы не поймете этого сейчас, если бы я излагал вам много часов подряд объяснения к вашим вопросам. Можно жить среди самых прекрасных вещей и даже не замечать их. И можно иметь самые ничтожные вещи, умышленно окружив себя ими и раздав свои прекрасные вещи, и все думать только о роскоши, которую покинул или которой не имел. Еще раз повторяю: все, что я был в силах для вас сделать, я уже сделал, все же ваши вопросы и слова — это результат ваших яда и злобы. Удержите их при себе. Мой вам последний совет: не ездите сейчас к Браццано. Он еще достаточно силен, чтобы иметь возможность заставить вас страдать. Но своей прежней силы он себе не вернет и через некоторое время погибнет. Если хотите спасти себя и мужа от бешенства злодея, уезжайте в Рим, где у вашего мужа есть маленький домик. Там оба вы можете начать трудиться, а вы с помощью вашего браслета можете найти себе и многих даровитых слуг. При их содействии вы сможете добыть себе и богатство, и блеск, но все же злодейства Браццано не коснутся вас. И сам он не сможет достать вас в Риме.

Дженни вся дрожала от бешенства. Ярость ее была тем больше, что она напрягала все усилия, чтобы сорвать браслет с руки и направить блеск камня в глаза сэра Уоми, а вместо этого пальцы ее еле касались тонкой цепочки камня, и выговорить она не могла ни слова.

— Послушайтесь моего совета, Дженни, и поезжайте в Рим. Все, что возможно, будет сделано с моей стороны, чтобы защитить вас и помочь вам. Если же поедете к Браццано, пеняйте на себя.

Сэр Уоми встал с места и направился к двери, которую раскрыл. Поклонившись Дженни, он тихо сказал:

— Отговорите Бонду приезжать в этот дом. Если вы не послушаетесь и этого моего совета — вы уедете из Лондона без Бонды, что для вас будет еще хуже. На вас одной сорвет весь свой гнев Браццано.

Дженни молча вышла из комнаты. Кипя бешенством, страдая от бессилия и ненависти, она села в свой кеб, и чем дальше она отъезжала, тем злее кипели ее мысли.

Подъезжая к своему отелю, она приняла два решения. Первое — отправить самого Бонду немедленно в особняк лорда Бенедикта за теми драгоценностями, которых там не добыл Мартин. Второе — как только Бонда добудет сокровища, за которыми его и послал Браццано в Лондон, ехать к Браццано и соединиться с ним.

 

Конец второй части if(document.layers){document.captureEvents(Event.MOUSEUP);}document.onmouseup=PrxOMUp;