О разработке правил техники безопасности по обращению с огнестрельным оружием в середине XVII века

Писано кровью.

 

Не скрою, мысль написать эту статью связана с непосредственным участием автора в фестивале «Земля героев»-2011. Впрочем, это лишь повод: никаких обобщающих или даже близких к указанному вопросу работ в отечественной историографии до сих пор не было (по крайней мере, по эпохе 16 – 17 веков), а о зарубежных исследованиях мне по крайней мере неизвестно. Да и приводимые здесь примеры – результат общего знакомства с документами по военной истории Восточной Европы середины 17 века, а не итог какого-либо целенаправленного поиска. Иными словами, эпизоды, что были ранее отмечены в ходе исследований, постараюсь внимательнее рассмотреть и изложить здесь.

Но начнем не с России, а с ближайшего соседа и одного из противников – шведской армии, которая по своей воинской дисциплине и регламентации службы в середине 17 века была если не образцовой, то по крайней мере хорошо развитой. Войны Карла Х Густава (1655 – 1660 гг.) отмечены несколькими скандальными эпизодами нарушения ТБ (техники безопасности), самый известный из которых кратко описан в дневнике шведского рейтара Патрика Гордона. Произошел он не в начале «Потопа», а уже через год, когда доля новобранцев в королевской армии была невелика. Случай был торжественный: 31 марта 1657 г. трансильванский князь Дьердь Ракоци, претендент на польский престол, совместно с Карлом Х Густавом принимал парад союзных шведско-трансильванских войску деревни Мендзибеж на юге Польши.

«Князь вместе с королем произвел смотр армии, построенной единым фронтом на весьма выгодном участке местности. Когда они отъехали от фронта, были даны два залпа, первым из коих граф Вильгельм Адольф фон Нассау был, к великому несчастью, убит перед строем своего полка, но никто не знает, кем именно».

Стрельба, как обычно при торжественных залпах, шла холостыми, но вот кто-то зарядил пулей и не сознался… Это не единственный казус, просто остальные менее известны. Как представляется, апофеозом «контрмер», которые шведские офицеры смогли принять для прекращения случайных убийств в дальнейшем, стала ситуация, которую член голландского посольства Николаас Витсен наблюдал в 1664 году в Риге:

«Когда я увидел парад солдат и удивился, почему ни у кого из них нет ружья, мне сказали, что их отняли, чтобы не было баловства на улицах. Эти воины, получая мало денег, часто начинают воровать и грабить».

Объяснение, которое получил Витсен от рижан, как кажется, не вполне исчерпывающее: оружие можно забирать и вне службы, но выводить солдат без мушкетов на парад – это, скорее, предохранительная мера во избежание случайной гибели старших военачальников перед фрунтом. Существовали и иные способы блокирования стрельбы, на которых остановимся в дальнейшем – при обозрении собственно российского материала.

Уже до начала массового перевооружения пехоты фитильным оружием и перехода к линейной тактике у российских стрельцов существовала норма регулярных учений: согласно наказам стрелецких голов, они должны были учить стрельцов стрельбе «перед собою почасту». При таком порядке вещей к ситуации, когда стрелец плохо владеет ружьем, могло привести лишь пренебрежение своими обязанностями со стороны его командиров, которые должны были заставить его регулярно приобретать за свое жалование порох и свинец и ставить на тренировки «перед собой». Однако, тренировки эти должны были носить чисто практический характер, что неизбежно отражалось на церемониальной стороне стрелецких занятий. По словам члена голштинского посольства к царю Михаилу Федоровичу, торжественный залп при встрече шведского на границе при крепости Орешек (в 1639 г.) выглядел следующим образом:

«Стрельцы своими ружьями, составляющими, наравне с саблями, общее оружие их, дали салют, без всякого порядка, кто только смог раньше справиться».

Еще хуже выглядела встреча собственно голштинского посольства, которое пристав встречал то ли со стрельцами, то ли с городовыми казаками:

«Только после того как послы дали свой ответ, пристав подал им руку и повел нас сквозь ряды стрельцов (это были двенадцать казаков, стоявших с ружьями наготове) в свою гостиницу. Когда дан был салют из ружей, то это произведено было с такою неосторожностью, что секретарь шведского резидента, стоявший с нами, чтобы глядеть на это торжество, получил большую дыру в своем колете... Посидев с полчаса, мы, при салютах стрельцов, вновь переехали через воду и собрались в дальнейшую поездку».

В результате чего случилось это происшествие, можно догадаться: по-видимому, русские ратники имели на вооружение самопалы с кремневыми замками «русского», «карельского» или подобного им раннего типа, и у некоторых от долгого употребления могло быть сильно расширено запальное отверстие. По опыту современной реконструкции, стоящий справа от стрелка с таким ружьем обычно рискует получить ожог и контузию. Видимо, сами стрельцы уже знали, что надо поберечься, а вот швед, вероятно, не ожидал такого эффекта и неосторожно приблизился на опасную дистанцию. Характерно, что сами немцы не увидали в происшествии особой трагедии: запись о залпах перемежается известиями об угощении послов, состоящем «из пряников, водки и варенья из свежих вишен», а затем всевозможных вкусных напитках.

Вообще, этот случай не может свидетельствовать о какой-то неопытности новгородских или ладожских стрельцов. Известно, что через 17 лет, в начале русско-шведской войны 1656 – 58 гг., воеводы ставили их как пехоту на порядок выше солдат местного набора, в особенности новобранцев. Воевода Петр Михайлович Пушкин, который осаждал в 1656 г. Кексгольм (Корелу), писал царю, что у него на 812 заонежских солдат (набора 1655 – 1656 гг.) приходится всего 170 стрельцов - «и те у меня, холопа твоего, новгородцкие стрельцы под городом Корелою … во всяких посылках лутчие люди». Лишь позже, когда бедственный поход 1659 – 1661 гг. опустошил ряды обоих приказов, а их число было удвоено, ситуация резко ухудшилась. Новоприборных стрельцов, а их вооружение в Новгороде уже с 1656 г. состояло из импортных фитильных мушкетов, срочно стали обучать находящиеся в Новгороде «за полками» солдатские иноземные офицеры.

В России уже в Смоленскую войну уяснили главную суть массовых регулярных армий – быструю подготовку необученного пополнения – и нанимали иноземцев в начальные люди в первую очередь в качестве инструкторов по обучению, а не командиров полевых подразделений. В связи с этим, был принят в качестве норматива специальный экзамен, который сдавали все без исключения офицеры-иноземцы, несмотря на наличие у них надежных патентов. Испытание состояло в умении выполнять все стандартные солдатские упражнения с мушкетом и пикой, подробно описанные в русском пехотном уставе 1647 г. Первый пример подобного экзамена – еще в Голландии в 1646 г., где приемом на службу совместно занимались майор Исаак Фанбуковен и будущий глава Иноземского приказа стольник Илья Данилович Милославский. В целом, испытание тогда подтвердило соответствие 19 солдат и нескольких офицеров своему званию, но выявило и недостатки:

«Майор Исак фон-Буковен, капитаны и солдаты пришли на посольский двор к смотру: Филипп Алберт фон-Буковен выходил с мушкетом и с пиками, с капитанскою и солдатскою, стрелял из мушкета и штурмовал пикою и шпагою различные штуки и по досмотру добр добре. Вилам Алим по досмотру добр, Ефим вахмистр по смотру умеет, Яков Рокарт умеет, Юрий Гариох по смотру середний, и майор фон-Буковен говорил, что Гариоха с капитанской чин не будет: как ему неученых людей солдатской справке выучить и к бою привесть? Он и сам ратного строя ничего не знает. Послы майоровы речи велели записать и ему, майору, к тем речам велели руку приложить».

Но наихудшей оказалась презентация последнего офицера:

«Яков Стюарт выходил с мушкетом, штурмовал и стрелял, и застрелил трех человек, толмача Нечая Дрябина да двух солдат немцев, у Нечая да у немчина испортил по руке, да на всех на них прожег платье, за пику солдатскую приняться и штурмовать не умел и по смотру худ добре, а майор фон-Буковен говорил, что Гариох в капитаны, а Стюарт и в солдаты не годится».

Впрочем, несмотря на строгий приговор, все участники того первого испытания были приняты на службу и отбыли в Москву. Не только двое Фанбуковенов (Исаак и его сын Филипп Альберт), Яков Ронорт и Вилим Алем – даже проштрафившиеся Гариох и Стюарт были приняты на службу в офицерских чинах: видимо, в 1646 г. их оценили за саму готовность выехать в Россию.

«Строение полков», которым занимались иноземцы в России, включало в себя постоянные консультации руководства Иноземским приказом и командования по всевозможным вопросам организации, вооружения, обучения, церемониала и прочих норм, принятых в европейских армиях – прежних местах службы этих офицеров. Одним из наиболее «плодовитых» в плане подобных справок начальных людей в 1654 г. был полковник Антоний Грановский – француз Жан де Грон, перешедший в Православие и за это особо приближенный к Государю. Перед Смоленским походом 1654 г. он активно привлекался для консультаций по вопросам устройства инженерно-артиллерийского парка осадной армии и лично возглавил новоприборный полк драгунского строя, который предназначался для прикрытия царского «стенобитного наряда».

Полк был составлен из городовых казаков и их поспевших в службу родственников из многочисленных крепостей юга Рязанской земли, причем собран и вооружен едва за месяц до выступления в поход. Для драгун европейских армий и особенно для прикрытия артиллерийского парка в середине XVII в. были приняты ружья с французскими батарейными замками – поскольку приближаться к пороховым запасам с тлеющим фитилем, необходимым для стрельбы из мушкета, был смертельно опасно. Несомненно, большинство драгун Грановского увидели такое оружие впервые в жизни, и для совершенствования в обращении с ним требовалось немало времени и усилий. То ли по этой причине, то ли просто по традиции одной из европейских армий, полковник принял необычные меры для предотвращения случайных выстрелов во время торжественного прохождения своих драгун через Кремль 17 мая 1654 г. (полк, кстати, открывал шествие).

«Войско шло через Кремль; у Кремлевских ворот, называемых Башнею, устроен был помост о десяти ступенях, покрытый красным сукном; таким же образом устроен был у Водяных ворот, близ реки Москвы, другой помост, на котором стояло высшее духовенство в облачении, с образами, кадильницами и святою водою. Парад этот открыт был перекрещеным в чужую веру Жаном де Греоном, с одним полком драгун, в тысячу простых необученных еще людей, у которых были мушкеты без шомполов и кремней».

Пройдя торжественным маршем, драгуны Грановского еще 10 дней оставались в Москве и двинулись в поход только с обозами главной армии. Не исключено, что строгости со снятием кремней и шомполов продолжались у них и далее, поскольку роты полка занимались охраной и сопровождением «главного калибра» осадной армии и пороховых запасов к нему. Кстати, прочие полки и приказы, вооруженные фитильными мушкетами, шли даже на параде в обычном боевом снаряжении – только не зажигая фитили. Видимо, Грановский здесь проявлял собственную инициативу, а не выполнял специальное требование русского командования.

Осада Смоленска, в которой участвовал сам Государь, сопровождалась особым режимом безопасности с огнестрельным оружием. Здесь уместно напомнить, что в мирное время частным лицам (не караулу) в виду царских столичных и подмосковных резиденций под страхом смертной казни запрещалось появляться с любым видом огнестрельного оружия. Однако на войне подобное было невозможно, и под Смоленском была запрещена лишь беспорядочная стрельба, производимая под предлогом чистки ружья или просто из засады по противнику («подшод под литовских людей»). Мотивировалось это нежелательностью «подавать ясак литовским людем» - то есть, как-то выдавать расположение полков, их численность и т. п. Стрельба в целях чистки оружия разрешалась только в полдень за станом, с ведома командиров подразделений (полковников, голов у стрельцов и у сотен). Такое же распоряжение немедленно распространялось в виде «памятей» среди новых полков, постепенно прибывавших под стены крепости – например, в Сторожевом полку боярина кн. М. М. Темкина-Ростовского (12 июля 1654 г.):

«Лета 7162-го июля в 12 день по государеву, цареву и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии указу и по приказу бояр и воевод князя Михаила Михайловича Темкина-Ростовского с товарыщи память полковникам и головам.

Учинить им заказ крепкой в своих полкех и в сотнях, чтоб всякие ратные люди по вечерам и по ночам и по утрам отнюдь не стреляли и ясака литовским людем тою стрельбою не подавали. А будет у кого ружье запатеет, и они б для вычистки стреляли в полдни с ведома полковников и голов. А подшод под литовских людей для ясаку и в полдни не стреляли.

А хто учнет стрелять не в указное время, и тех людей полковникам и головам, имая, приводить к бояром и воиводам, и за ту стрельбу будет им наказанье без пощады».

Однако подобные строгости соблюдались далеко не во всей русской армии – ярким показателем чего является следственное дело о случайном ранении солдата Микифора Селиверстова в «приказном столбце» полка воеводы Василия Бутурлина. Происшествие имело место в мае уже следующего, 1655 г., когда «боярин и дворецкий» ехал под Белую Церковь сменить на посту прежнего командующего царской армией на Украине В. Б. Шереметева. Сопровождали Бутурлина рейтары «шестой тысячи» Д. Фанвисина, новоприборные солдаты Т. Краферта (в т. ч. из детей боярских Мценска) и несколько дворянских сотен. 21 мая, на стане при реке Семь, ротмистр Григорий Неелов привел к разрядному шатру рейтара своей роты мецнянина Тимофея Сухорукова, который сознался в убийстве своего знакомца-солдата, также мценского сына боярского. Согласно показаниям свидетелей, сам Тимофей, его родственник солдат Семен Сухоруков, племянник Никифора рейтар Харлам Селиверстов и литаврщик Яков Васильев

«сидели … вместе и чистили пистоли. И в ту пору пришол к ним обедать мецнянин ж салдат Микифор Селиверстов. И он де, Тимофей Сухорукой, вычистя свою пистоль и переправя колчадан, хотел отведать огню и взвел курок и опустил. И грешною мерою тот пистоль розродился и того салдата Никифора Селиверстова убил в брюхо против живота ненарочным делом».

Из объяснений самого Тимофея замечательна подробность, что «та де пистоль была у него зарежена еще дома. И вычистя ту пистоль, колчадан ввернул и взвел курок и опустил». Из следственного дела можно вывести две версии несчастья: либо, спуская курок, рейтар не опасался выстрела, поскольку не насыпал пороху на полку (так, видимо, объясняли очевидцы происшествия) – либо же он просто забыл или не заметил («не розсмотрел»), что пистолет уже заряжен (это версия приведена в боярском приговоре). Был ли Тимофей настолько увлечен своим занятием, что не заметил прихода гостя, либо же в шутку направил оружие на солдата, неизвестно. Но если учесть, что все фигуранты дела были, скорее всего, моложе 20 лет, – именно из таких «новиков» набирали рейтарские и солдатские полки формирования 1653 – 55 гг. – возможность такой опасной «забавы» вполне реальна.

Самого боярина и дьяка Вонифатьева больше всего волновала возможность «недружбы» убийцы и убитого: при следствии они даже попытались допросить священника-духовника Никифора (правда, безуспешно). Убедившись в случайности происшествия, воеводы приняли решительные меры к предотвращению подобного в дальнейшем. В первую очередь, в качестве наглядного примера «ненарочный убойца» был публично бит кнутом – «чтоб на то смотря, иным впредь неповадно было пистоли, не розсмотря, заправленных чистить и в таборех стрелять». Затем был разработана особая «память» полковникам и головам, где определялся порядок и основные правила при чистке огнестрельного оружия на походе. При этом воеводы вполне могли взять за основу правила, принятые на царском стане под Смоленском – между текстами есть некоторая перекличка.

Основные принципы таковы:

1. на стане оружие чистить бережно и исключительно в незаряженном виде («незаправленным»);

2. в таборах не стрелять;

3. за таборами стрелять для очистки оружия только после доклада воеводе.

Нарушителей этих правил предписывалось брать под стражу и доставлять к воеводе, причем обещалось им «быть в жестоком наказании». «Памяти» с таким приказом были разосланы по полкам и сотням 28 мая и 1 июня 1655 г. Командование расположенным на Украине войском В. В. Бутурлин принял только через месяц и, вполне возможно, распространил установленные правила на тамошние полки – если только они не были приняты воеводой Шереметевым ранее. Тем не менее, строгий запрет не стал святой заповедью для ратных людей, и нарушение его последовало все в том же рейтарском полку Дениса Фанвисина.

7 августа 1655 г., когда армия Бутурлина и черкасы Хмельницкого осаждали Каменец-Подольский, орловский сын боярский рейтарского строя Мартын Шеталов «грехом своим пострелил … ненарошна арленина ж ройтарскова строю, кошеедца своево Клемена Анисимова сына Сезенова». Вместо следственного дела в приказном столбце отложилась лишь челобитная Мартына об отпуске его на поруки и «поручная запись» по нем со стороны товарищей, так что подробности происшествия неизвестны. Можно лишь понять, что пострадавший (рейтар Сезенов) на сей раз остался жив (по крайней мере, к 19 – 20 августа), что и предопределило положительный исход дела по челобитной. Однако в целом, наказание за нарушение уже установленного порядка выглядит строже, чем в случае с Микифором Селиверстовым: преступника в день происшествия посадили «за пристава в железа» и держали почти без пропитания 12 дней, пока накануне выступления в поход на Львов он не взмолился о выдаче на поруки. По древнему русскому обычаю, поручители обязались «ставить» преступника «перед воеводой» каждый день, а по окончании похода гарантировали выплату им пени (штрафа) в пользу пострадавшего «кошееедца».

На описании похода 1655 г. автор вынужден завершить свой обзор, поскольку в документах позднейшего периода близкие по тематике эпизоды не были отмечены. Но утверждать, что это имеет отношение к статистике, не берусь: внутреннее судебное делопроизводство («приказные столбцы») 1656 – 67 гг. и далее мне изучать до сих пор не приходилось. Впрочем, порассуждать можно и на основании уже опубликованных источников.

В феврале 1664 г. на Девичьем поле под Москвой был проведен грандиозный смотр войск с использованием залповой пальбы. Смотр интересен несколькими моментами. Во-первых, порядок смотра и стрельбы. Солдатские полки побатальонно и приказы были выстроены уступами, за рогатками («надолбами»), возможно, друг против друга. После парада конных сотен по сигналу «с поля с обеих сторон начала наступать пехота во ополчении, а перед собою несли надолбы, и стали близ дороги». На этом «примерная атака» закончилась, все повернулись в сторону пустырей – пустынного берега Москва-реки и Земляного города – и начали стрельбу: сначала пушки, а затем каждый приказ и батальон поочередно. И так четыре раза. Из всех полков при стрельбе особенно отличился солдатский полк генерал-майора Данилы Краферта:

«Затем полкам было приказано открыть огонь, что они и исполнили поочередно, хотя очень нестройно, начиная с ближайших от города, а после — Стремянной и выборные полки, стоявшие справа от нас. Когда все закончили, мы сперва выстрелили из своих шести орудий, потом из мелкого ружья, каждый эскадрон отдельно и все словно единым выстрелом; во второй и в третий раз — так же. Сие настолько понравилось Его Величеству, что он приказал нам дать еще один залп, и мы сделали это весьма успешно» (майор полка П. Гордон).

Как видим, большинство полков, даже будучи вооружены фитильными мушкетами, не готовы к церемониалу и стреляют по-боевому – «очень нестройно» (не единовременным залпом). Однако майор Патрик Гордон и прочие офицеры, получив пополнение в 1200 солдат, в течение пяти дней с утра и до ночи готовили его именно к смотру, и им удалось добиться желаемого эффекта – залпа «словно единым выстрелом». Здесь, пожалуй, пример того порядка стрельбы, который в начале XVIII в. вызовет резкую критику со стороны Посошкова – стрельбы красивой, но бесцельной, а значит, бесполезной.

Таким образом, в отличие от рижских обывателей, царь со своим двором не опасается случайных выстрелов, а возможные эксцессы сведены на нет усиленными предварительными тренировками, запретом на стрельбу при примерной атаке и разумным расположением батальонов для торжественных залпов – в сторону пустырей. Кстати, эта грозная и красивая демонстрация мощи по уровню техники безопасности несравненно выше «потешных игр» молодого царя Петра Алексеевича, апофеозом которых послужили Кожуховские походы 1694 г. Сам «Бомбардир» с гордостью отмечал в Журнале этой кампании, что было много пострадавших и даже несколько убитых, что его самого, видно, нисколько не смущало. Между строк обстоятельного описания так и читается, что уберечь себя и условного противника от несчастья старались большей частью сами рядовые участники «боев», да и решение главнокомандующего «неприятельской» стороны Бутурлина поспешно капитулировать могло быть связано с желанием прекратить этот затянувшийся опасный «праздник».

С другой стороны, Петр нарочно многие годы собирал на маневры в противостоящие войска давних антагонистов – «потешных» и выборных солдат в свою команду, а Стремянной и другие лучшие стрелецкие полки – в армию противника. По мнению кн. Б. А. Куракина, замысел разделить этих ратных людей таким образом со временем вполне удался: «И так чрез те екзерции положена была вражда между теми полками, а особливо между солдат и стрельцами, что не могли друг друга не ненавидеть и непрестанно между ними драки бывали на всех сходбищах». Вообще, всю ТБ Кожуховских маневров военачальники полагали «в добром порядке» воюющих частей, и нет ничего удивительного в ужасающем итоге многодневной «войны» «на коломенских лугах»:

«Во все время хотя доброй порядок был учинен, однакож с обеих сторон убито с 24 персоны пыжами и иными случаи, и ранены с пятьдесят».

Подробное исследование Кожуховских и им подобных «потех» царя Петра может быть полезно, пожалуй, как наиболее яркий пример пренебрежения всеми правилами ТБ, вызванными вовсе не отсутствием квалификации у рядовых и начальных людей московского гарнизона, а культурно-нравственными качествами молодого самодержца и его ближайшего окружения.