DMZ – демилитаризованная зона 9 страница

 

Ничего не имею в виду

 

Обстановка в палатке-больнице была из тех, когда вам становится неудобно, если вы ненароком кашлянули или сделали поспешное движение. Созерцательная, отрешенная. Мне казалось, что я нахожусь в церкви. Более того, я молился.

«Умри, – молился я про себя. – Пусть этот вздох станет для тебя последним».

Но Христо каждый раз делал новый вздох. Несмотря на перебои и мучительно долгие перерывы, его грудь неожиданно вновь поднималась и опускалась. Он был все еще жив, и моему ожиданию не было конца.

Большую часть времени я изучал Джеда. Он выглядел странно, потому что его волосы и борода слиплись от крови и пота. Я заметил нечто новое в форме его головы. Она оказалась более угловатой и маленькой, чем я себе представлял, и проглядывавшая сквозь мокрые пряди кожа черепа была ужасающе белой.

Он не взглянул на меня ни разу и никак не отреагировал на мое появление в палатке. Его глаза безотрывно смотрели на спокойное лицо Христо и не сдвинулись бы в сторону без надобности. Я обратил внимание, что только лицо Христо и было чистым в палатке. Под его подбородком виднелись темные пятна – в тех местах, где Джед вытирал его, – а на шее кожу уже невозможно было разглядеть из-за грязи.

Я заметил также, что небольшой рюкзачок, до вчерашнего дня лежавший справа от Джеда, исчез. Рюкзачок Карла. Я знал, что это его рюкзачок, потому что из него торчали плавки «Найк», которые Карл иногда надевал. Хотя его пропавший рюкзачок остается моим единственным доказательством, я уверен, что перед тем как покинуть остров, Карл зашел к Христо. Мне понравилась эта мысль. Проведал друга, забрал свой рюкзак, похитил лодку. Полностью выздоровел.

Время летело гораздо быстрее, чем я думал. Взглянув на часы, я ожидал, что стрелки будут показывать четыре тридцать, а оказалось, что уже пять десять. Я торчал здесь уже почти час. Сорок минут – это слишком затянувшийся уход. Но наблюдение за Христо было занятием захватывающим. Я начал думать о таких вещах, как загробная жизнь, поскольку смерть Христо, казалось, опровергала ее существование. Трудно объяснить, в чем тут было дело. Может, в его глазах, остававшихся слегка приоткрытыми, несмотря на то, что он явно был без сознания. Две светящихся щелочки обращали его в нечто дисфункциональное. Обыкновенная машина, которая, по непонятным причинам, вышла из строя.

 

Взглянув на часы, я понял, что должен идти. Обитатели лагеря скоро вернутся, поэтому я решил, что у меня нет иного выбора, кроме как нарушить церковную атмосферу.

– Джед, – сказал я в мягкой манере священника. – Нам нужно кое-что обсудить.

– Ты уезжаешь, – без всякого выражения ответил он.

– Да.

– Когда?

– Вечером… Вечером, когда все будут в отключке после Тэта. Поедешь с нами?

– Если Христо умрет.

– А если он не умрет?

– Тогда я останусь.

Я прикусил губу:

– Ты отдаешь себе отчет в том, что если ты сегодня не отправишься с нами, то потом вообще не сможешь выбраться с острова?

– Угу.

– Тогда тебе придется лишь в бессилии наблюдать за развитием событий. Проблемы не ограничатся прибытием новых туристов. Карл стащил лодку. Если он свяжется со своей семьей, с семьями Стена или Христо…

– Но не нагрянет же сюда таиландская полиция.

– А когда завтра Сэл обнаружит, что мы исчезли, все дерьмо…

– На меня и так уже вылилось море дерьма.

– У меня нет возможности тебя дожидаться.

– Я и не рассчитываю на это.

– Я хочу, чтобы ты отправился с нами.

– Знаю.

– А ты знаешь, что для Христо не имеет ровно никакого значения, останешься ты с ним или нет? Знаешь? При количестве вдыхаемого им кислорода большая часть его мозгов давно уже накрылась.

– Пока он будет дышать, он не умер.

– Ладно… – Я напряженно раздумывал секунду-другую. – А что если мы перекроем ему дыхание? Мы можем заткнуть ему рот. Всего на пять минут…

– Нет.

– Тебе не придется этим заниматься. Я все сделаю. Можешь подержать его за руку или что-то в этом роде. Так будет лучше для него.

– Заткнись, Ричард! – резко оборвал меня Джед, повернув голову и впервые взглянув на меня.

Но как только он посмотрел на меня, выражение его лица смягчилось. Я снова прикусил губу. Мне не понравилось, что Джед заорал на меня.

– Послушай, сказал он. – Христо, скорее всего, умрет вечером, и я отправлюсь с тобой.

– Но…

– Почему бы тебе не уйти отсюда? Думаю, Сэл не понравится, что ты здесь.

– Да, но…

– Загляни ко мне перед отъездом.

Я вздохнул. Джед повернулся к Христо. Я задержался еще на минуту, а потом вылез из палатки.

Здесь я увидел, как Кити торопливо идет к Хайберскому проходу с чем-то мокрым и непонятным в руках. Когда он возвращался, я спросил, что он делает.

– Вытаскиваю из кастрюль марихуану, – объяснил он, вытирая майкой покрытую чем-то липким грудь. От него исходил запах лимонной травы, и у него дрожали руки.

– Что?

– Я вынужден был этим заняться. Трава всплыла на поверхность. Грязнуля сразу бы ее заметил. Но варево кипело почти час, поэтому…

– Твои шорты, – сказал я.

– Шорты?

– Ты испачкался овощами. Сходи переоденься.

Его взгляд скользнул вниз.

– Черт!

– Просто сходи и переоденься. Это же не проблема.

– Иду.

Прежде чем он успел вернуться, площадка постепенно начала наполняться обитателями лагеря. Песни, смех, все держатся за руки. До начала Тэта оставалось совсем немного.

 

Потчентонг

 

Найдите зеленый кокос и, не срывая его, сделайте у его основания небольшой надрез. Под местом надреза подвесьте фляжку, чтобы собрать капающее молоко. Потом оставьте фляжку повисеть еще несколько часов. Когда вы вернетесь, то обнаружите, что молоко забродило, и если вы выпьете его, то прибалдеете. Великолепный фокус. У питья неплохой вкус, немного приторный, но все равно неплохой. Я удивился, что раньше его не пробовал.

Благодаря стараниям наших огородников, перед каждым из нас стояла чаша из кокосовой скорлупы, наполненная пивом кустарного производства.

– Пей залпом! – кричал Багз. – Пей до дна! – Шипучий напиток лился по подбородкам на грудь. Франсуаза смотрела на Кити, Этьен – на меня, и мы пролили пива больше остальных.

Багз первым осушил свою чашу и ударом ноги отправил ее в джунгли, как будто она была футбольным мячом. Чертовски больно, наверное: все равно что ударить по обрубку дерева. Но идея всем понравилась, и многие повторили его затею. Вскоре площадка заполнилась скачущими обитателями лагеря, которые хватались за ноги от боли и хохотали, как сумасшедшие.

– Прыгают, как больные, – сказал я Кити, но он не понял шутки.

– Сэл все время смотрит на меня, – прошептал он. – Она что-то подозревает. Мне что, тоже отфутболить кокос? А если я сломаю ногу? Ты оставишь меня зде… – он оборвал себя на полуслове, подбросил кокос и ударил по нему ногой. Лицо его исказилось от боли, и он заорал громче остальных.

– Готово, – облегченно вздохнул Кити. – Она все еще смотрит на меня?

Я покачал головой. Она вообще на него не смотрела.

Когда Жан принялся разносить выпивку по второму кругу, я перебрался туда, где стояли Франсуаза с Этьеном. Отчасти я поступил так, чтобы избавиться от Кити, нервозность которого в моем присутствии лишь усиливалась. Наверное, своим видом я настраивал его на мысли о нашем плане.

Франсуаза разыгрывала великолепное представление. Если она и испытывала внутреннее напряжение, то внешне ничем не выдавала себя. Со стороны казалось, что она на все сто прониклась духом празднества. Когда я подошел, она крепко обняла меня, поцеловала в обе щеки и громко сказала:

– Здесь все так замечательно!

Я мысленно поздравил ее. Она даже чуть глотала слова, но никогда не переигрывала. Она все делала как нужно.

– А ты можешь поцеловать и меня тоже? – спросил Джессе, толкнув одного из плотников.

– Нет, – с глупой улыбкой ответила Франсуаза. – ты слишком безобразен.

Джессе прижал одну руку к сердцу, а другую – ко лбу:

– Я безобразен! Я слишком безобразен для поцелуя!

– Это правда, – подтвердила Кэсси. – Ты действительно безобразен. – Она протянула ему свою чашу с пивом. – На, держи. Запей-ка лучше свою печаль.

– Придется! – Откинув голову назад, он в один присест осушил чашу и швырнул ее, пустую, за спину. – Но ведь ты по-прежнему любишь меня, а, Кэз?

– Только не тогда, когда ты зовешь меня Кэз, Джез!

– Кэз, – завыл он. – Кэз! Джез! Кэз! – Затем он поднял ее на руки и шатающейся походкой направился к дому.

 

Через минуту-другую Этьена попросили помочь принести еду для пиршества, и мы с Франсуазой остались вдвоем. Она что-то сказала мне, но я не расслышал ее слов, потому что мое внимание было приковано к хижине-кухне. Я увидел, как возле нее Грязнуля с озадаченным и хмурым выражением лица пробует рагу.

– Ты меня не слушаешь, – сказала Франсуаза.

Грязнуля пожал плечами и начал отдавать распоряжения тем, кто разносил кастрюли.

– Ты больше не слушаешь меня. Раньше, когда я разговаривала с тобой, ты всегда внимательно меня слушал. А сейчас у тебя даже не находится времени поговорить со мной.

– Да… Кити предупредил тебя, чтобы ты не ела рагу?

– Ричард!

– Что?

– Ты меня не слушаешь!

– Извини. У меня сейчас в голове слишком много мыслей.

– Не обо мне.

– Что ты сказала?

– В твоей голове нет для меня места.

– Гм… Ну что ты, все как раз наоборот.

– Нет, там нет для меня места. – Она ткнула меня кулаком под ребра. – Наверное, ты меня больше не любишь.

Я изумленно взглянул на нее:

– Ты это серьезно?

– Очень серьезно, – капризно ответила она.

– Да… То есть нет. Господи! Неужели мы должны обсуждать это прямо сейчас? Я хочу сказать, неужели сейчас самый подходящий момент?

– Конечно. Самое время. Этьена нет поблизости, а потом мы, возможно, расстанемся навсегда!

– Франсуаза! – зашипел я. – Потише!

– Почему потише? На поле с марихуаной, когда я разговаривала громко, ты прижал меня к земле и крепко держал. – Она захихикала. – Это было очень возбуждающе!

Быстро оглянувшись по сторонам, я схватил ее под локоть и потащил к краю площадки. Когда никто уже не мог нас увидеть, я развернул ее лицом к себе, взял ее лицо в ладони и внимательно посмотрел на ее зрачки. Они были расширены.

– Боже мой! – в бешенстве крикнул я. – Ты же пьяная.

– Да, – призналась она. – Я пьяная. Это потчентонг.

– Потчентонг? Что это, черт возьми?

– Жан называет этот напиток «потчентонгом». Это не настоящий потчентонг, но…

– Сколько ты его выпила?

– Три чаши.

– Три? Когда ты успела?

– Футбол. Во время игры.

– Ты просто идиотка!

– У меня не было выбора! Они передавали чашу по кругу, и пришлось все выпить. Они внимательно наблюдали за мной и хлопали в ладоши, поэтому что я могла поделать?

– Боже! Этьен пил вместе с тобой?

– Да. Три чаши.

Я закрыл глаза и стал считать до десяти. Или собирался это сделать. Это у меня никогда не получается. Я остановился на цифре «четыре».

– Хорошо, – сказал я. – Пойдем со мной.

– А куда мы пойдем?

– Вон туда.

Когда я подтащил ее к дереву, Франсуаза тяжело дышала.

– Открой рот, – приказал я ей.

– Ты хочешь меня поцеловать?

Самое досадное, что если бы я попытался поцеловать ее, она бы позволила мне это. Она была вдребезги пьяной. Я заставил себя покачать головой.

– Нет, Франсуаза, – ответил я ей. – Не совсем.

 

Она больно укусила меня за пальцы, когда я сунул их ей в горло. Вдобавок к этому она сопротивлялась и извивалась как змея. Но я держал ее шею в тисках, и когда мои пальцы оказались у нее во рту, она уже ничего не могла сделать.

После того как у нее прекратилась рвота, она ударила меня по лицу, что я с покорностью принял. Потом она сказала:

– Я и сама бы справилась.

Я пожал плечами:

– У меня не было времени спорить. Ты чувствуешь себя более трезвой?

Она сплюнула:

– Да.

– Хорошо. Теперь иди умойся в ручье, а потом незаметно возвращайся на площадку. Не пей больше ни капли потчентонга. – Я помолчал, а потом добавил: – И не ешь рагу.

Когда я вернулся к месту пиршества, Этьен уже закончил разносить еду. Он стоял в одиночестве, вероятно, высматривая Франсуазу. Я подошел прямо к нему:

– Привет, – сказал я. – Ты пьян?

Он с грустью кивнул:

– Потчентонг… Они напоили меня и…

– Я знаю, – ответил я и кивнул в знак сострадания. – Забористая штука, да?

– Очень.

– Не волнуйся. Пошли со мной.

 

Нерешенная проблема

 

Оформление места для пиршества было простым. Концентрические круги под навесом: первый – свечи; второй – наши, сделанные из банановых листьев тарелки; третий – мы сами, севшие в круг; а четвертый – вновь свечи. Впечатляющее и внушающее ужас зрелище. Оранжевые лица, свет, мерцающий в облаках дыма от марихуаны. И еще жуткий гам. Люди не говорили – они орали во всю глотку. Кто-то визжал. Одни лишь шутки или просьбы передать кастрюлю с рисом, но голоса срывались на визг.

Я настоял, чтобы мы все сели вместе. Это значительно облегчило наше положение. Мы смогли без проблем избавиться от рагу, и Кити с Франсуазой были под надзором у меня и Этьена. Это также уменьшало вероятность того, что нашу относительную трезвость заметят остальные, иначе у нас могли быстро возникнуть трудности. Спустя примерно час после начала пиршества первым обратил внимание на происходящее Кити:

– Говорю тебе, что они в отключке, – сказал он. При стоявшем галдеже Кити даже не было необходимости понижать голос до шепота. – Ты бухнул туда слишком много травы.

– Думаешь, они точно в отключке?

– Наверное, они еще не глючат, но…

Я посмотрел на Сэл, сидевшую как раз напротив меня. Странно, но, несмотря на оглушительный шум, она казалась персонажем из старого немого фильма. Выкрашенные сепией, мерцающие подергивающиеся губы, издающие неразличимые звуки. Застывшие губы. Изогнутые брови. Должно быть, она смеялась.

– Да, они в отключке, – повторил Кити. – Или они, или я.

Позади нас возник Грязнуля:

– Рагу! Добавка! – закричал он.

Я вскинул руку:

– Я сыт! Больше не могу!

– Съешь еще! – Он нагнулся и вывалил передо мной солидную порцию овощей. Варево поползло через края бананового листа, подобно потоку лавы, покрывая рисовые зерна и увлекая их за собой. Маленькие люди в потоке лавы, подумал я, и неожиданно мне показалось, что я тоже поплыл. Я сделал одобрительный знак Грязнуле, подняв большие пальцы рук кверху, и он пошел дальше по кругу.

Через полчаса, примерно без четверти девять, я покинул пиршество под предлогом, что мне нужно отлить. Мне на самом деле приспичило, но прежде всего я желал повидать Джеда. Судя по тому, как развивались события, я предполагал, что маниакальное состояние празднующих продлится не дольше полуночи, поэтому мне захотелось узнать, не решилась ли наша последняя проблема.

Я облегчился перед палаткой-больницей. Плохой, конечно, поступок в обычной жизни, но гражданская ответственность больше не входила в число моих приоритетов. Затем я просунул голову в палатку. К моему удивлению, Джед спал. Он был на том же самом месте, где просидел весь день, с тем лишь отличием, что сейчас он лежал на боку. Наверное, не спал всю предыдущую ночь.

Еще более удивляло то, что Христо был все еще жив и делал свои жалкие вдохи-выдохи – настолько слабые, что язык не поворачивался назвать их настоящим дыханием.

– Джед, – позвал я его, но он даже не пошевелился. Я позвал громче, и ответа снова не последовало. Вдруг со стороны навеса донеслись оглушительные крики. Они продолжались довольно долго, и когда Джед не пошевелился даже на этот раз, я понял, что у меня есть редкая возможность.

Я добрался до головы Христо, проскользнув вдоль левого края палатки. Потом, как я и думал сделать раньше, я зажал его нос и закрыл ему рот рукой. Он не дернулся и совсем не сопротивлялся. Через несколько минут я убрал руки, досчитал до ста двадцати и выскользнул в прохладу ночи. Дело было сделано. Все оказалось очень просто.

Когда я вернулся на площадку, прищелкивая пальцами в такт своим шагам, я понял причину раздававшихся до этого криков. В центральном круге свечей находились югославки, которые, положив друг другу головы на плечи, под общий шум танцевали медленный танец.

 

Здесь что-то происходит…

 

К тому времени как я снова занял свое место, югославки сумели вдохновить на танец еще несколько человек. Сначала пошли танцевать Сэл и Багз, затем – Грязнуля с Эллой, а потом – Джессе с Кэсси.

С моей головой творилось черт знает что, но я смог оценить красоту этого зрелища. Наблюдая за четырьмя парами, которые кружились одна вокруг другой, я вспомнил, как проходила наша жизнь на пляже. Казалось, даже Сэл успокоилась и на время оставила все свои планы и увертки, казалось, в ней не осталось ничего, кроме пылкой страсти к своему любовнику. Она выглядела совершенно другим человеком. Во время танца ее обычная уверенность исчезла. Шаги стали медленными и неуверенными, она обхватила Багза обеими руками, а ее голова покоилась у него на груди.

– Ее прямо не узнать, – сказал мне Грегорио, проследив за моим взглядом. Пока я убивал Христо, он занял мое место, чтобы поболтать с Кити. – Ты ведь никогда не видел ее такой.

– Нет… не видел.

– А знаешь почему?

– Нет.

– Потому что сегодня мы празднуем Тэт, а Сэл пьет и курит только во время Тэта. В остальные дни года ее ум сохраняет ясность. Мы отрываемся, а она держит свою голову трезвой ради нас всех.

– Она очень заботится о пляже.

– Очень, – эхом отозвался Грегорио. – Конечно. – Он улыбнулся и поднялся на ноги. – Пойду принесу еще кокосового пива. Хотите?

Мы с Кити отказались.

– Значит, я буду пить один?

– Значит, один.

Он неторопливо направился к рыболовным ведрам, в которых еще оставалось кокосовое пиво Жана.

 

Десять часов. Танец прекратился. Там, где раньше были танцующие, стоял Моше. Одной рукой он высоко держал свечку, а другой – касался своего лица. Не знаю, вызывал ли он интерес у остальных, но у меня точно вызвал.

– Это пламя, – произнес он, когда горящий воск потек на его запястье и дальше, по предплечью, образовав на локте изящный сталактит, – смотрите.

– Смотри-ка, – сказал Этьен, обращаясь к Кэсси. Она тоже созерцала пламя свечей с выражением восхищения и удовольствия на лице. Возле нее сидел Джессе и шептал ей на ухо что-то такое, отчего у нее отвисла челюсть. За ними, прислонившись спиной к одному из бамбуковых шестов, сидел Жан. Он то закрывал пальцами глаза, то отнимал их от глаз, моргая при этом, как котенок.

– Спокойной ночи, Джон-бой, – крикнул один из плотников-австралийцев.

Человек шесть-семь сразу выкрикнули имена. Под навесом раздался взрыв хохота.

– Спокойной ночи, Сэл, – крикнула Элла, перекрывая соревнующиеся друг с другом голоса. – Спокойной ночи, Сэл, спокойной ночи, Сэл, спокойной ночи, Сэл!

Вскоре пожелание Эллы подхватили остальные, негромкое скандирование продолжалось, пока я курил сигарету.

– Спасибо, дети мои, – наконец ответила Сэл, вызвав новый взрыв хохота.

Через несколько минут плотник, крикнувший «Спокойной ночи, Джон-бой», спросил:

– Кого-нибудь еще вставило? – Ему никто не ответил, и он добавил: – Я вижу такое…

– Потчентонг, – как колокол, загудел Жан.

Моше уронил свечу.

– О йес, тут столько всякого….

– Потчентонг.

– Вы что, добавили в потчентонг галлюциногенных грибов?

– Это пламя, – произнес Моше, – оно обожгло меня. – Он принялся сдирать со своей руки полоску воска.

– Моше сбрасывает свою чертову кожу…

– Я сбрасываю кожу?

– Ты сбрасываешь кожу!

– Потчен – fucking – тонг…

 

Я наклонился к Кити:

– Такое не может произойти от одной марихуаны, – прошептал я ему. – Даже если съесть ее, она так не подействует, правда?

Он смахнул с затылка бусинки пота:

– Они все с ума посходили. Быть трезвым еще хуже. Голова дуреет от одного их вида.

– Да, – сказал Этьен. – Мне это совсем не нравится. Когда мы сможем уйти?

Я в пятнадцатый раз за последние пятнадцать минут посмотрел на часы. Я не особенно продумал все, однако предполагал, что лучше покинуть лагерь около двух-трех часов ночи, когда станет немного светлее. Но Этьен был прав. Мне тоже не нравился ход событий. В крайнем случае, можно, наверное, отправиться еще затемно.

– Подождем часок, – сказал я. – Думаю, через час мы сможем двинуться в путь.