Прикосновение – переживание – свидетельство

(опыт экзистенциальной онтогносеологии)

Человеческий опыт продуцирует знание, т.е. проверяемую тем или иным способом мысль. Знание – ценность. Дорогостоящая. Обоюдоострая. Предполагающая раздвоение психики субъекта, без чего проверочные процедуры применительно к мысли неосуществимы. И не факт, что в дальнейшем ментальный сдвиг будет преодолён, не перерастёт в расщепление, раскол. Познавательный акт схож с актом творения. Тот неизбежно подразумевает разрыв: между былью и небылью, между замыслом и воплощением. Творящий Бог перестаёт быть абсолютной данностью. Творящий человек перестаёт подчинять эвристическое и эстетическое этическому. Даже творя добро, он задумывается: а как это смотрится со стороны? Порождение добра, истечение его из себя вовне, из человека в мир, не требует ни актёрских приёмов, ни глазеющей публики, ни задней мысли. А может, и никакой другой.

Не всякий опыт осознаваем, тем более досконально, но вне его генезис мысли вовсе невозможен. Удостоверяя свой предмет, мысль становится свидетельством. Опыт даётся жизнью. По отношению к ней он производен, представляя собой определённым образом ориентированную жизнь. Его начало совпадает с переменой в естественном ходе вещей: ускорением, замедлением, приостановкой, с поворотом в сторону, вспять, с воспарением, погружением, падением в иное. Опыт – неестественно-естественный аспект жизни, некоторая избыточность по отношению к ней. Впрочем, сама жизнь чрезмерна по отношению к самотождественному сущему. Всё, или почти всё, что обретает живое существо после рождения (зачатия), даётся опытным путём, включая случаи утрат и самоотречения. У нас есть опыт жизни и опыт умирания. Нет, однако, опыта смерти (клиническая смерть не в счёт). Проблематично говорить об опыте самопожертвования, кощунственно – об опыте дара, любви. Неопытное, наивное ближе всего к натуральной, естественной жизни. Оно не без оснований претендует на высшую ступень пьедестала ценностей – и вместе с тем легко профанируется, обращается в карикатуру. Манерная, искусственная стилизация наивного – примитивизм в искусстве – всегда под подозрением. И понятно, ведь естественно-наивное не нуждается ни в дополнительных экспликациях, ни в копиях с себя. Опрометчиво примитивизировать жизнь. В определённом смысле она сама неестественна, уникальна. Будь иначе, жизнь не прекращалась бы. Отягощённый эмпирией и теорией определит её как «то, что происходит с нами, когда мы заняты чем-то другим» [Бодрийяр]. Неприемлющий дуалистического манерничанья поправит: жизнь есть то, что, бывая всегда для нас другим, пребывает до срока одной собой.

Ни внутренний опыт, когда познающий субъект не отстраняется от познаваемой реальности (но и не сливается с ней), ни опыт внешний, отстранённый не могут быть бестелесными. Ибо в противном случае невозможно ни положительное, катафатическое самоопределение субъекта, ни определение им чего-то иного. Положительно определяемое не может быть бесформенным и безграничным, иными словами бес- или внетелесным. Даже если речь идёт о предмете из мира идей. Пусть телесность мысли теоретически оспаривается и суждения о ней вытесняются в область метафорического дискурса (хотя корректным различением телесного и материального многие недоразумения снимаются), но вне оформленной и ограниченной телесности строгой, равной себе мысли не сыскать. В стремлении достичь полноты опыта нас подстерегает двоящийся соблазн: либо тотчас наотрез отказаться от своей плоти и стать безграничным, либо становиться таковым постепенно, неуклонно наращивая и расширяя собственную плоть посредством техники. Стратегия внутреннего опыта, в отличие от конкурентной, естественным образом помогает сопротивляться диагностированному соблазну. У самоопределяющегося субъекта появляется надежда выйти за рамки исключительно апофатических процедур.