Матери в большей степени, чем женщины

 

 

Каждая женщина, которая стала матерью, вынужде­на противостоять двум противоположным моделям осу­ществления материнской роли, соответствующим двум наиболее противоречивым предписаниям: будь матерью или будь женщиной. Продолжая перечислять подобные альтернативы, можно их выстроить в ряд: будь переда­точным звеном фамильной линии или будь уникальной и неповторимой, будь индивидуальностью. Будь нуж­дающейся и зависимой или будь автономной и само­достаточной. Будь достойной и уважаемой или будь привлекательной и желанной. Будь преданной и полез­ной людям или будь верной самой себе и собственной «программе постоянного совершенствования своей лич­ности» (как говорила небезызвестная герцогиня де Ланже); или даже: будь производительной самкой или будь творческой и созидающей личностью.* Конечно, эти противоположности могут уживаться в одной женщине, в одной идентичности, в одном теле: будет ли сделан окончательный выбор в пользу того, чтобы окончатель­но сделаться только матерью или стать полностью жен­щиной? Случается так, что в диапазоне вариантов, рас­положенных между двумя этими полюсами, некоторые придерживаются срединной позиции, — вернее сказать, им удается изменять и корректировать свою позицию в соответствии с каждым жизненным возрастом, в ко­торый они вступают. В то же время многие, даже боль­шинство-, хотят ли они этого или нет, если приглядеться повнимательнее, все-таки находятся либо по одну, либо по другую сторону баррикад: в большей степени мать, чем женщина; или преимущественно женщина, нежели мать. Начнем с первой модели.

* Более подробно см. об этом в работах Натали Эйниш "Первое расщепление", "Положение женщины. Женская идентичность в за­падном искусстве", Париж, 1996, 1997.

Глава 1

Матери в большей

степени, чем женщины,

И девочки-младенцы

«Я очень люблю Мари, но начинаю верить, что ты не совсем уж не прав. Действительно, существуют специ­фически женские болезни. Метрит. Сальпингит. Твоя представляет собой «воспаление материнства». Я назы­ваю это — материнт»: вот так в романе «Супружеская жизнь» Эрве Базена (1967), дядя мужа молодой женщи­ны описывает ее превращение из супруги в мать, пог­лощенную материнством целиком и полностью. Она забывает о муже и своей собственной супружеской идентичности, променяв супружескую сексуальность на чувственность материнства. Ребенок становится объек­том наслаждения вместо мужа: «Наши женщины, ко­торые стесняются дотрагиваться до мужчины в темно­те, посмотрите-ка на них, они гораздо свободнее и раз в двадцать с большим удовольствием прикасаются к коже ребенка, чем к мужской. Как они ее тискают, эту податливую плоть! Четыре или пять раз на день я при­сутствую при этой сцене, или я угадываю ее - по запаху. Хорошо, если Мариетт одна или со своей матерью, а то еще и со своими подругами: поменять детские пеленки у них на глазах - своеобразный признак особой интимнос-

ти, показывающий, до какой степени их может сблизить это гигиеническое мероприятие!».

Переходя от психологии к социологии («Полистайте журналы, послушайте радио, посмотрите телевизор: все для их прекраснейшего потомства!»), он обличает эту «гинеколитическую» эру ребенка-короля, в которую мы вступили: «Это прямо-таки витает в воздухе. Пос­мотрите, как они множатся вокруг вас, эти двуличные невольницы, которые принадлежат уже не нам, а тем, кто выбрался из их живота! Смотрите, как, не переста­вая ворчать, но без конца соглашаясь, они будут счас­тливы разрушить самих себя, выполняя вместо наших

— требования ребенка-короля!»

Действительно, с развитием средств контроля над рождаемостью усилились тенденции со стороны родителей полностью вкладываться в единственного ре­бенка, причем, тем более интенсивно, чем он желаннее и чем труднее им достался. Чрезмерно изливаемая на драгоценное чадо родительская любовь - сродни пато­логии, и вероятно, гораздо более распространенное от­клонение сегодня, чем в вышеописанное время, не так уж сильно отдаленное от нашего. Напротив, недостаток материнской любви послужил основой для создания сю­жета о Фолькоше из романа «Гадюка в кулаке» Базена или о мегере из «Рыжика» Ренара. Семейная патология имеет свойство передаваться из поколения в поколение,

- «Какова мать, такова и дочь», - вывел отточенную формулу Эрве Базен. «И все эти маленькие девочки, ко­торые сегодня празднуют новую свободу, право откло­няться от общепринятых правил и норм, завтра будут столь же быстро «выпрямлены» и возвращены в строй; и пополнят собой святое множество матерей, чтобы так­же, как они, находить радости и оправдание самой себе и всей своей оставшейся жизни в воспитании белокуро­го ангелочка».

 

Отец или ребенок?

Но о ком идет речь: о блондинчике или о блондиночке? Так ли уж часто встречается в жизни подобная сверхзабота матери о своем грудном ребенке в ущерб супружеским отношениям и зависят ли ее проявления от пола младенца? Анализ художественных произведе­ний здесь нам почти не помогает, разве что лишний раз подтверждает результаты педиатрических, психоана­литических и психологических исследований, соглас­но которым матери кормят грудью и нянчат на руках мальчиков чаще и дольше, чем девочек.* Так, младе­нец, которого мать покрывает поцелуями в «Семейном счастье» Л. Н. Толстого (1852), осознавая конец «рома­на» с собственным мужем, — именно мальчик. («С этого дня кончился мой роман с мужем; старое чувство стало дорогим, невозвратимым воспоминанием, а новое чувс­тво любви к детям и к отцу моих детей положило нача­ло другой, но уже совершенно иначе счастливой жизни, которую я еще не прожила в настоящую минуту»). Мать скрывает своего драгоценного малютку даже от взгля­дов мужа («Никто, кроме меня, не должен был долго смотреть на него»), и, наконец, наиболее показательно совсем «специфическое»: «Мой, мои, мой! - подумала я, с счастливым напряженьем во всех членах прижимая его к груди и с трудом удерживаясь от того, чтобы не сделать ему больно. И я стала целовать его холодные

* «Дочери довольно часто наблюдают, как матери с огромным наслаждением кормят грудью своих сыновей. Они видят, что мать разговаривает с ними более нежно, более интимно поглаживает, на­блюдают всю ту мягкость и нежность, так скупо ей отмеренную, воз­можно из-за нежелания матери вызвать у дочери привыкание к тем наслаждениям жизни, в которых впоследствии жизнь и замужество ей не раз откажут». (Ф. Кушар, "Материнское захватничество и жес­токость. Исследование психоаналитической антропологии", Париж, Дюно, 1991.)

ножонки, животик и руки и чуть обросшую волосами головку. Муж подошел ко мне, я быстро закрыла лицо ребенка и опять открыла его».

«Никто, кроме меня, не должен был долго смотреть на него», — такое экстремальное состояние материнской любви, которая стремится к абсолютной взаимозависи­мости, своего рода симбиозу, и приводит к возникнове­нию вакуума вокруг отношений между матерью и ре­бенком. Расплатой служит потеря связей: женщины со своим мужем, отца с ребенком, а также ребенка с окру­жающим миром. Невроз материнской любви представ­ляет собой патологическую привязанность, состоящую в неодолимом желании отдать ребенку всю себя, что доставляет тем более сильное удовольствие, чем силь­нее зависимость. Максимум возможного наслаждения достигается за счет бесконечной самоотдачи, взамен мать получает от ребенка такое же бесконечное воспол­нение самой себя. Блестящее и точное описание этого состояния предлагает Рут Клюгер: «Только дети бывают более зависимыми, чем женщины, вот почему матери часто так зависят от полностью зависящих от них собс­твенных детей» («Отказ от показаний. Молодость»).

Вследствие этой всеобъемлющей зависимости, несмот­ря на ее преходящий характер, младенцы обоих полов начинают неизменно и во всем ожидать участия взрос­лого, которого они назначают на роль «мамочки», если именно мать узурпирует все родительские функции. Для девочки этот взрослый во всем ей подобен, тогда как для мальчика - это другая женщина, вот почему эта первоначальная зависимость в дальнейшем проявляется по-разному и не имеет одинаковых последствий для де­вочки и для мальчика. Такая зависимость симметрично вызывает в ответ полную самоотдачу матери. Является ли последняя настолько же абсолютной и однонаправ-

 

ленной, как и зависимость ребенка? Этот вопрос можно рассматривать с двух позиций: с одной стороны, в какой мере возможно ее существование в действительности, а с другой, насколько она благотворна?

Далее если прав Альдо Наури, подчеркивая, что: «материнское тело на протяжении нескольких меся­цев обслуживает тело зародыша, предупреждая все его потребности или удовлетворяя их прежде, чем они станут явными»,* то эту физиологическую данность беременности нельзя так же легко транспонировать в психическую область женщины. Всегда подозрительно выглядит попытка примитивно свести все к физиоло­гии и всех женщин, которые столь часто становятся жертвами подобного стремления к всеобщему упроще­нию, превратить в «матерей в большей степени, чем женщин». В любом случае, беременные женщины жи­вут не в физической или психической автаркии (здесь — полной самодостаточности, единственной взаимосвя­зи, замкнутой системе) с вынашиваемым ребенком -чтобы питать его, самой женщине нужно получать под­питку извне (во всех возможных смыслах этого слова), даже если бы она была абсолютно одна, что не вполне соответствует реальности, так как в большинстве сво­ем женщины пока зачинают детей не в одиночку, а в состоянии физического и психического взаимообмена с будущим отцом.

Другая сторона данного вопроса состоит в определе­нии того, насколько самопосвящение матери исключи­тельно своему ребенку на протяжении большего време­ни, чем длится его тотальная зависимость от нее и от грудного вскармливания, является благоприятным или

* Более подробно см. статью А. Наури «Инцест, не переходящий в действие: взаимосвязь матери и ребенка», в сборнике «Инцест или кровосмешение», Москва, «Кстати», 2000; книгу Франсуазы Эритье «Об инцесте».

даже необходимым фактором. Именно об этом предла­гает нам задуматься английский педиатр и психоанали­тик Дональд Винникот. Для него «Материнт» является формой «первичной материнской озабоченности», ана­логично французскому педиатру Альдо Наури, для ко­торого эта естественная «предрасположенность матери к инцесту» абсолютно необходима младенцам.

В то же время, если эту склонность «пустить на само­тек и оставить без уравновешивающего воздействия, в конечном итоге она всегда превращается в длительную и смертельную зависимость», производящую «самые се­рьезные разрушения», если она не была во время ослаб­лена или изжита (по мнению Альдо Наури).

Первые месяцы жизни после появления на свет мла­денец, безусловно, требует времени, внимания, даже определенного самоотречения. Тем не менее, не су­ществует веских причин считать, что предназначение женщины состоит в полном посвящении себя только ребенку. Еще абсурднее представления о том, что жен­щина в обязательном порядке переносит на детское тело свои эротические ощущения, которые она в при­нципе должна испытывать или вновь обрести во взаи­моотношениях с мужчиной. Некоторые женщины до родов с трудом или вообще не способны были предста­вить, как один плюс один в итоге могут дать три. Если один плюс один, по их представлению, не может дать в сумме ничего, кроме двух, следовательно, появление третьего влечет за собой новые проблемы, если толь­ко мужчина ей не помогает, в полной мере выполняя свои функции отца и любовника. Тенденция материн­ской самореализации исключительно в ребенке в наше время становится все более широко распространенной, особенно, когда женщины вынуждены, из-за своей ка­рьеры, поручать уход за ребенком другим, даже если,

 

в их воображении, возможно, он вообще никогда бы не должен был покидать материнского лона.

Каким бы ни было вероятное преимущество, которое маленький человечек сможет извлечь из своего приви­легированного положения, — всегда трудно говорить о его благополучии, если оно основано на риске причинить серьезный вред матери. Известно, что послеродовые де­прессии по своей распространенности и длительности стали настоящей проблемой общественного здравоохра­нения, а их последствия часто довольно тяжелы как для женщин, так и для детей, и трудно поддаются прогно­зированию с первого раза. Доминик Кабрера в фильме «Молоко человеческой нежности» (2001) рассказывает о случае послеродовой депрессии, которой страдает в наши дни обыкновенная женщина. Весьма показатель­но, что депрессия возникает у нее после того, как она впервые рожает дочь после двух сыновей подряд. Эта женщина настойчиво стремится всегда и во всем быть совершенной. «Мое рождение стало для моей матери са­мым прекрасным днем в жизни», — говорит она голосом маленькой девочки, отвечающей урок, но ее собствен­ные роды остаются в ее памяти мучительным и фрустрирующим переживанием. Неужели она погружается в депрессию только из-за этой невозможности изменить прошлое, то есть из-за неспособности испытать те же чувства во время рождения дочери, что пережила ее мать при ее собственном рождении?

Разумеется, у такой формы депрессии не может быть одной единственной причины. Тем не менее, стоит толь­ко женщине остаться без поддержки, без возможности излить свое раздражение, или даже вспышки ярости и приступа ненависти по отношению к ребенку, как соору­жение депрессивного оборонительного круга становится для нее единственным решением, выходом из сложив­шейся ситуации. Бегство в депрессию позволяет жен­щинам в течение определенного времени отгородиться

от всего, что их интересует, включая даже собственного ребенка.* Другими словами, ни мать, ни младенец, ни отец — никто не выигрывает от материнской сверхза­боты, которая делает ребенка центром жизни матери, единственным и неповторимым.

Мальчик или девочка?

Вернемся еще раз к вопросу о том, касается ли эта проблема детей вообще или девочек в частности? В тра­диционных европейских семьях викторианской и пред­шествующих эпох, а также арабских, мусульманских стран и азиатских культур это касается, скорее, мальчи­ков, а девочек - в современных западных семьях, в осо­бенности монородительских (состоящих из единствен­ного родителя). Особенно часто данная проблематика встречается там, где вся семья представляет собой пару «мать - единственный ребенок», и наиболее характерна для отношений матери и дочери. «Никогда не расста­нусь с дочерью», - вполне может стать новым девизом «матерей в большей степени, чем женщин». Они обре­тают смысл жизни в симбиозе со своей дочерью-зерка­лом, иногда исполняющей роль отца, в лучшем случае - открыто, в худшем - в статусе преграды, даже врага, подлежащего уничтожению. Как утверждает Кристиан Оливье, ребенок и, похоже, девочки в особенности, в значительной мере служат «бастионом» в «войне по­лов», поскольку «ожесточение женщины, предъявляю­щей претензии и готовой использовать с этой целью ре­бенка, столь же непримиримо, как и отказ мужчины их

* Этот анализ соответствует заключениям социолога Алана Эренберга о современных формах депрессии, «болезни ответствен­ности», в которой патология конфликта оставляет место патологии неудовлетворенности. («Усталость быть собой. Депрессия и обще­ство», 1998).

принять и удовлетворить» («Дети Иокасты. Восприятие матери»).

Поставив вопрос иначе, остановимся на специфике проблем материнско-дочерних отношений с точки зре­ния тех форм, в которых они могут проявляться, и со­путствующих им явлений, а не причин их возникновения (именно потому, что матери обращаются с дочерьми по-другому, чем и т. д.). В чем проявляется специфика самореализации «матерей в большей степени, чем жен­щин» через своих дочерей, а не сыновей, и провоцирует ли она другие или более выраженные последствия, по сравнению с мальчиками?

Глава 2 Матери в большей степени,