Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 18 страница

Гейбриел слегка рассмеялся.

— Думаю, мы это уже обсуждали. — Она не ответила, и он продолжил: — Отчасти именно по этой причине я вас и искал.

Калли еще больше вжалась в кресло.

— Ралстон, прошу вас. Просто уходите.

— Я не могу. — Он сделал еще один шаг и положил руки ей на плечи, затем произнес одновременно умоляющим и соблазняющим тоном: — Калли, вы должны дать мне шанс убедить вас, что мое предложение заслуживает внимания. Прошу вас, выходите за меня замуж.

Это стало уже последней каплей. Слезы брызнули из глаз. Калли сидела совершенно неподвижно, стараясь не издать ни звука, чтобы не выдать свою печаль. Ралстон вновь прошептал ей на ухо, и эти слова были так соблазнительны и так прекрасны:

— Выходи за меня.

Наступила долгая пауза, эти слова повисли между ними, и Калли обдумывала, какие у нее есть варианты. Выбора у нее не было. Она повернулась и посмотрела на маркиза, благодаря Господа, что ее лицо в этот момент оставалось в полумраке.

— Я не хочу выходить за вас замуж. — Голос ее дрожал.

Ралстон медленно покачал головой:

— Я тебе не верю. Ты ведь хочешь меня. Думаешь, я не заметил, насколько мы подходим друг другу? В интеллектуальном плане. В физическом. — Она ничего не ответила, и Ралстон добавил: — Я должен вновь доказать тебе это?

Его губы были совсем рядом, и Калли остро ощущала его близость. Его дыхание, когда он говорил эти слова, ласкало ее, и больше всего ей хотелось, чтобы пропало и это малое расстояние между ними и она получила поцелуй, которого так жаждала.

— Ты же знаешь, что я дам тебе все.

Калли закрыла глаза, услышав эти слова и прозвучавшее в них многозначительное обещание.

— Не все, — сказала она, и в голосе ее послышалась печаль.

— Чего же еще ты хочешь, Калли? Я богат. Я красив...

Она прервала его тираду болезненным мучительным смешком.

— Неужели вы думаете, что для меня это важно? — спросила она, испытывая одновременно и раздражение, и печаль, и боль. — Я бы оставалась с вами, если бы вы были бедны и уродливы, это меня не волнует. Если бы вы...

Ралстон, прищурившись, смотрел на нее, а она умолкла.

— Если бы я — что?..

«Если бы ты любил меня».

Она качнула головой, не в силах говорить.

Ралстон резко выдохнул и предпринял новую попытку; собственное замешательство вызывало в нем разочарование и раздражение.

— Чего ты хочешь от меня? Скажи, и я дам это тебе! Я ведь маркиз!

С нее было достаточно.

— Да мне наплевать, даже если бы ты был сам король! Я не выйду за тебя!

— Да почему же, черт возьми?

Он находился совсем рядом с ней и был так раздражен, что Калли выпалила первое, что пришло ей в голову:

— Потому что я люблю тебя!

Они оба были изумлены ее словами. Он пришел в себя первым.

— Что?

Калли покачала головой, и слезы полились из ее глаз.

— Факт остается фактом. Я не могу выйти за тебя. Потому что это убьет меня — провести всю оставшуюся жизнь с тобой, зная, что ты женился на мне только из неуместного в данной ситуации чувства чести и долга.

Ралстон долго смотрел, как слезы текут по ее щекам.

— Я... — повторил он, впервые в жизни не находя слов.

Ей невыносимо было смотреть на него.

— Ты помнишь ночь в твоей спальне? — прошептала она. — Когда мы договаривались об условиях нашей сделки?

Ночь, которая переменила все.

— Конечно, помню.

— Ты помнишь о своем обещании? Что выбор останется за мной? В будущем?

Ралстон ощутил внизу живота холодное чувство страха. Внезапно он понял, что она собирается сказать.

— Калли, не делай этого.

— Я хочу, чтобы ты сдержал свое обещание. Прямо сейчас. Прошу, просто оставь меня.

Боль, звучавшая в ее голосе, разрывала сердце. Ралстону хотелось прикоснуться к ней, утешить, но вместо этого он запустил ладонь в волосы и яростно чертыхнулся.

— Калли!

Он замолчал, не зная, что сказать, но решительно настроенный сказать хоть что-то, что поможет убедить ее выйти за него замуж. Калли подняла руку, жестом останавливая его, и Ралстон был поражен, что рука ее не дрожала.

— Прошу тебя, Гейбриел. Если я тебе вообще не безразлична, — повторила она, — пожалуйста, просто оставь меня. Уходи и оставь меня одну.

Он так и сделал.

Калли долго сидела в тишине комнаты. Льющиеся из глаз слезы постепенно утихли, и ее окутала пронзительная печаль, принеся с собой ощущение чувства завершенности и бесповоротности, которое оставил после себя разговор с Ралстоном.

Ибо в этот момент она поняла с абсолютной уверенностью, что ей суждено остаться в одиночестве навсегда. Отказ Ралстону в конечном итоге уничтожил шансы для всех остальных. Ведь если она не может получить его, то никогда не захочет никого другого. Возможно, она сделала ошибку. Возможно, ее любви хватило бы на них обоих. Но как смогла бы она прожить целую жизнь, зная, что на самом деле он никогда не любил ее?

Что он сделал ей предложение, потому что это было необходимо. Что, предоставленный сам себе, он нашел бы другую, более красивую?

Нет. Довольно. Отказ будет ее единственным ответом.

 

Глава 22

 

Ралстон тотчас уехал с бала. Оставив экипаж для брата и сестры, он двинулся в Ралстон-Хаус пешком.

Всю свою жизнь он избегал именно этого: всегда сторонился заводить отношения с женщинами, с которыми у него было слишком много общего. Он всячески избегал озабоченных мамаш и свах из-за опасений, что ему и в самом деле могут понравиться женщины, которых они пытались ему навязать. Гейбриел вырос в доме, разрушенном женщиной, в атмосфере, омраченной безответной любовью, которая свела в могилу его отца. Тот умер от горя — слишком долго страдал из-за разбитого сердца, и у него уже не хватило сил побороть подхваченную лихорадку.

И вот он встретился с Калли — открытой, чистосердечной, обаятельной и умной. Она казалась полной противоположностью его матери, и все же была не менее опасной, чем маркиза. Ибо когда она посмотрела на него своими поразительными карими глазами и открыто призналась в любви, Ралстон потерял всякую способность мыслить.

А когда она начала умолять его уйти, он наконец понял, что чувствовал его отец, когда мать покинула его, — ощущение полной и абсолютной беспомощности. Словно видишь, как похищают частицу тебя самого, но не можешь ничего сделать, чтобы помешать этому.

Это чувство было пугающим. И если это была любовь, то он ее не хотел.

Моросил слабый, типично лондонский дождик, который, казалось, шел отовсюду, окутывая слабым влажным сиянием потемневший город и делая зонтики бесполезными. Ралстон не замечал этой мороси, все его мысли были затуманены образом Калли: перед глазами стояло ее залитое слезами лицо. И ведь именно он был причиной этих страданий.

Откровенно говоря, Гейбриел признавал, что его жизнь превратилась в беспорядочную путаницу с того самого момента, как Калли появилась на пороге его спальни — со своими огромными карими глазами и соблазнительными пухлыми губами — и попросила поцеловать ее.

Сегодня вечером она дала ему возможность уйти — вернуться к прежней идеально обустроенной жизни. Проводить дни в клубах, тавернах и забыть, что когда-то он был тесно связан со склонной к авантюрным приключениям девушкой, которая остается без внимания кавалеров и которая, по-видимому, совершенно не осознает тех рамок, в которые ставит людей светское общество.

Ему следовало при малейшей возможности бежать от этой раздражающей особы.

Но теперь, когда Ралстон размышлял о своей прежней жизни, которую вел до той ночи, когда она ворвалась в его спальню, то эта жизнь уже не казалась ему столь идеальной. В ней ощутимо не хватало смеха, разговоров и совершенно неприличных визитов в таверны и клубы вместе со склонными к авантюрам особами. В ней не хватало открытых улыбок, соблазнительных изгибов и безумных списков. В ней не хватало Калли.

И перспектива возвращения к жизни без нее была поистине гнетущей.

Гейбриел бродил несколько часов, много раз проходя мимо Ралстон-Хауса, блуждая по темному городу, лихорадочно размышляя. Его пальто промокло насквозь, когда он, подняв глаза, увидел, что находится перед Аллендейл-Хаусом. Особняк был темным за исключением комнаты на нижнем этаже, выходящей в боковой сад, и Ралстон долго стоял, глядя на золотистый свет, льющийся из окон. Решение было принято.

Ралстон постучал в дверь, и когда пожилой дворецкий, в которого он буквально вселил страх в свой предыдущий визит, открыл дверь и изумленно вытаращил глаза, узнав его, Ралстон произнес одну лишь фразу:

— Я пришел встретиться с хозяином дома.

Дворецкий, казалось, прочувствовал безотлагательность дела, поскольку не стал предупреждать о вероятном отсутствии хозяина или искать другие отговорки с намеком на неуместность столь позднего визита. Лишь сделал знак подождать и шаркающей походкой отправился доложить о визитере.

Не прошло и минуты, как он вернулся, принял у Ралстона промокшее пальто и шляпу и жестом пригласил пройти в кабинет хозяина. Маркиз, оказавшись в большой, хорошо освещенной комнате, закрыл за собой дверь. Он увидел, что Бенедикт облокотился на краешек большого дубового стола и, сдвинув на кончик носа очки, просматривает стопку газет, лежащую перед ним. Когда щелкнул замок, Бенедикт поднял голову.

— Ралстон, — поприветствовал он гостя.

Тот наклонил голову.

— Спасибо, что согласились меня принять:

Бенедикт улыбнулся и отодвинул газеты в сторону.

— Честно говоря, я умирал со скуки, так что ваше появление стало для меня приятным отвлечением.

— Думаю, что вы измените свое мнение, услышав то, что я пришел сказать.

Граф поднял бровь.

— Что ж, тогда выкладывайте сразу.

— Я скомпрометировал вашу сестру.

Сначала Бенедикт ничем не выдал, что услышал и осознал признание Ралстона. Он не пошевелился и не отвел взгляда от своего гостя. Затем выпрямился во весь свой немалый рост, медленно снял очки и, положив их поверх газет, подошел к Ралстону.

Стоя перед маркизом, Бенедикт произнес:

— Полагаю, речь идет о Калли?

Взгляд Ралстона оставался таким же твердым.

— Да.

— Я могу предположить, что вы преувеличиваете серьезность ситуации?

— Нет. Я действительно скомпрометировал ее. Весьма основательно.

Бенедикт задумчиво кивнул, а затем внезапно ударил его.

Ралстон даже не заметил удара; он пошатнулся, и вспышка боли взорвалась в его скуле. Когда он выпрямился, то увидел, что Бенедикт невозмутимо потирает руку. Извиняющимся тоном граф произнес:

— Я должен был это сделать.

Ралстон спокойно кивнул, потирая кожу вокруг глаза.

— Ничего другого я и не ожидал.

Бенедикт подошел к низенькому столику и налил два бокала скотча. Один бокал он протянул Ралстону.

— Полагаю, вам следует объясниться.

Ралстон взял бокал и произнес:

— На самом деле все очень просто. Я скомпрометировал вашу сестру и хотел бы на ней жениться.

Бенедикт уселся в большое кожаное кресло и мгновение внимательно смотрел на Ралстона.

— Если все так просто, то отчего же вы заявляетесь ко мне среди ночи, вымокший до нитки?

Ралстон уселся в кресло напротив Бенедикта и сказал:

— Полагаю, все это совершенно очевидно только для меня.

— Ага. — Граф начал понимать, в чем дело. — Калли вам отказала.

— Ваша сестра способна просто вывести из себя.

— Да, этого у нее не отнимешь.

— Она не хочет выходить за меня. Поэтому я пришел сюда, чтобы заручиться вашей поддержкой.

— Конечно же, она за вас выйдет, — ответил Бенедикт, и Ралстона окатила волна облегчения — гораздо более сильная, чем он ожидал. — Но я не стану принуждать ее. Вы должны ее убедить.

Облегчение оказалось слишком кратковременным.

— Я пытался. Никакие разумные доводы на нее не действуют.

Бенедикт рассмеялся, услышав в голосе Ралстона удивление и раздражение.

— Вы говорите как человек, у которого не было сестер. Они никогда не прислушиваются к голосу разума.

Ралстон слегка улыбнулся:

— Да, я начинаю это замечать.

— А она сказала вам, почему не хочет выходить за вас?

Ралстон сделал большой глоток скотча, обдумывая ответ, и наконец произнес:

— Она говорит, что любит меня.

Бенедикт широко раскрыл глаза и сказал:

— Это больше походит на причину, по которой стоит выходить замуж.

— Абсолютно верно. — Ралстон подался вперед. — Но как мне ее в этом убедить?

Бенедикт откинулся на спинку кресла, поймал сердитый взгляд Ралстона, и ему стало жалко маркиза.

— Калли — безнадежный романтик. Такой она была с раннего детства. Это было естественным следствием того, что мы все—дети полного и безоговорочного брака по любви; того, что она прочитала все любовные романы, которые смогла достать за двадцать лет, и того, что я поощрял ее намерение не соглашаться на брак без любви. И меня не удивляет, что она отказывается выйти за вас замуж, не имея надежды на вашу любовь. Отсюда возникает вопрос: вы ее любите?

— Я... — Ралстон умолк. Любит ли он ее?

Бенедикт улыбнулся, наблюдая за ходом мыслей, отражавшимся на лице Ралстона.

— Подумайте хорошенько, чтобы быть готовым к ответу, когда она спросит вас об этом, старина.

— Я стану ей хорошим мужем.

— Я в этом не сомневаюсь.

— Для этого у меня есть деньги, земли и титул.

— Если вы знаете Калли, то должны понимать, что все это для нее не имеет значения.

— Не имеет. И это является еще одной причиной, дающей мне право считать, что она гораздо лучше, чем я заслуживаю. Но для вас это должно иметь значение, поэтому я и говорю об этом с вами.

Взгляд карих глаз Бенедикта натолкнулся на решительный взгляд Ралстона, и между ними установилось взаимопонимание.

— Я это ценю.

— Значит, я получил ваше благословение?

— На брак? Да. Но не моего согласия вы должны добиваться.

— Я не стану ее принуждать. Но для того, чтобы убедить ее, мне нужно провести некоторое время с ней. Наедине. И как можно скорее.

Бенедикт сделал глоток скотча и внимательно посмотрел на Ралстона. Заметив, как печален его взгляд, как напряжена фигура, граф сжалился над маркизом, которого его сестра заставила так страдать.

— Если состояние Калли в данный момент напоминает то полубезумное состояние, в каком вы, на мой взгляд, пребываете сейчас, то посоветую вам поискать мою сестру в библиотеке.

Ралстон сдвинул брови.

— Почему вы решили сказать мне это?

Бенедикт усмехнулся:

— Достаточно сказать, что мне не хочется, чтобы моя сестра страдала. Попробуйте застать ее в библиотеке. Я вам не буду мешать. Но не дай Бог, там вас увидит моя матушка — в таком случае вам не позавидуешь.

Ралстон робко улыбнулся в ответ на его шутку.

— Постараюсь проскользнуть незаметно, хотя, честно говоря, ультиматум вашей матушки в этом случае, возможно, как раз и способствовал бы достижению моей цели. — Ралстон встал и, воинственно расправив плечи, посмотрел на Бенедикта: — Благодарю вас. Обещаю, что приложу все усилия, чтобы сделать Калли счастливой.

Лорд Аллендейл поднял стакан, скрепляя клятву маркиза.

— Вам стоило бы подумать о том, как завтра же получить специальную лицензию на брак.

Ралстон кивнул, молчаливо подтверждая свое намерение жениться на Калли как можно скорее, и вышел из комнаты. Он прошел по слабо освещенному тихому коридору к двери библиотеки, осторожно взялся за ручку и сделал глубокий вдох, чтобы хоть немного успокоиться. Никогда еще он так сильно не нервничал, не был так озабочен исходом предстоящего разговора, не был готов на все для достижения своей цели.

Гейбриел распахнул дверь и тотчас увидел ее, несмотря на то что в библиотеке было почти темно. Калли свернулась клубочком в одном из больших кожаных кресел у камина. Она сидела спиной к двери, подперев рукой подбородок и глядя на пламя в камине. Гейбриел заметил, что подол голубого атласа спадал с кресла, почти касаясь пола, — она все еще была в своем прелестном бальном платье. Калли вздохнула, когда он тихо закрыл дверь и подошел к ней, любуясь изящным изгибом шеи и нежной кожей над глубоким вырезом платья. Когда Ралстон осторожно встал позади нее, она тихо произнесла:

— Вообще-то мне не нужна компания, Бенни.

Гейбриел не промолвил ни слова в ответ, только крадучись обошел кресло и присел на оттоманку, которую она отодвинула в сторону, когда садилась в кресло. В этот момент Калли повернула голову, и у нее перехватило дыхание; она выпрямилась и спустила на пол ноги.

— Что... что вы здесь делаете?

Ралстон наклонился вперед и сказал:

— Я попытался держаться от тебя в стороне. Но я обязательно должен кое-что сказать тебе.

Калли в изумлении покачала головой:

— Если вас застанут здесь... Бенедикт в соседней комнате! Как вы сюда попали?

— Твой брат впустил меня. Он знает, что я здесь. И боюсь, императрица, он на моей стороне.

— Ты ему все рассказал?

Калли пришла в ужас.

— Именно так. Ты не оставила мне выбора. А теперь, пожалуйста, помолчи и послушай: мне нужно многое тебе сказать.

Калли отрицательно покачала головой, опасаясь, что не устоит перед его потоком соблазнительного красноречия.

— Гейбриел... прошу тебя... не нужно.

— Нет. Теперь ты играешь обеими нашими жизнями, Калли. И я не позволю тебе принимать решение, пока ты не выслушаешь меня и все хорошенько не обдумаешь.

Калли поджала под себя ноги и свернулась в маленький грустный комочек. От этого вида у Гейбриела сжалось сердце.

— Ты меня любишь. Разве ты не чувствуешь, что тебе самой необходимо выслушать то, что я просто не могу не сказать?

Она крепко зажмурилась и застонала в смущении.

— О Господи, пожалуйста, не возвращайся к этому. Поверить не могу, что призналась тебе.

Гейбриел протянул руку и провел пальцем по щеке девушки, затем произнес серьезным ровным тоном:

— Понимаешь, я не позволю тебе взять свои слова обратно.

Калли открыла глаза, и настолько открытым и ясным был ее взгляд, что ему стало трудно дышать.

— Я и не собиралась.

— Хорошо, — сказал Ралстон. — А теперь послушай меня. — Он не знал, с чего начать, и сказал первое, что пришло в голову: — Моя матушка была очень красива — темные волосы, сияющие голубые глаза, тонкие черты лица, как у Джулианы. Она была чуть старше ее, когда покинула нас, сбежала на континент, оставив здесь свою семью и прежнюю жизнь. Мои воспоминания о ней очень расплывчаты, но одно я помню с абсолютной точностью — мой отец был без ума от нее.

Я помню, как тайком вылезал из постели, чтобы подслушать их разговоры, когда был маленьким. В один из таких вечеров я услышал странный шум, доносившийся из кабинета моего отца. Мне стало любопытно, и я крадучись спустился вниз по лестнице. В коридоре было темно, но дверь в кабинет оказалась распахнута.

Он замолчал, и Калли подалась вперед: рассказ маркиза вызвал в ней чувство беспокойства.

— Я заглянул в комнату и увидел изящные очертания фигуры моей матери: она стояла ко мне спиной, строгая и бесчувственная, — такой она всегда была со мной и с Ником. Она стояла в центре комнаты в идеально отглаженном платье светло-лилового цвета, а отец, опустившись на колени, обеими руками обнимал ее ноги и плакал. — Слова теперь давались Ралстону легче, и Калли видела, как затуманились его глаза, когда перед ним вставали образы прошлого. — Звуки, которые я услышал с верхней площадки, были всхлипываниями моего отца. Он упрашивал, умолял ее остаться. Прижав ее холодную бесчувственную руку к своей щеке, он признавался ей в своей неугасимой, вечной любви, говорил, что любит ее больше жизни, больше своих сыновей, больше всего на свете. Он умолял ее остаться, вновь и вновь повторяя слова признания, словно они могли смягчить ее бесстрастные взгляды, изменить ее равнодушие к нему, к сыновьям.

Мать исчезла следующим утром. И в каком-то смысле то же самое произошло и с отцом.

Ралстон помолчал; его мысли витали далеко в событиях двадцатипятилетней давности.

— Той ночью я дал себе две клятвы. Первое — я никогда больше не буду подслушивать. И второе — я никогда не стану жертвой любви. В тот день я начал играть на пианино... это был единственный способ заглушить печаль.

Когда Гейбриел вновь посмотрел на Калли, то увидел, что слезы струятся по ее щекам, и взгляд его тотчас прояснился. Он потянулся к ней и обхватил ладонями ее лицо, смахивая слезинки большими пальцами.

— О, Калли, только не плачь. — Ралстон наклонился и нежно поцеловал ее, и она почувствовала своими губами влажность и теплоту его губ. — Прислонившись лбом к ее лбу, он улыбнулся. — Не стоит плакать из-за меня, императрица.

— Я плачу не из-за тебя, — ответила она, коснувшись рукой его щеки. — Я плачу о том маленьком мальчике, у которого не было шанса поверить в любовь. И о твоем отце, которому, по-видимому, тоже не суждено было ее испытать. Потому что это была одержимость, а не любовь. Любовь не бывает односторонней и эгоистичной. Она щедра, великодушна и меняет жизнь к лучшему. Любовь не разрушает, Гейбриел, создает.

Он задумался над ее словами, над ее страстной верой в то чувство, которого он избегал всю свою сознательную жизнь, и решился сказать правду.

— Я не могу обещать тебе любви, Калли. Та часть меня, которая могла... которая, возможно, могла... слишком долго оставалась закрытой. Но я сделаю абсолютно все, что в моих силах, чтобы стать для тебя добрым и великодушным мужем. Создать тебе ту жизнь, которой ты достойна. И если ты дашь мне этот шанс, то тебе никогда не придется усомниться в том, как много ты для меня значишь.

Он встал с оттоманки, опустился на колени, и Калли не смогла удержаться от сравнения, проведя параллель между этим моментом и той сценой, которая произошла между его родителями.

— Прошу тебя, Калли. Прошу тебя оказать мне большую честь и стать моей женой.

Эти слова были произнесены страстным, берущим за душу шепотом, и Калли не смогла устоять. Как могла она отказать ему после всех его признаний? Как могла она отказать себе?

— Да, — тихо промолвила она, так что он едва смог расслышать.

Ралстон недоверчиво улыбнулся:

— Скажи это еще раз.

— Да, — повторила она, на этот раз тверже и увереннее. — Да, я выйду за тебя замуж.

Калли коснулось дыхание Ралстона, и она почувствовала запах скотча и чего-то более необычного, более мужского, и ее пронзило чувство полного и абсолютного восторга. Это был Ралстон, ее будущий муж, и он заставлял ее ощущать себя такой нежной и податливой, такой живой. Он покрывал поцелуями ее шею, шепча ее имя словно молитву, и поднял ее руки, положив их себе на плечи, и коснулся губами нежной кожи над вырезом платья. Дыхание Калли участилось, когда его сильные руки скользнули по ее телу и он обхватил ее груди своими ладонями жестом полного и абсолютного обладания.

— Это платье, — произнес он, и слова были тягучими и плавными, — оно греховное.

Калли не смогла сдержать улыбки, когда он слегка откинулся назад, наблюдая, как вздымается обтянутая атласом грудь.

— Ты так считаешь?

— Несомненно. Оно создано, чтобы сводить мужчин с ума... чтобы подчеркивать все твои роскошные формы, — он неторопливо провел пальцем под атласным вырезом слегка коснувшись кончика соска, — не выставляя их напоказ. Смотреть на него — такая мука, — добавил он соблазняющим тоном, спуская вырез платья ниже, так что показался один напряженный сосок, подставленный прохладному воздуху и его горячим губам. Он втянул сосок, и Калли изогнулась, прижимаясь к нему, но Ралстон отпустил ее и произнес: — Когда мы поженимся, я накуплю тебе таких платьев всех возможных расцветок.

Калли хихикнула в ответ на его слова, и смех ее сменился сначала вздохом, а затем слабым стоном, когда его губы стали творить чудеса на ее нежной, чувствительной коже. Он продлил это наслаждение достаточно долго, но вскоре опомнился, вспомнив, где они находятся.

— Мне пришло в голову, милая, — сказал Гейбриел, вновь отстраняясь, — что это крайне неподходящее место, чтобы заниматься здесь таким деликатным делом, в то время как все твое семейство находится совсем рядом.

Он встретил ее взгляд, и тягучая страсть в глазах Калли на мгновение захватила его, и, слегка застонав, он вновь обхватил ее губы горячим поцелуем, который на несколько долгих минут лишил их способности мыслить и рассуждать. Когда он вновь отстранился и оба они тяжело дышали, он поправил ей платье, запечатлев на нежной коже груди легкий поцелуй.

— Я не могу остаться, императрица. Ты для меня слишком сильный соблазн, а я не настолько силен и добродетелен, чтобы устоять перед ним.

Он произнес эти слова тихо на ушко Калли, уткнувшись носом ей в волосы, которые он больше не считал обычными каштановыми. Теперь они казались ему насыщенного шоколадного цвета с оттенком красного дерева, которому отныне он отдавал предпочтение перед всеми другими цветами.

— Я вернусь завтра. Возможно, нам удастся прогуляться по Серпентайну.

Калли не хотелось, чтобы Гейбриел уходил. Не хотелось, чтобы эта ночь кончалась. Не хотелось утром обнаружить, что все происходящее было всего лишь прекрасным, изумительным и очень реальным сном.

— Не уходи, — прошептала она, смело положив руку ему на затылок и захватывая его губы долгим поцелуем. — Останься.

Гейбриел улыбнулся и коснулся лбом ее лба.

— Ты очень плохо на меня влияешь. Я пытаюсь перевернуть новую страницу — стараюсь вести себя более подобающим джентльмену образом.

— А что, если я хочу, чтобы ты остался шалопаем? — поддразнила она, пальцем проводя по его шее и груди, дотрагиваясь до пуговиц на жилете. — Даже распутником?

Калли расстегнула одну пуговицу, и Ралстон взял ее ладонь, поднес к губам и запечатлел мимолетный поцелуй.

— Калли, — произнес он тоном, в котором отчетливо прозвучало предупреждение, когда она свободной рукой взялась за вторую пуговицу.

Она поцеловала его в четко очерченную скулу и прошептала дрожащим от волнения голосом:

— Уложи меня в постель, Гейбриел. Позволь мне испробовать вкус греха.

Дыхание Ралстона участилось при этих словах, но он понял, что если сейчас уйдет, то это будет самый благородный поступок, который он совершал за всю свою жизнь. Глубоким, чуть хриплым голосом он ответил:

— Полагаю, ты достаточно вкусила его за последние несколько недель, императрица.

— Но ведь как только мы поженимся, это станет возвращением к прежней заурядной Калли. Возможно, это мой последний шанс.

Тень неуверенности в себе омрачила ее лицо.

— Даже не сомневайся, милая: в тебе нет ничего заурядного.

Он снова поцеловал ее, поглаживая, пока она не отстранилась от него, тяжело дыша.

Заглянув ему в глаза, она попыталась вновь:

— Пойдем наверх, Гейбриел.

Последовала долгая пауза, и Калли подумала, что позволила себе зайти слишком далеко. Гейбриел встал, протянул к ней руки и, подняв на ноги, поставил перед собой.

— Ты понимаешь, что, если нас застанут, нам придется пожениться незамедлительно?

Ее охватило восторженное возбуждение.

— Я понимаю.

— И у тебя не будет роскошной свадьбы, о какой, несомненно, так давно мечтает твоя матушка.

Калли покачала головой:

— В любом случае я никогда не хотела такой свадьбы. Матушка может отыграться и на Марианне.

Она подняла руки и обняла его за широкие плечи.

— И твоя матушка никогда не простит мне, что я испортил репутацию ее старшей дочери.

Он тоже обнял ее и крепко прижал к себе.

— О, она простит тебя. Маркизы редко испытывают на себе всю силу материнского гнева. И позволю вам напомнить, сэр, что моя репутация и так погублена.

Гейбриел хихикнул.

— Ну что ж, леди, ведите меня.

Они стали украдкой подниматься наверх, прямиком в спальню Калли. Дверь за ними бесшумно закрылась, и воздух тотчас сгустился от напряжения. Калли мгновенно ощутила нервозность.

Присутствие мужчины казалось неуместным в этой изящной маленькой комнатке. Калли посмотрела на свои крепко сцепленные руки и подумала: разве приходило ей голову, что когда-нибудь она окажется с маркизом в этом интимном месте в такой близости? Конечно же, нет.

Но он поднял ее подбородок и, коснувшись ее губ своими губами, притянул к себе настолько крепко, что все мысли разом покинули ее.

Его руки быстро скользнули по длинному ряду пуговиц на ее платье. Калли почувствовала, как натяжение ткани ослабло и прохладный воздух коснулся ее разгоряченной кожи, и поняла, что он останется и что эта ночь станет самой важной в ее жизни — ночь, когда она приняла предложение Ралстона, первая ночь их будущей совместной жизни. И она не могла отрицать неизбежности и естественности всего происходящего — того, что он находится здесь с ней, что его губы ласкают ее, а руки снимают платье, обнажая...

— О моя императрица!

Восторженное восклицание Ралстона отвлекло Калли от ее мыслей. Его взгляд был прикован к нижнему белью из шелка. Изящная ткань облегала ее прекрасные изгибы, соблазнительно намекая на то, что скрывается под ней. Он напомнил ей хищника — голодного, страстно желающего завладеть своей жертвой. И у Калли перехватило дыхание, когда их взгляды встретились и в его глазах она увидела страсть.

Она залилась румянцем.

— Мадам Эбер сказала, что это мне понадобится.

Его глаза потемнели до насыщенно-полуночного оттенка.