Факты и мнения: речевые средства выражения персуазивного модуса в публицистическом дискурсе с точки зрения лингвистической экспертизы

ББК 81.02

С.В. Доронина

Ключевые слова: высказывание, модальное значение персуазивности, утверждение о факте, мнение, речевой ход.

Аннотация: В статье рассмотрен ряд речевых ходов, направленных на выражениe персуазивных модальных смыслов в публицистический текстах. В соответствии с целевыми установками судебной лингвистической экспертизы приемы делятся на фактивные и субъективные.

 

Doronina S.V. FACTS AND VIEWS: persuasive mode expressions of journalistic discourse in accordance with the purposes of linguistic forensics

Keywords: sentence, the modal value of persuasiveness, statement of fact, opinion, speech course.

Summary: This article describes a number of speech turns of persuasive modal meanings in the journalistic texts. In accordance with the purposes of linguistic forensic techniques it can be divided into fact meaning and subjective meaning expressions.

 

Достоинство личности, его честь и доброе имя, деловая репутация являются личным неимущественным правом каждого гражданина. Демократические процессы, характеризующие современное общество, в немалой степени способствовали осознанию данных ценностей, что, в свою очередь, обусловило участившиеся случаи обращения в судебные инстанции за защитой своих неимущественных прав. Для правовой квалификации высказывания по ст. 152 ГК РФ «Защита чести, достоинства и деловой репутации» от специалиста в области лингвистики требуется помощь в разграничении сведений и мнений в оспариваемом контексте. Состав данного правонарушения определяет наличие порочащих сведений – информации о нарушении лицом законодательства, профессиональной/ деловой этики, моральных, религиозных норм, которая может быть проверена на соответствие действительности. В соответствии с нормой права сведения противопоставлены мнениям – высказываниям, отражающим субъективную позицию говорящего, в силу этого не подлежащим верификации и, в соответствии с конституционным правом свободы слова, не являющимся предметом судебного разбирательства.

Поиск лингвистических коррелятов для терминов права активизирует проблему соотношения высказывания с объективной действительностью, давно обсуждающуюся в рамках различных направлений лингвистики. Наиболее глубоко этот вопрос разработан в рамках логического анализа языка - теории, исследующей две универсальные семантические категории: фактивность и интерпретативность, которые реализуются как в лексике, так и в особой информационно-коммуникативной организации предложения. Деление высказываний на фактивные и субъективные предполагает смысловой анализ суждений, лежащих в их основе, анализ лексического состава и грамматической организации предложения. Выбор того или иного вида высказывания, согласно указанной теории, обусловлен коммуникативным намерением говорящего представить информацию как объективную, отображающую фрагмент внеязыковой действительности, либо как часть картины мира говорящего субъекта.

Фактивные высказывания (или, иначе, утверждения о факте) – тип высказываний, обладающий следующими различительными признаками: дескриптивность (они сообщают о предметах, действиях, признаках реальной действительности), объективность (являются результатом описания действительности, а не ее мысленного конструирования), верифицируемость (соотносимы с событиями объективной действительности, а также доступны для такой проверки). Лингвистические понятия «верифицируемость» и «дескриптивность» не тождественны. В частности, дескриптивными, но неверифицируемыми являются суждения о будущем («завтра пойдет дождь»), суждения о психологических состояниях («он боится») и др., поскольку в момент произнесения они соотносимы исключительно с мысленной моделью объективной действительности, имеющейся в сознании говорящего [Арутюнова 1989; Баранов 2007; Падучева 2007]. Фактивное высказывание имеет форму утверждения с пресуппозицией знания и накладывает на говорящего ответственность (в случае диффамационного конфликта - правовую) за его соответствие действительности.

Утверждения о фактах противопоставлены высказываниям с интерпретативной семантикой. Данный класс весьма разнороден. В него входят оценки, мнения, предположения, суждения о будущем положении дел, о намерениях другого лица, о его психологических состояниях и др. В отличие от утверждений о фактах, интерпретативные высказывания отражают не реальный мир, а состояние сознания говорящего или персонажа [Арутюнова 1989; Баранов 2007; Вольф 1988; Падучева 2007].

Фактив и мнение. Попытка разграничения факта и мнения была предпринята еще Дж. Остином (1987). Им была создана аномальная конструкция «Я знаю, что Р, но я могу ошибаться», доказывающая наличие модальности достоверности у глагола «знать». Вместе с тем такая конструкция оказалась недостаточно информативной для разграничения знания факта и уверенности говорящего в его существовании. Сам Остин осознает, что «…между даже таким сильным утверждением, как «Я абсолютно уверен» и высказыванием «Я знаю» все равно существует огромное различие» [Остин 1987, с. 77]. Однако, в чем заключается это различие, из его модели остается неясным.

Наиболее точно различие между фактом и мнением было сформулировано З. Вендлером (1987). По Вендлеру, близость факта и мнения, затрудняющая их разграничение, обусловлена дескриптивной природой обоих суждений. Это дает им возможность соответствовать или не соответствовать реальной действительности, то есть быть истинными или ложными. Однако фактивное суждение имеет внешний источник, оно представляет собой описание реально существующей ситуации. Мнение имеет ментальную природу, оно есть результат интеллектуального моделирования действительности. «Мнения и точки зрения … являются внутренними объектами. Они зарождаются и формируются, принимаются, вынашиваются и порой оставляются…» [Вендлер 1987, с. 304]. Таким образом, различие фактивного суждения и мнения лежит в плоскости «объективное – субъективное». Фактивность высказывания в естественном языке чаще всего имеет нулевое выражение. Самым ярким вербальным маркером фактивности признается глагол «знать». Рассуждая о различии перформативности глаголов «обещать» и «знать», З. Вендлер определил значение глагола «знать» так: «Когда я говорю «Я знаю, что Р», я приписываю мое субъективное состояние некоторой особой причине, а именно тому факту, что Р» [Вендлер 1987: 297]. Выражение «я знаю, что Р» имеет пресуппозицию «Р находится вне субъекта, в объективной реальности», при этом ментальное действие «знание» предполагает когнитивное освоение того, что находится вне мыслящего субъекта (см. аналогичную интерпретацию семантики глагола «знать» в Апресян 1995, Анна А. Зализняк 1991, Шатуновский 1988 и в др. работах из области логического анализа языка).

Прагматическое значение «мнение» имеет широкий спектр языковых средств выражения, поскольку мнение может быть сформулировано с разной степенью уверенности. Поэтому проблема разграничения средств выражения факта и уверенного мнения требует дальнейших усилий лингвистики.

Фактивное и аксиологическое суждение. Из всех компонентов плана содержания наименее конкретными являются оценочные семы. Качественный (хорошо – плохо) признак в структуре значения хоть и предполагает существование представлений о норме в естественном языке (иначе все лексемы данной семантики были бы лишены смысла), однако эта норма не дискретна. Оценочная шкала имеет широчайшую зону вариативности. Именно поэтому присутствие того или иного оценочного компонента в структуре значения говорит не об объективных свойствах референта, а скорее об особенностях концептуальной системы индивида, высказывающего данное суждение (см. об этом Вольф 1985). Все перечисленные свойства оценочных лексем не позволяют произвести однозначную верификацию утверждений, содержащих качественную оценку. Таким образом, главным признаком, отличающим оценочные сужения от фактов, является интерпретативность. Оценочным суждениям, в отличие от фактов, также свойственна операциональность (Рябцева 1994): они не называют новых фактов, а входят составной частью в дескриптивные высказывания.

Фактивное суждение и суждение квантификации. Коммуникативный статус высказываний, содержащих лексемы количественной оценки, не может быть однозначно определен. Оппозиция «много – мало» в зависимости от степени точности и конвенционализованности измерительной шкалы, налагаемой на событие, может носить как объективный, так и субъективный характер. Ср.: Х практически ничего не делает для развития образования в крае. Не потому ли на выборах он набрал ничтожное количество голосов. В первом предложении употребление словосочетания «практически ничего» не имеет под собой объективного критерия оценивания и представляет собой субъективное суждение отдельного лица. Во втором предложении выражение «ничтожное количество», будучи также крайне неконкретным, все же описывает ситуацию более точно, поскольку применительно к ситуации выборов существует общепризнанные квантитативные критерии, выражаемые в числовых эквивалентах. «В научном познании… измерение и количественная оценка означают одно и то же – численную квантификацию, в идеале никак не зависящую от человека… Практический опыт (в отличие от научного познания) соотносит количество не столько с точной шкалой, сколько с жизненными ситуациями, и поэтому здесь оценка количества психологизируется, субъективируется и превращается в аксиологизацию… В обыденном сознании количество «опредмечивается», а не измеряется, и поэтому окрашивается психологическим отношением к нему» [Рябцева 2000, с. 109]. Таким образом, информационный статус суждения квантификации зависит от точности количественных показателей, сообщаемых в предложении, и от типа описываемой ситуации.

Фактив и суждение о состоянии другого лица. Одной из разновидностей выводного знания выступают суждения о чувствах, мыслях, намерениях другого лица (Х волнуется, хочет, боится, имеет целью…). В случае, если говорящий не получал прямых сообщений о внутреннем состоянии персонажа, он может восстановить его лишь по косвенным, далеко не всегда достаточно информативным признакам: «Ситуация, когда мы знаем, что другой человек думает, что дважды два четыре или что он видит мышь, отличается по ряду важных параметров от той ситуации, когда мы знаем, что человек раздражен или голоден» [Остин 1987, с. 81].

Мысли и чувства человека скрыты от непосредственного наблюдения. Утверждать зависимость внутреннего состояния от тех или иных внешних раздражителей можно только с большой долей условности, поскольку в этой сфере имеется широчайшая зона вариативности: люди могут быть очень не похожи друг на друга. «Здесь… многое зависит от того, насколько близко мы знакомы с определенным типом людей и конкретно с данным человеком, с его поведением в сходных ситуациях» [Остин 1987, с. 81]. Все сказанное требует отнесения целой группы высказываний о внутреннем состоянии другого лица к разряду субъективных (нефактивных).

Фактив и волеизъявление. Свойства утверждений о фактах наиболее полно и отчетливо проявляются в сопоставлении с другими типам высказываний. Основное различие между фактивом и волеизъявлением заключается в следующем: первые сообщают о событиях внешнего мира, в то время как вторые нацелены на создание нового положения дел. «Сообщения эпистемичны, речевые действия интенциональны»[Рябцева 1994, с. 85]. Из этого фундаментального противопоставления вытекают два следствия. Во-первых, фактивное высказывание может быть истинным или ложным, волеизъявление – нет. Вместо этого данной группе высказываний свойственна категория искренности, являющаяся условием их успешности. Во-вторых, дескриптивное содержание волеизъявления всегда субъективно окрашено и проблематично, так как его воплощение в жизнь зависит от конкретного лица – адресанта или адресата, от его желаний и возможностей, а также от внешних обстоятельств. Исполнение действия, вербализуемого в волеизъявлениях, может зависеть от говорящего и контролируемых им участников коммуникации (комиссив или угроза), а может от слушающего или третьих лиц (директив). Волеизъявление может быть высказано с большей (клятва, требование) и меньшей (обещание, просьба) иллокутивной силой; может зависеть от социальных и межличностных отношений между коммуникантами (приказ, уговоры, канючение) и т.д. Фактивное высказывание лишено столь широкого спектра прагматических оттенков. Факт независим от субъекта, он никому не принадлежит, поэтому утверждение о факте обладает свойством объективности (Земля вращается вокруг Солнца, крепостное право в России отменено в 1861 году, летом бывает жарко). Таким образом, главные признаки фактивного высказывания – дескриптивность, объективность (относительная независимость от говорящего, в меру интерпретативности дескрипции) и возможность проверки на истинность (верифицируемость) – обнаруживаются и в данном сопоставлении.

Фактив и суждения, содержащие недостоверную информацию. Любое покушение на признак объективности как на сущностное свойство утверждений о фактах ведет к их трансформации в новый тип высказываний. По этой причине из класса утверждений о фактах исключаются прогностические высказывания, в основе которых лежит процедура мысленного моделирования будущего положения дел (Принятые единороссами решения приведут экономику региона к стагнации). Таким образом, выявляется еще один значимый параметр верифицируемого фактивного высказывания – темпоральный: в пропозиции должно описываться действие свершившееся, или актуально совершающееся, или постоянное.

Кроме того, при более глубоком изучении класса фактивов обнаруживаются довольно многочисленные высказывания, содержащие информацию о ненадежности избранного способа описания действительности или источника информации о мире (По предварительным данным…; Насколько мне известно…; Насколько я знаю…). Приведенные речевые обороты маркируют недостоверный факт, то есть такую информацию, которую говорящий получил из внешних источников и в истинности которой он не до конца уверен. В своей экспертной практике подобные высказывания мы относим к группе мнений на том основании, что в них проявляется авторская оценка истинности суждения. Допуская подобное упрощение, мы отчетливо осознаем, что между выражениями «Я думаю, что Р» и «Я не думаю, что Р» имеется существенное различие, не сводимое к простому отрицанию. В первом случае говорящий информирует собеседника о сконструированной им самим модели мира, во втором он, скорее всего, проверяет на истинность информацию, полученную извне.[1] Для квалификации данных высказываний лингвисты московской экспертной школы используют особый термин «предположение».

Создание частной лингвистической экспертной методики в конечном итоге требует не только определения основных операциональных единиц исследования, но и создания максимально полного арсенала средств выражения выделенных типов высказываний. На сегодняшний день лексические маркеры факта и мнения довольно хорошо описаны в различных семасиологических исследованиях, однако дискурсивные приемы выражения данных значений все еще требуют пристального исследования.

Объектом экспертного исследования по делам о защите чести и достоинства часто становятся публицистические произведения, построенные в соответствии с речевой стратегией дискредитации, нацеленной на создание в сознании адресата негативного образа персонажа. При этом автор далеко не всегда заботится о достоверности сообщаемого, и потому использует не только информирование, но и иные приемы речевого воздействия. Их целью является создание некоторой картины объективной реальности, которую реципиент, предположительно, принимает не критически, несмотря на информативные лакуны или даже логическую противоречивость высказываний. Для снижения критического порога реципиента используются приемы повышения статуса автора, понижения статуса внешних участников коммуникации, эмоциональной подстройки к адресату, приемы, маскирующие информационные и логические лакуны в рассуждении, и пр. Оценка данных приемов с точки зрения судебной лингвистической экспертизы – актуальная задача прикладной лингвистики. В данной работе мы позволим себе поделиться своими размышлениями на эту тему.

Для описания текстовых элементов по их отношению к целому используется термин «речевой (коммуникативный) ход», понимаемый как «прием, выступающий в качестве инструмента реализации той или иной… тактики» [Иссерс 2006, с. 117] или «такая функциональная единица последовательности действий, которая способствует решению локальной или глобальной задачи под контролем стратегии» [Ван Дейк 1989, с. 274]. Таким образом, коммуникативный ход обладает относительной смысловой целостностью, структурной выделимостью и единством прагматических значений, подчиненных глобальной коммуникативной задаче. Поэтому, несмотря на то, что отдельный речевой ход, как правило, отражает событие, состоящее из нескольких эпизодов (действий), информационный статус этого текстового отрывка определим лишь в целом по отношению к коммуникативному замыслу автора.

Лучшим способом воздействия на читателя (т.е. соответствующим правовым и профессионально-этическим требованиям) является точное описание события, которое достигается за счет его конкретизации и детализации. Наличие в дескриптивном высказывании сирконстантов времени, места, способа действия, точное указание участников события позволяет отнести контекст к фактивным высказываниям. Ср.: После его скандального увольнения за нарушение финансово-хозяйственной дисциплины была проведена налоговая проверка, которая длилась с 20.06.01 по 26.09.01. Она обнаружила весьма значительный объем серьезных нарушений, налоговых неуплат на сумму более двух миллионов рублей (Акт № 212/02 выездной налоговой проверки от 16.11.2001 г. Вместе с тем в экспертной практике нередки случаи, когда именно второстепенные компоненты придают высказыванию негативный оттенок. Чаще всего это определения или приложения с оценочными смыслами. Ср.: Анатолий Павлович, твой подлый триумф на ярмарке изобретений 21 апреля в краевой библиотеке им. Шишкова открыл еще одну позорную страницу в истории Барнаула.

Рассмотрим другие коммуникативные ходы в рамках речевой стратегии дискредитации.

Прием экспликации рассуждения. Когда Дж. Остин говорит о том, что знание может быть получено аналитическим путем, он имеет в виду, что к дескриптивной информации в высказывании следует относить не только суждения о непосредственно наблюдаемых событиях, но и суждения о событиях, целостность которых восстанавливается при помощи умозаключений [Остин 1987]. Однако экспликацию рассуждений в тексте все-таки следует признать одним из приемов выражения уверенного мнения. Показатели логического вывода, кроме порядка изложения мыслей, выражают авторизационный смысл, то есть придают суждению субъективный статус. Категорический оттенок при этом передается логически правильным построением суждений, которые при истинности посылок, как известно, способны дать истинное знание. Маркерами рассуждений являются как союзные средства (если…то; следовательно, значит), так и целые предложения (Все это о чем говорит? Что же в итоге получается?). Ср.: Получилось, что человек, который по роду службы должен противодействовать незаконному бизнесу, «крышует» нелегальных предпринимателей (газ.).Информационный статус данного выражения обусловлен наличием в нем предикативной конструкции «получилось, что» со значением «краткий итог, логическое следствие сказанного». Вербализованная операция логического следствия вводит в повествование фигуру говорящего субъекта и является средством выражения частного модального значения персуазивности[2] – субъективной уверенности автора в истинности установленных причинно-следственных связей.

Прием интерпретации фактов. Данная тактика также является средством выражения мнения, реализуется на композиционном уровне текста и представляет собой повтор или перефразирование изложенных фактов, осложненное авторским комментарием. Интерпретирующее суждение всегда следует за интерпретируемым. Его содержание нарушает коммуникативный постулат (максиму) количества, но в то же время актуализирует модальные смыслы или устанавливает импликативные связи. Такое высказывание имеет и формальные показатели (иначе говоря; то есть; итак; воистину; если я вас правильно понял,…; то, что Р, означает… и др.) Например: Срочный отъезд С. накануне отчетно-выборного собрания означает, что он вовсе не собирается сдерживать данные обещания (газ.); Развал экономики либералами был далеко не случаен и не был следствием неопытности – те, кто делал это, просто выполнили свой заказ и сейчас взялись за «военную реформу», то есть, иначе говоря – за разгром армии (газ.). Однако главной чертой данного приема является композиционно обусловленное смысловое взаимодействие контекстов: повтор является ремой высказывания и, следовательно, не может быть объяснен иначе, чем коммуникативной установкой на выражение субъективной авторской позиции в качестве новой, особо значимой информации.

Довольно часто интерпретирующие высказывания располагаются в финальном абзаце газетной статьи: «И на фоне борьбы за удешевление жилья даже как-то неудобно получается: одной рукой лезешь за деньгами в бюджетный карман, другой – повышаешь цены на цемент для всех остальных, третьей – дешево строишь для себя. Рук, конечно, не хватает. Зато как выгодно!» (газ.) Дескриптивные суждения (формируемые глаголами «лезешь», «повышаешь», «строишь») являются не только свернутым повторением пространно изложенных в статье фактов, но и, объединенные в синонимический ряд, описывают звенья одного события. Таким образом, автор статьи интерпретирует поведение персонажа как результат продуманного и последовательно реализуемого плана получить дополнительный доход. Возможно, такая линия поведения и не противоречит правовым нормам, однако сомнительна с моральной точки зрения. В свете заявленной «борьбы за удешевление жилья» персонаж статьи, изобретатель схемы получения сверхприбыли, предстает как лицо, противопоставляющее личные интересы общественным.

Намного более сложный случай имеет место, если альтернативное описание ситуации используется как врезка к основному тексту статьи. Рассмотрим пример. «Родители Тани звонили родителям Алексея. Таня звонила из Москвы, но в доме Р. никто не брал трубку, а Алексей был все время недоступен. Галина Тихоновна, мама Тани, тоже не могла встретиться с внуком: каждый раз, когда она приезжала к дому Р., ворота были заперты» (газ.) Данное высказывание представляет собой полипропозитивный диктум, включающий следующие событийные и логические пропозиции: (1) 'Галина Тихоновна приезжала к дому Р.', (2) 'каждый раз ворота были заперты', (3) 'поэтому (Log)', (4) 'Галина Тихоновна не могла встретиться с внуком'.

В контексте статьи данный отрывок сопровождается врезкой «Меня не пускали к собственному сыну!», являющейся объяснением причин всех перечисленных фактов. Выбор глагола «(не) пускать» служит выражению контекстуального смысла 'семья Р. не желала, чтобы мать и бабушка общались с ребенком, и намеренно противодействовала этому'. Вне данного контекста высказывание «меня не пускали к собственному сыну» представляет собой утверждение о факте, организованное каузативным предикатом. В то же время анализ высказывания в рамках более широкого контекста обнаруживает, что одна и та же информация представлена в контексте дважды: с позиций сугубо фактографических и с позиций интерпретации, объясняющей причины события. Это обусловливает восприятие высказывания как результат коммуникативной тактики истолкования уже изложенных сведений.

Прием возражения под видом согласия. В соответствии с исследовательскими презумпциями логического анализа языка [Апресян 1995, Арутюнова 1989, Анна А. Зализняк 1991, Падучева 2007 и мн. др.], изложению дескриптивной информации может быть сообщена различная модальность с точки зрения его соотношения с действительностью:

– модальность знания, свойственная факту (описывается формулой «знаю, что Р», выражается лексическими маркерами знает, известно, не секрет, по сведениям либо имеет нулевой способ выражения);

– модальность полагания, свойственная мнению (описывается формулой «считаю, что Р»). При этом полагание может быть высказано с различной степенью убежденности, что порождает дробную шкалу оттенков данного прагматического значения от сомнения (наверное, возможно, видимо) до абсолютной уверенности (конечно, несомненно, уверен, убежден).

Достаточно часто в рамках критического контекста употребляются маркеры неуверенности. В синтаксической конструкции «может быть, это и так, но…» они приобретают противоположный смысл, становятся маркерами мнения, высказанного с высокой долей уверенности: «Раньше на этом месте располагался детский сад, но неожиданно сгорел. Не потому ли, что глаз на эту землю положил весьма влиятельный в крае человек. Кстати, строительством теремочка ( коттеджа для персонажа статьи – С.Д.) руководил не кто иной, как господин Кулинич, известный в городе архитектор, руководивший строительством мостового перехода через реку Обь. Не исключено, что речь идет о простом совпадении, но после того, как коттедж был сдан под ключ, в числе новых судей арбитражного суда были замечены двое детей строителя» (газ.). Данный манипулятивный прием, частный случай построения демагогического суждения, называют «возражением под видом согласия» [Булыгина, Шмелев 1997]. Фактивные высказывания, следующие за противительным союзом, уничтожают значение неуверенной модальности. В соответствии с коммуникативным постулатом релевантности высказывание «может быть и Х, но У» означает 'уверен, что не Х'. Именно это значение придает всему негативно-оценочному высказыванию иронический оттенок.

Прием утверждения под видом вопроса. Проблема выявления персуазивного модуса в конструкции риторического вопроса, на наш взгляд, кроется в ее коммуникативной многозначности. Форма вопроса, в которую облекается информация об аморальном или антиправовом поведении персонажа, порождает игровую двусмысленность в отношении высказывания к действительности.

Например, риторический вопрос способен выражать модальность предположения, граничащего с уверенностью. «Если как-то можно найти место, чтобы видеть одновременно урну, комиссию и кабинки, то во время скопления народа заметить что-нибудь уже просто невозможно. Не потому ли автобус пришел всего два раза? Вполне достаточно, чтобы в двух волнах наплыва избирателей обеспечить «тайное голосование заинтересованных лиц» (газ.). Исходя из контекста, риторический вопрос может быть истолкован двояким образом: «возможно, поэтому Р», а также «разумеется, поэтому Р». Данная игра на гранях персуазивных значений поддерживается более широким контекстом, в котором все обвинения против персонажей выдвигаются в предположительной форме: «За то время, в которое все происходило, любой из членов комиссии, или кто-то другой (о ком мы и не догадывались) мог спокойно подойти незамеченным к урне и положить туда любое количество бюллетеней. …. А может быть, отсутствуя в помещении для голосования, наблюдатель от Сурикова пыталась создать себе «алиби»? Таким образом, в контексте публицистического произведения риторический вопрос сохраняет некоторую неопределенность прагматического значения. Внутренняя форма риторического вопроса совместима с разными эпистемическими оттенками, за счет чего и порождается игровой эффект.

Рассмотрим еще один пример. «Не Вы ли, будучи руководителем НЭП банка, оставили вкладчиков без денег в свое время? Не Вы ли «прихватизировали» детский садик на ул. Обской? Не Вы ли имеете ряд предприятий, в том числе ломбард, в котором за гроши берете золото у тех, кто в нужде?». Приведем значимый для толкования анализируемых высказываний предшествующий абзац: «А вот с 90-х годов, полностью с ним согласен, ситуация радикально изменилась. Именно такие «перестройщики» как К. затеяли «демократизацию», которой мы все свидетели. Что же случилось в итоге? Простые граждане, работяги, гнущие спину у заводского станка или на железной дороге, обеднели, а такие, как К. стали владельцами банков, ломбардов, газет». Данный отрывок в форме импликации выражает общий тезис автора статьи: «Во времена перестройки люди, подобные К., нажили капиталы за счет простых граждан». Следующий абзац по смыслу является развертыванием тезиса на конкретных примерах. В нем сообщается информация о конкретных поступках персонажа. В итоге погруженные в контекст риторические вопросы порождают следующие негативные смыслы: «Именно Вы, будучи руководителем НЭП банка, оставили вкладчиков без денег в свое время. Именно Вы «прихватизировали» детский садик на ул. Обской. Именно Вы имеете ряд предприятий, в том числе ломбард, в котором за гроши берете золото у тех, кто в нужде». Однако при этом формируемый контекстуальный смысл допускает два прагматических значения – знание и полагание с высокой долей уверенности. Прагматическая многозначность типична для конструкций риторического вопроса. Думается, что именно поэтому такие формулировки в лингвистических экспертизах получают «правовой иммунитет» - они не верифицируются и не инкриминируются по диффамационной статье 152 ГК РФ.

Прием навязывания интенций. Как сказано выше, суждение о состоянии сознания персонажа, как бы оно ни было выражено, не может быть объективным и поэтому представляет собой интерпретативное высказывание (суждение о состоянии другого лица). Его главным средством являются глаголы пропозициональной установки[3] (хотеть, намереваться, стремиться и пр.). Довольно типичным является выражение данного коммуникативного смысла при помощи сложноподчиненного предложения с придаточным цели. Ср.: «Чтобы развалить коллектив школы, Х делала все. Даже встречалась с главой городской администрации» (газ.) Представленные суждения не находятся в отношениях обязательной причинно-следственной связи: встреча с главой администрации могла иметь множество иных причин. Приписывание поступку именно этой цели определяется не сведениями о конкретных событиях, а представлением говорящего о системе ценностей и потребностях персонажа. Поэтому выражение «чтобы развалить коллектив школы» является мнением о состоянии сознания другого лица. «Неужели сторонники действующей (пока) власти, сидящие в комиссии, настолько не уверены в положительном для власти исходе голосования, что сделали все возможное, чтобы фальсифицировать результаты выборов?» (газ.). В данном высказывании суждение о намерениях персонажей, присоединенное союзом «чтобы», поддерживается контекстом: предположением об эмоциональном состоянии персонажей. Данный прием в классической риторике обозначается как «чтение в сердцах», когда «софист не столько разбирает ваши слова, сколько те тайные мотивы, которые заставили вас их высказать» [Поварнин 1996, с. 81].

Одним из способов выражения приписываемых персонажу намерений является прямая речь, представляющая собой прием «чтения мыслей», который следует отличать от простого цитирования. Приведем пример. «Комиссия живенько поделила людей на черненьких и беленьких, на абсолютно неимущих типа учителей, инвалидов («что с них взять?») и работающих середнячков («А раскулачим-ка мы их в пользу хозяина, пусть лет 15 побудут у него в финансовой кабале») (газ.). В приведенном контексте прямая речь не является цитатой. Для цитирования необходимо с помощью верстки и знаков препинания оформить высказывание так, чтобы было понятно, что оно произнесено или написано одним персонажем, а услышано или прочитано другим лицом. Однако анализируемые высказывания содержат такие языковые признаки, которые противоречат этому условию. Во-первых, выражения включают противопоставленные по стилю языковые средства: устно-разговорные частицы «а» и «- ка», разговорный порядок слов, с одной стороны, и сугубо книжную метафору «финансовая кабала», с другой. Данные средства придают высказываниям игровой характер, свойственный шутке, иронии, художественной речи. Во-вторых, выражение побудительного значения формой 1 лица множественного числа «раскулачим-ка» является нетиповой, абсолютно не свойственной современной речи (за исключением слов пойдем, поедем и некоторых других). Такие формы используются преимущественно в изобразительно-выразительной речи. В-третьих, формы 1 лица множественного числа в побудительной функции выступают как формы совместного действия. Это уменьшает вероятность присутствия при данном коммуникативном акте третьего лица. Наконец, сам факт произнесения данной речи в присутствии посторонних дискредитирует говорящего, выдавая отсутствие у него моральных принципов. В своей совокупности указанные признаки не позволяют смоделировать такую речевую ситуацию, при которой данные высказывания могли быть услышаны третьим лицом (журналистом!). Следовательно, выражения, пунктуационно выделенные при помощи кавычек, представляют собой внутреннюю речь персонажей статьи и в соответствии с приведенной выше классификацией являются высказываниями о состоянии сознания персонажа.

Прием описания психологических состояний. По принципу действия – характеризация внутреннего мира персонажа – данный прием близок предыдущему. Так же как и интенциональные состояния, сенсорные, когнитивные, аксиологические установки другого лица не подлежат верификации по причине латентной, ненаблюдаемой формы бытования. Реконструкция внутреннего мира другого субъекта всегда находится в сильной зависимости от аксиологических, когнитивных установок интерпретатора, от его жизненного опыта, интуиции и т.д., и, таким образом, является в большой степени субъективной. На этом основании суждения о психологическом состоянии собеседников и третьих лиц, как и высказывания предыдущей группы, также относятся к мнениям.

Данный прием реализуется на уровне информативно-синтаксической структуры высказываний. План их содержания оказывается соотнесен не только с предметной, но и с коммуникативной ситуацией (представлением говорящего о психоэмоциональном состоянии субъектов). При этом модальная составляющая высказывания не всегда оказывается мотивированной его дескриптивной частью, что вынуждает читателя догадываться о причинах эмоции. Ср.: «На заседании многие свидетели со стороны моего мужа выступали с опущенными в пол глазами. Я вот думаю, неужели им всем заплатили? Или настолько люди боятся властей предержащих?» (газ.) Фразеологическое выражение, содержащееся в данном контексте, имеет значение 'испытывать неловкость, стыд' и также предполагает «чтение в сердцах». Причины же неловкости, испытываемой персонажами, в дескриптивной части высказывания не содержатся, однако позволяют читателю догадываться о том, что свидетели на суде, вероятнее всего, говорили неправду.

Приведем еще один пример. Информационный статус высказывания «Местные журналисты освещать тему в пользу Тани не решаются» (газ.) определяется значением глагола «решаться» (избрать какой-нибудь способ действия после обдумывания, сомнений, отважиться на что-либо [Ожегов, Шведова 1999]). Указанный глагол входит в два лексико-семантических разряда: в группу фазисных предикатов (уточняет, на каком этапе совершения находится основное действие), а также в группу эмотивов (об этом свидетельствует наличие в толковании значения компонента «отважиться» – набраться смелости, начать делать что-л., преодолев страх [Ожегов, Шведова 1999]). Таким образом, выражение «не решаются» имеет значение «не делают, потому что испытывают страх». Применение приемов компонентного анализа обнаруживает в значении слова все то же описание психологического состояния персонажей, не относящееся к утверждениям о факте.

Прием авторизации. Известно, что средства авторизации способны выражать добавочные модусные смыслы [Демьянков 1989]. В частности, указание на автора может служить средством подчеркнуть достоверность суждения. Ссылка на авторитет представляет собой «знание из вторых рук» [Левин 1998]. Данный прием описан в классической риторике как весьма эффективный способ убеждения, воздействующий потенциал которого определяется тем, насколько авторитетным является источник информации. В журналистике он используется при изложении объективных данных для повышения достоверности информации. Практические проблемы лингвистической экспертизы требуют рассмотрения данного приема под новым углом зрения.

Наиболее ярким средством авторизации является цитация. Как уже было сказано выше, к высказываниям-цитатам теоретически применимо два вида критериев истинности: требование точности передачи чужого высказывания и требование соответствия этого высказывания объективной действительности. Однако с позиции лингвистической экспертизы автор текста не может нести ответственность за чужую речь, следовательно, высказывание требует верификации только в части соответствия цитаты речи персонажа. В этой связи следует особо отметить прием косвенной речи, в которой, по большому счету, возможны неточности, обусловленные коммуникативными помехами субъективной и объективной природы. Однако, согласно правилу немаркированности факта, при отсутствии средств выражения субъективной модальности на автора возлагается ответственность за адекватную передачу чужих слов. Таким образом, если предметом судебного спора становится предложение «В. В. назвал все случившееся хорошо спланированным мошенничеством» (газ.), необходимо доказать, что фраза о мошенничестве действительно имела место.

Авторизованные контексты могут и не содержать указаний на конкретных лиц. В этом случае источник информации не называется, но вместо этого создается множественная именная группа[4], указание на которую направлено на моделирование уверенности читателя в истинности сообщаемого: «Весь город чуть ли не пальцем показывал на заказчиков преступления. Но милиция их так и не нашла.» (газ). Двойственная функция доводов к авторитету, позволяющая вводить не только достоверные, но и вероятностные суждения, отмечалась и в пособиях по практической риторике [Поварнин 1996]. В них, в частности, указывается, что введение ссылок на источники информации способствует повышению доверия к речевому сообщению, при этом обозначение социальной группы вместо указания на конкретных людей служит для создания видимости общего мнения целой группы сведущих лиц. Подобные выражения зачастую оцениваются как манипулятивные приемы, позволяющие говорящему создать иллюзию объективного изложения информации.

Мы считаем, что персуазивные смыслы авторизованных высказываний следует описывать с учетом того, что семы достоверности – недостоверности могут быть выражены как именами субъектов авторизации, так и глаголами пропозициональной установки. Например, в высказывании «Е.И. Петров объяснил нашему корреспонденту, что газ в поселок начнет поставляться лишь следующей осенью» (газ.) информативный статус высказывания определяется наличием семы фактивности у глагола «объяснить». В следующем высказывании эта сема выражена дважды: «По свидетельствамочевидцев, подготовка и участие Х в выборах была оплачена из бюджета «Крайэнерго» (газ). Слова «свидетельство» и «очевидец» обозначают ситуацию непосредственного наблюдения за событием и, следовательно, маркируют утверждение о факте. «Информация об этом получена из самых достоверных источников» (газ). В данном высказывании средством выражения объективности информации выступает качественная характеристика ее источника. В том случае, если значение предиката не включает семы достоверности – недостоверности, то фактивный компонент значения может выражаться именем. Данное значение содержат такие лексемы, как «специалист», «компетентный источник», «эксперт».

В этом же ключе могут быть рассмотрены так называемые приемы генерализации. Если предикат высказывания содержит сему фактивности, то оно сообщает факт, если же лексемы с таким значением в выражении не содержится, то суждение не является утверждением о факте, даже если оно принадлежит большому кругу лиц: Весь город знает / Весь город судачит о том… – маркером факта является только первое высказывание (о фактивном значении глагола «знать» см. выше).

Таким образом, применение элементов компонентного анализа к выражениям с функцией авторизации позволяет прояснить коммуникативное намерение автора высказывания. На основании этого список манипулятивных высказываний, не дифференцированных с точки зрения фактивности, может быть существенно сокращен.