Патриархальная теория исходит из того, что государство происходит из семьи. Является результатом разрастания семьи

Государство, по Аристотелю, является не только продуктом естественного развития, но и высшей формой человеческого общения. Оно охватывает собой все другие формы общения (семью, селения). В нем последние достигают своей конечной цели - “благое жизни” - и завершение. В нем же находит свое завершение и политическая природа человека.

Государственная власть, по мнению сторонников патриархальной теории, есть ничто иное, как продолжение отцовской власти. Власть государя, монарха - это патриархальная власть главы семьи. Патриархальная теория служила в средние века обоснованием абсолютной (“отеческой”) власти монарха.

3. Договорная теория (теория договорного происхождения государства и права) объясняет происхождение государства общественным договором - результатом разумной воли народа, на основе которого произошло добровольное объединение людей для лучшего обеспечения свободы и взаимных интересов. Отдельные положения этой теории развивались в V - IV веках до н.э. Софистами в Древней Греции. “Люди, собравшиеся здесь! - обращался к своим собеседникам один из них (Гиппий 460 - 400 гг. до н.э.) - Я считаю, что вы все тут родственники, свойственники и сограждане по природе, а не по закону: ведь подобное родственно подобному по природе. Закон же, властвуя над людьми, принуждает ко многому, что противно природе” Основой данной теории является положение о том, что государству предшествовало естественное состояние человека. Условия жизни людей и характер человеческих взаимоотношений в естественном состоянии представлялись не однозначным образом. Гоббс видел естественное состояние в царстве личной свободы, ведущей к “войне всех против всех”; Руссо считал, что это есть мирное идиллистическое первобытное царство свободы; Локк писал, что естественное состояние человека - в его неограниченной свободе.

Сторонники естественного права считают государство результатом юридического акта - общественного договора, который является порождением разумной воли народа, человеческим учреждением или даже изобретением. Поэтому данная теория связывается с механическим представлением о происхождении государства, выступающего как искусственное произведение сознательной воли людей, согласившихся соединиться ради лучшего обеспечения свободы и порядка.

Гольбах, например, определял общественный договор как совокупность условий для организации и сохранения общества. Дидро суть своего понимания общественного договора изложил следующим образом: “Люди быстро догадывались, - писал он, - что если они будут продолжать пользоваться своей свободой, своей независимостью и безудержно предаваться своим страстям, то положение каждого отдельного человека станет более несчастным, чем если бы он жил отдельно; они осознали, что каждому человеку нужно поступиться частью своей естественной независимости и покориться воле, которая представляла бы собой волю всего общества и была бы, так сказать, общим центром и пунктом единения всех их воль и всех их сил. Таково происхождение государей”. ^* Классическое обоснование договорная теория получила в трудах Руссо. Исходя из исторического опыта он пришел к выводу, что правители стали смотреть на государство как на свою собственность, а на граждан как на рабов. Они стали деспотами, угнетателями народа. Деспотизм, по Руссо, высшее и крайнее проявление общественных различий: неравенства богатых и бедных как следствия частной собственности; неравенства сильных и слабых как следствия власти; неравенства господ и рабов как следствия попрания законной власти властью произвола. Это неравенство становится причиной нового отрицательного равенства: перед деспотом все равны, ибо каждый равен нулю. Но это уже не старое естественное равенство первобытных людей, а равенство как искажение природы.

Руссо считает, что в интересах создания правомерного государственного устройства и восстановления истинного равенства и свободы надо заключить свободный общественный договор. Главная задача этого договора состоит в том, чтобы “найти такую форму ассоциации, которая защищала и охраняла бы общей совокупной силой личность и имущество каждого участника и в которой каждый, соединяясь со всеми, повиновался бы, однако, только самому себе и оставался бы таким же свободным каким он был раньше”. ^*Обосновывая договорную теорию Руссо отмечает: “Каждый из нас отдает свою личность и всю свою мощь под верховное руководство общей воли, и мы вместе принимаем каждого члена как неразделимую часть целого” Власть монарха является производной не от божьего провидения, а от самих людей. Данный тезис, положенный в основу договорной теории происхождения государства и права, был наиболее ярко и обстоятельно развит Полем Гольбахом (1723 - 1789) в его работе “Священная зараза или естественная история суеверия”.

Выступая против широко распространенной в средние века идеи божественного происхождения власти королей, “являющихся представителями и подобием бога на земле”, Гольбах пишет, что в практическом плане эта идея служила оправданием всемогущества, бесконтрольности властей, произвола монархов и их ближайшего окружения. “Гордость привилегированных людей, - отмечает автор, - получила в силу божественного права власть быть несправедливыми и повелевать другими людьми. Последние верят, что должны отказаться в пользу своих господ от собственного счастья, должны работать только на них, сражаться и погибать в их войнах. Они верят, что должны безусловно подчиняться желаниям самых сумасбродных и вредных царей, которых небо послало их в гневе своем.

Идея божественного происхождения власти монарха, констатирует Гольбах, привела во многих странах к тому. что “государь стал единственным источником милостей”. Он “развращал общество и разделял его, чтобы властвовать”. При таком положении вещей “нация была доведена до ничтожества; собственное неразумение сделало ее не способной ограждать свою безопасность, сопротивляться причиняемому ей злу и вознаграждать за оказываемые ей услуги; сами граждане забыли ее и игнорировали и не признавали. В каждой стране одно центральное лицо зажигало все страсти, приводило их в действие для своей личной выгоды и награждало тех, кого считало наиболее полезным для своих целей”.

Далее Гольбах замечает, что “воля монарха заняла место разума”. Прихоть монарха стала законом. Милость его стала мерилом уважения, чести, общественного почета. Воля монарха “определяла право и преступление, справедливость и несправедливость. Воровство перестало быть преступлением, если было дозволено монархом”. Угнетение становилось законным, если совершалось от его имени. Налоги шли только на “безумные траты монарха на утоление аппетитов его ненасытных царедворцев”.

Как же практически обстояло дело со свободой, справедливостью и с правом в тех странах. где господствовала теория божественного происхождения государства и права?

Отвечая на этот вопрос, Гольбах писал, что свобода в этих странах была запрещена монархом, “так как стесняла его распущенность. И подданные “скоро поверили, что все разрешенное государем достойно и похвально”.

Таким образом Гольбах сделал вывод в отношении идеи справедливости, государи, “обоготворенные религией и развращенные попами”, в свою очередь, развращали души своих поданных, выносили “среди них борьбу интересов”, уничтожали существовавшие между ними отношения, “делали людей врагами друг с другом и убивали в них нравственность”.

Какую же роль при этом играло право? Было ли оно одинаково справедливо ко всем? Ответ Гольбаха однозначный: “Не было”. Суровость закона, пишет он, существовала лишь “для жалкого народа”, ибо “вельможи, фавориты, богачи, счастливцы не подлежали его строгому суду. Все мечтали только о чине, власти, титуле, сане и должности. Каждый стремился быть изъятым из-под гнета, для того чтобы угнетать других”. Каждый желал получить возможность безнаказанно творить зло.

Таким образом, законодательство зависящее от “порочного двора”, должно было лишь связывать граждан. Законы, которые должны были обеспечивать счастье всех, “служили только для защиты богачей и вельмож от покушений со стороны бедняков и серых людей, которых тирания стремилась всегда держать в унижении и нищете”.

Если бы нации, столь униженные в своих правах и собственных глазах, заявлял Гольбах, “способны были обратиться к разуму, они, конечно, увидели бы, что только их воля может предоставлять кому-либо высшую власть”. Они увидели бы, что те земные боги, перед которыми они падают, в сущности просто люди, которым они же, народы, поручили вести их к счастью, причем эти люди стали однако, бандитами, врагами и злоупотребили властью против народа, давшего им в руки эту власть”.

Да и сами государи, рассуждал далее автор, если бы они способны были “запрашивать природу и свои истинные интересы”, если бы они очнулись от опьянения, в которое приводит их фимиам, “воскуриваемый им служителями суеверия”, они бы поняли, что “власть, основанная на согласии народов, на их привязанности, на их настоящих интересах, гораздо прочнее власти, опирающейся на иллюзорные притязания”. Они бы нашли, что истинная слава состоит в том, чтобы сделать людей счастливыми, истинное могущество - в том, чтобы объединять их желания и интересы, истинное влечение - в деятельности, таланте.