ГЛAВA II. Факторы преступности. Их классификация. 2 страница

В другой большой своей работе «Theorie des lois criminelles» этот же автор высказывается еще яснее и подробнее о социальных факторах преступности: человек не родится врагом общества, это обстоятельства делают его таким, его бедность и несчастия. В главе о средствах предупреждения преступления он предлагает постройку рабочих домов, организованных на началах гуманности, и в них видит одно из средств борьбы с нищенством; в устройстве воспитательных домов и родильных приютов, где сохранялось бы в тайне имя рожениц, он видит средство успешной борьбы с детоубийством; в улучшении политических условий страны условие уменьшения заговоров и восстаний; в воспитании народа он видит путь к борьбе с пороками и преступлениями^[22].

Современник Brissot de Warville англичанин Godvin, которого Менгер считает первым представителем научного социализма, также пришел к выводу, что причины бедности и воровства лежат в самом строе государств: к воровству и обману побуждает преступника нищета, тирания богатства и только после радикальной реформы общества, когда каждый будет владеть лишь тем, что необходимо для удовлетворения его потребностей, исчезнет большая часть причин преступлений^[23].

Почти одновременно с работою Brissot de Warville появилась в Швейцарии первым изданием, и через десять лет вторым в Париже, работа другого знаменитого политического деятеля—Marat'a: Plan de legislation criminelle^[24].

Автор начинает свою работу с критики современных ему законодательств и находит, что как не ужасны бывают иногда преступления, все же действующие карательные системы еще более жестоки и несправедливы: находясь в полном противоречии с естественными законами природы они заботятся не об общем благе всех членов общества, a лишь о немногих. В таком несправедливом устройстве общества лежит при-чина преступности и чтобы побороть ее нужно прежде всего позаботиться об устранении этих несправедливостей; всем должны быть даны средства существования, приличное платье, защита закона, помощь в болезнях и в старости. Критику социального строя Марат влагает в уста обвиняемого в воровстве: вся эта речь перед судом—оправдание преступления вызвавшими его социальными причинами^[25]. Как средства борьбы с преступностью Марат предлагал различные меры предупредительного характера и социальной реформы: устройство общественных мастерских, конфискацию монастырских имений и раздел их между бедными и пр.; для борьбы с фальсификацией съестных продуктов он предлагал конфискацию в пользу потерпевшего части имущества продавца фальсифицированных продуктов и помещение на его магазине вывески: «покупатель рискует быть здесь отравленным»^[26] и пр.

Мы переходим теперь к писателю и общественному деятелю особенно интересному для криминалиста социолога—к Оуену: его двадцатилетняя деятельность в Нев Ланарке служит подтверждением огромного влияния социальной среды на преступность.

Интересующая нас деятельность Оуена начинается с 1 января 1800 г. когда им в компании с другими лицами была куплена одна из больших английских фабрик в Нев-Ланарке, местечке в графстве Ланарк^[27]. Еще в 1785 и 1789 годах здесь были выстроены фабрики. Вследствие недостатка в рабочих руках. прежний владелец фабрики прибег к двум средствам, Во первых получил для работ на фабрике детей из различных воспитательных домов и благотворительных учреждений. Такие меры были в то время обычным явлением: «дети, обучавшиеся ремеслу, подобно рабам, массами пересылались попечителями о бедных из южных городов к северным фабрикантам, которые держали их в переполненных помещениях, прилегающих к фабрике, и заставляли работать по дням и ночам, совершенно пренебрегая всякими соображениями относительно физического и нравственного здоровья»^[28].

Дети не выносили ужасных условий жизни и умирали в громадном количестве. Другое средство, к которому прибег предшественник Оуена, было приглашение семей взрослых рабочих из других местностей страны с предоставлением им права жить при фабрике. Явившиеся рабочие были подонками общества; безнравственность и все пороки были распространены среди них; они платили дань всем видам преступности, и постоянные среди них раздоры религиозного характера не давали покоя администрации.

В таком виде застал фабрику Оуен в год ее покупки. По его собственным словам, воровство было профессией фабричных рабочих, пьянство привычкой, обман обычаем; всюду было недоверие, разобщенность, беспорядок, и их место должны были занять доверие, порядок и гармония.

Свою борьбу с воровством Оуен начал очень оригинально: он отдал приказание не возбуждать ни одного обвинительного дела за кражи с фабрики; отныне ни один человек ни на один час не был лишаем свободы, но за то были приняты самые усиленные меры надзора, предупреждения воровства, охраны фабричного имущества. В то же время он увеличил поденную плату рабочим и уменьшил с 16 до 10 1/2 число рабочих часов в сутки. Детям моложе 10 лет была запрещена всякая работа на фабрике и сделано обязательным посещение с 4-х летнего возраста школы, для которой Оуен построил прекрасное здание с залами для танцев, игр и гимнастики. Старших детей обучали кроме чтения и письма, музыке и пению. Принципом воспитания было отсутствие всякого наказания. Была устроена библиотека и вечерние курсы для взрослых; по праздникам устраивали концерты и танцы. Были свои общественные магазины, где рабочие за цену дешевле на 20% рыночной покупали лучшие продукты. Пищу приготовляли в обширной общественной кухне. При фабрике был свой доктор, и 1/60 своего заработка рабочие отдавали на образование капитала в помощь больным и старикам—товарищам.

Такова была в самых общих чертах деятельность Оуена. Она привела к поразительным результатам: мало-помалу совершенно исчезло пьянство, прекратились раздоры и дружно работали за одним станком люди, не выносившие друг друга ранее только из-за различия вероисповедания. О преступлениях совершенно забыли; за 16 лет не было совершено ни одного преступления на этой фабрике с населением выше 2400 человек и за 9 лет с 1800 по 1810 было всего 8 незаконнорожденных. В колонии вместе с материальным благосостоянием водворилась спокойная, счастливая жизнь; чувство солидарности воспиталось в людях, бывших ранее эгоистами; они уже понимали и высоко ценили общее благо. «Приходите и смотрите» говорил Оуен своим противникам. Они приезжали со всех концов Англии и из других стран и уходили пораженные достигнутыми результатами.

Эта практическая деятельность привела Оуена к следующим интересным для нас выводам. Вину и причины современной преступности надо искать не в личности, не в самом преступнике, но в той системе, в которой он был воспитан. Удалите, говорил Оуен обстоятельства, влекущие к преступлению, и преступление исчезнет, или замените их такими другими, чтобы они могли развить привычки порядка, правильности, умеренности и труда. Усвойте меры справедливости и правосудия, и вы без труда приобретете полное и глубокое доверие низших классов. Настойчиво и систематически проводите принципы лучшего благосостояния, прибегайте к мерам возможно меньшей суровости для ограждения общественного порядка против преступлений, и мало-помалу они исчезнут, так как даже наиболее порочные и сформировавшиеся наклонности не смогут долго бороться с настойчивой благожелательностью. Такой образ действия везде, где он будет применен, будет наиболее могущественным, наиболее действительным средством предупредить преступление и исправить все порочпые и скверные наклонности^[29].

Ha фабрике Оуена были произведены интересные для нас опыты исправления преступников. Властями сюда были присланы 5 человек, совершивших различные проступки; двое из них почти тотчас бежали, a трое сделались аккуратными, трудолюбивыми работниками.

Известно, что деятельностью Оуена заинтересовались его современники, и один из его соотечественников, присутствовавший на митингах Оуена, помещик сэр Ванделер, решил попытаться пьяное и дикое население Ралахайна превратить в трезвое и честное рабочее население»^[30]. Его имение было в графстве Клэр, где, по словам современных источников, «не существовало закона», a полиция была бессильна бороться с убийствами, грабежами, вооруженными нападениями и проч. В течение 1830 и 1831 гг. Ванделер выстроил здания для аудитории, большой столовой, школы, лавки, домики для семейных рабочих. В ноябре 1831 года Ванделер предложил рабочим основать «Ралахайнскую земледельческую и промышленную кооперацию» в целях улучшения экономического положения членов, умственного и нравственного совершенствования. Рабочие отныне работали не на помещика, но для общества своей маленькой коммуны. И здесь произошло то же, что и на фабриках Оуэна; «видевшие Ралахайн,—пишет г. Булгаков, утверждают, что в нравах жителей произошло большое смягчение под совокупным усилием трезвости, лучших условий жизни, более не-зависимого положения женщин»^[31]. «Ралахайн посещали в эпоху его расцвета различные лица, и все удивлялись образцовому порядку и трудолюбию жителей, достигаемому без всяких насильственных мер»; и сам Оуен, посетивший Ралахайн, писал об этом посещении: «народ показался мне здесь более счастливым, чем кто бы ни был из этого класса в Ирландии, которую я посещал в различные времена»^[32].

Учение о влиянии среды на преступность мы находим также у учеников Сен-Симона. В 1826 году после смерти С.-Симона его последователи приступили к пропаганде его доктрины путем издания газет (Producteur, Glob, Observateur), и чтения лекций^[33].

Одна из этих лекций, двенадцатая, была посвящена интересующему нас вопросу. «В действующих законодательствах,— говорили сен-симонисты^[34],—нет демаркационной линии между добром и злом, оно не считается с внешними обстоятельствами, которые одни могут определить действительную ценность совершенных актов, оно далеко от жизни, от реальности; судья—это какая-то машина, статьи закона—мертвые строки на бумаге. Оно думает перевоспитать человечество каторжными работами, но пока думают достичь воспитания социальных чувств одной репрессией, пока палач—один привилегированный учитель морали, до тех пор общество будет страдать в унизительнейшем рабстве. Забывают, что наказанные вышли из городов, где остались толпы таких же слабых, как они, и что они тоже пойдут за ними гибнуть морально в тюрьмах и, может быть, скажут последнее прости земле с эшафота»^[35]. Причины преступлений и всех неурядиц, — учили сен-симонисты, — надо искать в эксплуатации человеком человека, в существовании рядом класса ничего не делающих и тружеников не имеющих времени на развитие своих интеллектуальных и моральных способностей. Но праздным людям но должно быть места в обществе; только с их исчезновением воскреснет материально и морально самый многочисленный и вместе с тем самый бедный класс. Эта лучшая нравственная жизнь настанет тогда, когда общество преобразуется в огромную ассоциацию рабочих, равных между собой, где не будет никаких привилегий по рождению, где будет проведен принцип ä chacun selon sä capacite, a chaque capacite suivant ses oeuvres. Нужно правильно поставить дело воспитания. Древние нации, предназначенные проводить жизнь в войне, имели прекрасно поставленное военное воспитание, a мы, — говорили сен-симонисты предназначенные для жизни в мире и труде, не имеем его: нужно из каждого из нас сделать «человека» и «работника». Тогда настанет славный день, и люди, воспитанные в братстве и гуманности, «pouront pretendre a une nouvelle couronne de saintete», тогда порок будет наказываться уже одним печальным видом причиненных им страданий. Пока этот идеал не достигнут, на ряду с уголовным или «отрицательным» законодательством la legislation negative ou penale должно существовать и «положительное» или награждающее за добродетель (legislation positive ou renoumerataire). Преступлением будет всякое действие с ретроградной тенденцией, т.е. возвращение к привычкам прошлого с его характернейшей чертой—эксплуатацией человеком человека^[36]. Преступник для нас,—учили сен-симонисты,—только «un fils du passe» — сын прошлого, и мы должны направить все усилия к тому, чтобы сделать из него сына будущего. Судьей в этом новом строе будет лучший человек, лучше других знающий социальный порядок и любящий его больше других; он будет говорить: «Вы хорошо, a вы дурно поступили» и этого будет достаточно^[37].

Из этого изложения учения сен-симонистов мы видим, во-первых, что они относили преступление не к злой воле преступника, но смотрели на него, как на необходимое последствие всего политического и социального устройства государства; во-вторых, подвергали беспощадной критике действовавшие уголовные законодательства и борьбу с преступлениями только наказаниями; в-третьих, придавали решающее значение в борьбе с пороками и преступлениями реформам социального характера и особенно останавливались в значении мер воспитательного характера.

В одно время с трудами С.-Симона появлялись во Франции же работы Фурье. Первая его работа: «Theorie des quatre mouvements», появилась в 1808 году^[38]. Первое из этих quatre mouvements он называет mouvement social, второе — animal, третье—organique и четвертое—materiel. Mouvement social—объяснение законов Божеского управления социальными организмами, mouvement animal—объяснение законов, по которым Бог распределяет страсти, инстинкты всем существам мироздания.

Раскрытие этих законов и их изучение привело Фурье к его знаменитой теории фаланстеры или фаланги. Фалангой назывался тот военный строй, благодаря особенностям которого Александр Македонский завоевал большую часть мира. Фурье назвал фалангой тот свой новый социальный строй, которым он думал победить все мировое зло, все пороки, все преступления и дать страждущему человечеству счастие в т.н. фаланстерах, т.е. огромных зданиях, предназначенных для общей жизни в них 2.000 мужчин, женщин и детей. Здесь общие столовые, кухни, по отдельные и притом различные квартиры. Работники получают здесь ⁵/₁₂ продукта труда, представители капитала - ⁴/₁₂ и представители таланта — ³/₁₂. «Это не коммунистический строй, — говорит Considerant в своих публичных лекциях, посвященных изложению доктрины Фурье^[39], — где однообразно звучит все одна и та же нота, где нет никакого места индивидуальному развитию, но музыка, где множество голосов согласованы в чудную гармонию». В своих лекциях Considerant подробно останавливался на доказательствах невозможности в фаланстере воровства, этого наиболее часто совершаемого преступления. Оно будет невозможно прежде всего потому, что никто не будет страдать от бедности, — мы не будем там видеть человека, этого царя мироздания, как теперь, в рубище, голодного и больного. Но кража будет невозможна и потому, что не будет места для сбыта краденого: в фаланстере жизнь у всех на виду и продать никому нельзя, так как право продажи и покупки остается только за фалангами.

Фурье страстно хотел на опыте доказать правильность своей основной идеи, ручался за успех и, нуждаясь в средствах для постройки фаланстеры, объявил, что лицо, желающее дать средства на опыт, может видеть его ежедневно в определенный час. Десять лет, изо дня в день, он ждал этого прихода и умер в 1831 году, не дождавшись. A несколько лет спустя другой энтузиаст, Gäbet, может быть отчасти из желания видеть хоть немного приближенными к живой действительности, свои утопические мечтания, облек свои общественные и политические взгляды в форму романа «Voyage en Jcarie» 1845 г. Основная тенденция этого романа выражена в словах, напечатанных на первой заглавной странице: «tous pour chacun, chacun pour tous. A chacun suivant ses besoions, de chacun suivant ses forces»^[40] etc. Автор рисует счастливую страну Икарию, где будто бы уже проведены в жизнь эти принципы. Жизнь икарийцев—полная противоположность нашей: «для нас,—говорит автор в предисловии,— чем более мы изучаем историю, тем мы глубже убеждаемся, что неравенство есть причина бедности и богатства, всех пороков, рождающихся один из другого, жадности и честолюбия, зависти и злобы, несогласий и всяких войн, одним словом, — всех зол, тяготеющих над отдельными лицами и пародами»^[41].

В нашу задачу не входит передача подробностей нового строя Gäbet, где он предусматривает все, начиная от одинакового у всех платья, для избежания зависти и кокетства, и кончая подробностями демократического правления страны. Для нас только важно отметить, что в этом новом обществе должны, в силу самого социального строя, по убеждению Gäbet,, исчезнуть не только преступления, но и детские ссоры: «vol—іmpossible! Banqueroute, fausse monnaie—impossible! Point d'interet pour le meurtre! Point de motifs pour l'incendie, les violences, les injures meme! Point de cause pour les conspirations!» Великими преступлениями, grands crimes, оставшимися в этой стране, считаются нерадение в работе, замедление в ее исполнении и клевета. У икарийцев нет надобности,—говорит Кабэ,—в суде в том его виде, как он существует у нас; у них нет «этих палачей-судей в красных мантиях, чтобы скрыть пятна крови, которой они забрызганы». Судьями икарийцев является само общество. Если совершено преступление в мастерской, судят работающие в ней; совершено оно в столовой, судят обедающие в ней. Самое позорное преступление—клевета, но, благодаря воспитанию, чувству братства в гражданах, она — редкое явление в жизни икарийцев, и за последние 20 лет не было еt случаев. Наказания в Икарии «ужасны»: опубликование отчета о разборе дела в общегосударственной или местных правительственных газетах с указанием или без указания полностью фамилии преступника, исключение из общественных мест, лишение некоторых прав в мастерской, но нет тюрем^[42].

Уже эта краткая передача взглядов Кабэ по вопросу о происхождении преступлений и борьбе с ними убеждает нас, что автор видел корпи, причины преступности в той же самой социальной среде, в которой их ищет социологическая школа.

В социальной же среде видел причины преступности и Прудон, требовавший ломки всего строя для водворения в мире справедливости. В интересующем нас отношении он не сказал нового, a потому мы и не останавливаемся на нем подробно^[43].

Все рассмотренные выше работы были плодом философской мысли или даже фантазии авторов, недовольных строем их политической и общественной жизни страны и противополагавших этому строю свои идеалы, часто с современною им жизнью ничем не связанные. Но деятельность Оуена и его последователя Ванделера представляла в этом отношении некоторые особенности: свою систему Оуен достроил на основании произведенных им опытов, особенно интересных для криминалиста в той их части, которой они касаются борьбы с преступлением путем улучшения условий жизни населения. Дальнейшее развитие этой идеи и научное обоснование ей дали представители моральной статистики.

Статистическое изучение преступления и научное раскрытие зависимости между преступностью и социальным устройством государств стало возможным лишь с самого конца двадцатых годов девятнадцатого столетия, когда начали собирать в известной системе статистические сведения о движении преступности сначала во Франции, потом в Бельгии и в др. государствах. И первые статистики, уделившие свое внимание вопросам статистического изучения преступления, принадлежали по своей национальности к этим двум государствам. Это были бельгийцы Ducpetiaux и Quetelet и француз Guerry.

Имя первого из них далеко не пользуется тою известностью, какую получили два последних, но работы его представляют выдающийся интерес для криминалиста. Он занимал должность главного начальника бельгийских тюрем и во всех своих многочисленных работах по вопросам уголовного права проявил себя сторонником гуманных мер в борьбе с преступностью, убежденным противником смертной казни и проводником того направления в науке уголовного права, развиться которому суждено было много позднее, между прочим в трудах другого бельгийского начальника тюрем Prins'a, ставшего одним из самых видных представителей новой школы.

Первая работа Ducpetiaux появилась ранее работы Кетле и Герри; она выясняла влияние бедности и невежества на преступность и вышла в 1827 г. под заглавием: «De la justice de prevoyance et particulierement de l'influence de la misere et de l’аіsance, de l’ignorance et de l’instruction sur le nombre des crimes»^[44]. Основная мысль автора о громадном влиянии на преступность бедности и невежества подтверждается здесь цифрами; он отмечает параллельный рост преступности и бродяжничества в Англии, ставит оба эти явления в связь с экономическими условиями и подходит к убеждению, что степень нравственности народа и его безопасности зависят от степени распространения в народе образования^[45]. В другой своей работе «Des moyens de soulager et de prevenir l'indigence et d'eteindre la mendicite (1832) автор совершенно последовательно со своим учением о социальном происхождении преступления, обращает внимание на необходимость считаться с обстоятельствами, делающими из человека преступника: удивительно хороши законы, иронизирует он, не различающие порока от несчастия и безжалостно поражающие невинного из боязни, чтобы не оставить без наказания виновного. Противодействуйте ленности, боритесь с обманщиками, но считайтесь с обстоятельствами, в которых может находится честный человек, принужденный нищенствовать; хорошенько поразмыслите, прежде чем превратить несчастие в преступление и к тягостям судьбы прибавить еще тягости осуждения»^[46].

В одной из своих более поздних работ «Le pauperisme dans les deux Flandres» Ducpetiaux описывает нищету этих двух провинций и связывает их преступность с их пауперизмом, как производящей причиною. Оказывается, что в то время как в других провинциях приходился один заключенный в центральных тюрьмах на 227 жителей, в двух Фландриях он приходился всего на 139 жителей. Наибольшее число осужденных в обеих Фландриях выпало на годы 1846—1847 гг., когда страну постигли неурожаи. Выяснение зависимости между неурожаями страны и ее преступностью было сделано Ducpetiaux подробно и обстоятельно.

Еще более полное, чем у Ducpetiaux обоснование учения о социальном происхождении преступления, мы находим в многочисленных трудах знаменитого отца моральной статистики Кетле. Из его работ главный интерес представляет его «опыт социальной физики»^[47], где он обработал, между прочим, результаты своих предшествующих трудов по статистике преступности. Взяв эпиграфом слова Лапласа о необходимости применения к наукам политическим и нравственным метода опыта и наблюдения, принесшего столько пользы при изучении естественных наук, Кетле посвятил свое исследование доказательству подчиненности человеческих действий определенным законам.

Среди этих действий он с первых же страниц своего труда уделяет особенное внимание тем деяниям, которые квалифицируются законодательством преступными. В них он видит удивительное постоянство: не только число их из года в год одно и тоже, но и орудия, которыми они совершаются, употребляются в одних и тех же пропорциях. «Общество, говорит он, заключает в себе зародыши всех имеющих совершиться преступлений, потому что в нем заключаются условия, способствующие их развитию; оно, так сказать, подготовляет преступления, a преступник есть только орудие. Всякое социальное состояние предполагает, следовательно, известное число и известный порядок проступков, которые являются, как необходимое следствие его организации. Это наблюдение, которое на первый взгляд может показаться безотрадным, напротив очень утешительно, если ближе всмотреться в него. Оно указывает на возможность улучшения людей посредством изменения учреждений, привычек, состояния образованности и, вообще, всего что имеет влияние на их быт. Борьба с преступлением посредством соответствующего изменения социальных условий должна, согласно учения Кетле, занять важное место. Не смотря на казни, тюрьмы и каторгу преступления не уменьшаются, бюджет эшафотов оплачивается с удивительною точностью «с большею правильностью, чем дань природе или государственной казне»; на уменьшение этого бюджета и должны быть направлены все силы, a пока существуют одни и те же причины, всегда нужно ждать одних и тех же последствий^[48].

В III части второго тома Кетле обращается к выяснению законов развития преступности или, как он говорит, к выяснению penchant au crime^[49] и приходит к выводу, что такое влечение к преступности находится в зависимости от возраста, пола челов

ека, его профессии, степени образования, времен года и пр. При выяснении степени важности каждой из этих причин автору пришлось, как и следовало ожидать, встретиться с большими трудностями: причины, вызывающие преступления, говорит он, так многочисленны и разнообразны, что становится почти невозможно определить степень важности каждой; случается, часто, что причины, казавшиеся очень влиятельными, сглаживаются перед другими, о которых вначале не думали^[50]. Среди причин, которым по мнению Кетле, приписывают ошибочно большее значение, находится между прочим степень образованности или вернее грамотности: умение читать и писать, без соответствующего морального развития не только не удерживает, но даже способствует совершению преступления. Указывая в некоторых случаях действительные причины преступности с замечательною правильностью особенно удивительною, если принять во внимание, что моральная статистика делала в то время еще только свои первые шаги, Кетле упускал иногда из внимания другие причины этой преступности. Так, верно оценив значение мужского и женского пола, как факторов преступности, сумев дать объяснение женской преступности боль-шею физическою слабостью женщины, ее отрешенностью от общественной жизни и замкнутостью в кругу семейственных обязанностей, Кетле совершенно упустил из внимания значение социальных и экономических условий при выяснении влияния на преступность времен года: для него как будто совсем не возникало вопроса почему констатируемое им повышение числа преступлений против собственности выпадает на зимнее время: сказывается ли здесь только влияние холода или также и бедности, не могущей укрыться от холода?

Вопрос о влиянии на преступность богатства и бедности также привлек внимание Кетле, но недостаток необходимого цифрового материала не позволил ему разрешить этот важный и интересный вопрос с должною полнотою. Тем не менее он нашел, что неравенство богатств там, где оно чувствуется сильнее, приводит к большему числу преступлений, но не бедность сама по себе, a быстрый переход от достатка к бедности, к невозможности удовлетворения всех своих потребностей ведет к преступлению. Не вдаваясь теперь в подробную оценку правильностей этого основного положения Кетле, мы не можем не заметить, что его метод доказательств этого положения едва ли может быть признан правильным: сравнение преступности богатых департаментов Франции с преступностью бедных покоится на совершенно ошибочном разнесении департаментов Франции на две группы богатых и бедных, независимо от действительного числа в них богатых и бедных.

Свои окончательные выводы о факторах развития преступности Кетле формулировал в следующих положениях. Факты морального характера существенно отличаются от физических фактов привходящею в них особою причиною, кажущеюся при первом взгляде ускользающею от всякого нашего предвидения: это свободная воля человека. Но опыт показывает нам, что эта свободная воля оказывает свое влияние в ограниченной области и весьма чувствительная для индивида она не имеет определяющего влияния на общество, где все особенности взаимно нейтрализуются. Когда рассматриваются человеческие действия, то факты моральные и физические должны быть подвергнуты одинаковым принципам наблюдения. И так как причины, влияющие на нашу общественную систему подвергаются лишь медленному изменению, можно сказать вековому, то отсюда удивительное постоянство господствующее в общественных фактах таковых как браки, преступления, самоубийства и пр.

В том же направлении, как Кетле, работал Guerry, напечатавший несколько статистических работ. Главнейшие труды его по моральной статистике Франции и Англии вышли первый в 1833 г. и второй 1864 году^[51]. Обе эти работы состоят главным образом из прекрасно исполненных картограмм и чертежей и сравнительно краткого текста к ним.

В основание вычислений Essai sur la statist. morale de la France легли цифры o числе обвиняемых во Франции за первые шесть лет французской уголовной статистики (за -1825 — 1830 гг.) Герри полагает, что цифры о числе обвиняемых представляются более ценным и точным материалом, нежели сведения о количестве осужденных, так как, по его мнению, условия попасть на скамью подсудимых во всей Франции одни и те же, a на осуждение и оправдание судом присяжных будто бы часто влияют обстоятельства ничего общего с виновностью не имеющие. Но такой взгляд не может быть признан правильным: постоянство процента оправданий и осуждений на каждую сотню обвиняемых в суде присяжных доказывает, что и в данных случаях, не может быть речи о случайных влияниях на решения присяжных; такие влияния возможные в отдельных случаях пропадают в общей массе вердиктов. Но кроме того несомненно, что обвиняемый в преступлении еще не есть доказанный преступник: его деяние, пока оно не установлено точно судом, не может представлять решающего значения для выяснения или характеристики преступности страны и, если за этими цифрами возможно признать какое-нибудь значение, то лишь вспомогательное: они дополняют картину преступности какую дают числа осужденных. Оперируя с числами обвиняемых в преступлениях, Герри разделяет их на две группы: преступления против личности и против собственности и выясняет влияние пола, возраста, времен года, распределение преступлений по департаментам и пр. Деление преступлений на эти две группы должно быть поставлено Герри в заслугу тем большую, что оно нередко забывается и в наши дни, несмотря на все выяснившееся различие преступлений этих двух категорий. Но многие и другие из выводов автора стали теперь общепризнанными истинами: таково утверждение его об особенной склонности старческого возраста к любострастным действиям над детьми, о большей преступности против половой нравственности летом, о значительной преступности больших городов и пр. Что касается, в частности, влияния на преступность богатства и бедности, то Герри, указывая на значительную преступность богатых департаментов и, наоборот, небольшую бедных, основательно отметил невозможность сделать в данном случае твердые выводы по недостатку необходимого материала, по неизвестности действительного числа богатых и бедных по департаментам Франции. С большею решительностью Герри, как и Кетле, отвергнул уменьшение преступности с распространением грамотности.