Экономическое развитие стран Востока в доколониальную эпоху

В отечественных и зарубежных учебниках и научных публикациях встречаются неоднозначные, но преимущественно описательные характеристики уровней, тенденций и факторов долгосрочного экономического развития стран Востока и Запада. Это связано с рядом обстоятельств, в том числе с особенностями методологии различных исследователей, наличием или отсутствием в их распоряжении тех или иных материалов, источников, статистических показателей. Попытаемся уточнить некоторые контуры и детерминанты долгосрочной экономической динамики этих стран (речь пойдет главным образом о Китае, Индии и Египте, а также, для сравнительных характеристик, о ряде крупных западноевропейских государств).

Судя по описаниям, наблюдениям и оценкам, имеющимся в историко-экономической литературе, страны и народы Востока, реализовав в прошлом географическое и историческое преимущество, предоставленное относительно щедрой, хотя и весьма нестабильной и не во всем благодатной природой, сумели, адаптируясь к ней, освоить (но далеко не полностью подчинить себе) мощные естественные производительные силы, развив при этом немалые для своего времени материальные, социальные и духовные средства общественного производства (и общения).

Речь идет об ирригационных и иных инфраструктурных сооружениях, внедрении разнообразных технических и технологических инноваций (некоторые из них позднее стали достоянием западной части ойкумены), сравнительно высоком уровне общественного разделения и координации труда, относительно эффективных формах организации производства, впечатляющем уровне развития культуры, искусства, религиозных и этических систем, отражающих

заметный прогресс в эволюции духовных элементов производительных сил.

Ханьский Китай к началу нашей эры по уровню развития, возможно, не отставал, а даже несколько опережал Римскую империю эпохи раннего принципата, экономика которой базировалась на естественных и общественных производительных силах не только Южной и Западной Европы, но также Северной Африки и Передней Азии. Усредненные показатели подушевого национального продукта в ханьском Китае и Римской империи достигали, по нашим ориентировочным расчетам и оценкам, соответственно 340-440 й 300-400 дол. (в относительных ценах 1980 г.), урожайность зерновых — 8-10 и 6-8 центнеров с гектара, уровень урбанизации (города с населением более 5 тыс. человек) — 11-12 и 9-10%, продолжительность жизни — примерно 24-28 и 22-26 лет.

Первое тысячелетие нашей эры отмечено многими событиями, среди которых: гибель империй, переселения народов, массовые пандемии, вызвавшие в дальнейшем стагнацию (Китай, Индия, Западная Европа), а в некоторых регионах мира (Ближний Восток) снижение общей численности населения (см. табл. 1).

Таблица 1

Динамика численности населения в странах Востока и Запада (млн. человек)

Регион,страна	1-йг. н.э.	1000-й г.	1800-и г.
Китай	60-70	60-70	320-330
Индия1	45-75	55-75	180-200
Ближний Восток2	38-42	28-32	28-34
Западная Европа3	28-30	28-30	114-118 (125-130)

¹ Включая нынешние территории Пакистана и Бангладеш.

² Включая Северную Африку.

³ Данные в скобках — оценки, учитывающие также численность европейских эмигрантов и их потомков в переселенческих колониях и странах.

Вместе с тем за первое тысячелетие нашей эры, особенно за его последнюю треть, некоторые страны Востока, включая Китай, Индию и мусульманский мир, совершили немалый рывок в развитии производительных сил, о чем не следует забывать в контексте рассуждений об относительной застойности экономических систем «восточного» феодализма (деспотизма) или так называемого «азиатского способа производства». В этот период получили широкое распространение технические, технологические, организационные и культурные инновации, многие из которых появились в Европе (частично они были заимствованы с Востока) лишь спустя 300-500-1000 лет.

За десять веков, отделявших сунскую эпоху от ханьского Китая, производство зерновых в расчете на душу населения возросло по меньшей мере в 1,5 раза, что в немалой степени было связано с ростом их урожайности: средневзвешенный показатель, возможно, повысился с 8-10 до 14—16 центнеров с гектара. На рубеже первого и второго тысячелетий этот индикатор в среднем по Ближнему Востоку и Северной Африке, а также в центральных районах Индии составил примерно 10-13 центнеров с гектара, превышая, таким образом, соответствующий показатель по Западной Европе по меньшей мере в 4-5 раз.

По ориентировочным оценкам подушевое производство железа в Китае, увеличившись за три столетия в 5—6 раз (в 806 г. — 0,2-0,3 кг, в 998 г. — 0,5-0,6, в 1064 г. — 1,2-1,4 кг), достигло к концу XI в. (1078 г.) не менее 1,3-1,5 кг. Этот индикатор, вероятно, не уступал среднеевропейскому показателю (без России) XVI — первой половины XVII вв. (в 1500 г. — 1,2-1,3 кг, в 1530 г. — 1,3-1,5, в 1700 г. — 1,6-2,0, в 1750 г. — 2,1-2,4 кг).

Согласно нашим расчетам и оценкам {табл. 2), подушевой национальный продукт Китая в 750-800/1050-1100 гг. мог возрасти примерно в 1,6-2,0 раза, или в среднем ежегодно на 0,15-0,25% (этот показатель был выше, чем в целом по западноевропейскому региону в XI-XIII и XVI-XVШ bb., но, возможно, соответствовал темпу подушевого экономического роста наиболее динамичных стран Западной Европы — Голландии и Англии в XVI-XVIII вв.). В соответствии с построенной нами производственной функцией, за счет количественных затрат трудовых, капитальных и природных ресурсов было получено 65-75%, а в результате роста совокупной производительности — 25-35% прироста валового продукта страны.

Все это позволяет предположить, что некоторые важные признаки (предпосылки) перехода к интенсивному экономическому росту впервые обнаружились не в Европе, как это принято считать, а на Востоке, в Китае, возможно, за 500-700 лет до начала аналогичного (или по крайней мере близкого по ряду существенных характеристик) процесса на Западе.

Таблица 2 Темпы и факторы экономического роста Китая, %

Примечания. 1. Индекс ВВП рассчитан как средневзвешенный показатель, учитывающий динамику производства зерновых, железа, рост численности населения (последний индикатор неплохо обобщает изменение уровней выпуска «продукции» в услугах и строительстве). 2. В качестве индекса массы применяемого труда использован показатель численности населения (это вполне допустимо, если принять во внимание длительность периода и традиционный характер экономики). 3. Индекс основного капитала аппроксимирован средневзвешенным индикатором кумулированного числа крупных ирригационных объектов, а также динамики производства железа (соответствующие веса субиндексов взяты равными 2/3 и 1/3). 4. Коэффициенты эластичности прироста ВВП по живому труду (ос), основному капиталу (|3) и земельным ресурсам (у) составили для средневекового Китая соответственно 0,6; 0,2; 0,2.

По нашим ретроспективным оценкам, учитывающим динамику производства зерновых, железа, индексы реальной заработной платы и ряд других индикаторов, в XI в. ВВП в расчете на душу населения мог достигать в Китае 600-700 дол., в Индии — 550-650, на Ближнем Востоке (Египет) — 470-530 дол. (в относительных ценах 1980г.; см. табл.3). Сравнивая эти данные с полученными нами показателями по некоторым европейским обществам той эпохи, можно сделать вывод о том, что в начале второго тысячелетия уровень развития в странах Востока был почти в 2 раза выше, чем в Западной Европе.

Следующие оценки также свидетельствуют о значительных различиях, существовавших в то время между Востоком и Западом в других компонентах социально-экономического и культурного развития. Если в Китае в начале второго тысячелетия в городах с числом жителей более 2 тыс. человек проживало около 20% населения (при критерии «не менее 5 тыс. человек» 10-14%), а в мусульманском мире — 15-20% (свыше 5 тыс. — 10-13%), то в Западной Европе (без Испании), этот показатель не превышал 11-13% (8-9% свыше 5 тыс.).

С учетом некоторой условности ретроспективных показателей грамотности населения их оценки были скорректированы здесь в сторону снижения. Но и в таком виде итоговые данные на начало текущего тысячелетия составили по Китаю 20-30%, по Индии — 10-15, по Египту и Сирии — 8-12, а по Западной Европе не более 1-2-3% {см. табл. 3). Следовательно, превосходство Востока над европейским миром было особенно заметным в интеллектуальных компонентах производительных сил, опирающихся на накопленный веками и тысячелетиями потенциал культуры, опыта и знаний.

Вместе с тем по такому емкому и значимому показателю, как средняя продолжительность жизни, страны Востока (23-27 лет) в целом несколько отставали от Западной Европы (26-30 лет), что, видимо, было связано с большей подверженностью первых стихийным бедствиям, в том числе наводнениям, засухам, землетрясениям, тайфунам, а также эндемическим и эпидемическим заболеваниям.

Обобщая приведенные данные, характеризующие уровень производительных сил с разных сторон, можно рассчитать своеобразный индекс развития, представляющий среднегеометрическое невзвешенное трех относительных показателей — подушевого ВВП, средней продолжительности жизни и грамотности населения (см. табл. 3). Судя по этому индикатору, реальное отставание западной части мира от восточной было примерно двух-трехкратным (1: 2,5). Прежняя оценка разрыва в уровнях развития двух макромиров, исходившая из критерия подушевого ВВП, возросла, таким образом, почти на треть.

Резюмируя, можно отметить, что к началу нынешнего тысячелетия некоторые страны Востока, и прежде всего Китай, пройдя длинный путь социоестественной адаптации, сумели в целом существенно продвинуться вперед на шкале экономического прогресса. Достаточно рационально используя «природную машину», широко применяя экстенсивные, а также (когда для этого складывались необходимые социально-экологические условия) интенсивные методы ведения хозяйства и организации производства, они достигли примерно двух-трехкратного превосходства в уровнях развития по сравнению с Западом. Экономический рост в тех странах Востока, где он действительно был более или менее заметным (например, в танско-сунском Китае), во многом происходил за счет наращивания материальных, социальных и духовных средств и условий производства, распространения технологических и иных инноваций. В значительной мере это явилось результатом прогресса в накоплении опыта, знаний, повышения грамотности, культуры, а также некоторого развития частного предпринимательства и инициативы людей (земледельцев и ремесленников, купцов, чиновников и ученых).

Достигнув в прошлом сравнительно высокого, по историческим меркам, «рейтинга», страны Востока не сумели его сохранить в последующие столетия. Возникает ряд вопросов. Когда, почему и как отстал Восток? Можно ли говорить об абсолютной деградации производительных сил? Или речь идет об относительном упадке в расчете на душу населения к уровню стран Запада?

Не ставя в данном разделе учебника непосильной задачи — досконально исследовать всю гамму вопросов, связанных с отставанием Востока (которые широко обсуждаются в научной литературе), сфокусируем основное внимание на проблематике эволюции производительных сил в доиндустриальную эпоху.

Начнем с демографической составляющей, которая в традиционных обществах с преимущественно экстенсивным способом производства определяла важнейшие контуры их экономической динамики. При всех неточностях и условностях имеющихся оценок очевидно, что в рамках восьмисот летнего периода (XI-XVIII вв.) в ряде крупных стран (регионов) Востока обнаружился в тенденции существенный рост населения. Особенно рельефно сопоставление с первым тысячелетием (см. табл. 1).

В 1000-1800 гг. численность населения Китая, несмотря на ее значительные флуктуации в этот период, возросла примерно в 5 раз; в Индии отмеченный показатель увеличился почти втрое, а по Ближнему Востоку он практически не изменился. Многократное увеличение демографического потенциала в двух крупнейших странах Востока означало также и существенное, хотя, возможно, и не вполне адекватное расширение потребительного и производительного потенциалов. Иными словами, тезис об абсолютной деградации производительных сил не корректен для крупнейших восточных сообществ.

Вместе с тем, судя по имеющимся расчетам и оценкам (см. табл. 3), подушевой национальный продукт в ряде крупных стран и регионов Востока в XI-XVIII вв. не имел тенденции к росту и, по-видимому, несколько сократился. Важно подчеркнуть, что, во-первых, величина учтенного здесь снижения — за 7-8 веков примерно на 1/5 — весьма небольшая, позволяющая говорить скорее о стагнации (падение в среднем ежегодно на 0,02-0,04%), чем о сколько-нибудь глубоком кризисе. Во-вторых, в рамках изучаемого длительного периода во всех трех странах удалось диагностировать, правда пока еще в самом общем виде, по 2-3 колебательных контура (волны), каждый из которых включает фазы подъема, стагнации и спада и по своей протяженности примерно в 5-6 раз превышает длину обычного кондратьевского цикла (40-60 лет)¹.

Хотя идентификация длинноволновых процессов — тема специального исследования, предполагающего в качестве предварительного условия создание весьма солидного и специфического банка данных, тем не менее, можно констатировать, что первая серия расчетов (подушевой динамики производства зерновых), выполненных по ряду «опорных» точек, в целом подтверждает высказанную учеными-китаистами гипотезу о существовании длительных «династических» циклов экономической конъюнктуры. Нечто подобное «просматривается» на

Таблица 3

 

Динамика индекса развития1	в странах Востока и Запада в XI-XVIII вв.
Страны		Середина XI в.			Конец XVIII в.
А	В	С	D	А	В	С	D
Китай	600-700	27-30	20-30	58-64	470-530	27-29	15-25	50-53
Индия	550-650	20-25	10-15	42-46	410-470	20-25	4-6	28-32
Египет	470-530	20-25	(8-12)2	36-40	300-350	22-25	1-5	20-24
Средняя взвешенная3, Е1	580-620	23-27	15-20	48-52	450-500	24-28	10-18	40-44
Великобритания					1000-1060	35-37	53-57
Франция					730-770	32-34	36-40	75-79
Германия					770-810	31-33	63-67	91-95
Италия					650-690	29-31	25-30	63-67
США	—	—	—	—	670-710	35-37 v	56-60	88-90
Средняя взвешенная, Е2	290-340	26-30	1-3	18-22	760-800	32-34	44-48	80-85
Соотношение уровней развития, Н=Е1:Е2	1,8-2,0	0,8-1,0	7-10	2,4-2,6	0,5-0,7	0,75-0,85	0,25-0,35	0,4-0,6

Индекс развития (D) рассчитан по формуле

где А., В., С.. — для каждой (/) страны и для каждого (J) года означают соотвестственно подушевой ВВП в паритетах покупательной способности валют (международные доллары 1980 г.), среднюю продолжительность жизни, процент грамотных среди взрослого населения; А_х, В_х, С. — аналогичные показатели по Великобритании за 1800 г.

² В скобках даны оценки.

³ Средние по группам стран показатели взвешены по численности населения.

 

материалах фатимидско-айюбидского (969-1250), мамлюкско-го (1250-1517) и османского Египта (1517-1918), а также Индии эпохи Делийского султаната (1206-1526) и Великих Моголов (1526-1857).

Итак, три крупные страны Востока имели во многом не схожие траектории, разные ритмы и неодинаковые темпы развития в Средние века и Новое время. Если перемножить индексы изменения численности населения и подушевого продукта, то окажется, что в 1000-1800 гг. национальный продукт в Китае возрос в 3,5-4 раза, в Индии — более чем вдвое (на 100-130%), а в Египте (а возможно и в целом на Ближнем Востоке) он сократился примерно на 1/3. Вместе с тем у этих государств (субрегионов) есть и немало общего: несмотря на отдельные попытки, предпринятые в рамках длительных циклов хозяйственной конъюнктуры, странам Востока в силу ряда обстоятельств (которые будут рассмотрены ниже) не удалось создать долговременно действующий механизм расширенного воспроизводства, выходящего за пределы экстенсивного роста.

Анализируя причины возникновения и развития феномена отставания (отсталости) стран Востока, заметим, что в XII-XIX вв. для них была характерна сравнительно высокая степень нестабильности воспроизводственного процесса (резкие перепады в численности населения, уровнях производства, объемах используемых ресурсов). В отличие от Западной Европы, расположенной в умеренных широтах на периферии Евразии, страны и народы Востока взаимодействуя с могучей и не всегда благодатной природой, нередко испытывали жестокие экологические и социальные потрясения. Засухи, наводнения, землетрясения, тайфуны, цунами, а также опустошительные набеги кочевников и иные проявления крайней нестабильности обусловили значительные, периодически повторявшиеся разрушения производительных сил стран Востока.

Серьезные последствия имели различные эпидемии и пандемии, масштабы которых, по мнению специалистов, в отдельные периоды Средневековья и Нового времени превосходили размах аналогичных процессов в Западной Европе. Население стран, расположенных в тропиках и субтропиках, было в сильной степени подвержено инвазионным и эндемическим заболеваниям (малярия, шистосоматоз и т.п.). Вследствие ослабленного здоровья, жаркого, изнурительного климата и недоедания индивидуальная производительность в странах Южной, Юго-Восточной Азии и Северной Африки в среднем снижалась в 1,5-2 раза.

В отличие от Западной Европы, сумевшей к началу второго тысячелетия укрепить свои, основные рубежи и приступить к интенсивному освоению окраин, ведущие страны Востока испытывали периодически возраставший натиск со стороны обширной периферии (степи, полупустыни, пустыни), кото- -рую при тогдашнем уровне военной технологии было практически невозможно эффективно контролировать.

Последствия опустошительных набегов и завоеваний кочевников трудно даже представить себе сегодня. К примеру, монголы в XIII в. и маньчжуры в XVII в. уничтожили в ходе установления своего господства соответственно 1/3 и 1/6 часть китайского населения. Разрушение эффективных, но весьма хрупких производительных сил стран Востока, например, ирригационных сооружений, без их своевременного восстановления превращало цветущие края либо в пустыни, либо в ядовитые болота. Голод и эпидемии, вызванные и усиленные войнами, увеличивали размеры гекатомб. Угон в плен квалифицированной части населения, значительное сокращение общей его численности, а также поголовья скота крайне затрудняли восстановление разрушенного хозяйства.

Отмеченные выше природные и военно-политические факторы наложили немалый отпечаток на особенности эволюции общественных структур и производительных сил стран Востока. Возникшее в целях мобилизации подданных для коллективной эксплуатации могучей природы, а также для ожесточенной борьбы с внешними и внутренними врагами за право распоряжаться значительным прибавочным продуктом, государство в азиатских и североафриканских обществах сложилось, вероятно, раньше, чем возникли относительно развитые, в том числе рыночные, формы горизонтальной интеграции социума. Оно приобрело при всех немаловажных различиях, существовавших между странами и регионами Востока, основные черты того, что обычно называют восточным деспотизмом.

Общество подобного типа с преобладанием вертикальных (командных) импульсов и связей над обратными, а также горизонтальными связями, самодовлеющее, в известном смысле тотальное (т.е. без четкого разделения властей, скажем, на светскую и духовную) и дистрибутивное по своему характеру, было при всех его изъянах вовсе не ошибкой истории, а достаточно жизнеспособной системой, просуществовавшей не одно тысячелетие.

Поддержание и восстановление определенного уровня стабильности после необычайно жестких экологических и военно-политических токов нередко достигалось ценой существенного ослабления горизонтальных связей, подавления индивида, консервации традиционных институтов, ограничивавших импульсы к развитию.

В результате завоеваний кочевники к началу (или в начале) второго тысячелетия установили, а потом неоднократно «возобновляли» свое господство во всех трех крупнейших субрегионах Востока, при этом они воспроизводили, где это им удавалось, периферийные, архаичные формы хозяйствования. Господство кочевников в странах Востока по своему характеру и последствиям, как правило, отличалось далеко не в лучшую сторону от более поздней европейской колонизации. Важной чертой восточных деспотий, сложившихся в результате завоеваний номадов или испытывавших воздействие (военное давление) кочевников извне, была тенденция к превалированию непроизводительных, в том числе разрушительных и паразитических, функций государства над созидательными.

Говоря о хищничестве и паразитизме восточных правителей, приведем следующие факты. Рента и налоговые изъятия, отчуждаемые у крестьян в юаньском, минском и цинс-ком Китае, в делийском султанате, могольской Индии, сефевидском Иране, а также в ближневосточных государствах эпохи Средневековья и Нового времени, порой достигали 40-50% собранного урожая (конечно, крестьяне, бывало, утаивали часть продукции, но и чиновники и откупщики нередко выколачивали больше, чем это было «положено»). По данным отечественных и зарубежных востоковедов, в XI-XIII вв. на Ближнем Востоке (Египет, Сирия) отчуждалось у крестьян-землевладельцев 25%, у арендаторов — 62, у издольщиков — 75 и у батраков 82% произведенного ими сельскохозяйственного продукта. На Ближнем Востоке в конце XVIII — начале XIX вв. феллахи, случалось, отдавали в виде налогов (и ренты) до 2/3 урожая; элита (0,1-0,3% населения) в могольской Индии, Османской империи, сефевидском Иране присваивала 15-20% национального продукта. В цинском Китае этот показатель в среднем был, возможно, вдвое меньше (8-10%), однако и он превышал европейские «стандарты»: в ранней Римской империи и в Англии эпохи королевы Елизаветы I этот индикатор достигал 5-7%.

Стремясь сохранить и увеличить свои богатства, восточные правители, во-первых, как правило, ограничивали развитие частной инициативы, справедливо усматривая в ней серьезную опасность своему существованию, угрозу стабильности; во-вторых, всемерно наращивали средства военно-политического и идеологического давления на своих подданных и ближайших соседей. В Китае в последней четверти XI в. военные расходы (по минимальным оценкам) могли составлять 3-6% ВНП.

В аббасидском халифате во времена правления аль-Мансу-ра, Харун ар-Рашида и аль-Мамуна (754-833) этот показатель, возможно, равнялся 6-7% национального продукта стран Ближнего Востока. В государстве Салах-ад-Дина во времена третьего крестового похода (1189-1192) военные расходы достигали не менее 8-10% национального продукта. Примерно в такую же величину можно оценить военные затраты Османской империи к концу правления турецкого султана Сулеймана I Кануни (1520-1566). В могольской Индии военные расходы возросли с 12-15% ее национального продукта в 1595-1605 гг. до 18-23% в 1680-1688 гг., при этом около чет верти населения империи непосредственно обслуживало ее вооруженные силы.

В то же время, по имеющимся оценкам, в средневековых государствах Западной Европы затраты на содержание армий в среднем не превышали 5-10% их национального продукта. Например, в Англии в 1688 г. этот показатель составлял 5-6%. Вместе с тем в периоды особенно ожесточенных конфликтов, к которым следует отнести тридцатилетнюю и ряд других войн, отмеченный показатель возрастал до 6-12%. Обобщая приведенные данные, следует отметить, что в восточных деспотиях относительная доля военных, по сути дела непроизводительных, расходов была в целом несколько выше, чем в досовременных обществах Запада.

Подданные в странах Востока часто страдали не только от произвола, хищничества и паразитизма власть имущих, но также от их инертности и бездеятельности, отражавших глубокую асимметричность взаимных «обязательств» верхов и низов. Низы были, как правило, весьма слабо защищены от всевозможных бедствий (налеты кочевников, грабителей, чума или голод).

После Акбара моголы не имели постоянно действовавшей системы помощи голодающим. Сефевидский режим кое-как поддерживал бедствовавших во время засух. По мнению исследователей, помощь голодающим в странах Востока была меньше, чем в странах Западной Европы в XVII-XVIII вв. Однако в цинском Китае XVIII в. была, по-видимому, создана относительно развитая для того времени система зернохра- " нилищ для экстренного снабжения населения. Но в Китае и других азиатских обществах не было эффективно действовавших карантинных и санитарных кордонов, подобных тем, что существовали в Европе для борьбы с распространением эпидемий.

История стран Востока насчитывает немало мудрых правителей. Вместе с тем система, в которой ничем не ограниченный деспотизм был доминантой общественного устройства, порождала обстановку, в которой порой царило некомпетентное всевластие. Так, в Османской империи после смерти Сулеймана Великолепного и вплоть до начала XVIII в. сменилось 13 весьма слабых и ограниченных султанов.

В отличие от западноевропейских стран, где уже в XIII- XVI вв. государство способствовало формированию разнообразных компонентов инфраструктуры (на основе которой выросла система меркантилизма), страны Востока оказались в целом не способны реализовать подобную политику. Начиная с XVI—XVII вв. стало заметно отставание восточных от европейских стран по темпам наращивания транспортных средств (строительство кораблей, портов, дорог, каналов) и систем коммуникаций (книгопечатание, развитие грамотности).

Если западноевропейские государства, проводившие экспансионистскую политику при этом, как правило, поощряли внутри- и межцивилизационные контакты, стимулировали экспорт готовых изделий, то страны Востока в позднее средневековье стали в большей или меньшей мере придерживаться изоляционистской или недостаточно активной внешнеэкономической политики. Правители династии Мин в Китае наложили запрет на морскую торговлю с 1436 г. (и это после колоссальных достижений китайских флотоводцев; а северная граница была блокирована кочевниками). Немалые препятствия на пути расширения внешнеэкономических связей существовали и при Цинах, опасавшихся утечки технологий производства различных китайских изделий, в том числе оружия, в другие страны и едва ли в полной мере отдававших себе отчет, что империя, несмотря на все ее экономические успехи, начиная с XVIII в. все больше и больше технически отставала от ведущих европейских держав.

Кастовые ограничения, а также грабительская политика могольских властей сдерживали, хотя и не блокировали развитие внешней торговли, отдавая ее в распоряжение инонациональных меньшинств. Если в Цинской и Османской империях внешнеторговая квота (доля в ВНП) не превышала 1-2%, то в могольской Индии этот показатель был в несколько раз выше. В торговле с Индией, вывозившей высококачественные текстильные и иные товары, европейцы вплоть до последней трети XVIII в. имели пассивное сальдо, компенсируя его экспортом драгоценных металлов.

Ближневосточные государства в конце первого — начале второго тысячелетия активно участвовали в межцивилизаци-Онных контактах, обогащая свою и мировую культуру, имели интенсивные внешнеэкономические связи, экспортируя в страны христианского мира преимущественно готовые товары (ткани, металлоизделия, бумагу, стекло и т.п.). Однако в последующие столетия ситуация изменилась. Это было связано не только с технологическим прогрессом в Западной Европе, в том числе с «малой» промышленной революцией XI-XIII вв., но и с существенным ослаблением экономических позиций арабо-мусульманского мира, ставшего зоной интенсивных войн, вторжений, разрушений и пандемий, которые повлекли за собой упадок различных производств и ремесел, деградацию техники и снижение качества продукции.

Ближний Восток, начиная с XV-XVI вв., стал постепенно превращаться в полупериферию, а впоследствии — в сырьевую периферию Европы, чему в немалой мере способствовала торгово-экономическая политика Блистательной Порты, стимулировавшая импорт (османы, как известно, боялись голода и товарного дефицита) и ограничивавшая экспорт введением на него чрезмерных налогов.

Потенциальные возможности накопления капитала на традиционном Востоке были намного большими, чем в средневековой Европе (в которой норма сбережения в нормальные годы могла достигать 2-15% национального дохода). В цинском Китае потенциальные сбережения были эквивалентны по меньшей мере 1/3 национального дохода страны. Вместе с тем природные катаклизмы, а также военные разрушения (требовавшие больших восстановительных работ и значительного фонда возмещения), равно как и грабежи, экспроприации, произвол и паразитизм деспотов, их наместников и чиновников, крайне дестимулировали производственные капиталовложения и технические инновации. В результате разрушений и пандемий XII-XVbb., а также утвердившихся впоследствии изоляционизма, консерватизма и обскурантизма многие полезные технологии и традиции были забыты и утрачены.

Начиная с XIV в. в Китае резко. сократилось количество изобретений, а технологический упадок на Ближнем Востоке и в Индии обозначился в течение XII-XV вв. Производство железа в расчете на душу населения, достигавшее в Китае в конце XI в. 1,3-1,5 кг в год, в середине XVIII в. уже не превышало 0,8-1,2 кг (как и в Индии). Социально-институциональные (например, кастовые), а также экологические и ресурсные дефициты (непостоянство водного стока рек, вырубка лесов, нехватка тяглового скота и т.п.) привели к существенному отставанию стран Востока по уровню энергообеспеченности. Средняя энерговооруженность китайца уступала соответствующему показателю по Западной Европе в XIII в. в 2,5-3 раза, а в XVI в. — уже в 4-5 раз. В XVI в. в Передней Азии совокупный энергетический потенциал мельниц в расчете на душу населения был примерно в 1,5-3 раза меньше, чем в норманнской Англии конца XI в.

В силу изложенных выше обстоятельств размеры чистого производительного накопления были в целом весьма ограниченны. В могольской Индии даже в благоприятные времена доля чистого накопления в национальном доходе не превышала 0,8%. (Это, пожалуй, даже меньше, чем в ранней Римской империи или в средневековой Западной Европе XI-XIII вв.) И хотя в отдельные периоды минского и цинского Китая указанный показатель, возможно, был больше, чем в Индии, он вряд ли достигал размеров чистого накопления в ведущих странах Западной Европы XVI-XVIII вв. (3-5% их национального продукта).

Вероятно, что в таких условиях основная часть жителей азиатских стран, ограниченная, как правило, в других формах экономической адаптации, приспосабливалась к нестабильной и в целом неблагоприятной социально-экологической обстановке путем своеобразных демографических «инвестиций», осознанно или неосознанно стремясь к увеличению численности детей. Этот механизм социодемографической «компенсации», действовавший более или менее эффективно на протяжении многих столетий, при ослаблении мальтузианских факторов, сдерживавших рост населения, давал значительные сбои, что вызывало серьезные экономические, экологические и социально-политические последствия.

Демографические «вспышки», или «взрывы», подобные тем, что произошли в Китае в XVIII — первой половине XIX в., приводили к распашке всех возможных земель (включая неудоби), сведению лесов, ограничению поголовья скота, «конкурировавшего» с населением за ресурсы, а также тормозили распространение трудосберегающих технологий.

Во многих странах Востока к моменту появления европейских колонизаторов в целом наблюдался общественно-экологический кризис, обусловленный длительной экстенсифи-кацией естественных (природных и трудовых) ресурсов в ущерб наращиванию исторически созданных (материальных, социальных и духовных) производительных сил. Сделанный вывод можно проиллюстрировать на материалах, отражающих эволюцию аграрного сектора. Сложившаяся во многих странах Востока система институтов предопределила то, что основная часть верхушечных слоев была слабо заинтересована (в силу ограниченности прав собственности) в сохранении и умножении производительных сил. Они нередко игнорировали реальные нужды земледелия, допуская разрушение и обветшание оросительных систем. (В большей мере это касается стран Ближнего Востока и Южной Азии). В то же время низы, доведенные до крайности налоговым гнетом и кабалой, не стремились, да и не могли в этих условиях существенно улучшить плодородие земель, а то и попросту оставляли малопродуктивные земли.

Вследствие интенсивных процессов, связанных с эрозией и истощением почв, деградацией ландшафтов для Ближнего Востока (в отличие от других регионов) было характерно абсолютное сокращение обрабатываемых земель: в Египте их общая площадь уменьшилась с 2,0-2,2 млн. га в конце XII — первой половине XIII в., до 1,2-1,3 млн. га в конце XVIII — начале XIX в.; в расчете на душу населения этот показатель понизился примерно с 0,50-0,55 до 0,30-0,35 га. В Индии последний индикатор сократился примерно с 0,50-0,60 га (первая половина XVII в.) до 0,35-0,40 га (1850 г.), а в Китае — с 0,4-0,5 га (вторая половина XI в.) до 0,18-0,22 га (конец XVIII — начало XIX в.). Произошло также уменьшение доли орошаемых земель. В Индии этот показатель, составлявший при моголах (XVII в.) около 5%, в середине XIX в. не превышал 3-4%. В Китае он понизился с 33-37% в начале XV в. до 25-27% в начале XX в. Средняя урожайность зерновых в Китае в XI-XVIII вв. увеличивалась, но затухающими темпами (с 14-16 до 18-19 центнеров с гектара), в Индии в XVI-XIX bb. она практически не изменилась (11-13 центнеров с гектара), а на Ближнем Востоке средняя урожайность сократилась примерно с 11-13 до 7-9 центнеров с гектара.

Динамика совокупной эффективности (производительности) в странах Востока может быть прослежена лишь на примере Китая, сумевшего обогнать ряд других стран Востока по общим темпам экономического роста в первые семь-восемь столетий текущего тысячелетия. Увеличение валового продукта Китая в 1100-1800 гг. определялось главным образом экстенсивными факторами. При этом если в VIII-XI вв. доля интенсивных составляющих достигала (+) 25-35%, то на протяжении последующих семи столетий этот вклад стал отрицательным, равным примерно (-) 15-25%. Вероятно, в странах Запада в XI-XVIII вв. за счет роста совокупной производительности было получено около 1/3 увеличения валового продукта.

Учитывая динамику изменения обрабатываемых площадей, урожайности основных культур (зерновых), а также имеющиеся оценки производства железа, можно предположить, что относительно эффективные в прошлом технологии и институты, имевшие значительную инерционную силу, скорее всего, истощили, выработали свой «ресурс». В то же время экосистема (и это особенно четко проявилось в первой половине XIX в.) деградировала. Необходима была смена прежней трудоинтенсивной парадигмы роста, усугублявшей многие проблемы старого Китая (сказанное в значительной мере справедливо для Индии и стран Ближнего Востока).

Уточняя контуры экономической эволюции стран Востока за первые 7-8 столетий этого тысячелетия, следует дополнить приведенные характеристики другими, в основном социально-культурными показателями. Если в странах Запада уровень урбанизации (города с населением не менее 5 тыс. человек) повысился с 8-9% в X-XI вв. до 11-13% в конце XVIII в., то в Китае он понизился с 10-14 до 6-8% (1820-1830), а в Индии — примерно с 15% в 1600 г. до 13% в 1800 г.

Имеющиеся в нашем распоряжении данные позволяют предположить, что на Ближнем Востоке из-за существенной деградации аграрного сектора и стагнации общей численности населения урбанизационные процессы оказались достаточно своеобразными. В отличие от Китая и Индии, в которых абсолютная численность горожан выросла, но процент «концентрированного населения» сократился, на Ближнем Востоке отмеченный показатель урбанизации, возможно, увеличился с 10-13% в X-XI вв. до 14-16% в конце XVIII — начале XIX в. С учетом сказанного вряд ли правомерно квалифицировать этот рост как безусловно прогрессивное явление (тем более в отсутствие прямых доказательств, говорящих об усилении производительных, а не перераспределительных функций ближневосточных городов).

Средняя продолжительность жизни за указанный период не изменилась, находясь в Китае на уровне 27-30 лет, а в Индии и на Ближнем Востоке — в пределах 20-25 лет. Показатель грамотности, по имеющимся оценкам, снизился в Китае с 20-30 до 15-25%, в Индии — с 10-15 до 4-6 и на Ближнем Востоке с 8-12 до 4-5, а по некоторым данным, до 1-2% (табл. 3).

Если подушевой национальный продукт уменьшился в Китае и Индии примерно на 1/4, а на Ближнем Востоке — на 1/3, то индекс развития (среднегеометрическое относительных индикаторов подушевого продукта, грамотности и продолжительности жизни населения) понизился в Китае лишь на 1/7, в то время как в Индии он сократился на 1/3, а на Ближнем Востоке — почти наполовину. Эти показатели достаточно рельефно отражают меру качественной (относительной) деволюции производительных сил в каждом из трех крупных регионов Востока, имевших далеко не одинаковые траектории их изменения в долгосрочной ретроспективе.

Итак, некоторые важные атрибуты экстенсивно-интенсивного типа расширенного воспроизводства, свойственного начальной (обычно индустриальной) фазе современного экономического роста, обозначились впервые не в западноевропейских странахв условиях промышленной революции (или даже протоиндустриализации), как это нередко до сих пор считается, а на Востоке, в Китае, на рубеже первого и второго тысячелетий, т.е. за сотни лет до начала «промышленного рывка» («рывков») в странах Запада.

В крупных странах и регионах Востока, за исключением, пожалуй, Передней Азии и Северной Африки, в первые семь-восемь веков нашего тысячелетия наблюдался в тенденции не медленный (как в древности) и тем более не замедленный (т.е. затухающими темпами, переходящими в стагнацию, регресс), а ускоренный рост производительных сил (совокупного производства, богатства, численности населения, производительного и потребительного потенциалов).

На фоне более быстрой и бурной экономической, социальной, географической и духовной экспансии стран Запада этот процесс на Востоке был менее динамичным и происходил за счет экстенсивного расширения производства при возможной стагнации или некотором снижении подушевого уровня производства и совокупной производительности.

Это во многом определялось ухудшением состояния экологической среды, истощенной не одним тысячелетием антропогенного воздействия; уменьшением продуктивных возможностей некогда гибких, адаптивных и достаточно жизнеспособных социальных систем, подвергшихся на протяжении последнего тысячелетия жестоким социоестественным шокам, усилившим процессы их «естественной» деградации; слабым, неадекватным развитием энергоинформационного потенциала индивида, испытавшего на себе негативное влияние вышеперечисленных факторов. Между тем, и это особенно важно подчеркнуть, прогресс стран Запада, реализация ими сначала догоняющего, а затем и перегоняющего развития (по отношению к Востоку) в течение семи-восьми столетий, предшествовавших промышленной революции, были главным образом (согласно модели, представленной в табл. 3) на 2/3-3/4 вызваны эффектом «раскованного Прометея», высвобождения творческой энергии личности, усилением роли интеллектуальных и духовных элементов производительных сил.