МЫ ПЛЫВ‚М В КОНСТАНТИНОПОЛЬ

Спустя некоторое время явился верзила со складным столом и скатертью, а за ним лакей с тарелками и прочими обеденными приборами.

Турки вспомнили, что им надо переодеться к табльдоту и поспешили вниз.

Мне стало легче с их уходом. Гармоничная атмосфера И., точно горный зефир, охватила меня. И вс„ мелкое, раздражающее, заводящее мысли и чувства в тупик, отступило. Интерес к внутренней жизни И., желание понять причину его необыкновенного состояния выступили на первый план. Я невольно подпал под очарование его спокойствия и даже какой-то величавости. Мои мысли вернулись назад, к его детству, его страданиям и к той силе, которая в н„м выросла теперь.

Я молча сидел подле него и только сейчас обнаружил, что вся внешняя суета мне не мешает, что я даже не замечаю людей, хотя и вижу их совершенно отч„тливо.

Я не превратился в "Л„вушку-лови ворон", вполне соображал, где я, даже перекинулся парой фраз с капитаном; но внутри меня точно вс„ звенело, я был тих; никогда прежде не испытывал я такого спокойствия, сознавая, что пришло оно от той внутренней гармонии, которую распространял сияющий Лоллион.

"Вот как может быть счастлив человек своим внутренним состоянием. Вот где сила помощи людям без слов, без проповедей, одним только живым примером", - подумал я.

Даже нетерпеливое желание выяснить, от кого мне передали посылку и письмо, отступило куда-то; я думал о письме Флорентийца. Только сейчас дошли до моего сознания его слова о том, что я должен поехать в Индию. Помимо непосредственного интереса, который мне всегда внушала эта страна (быть может, потому, что я много читал о ней книг у брата и видел много иллюстраций), - теперь, когда я встретил Али, узнал от И., что все они, - и сэр Уоми тоже, - были в Индии и жили там, - мой интерес оживотворился. Мне захотелось самому повидать эту страну. Недавний протест и страх перед Востоком ул„гся. Я по-новому стал воспринимать разлуку с братом, уже не видя в ней трагедии, а сознавая, что это начало новой жизни.

Мы отобедали. И мне пришлось прибегнуть к каплям И., так как в открытом море вс„ же качало и я не чувствовал себя устойчиво. Отголоски бури, как предсказывал капитан; но сейчас качка почему-то действовала на меня особенно.

- Я давно вижу, дружок, что тебе хочется рассказать о своих впечатлениях.

Мне тоже есть что поведать тебе, - сказал И.

- Прежде всего, мне хотелось бы узнать, от кого я получил посылку и письмо из Б. и поделиться их содержанием с вами, - ответил я.

По лицу И. скользнула усмешка; он встал и предложил мне перейти в каюту.

Я достал из-под своей подушки письмо и посылочку. Разорвав конверт, я был удивл„н свыше всякой меры подписью "Хава", которую я от нетерпения проч„л сразу.

Я так изумился, что вместо того, чтобы читать письмо самому, протянул его И. Представление о ч„рной статуе в белом платье, которую я сч„л мелькнувшей и навек исчезнувшей для меня бабочкой, ожило и достаточно неприятно поразило меня.

И. взял письмо, посмотрел на меня своими светящимися глазами и стал громко читать:

"Я не знаю, какими словами выразить мо„ обращение к Вам. Если бы я была белой женщиной, то я бы нашла, как обойти установленные вековыми предрассудками правила светских приличий. Но моя ч„рная кожа ставит меня вне законов вежливости и приличий, которые белые люди считают иногда обязательными только для белокожих. Я могу обращаться к Вам не иначе, как к частице света и духа, живущих в каждом человеке, независимо от времени и места, нации и религии. Знание рассеивает все предрассудки и суеверия; и я, обращаясь к Вашей любви, позволю себе сказать Вам: "Друг". Итак, Друг, - впервые в жизни белый человек выразил мне свою вежливость и сострадание, прижав к губам мои ч„рные руки. Если бы я жила ещ„ тысячу лет, - я и тогда не забыла бы этих поцелуев, потому что им ответил поцелуй моего сердца.

Наверное, есть много форм любви, о которой говорят и которую выражают действием женщины. Мне же доступна только одна е„ форма - беззаветной преданности, не требующей ничего взамен. Я отдаю Вам сво„ сердце, не умеющее раздваиваться; и верность моя пойд„т за Вами всюду, будет ли это рай или ад, кост„р или море, удача или поражение. И почему именно так пойд„т моя жизнь, какие вековые законы жизни связывают нас, - мне ясно. Когда-либо станет ясно и Вам, но сейчас я молчу. Я знаю вс„, что Вы можете подумать об этой привязанности, такой Вам сейчас ненужной и стеснительной. Но настанет время, Вы выберете себе подругу жизни, - и ч„рная няня пригодится белым детям. Моя преданность, - так навязчиво предлагаемая сейчас, если рассматривать е„ с точки зрения условностей, - на самом деле проста, легка, радостна. Если подняться мыслью в океан Вселенной и там уловить свободную ноту любви, любви, не подавляемой иллюзорным пониманием дня как тяж„лого испытания, долга и жажды набрать себе лично побольше благ и богатства, - то можно увидеть не этот серый день, сдавленный печалью и скорбью, но день счастливой возможности вылить из сердца любовь свободную, чистую, бескорыстную, - и в этом истинное счастье человека. И да простит мне жизнь эту мою уверенность, но я знаю, что в Вашем доме найду свою долю мира. Я знаю, как испугала Вас моя черная кожа; и тем глубже ценю благородство сердца, отдавшего поцелуй моим ч„рным рукам. В память о нашей встрече я посылаю небольшую шкатулку, которая Вам, наверное, понравится. Примите е„, как самый ценный дар моей преданности. Мне дал е„ сэр Уоми в день моего совершеннолетия, велев передать е„ тому, за кого я буду готова умереть. Я уже сказала, - путь мой за Вами. Чтобы не показаться сентиментальной, я кончаю сво„ письмо глубоким поклоном Вашему другу И., Вашему брату и Вашему великому другу Флорентийцу.

Ваша слуга Хава".

И. давно кончил. Я сидел, опустив голову на руки, и не знал, что думать ещ„ и об этой неожиданной случайности.

- Нет случайностей, - услышал я голос моего друга. - Вс„, с чем мы сталкиваемся, подчинено закону причинности, и нет в жизни следствий без причины. Чем свободнее от предрассудков человек, тем больше он может знать.

И Хава права, когда пишет, что знание рассеивает предрассудки и суеверия. Но мы ещ„ будем иметь время, чтобы поговорить об этом. Сейчас хочу тебе сказать, что преследовавшие нас сарты погибли на старом греческом судне, куда их привела ненависть, хотя они знали о предстоящей буре. Теперь до самого Константинополя за нами не будет погони. А там узнаем, как быть дальше. Не хочешь ли посмотреть на заветный подарок Хавы? Качка усиливается, нам следует снова обойти весь пароход. После перенес„нной бури люди гораздо чувствительнее к качке. Жанну надо навестить первой, потом итальянок и т. д.

Я развернул небольшой пакет и достал из кожаного футляра квадратную шкатулку т„мно-синей эмали, на крышке которой был изображ„н овальный эмалевый портрет сэра Уоми. Портрет был окруж„н рядом небольших, но чудно сверкавших бриллиантов, а замком служил крупный, выпуклый т„мный сапфир.

- За всю свою жизнь я даже и не видел столько драгоценных вещей, сколько мне пришлось держать в руках за эти недели, - сказал я.

- Да, - ответил И. - Какое множество людей хотело бы хоть подержать в руках портрет сэра Уоми, не только что получить его в подарок. Но спрячь вс„ в саквояж, нам пора двинуться в обход.

Я спрятал все свои вещи и книги в саквояж. И. достал наши аптечки, и не успели мы их надеть, как в дверях появился посыльный от капитана с просьбой поспешить в каюту 1 А, там худо и матери, и детям.

Мы помчались ближайшими переходами к Жанне, прич„м верзила снова спас мой нос и р„бра, так как я не умел удерживать равновесие. На мой вопрос, уж не буря ли будет снова, И. ответил, что это невозможно, природа не в состоянии так разъяриться два раза подряд. А верзила, смеясь, уверял, что это всего только зыбь. Быть может, это и была зыбь, но - надо отдать ей справедливость - зыбь препротивная.

Мы вошли к Жанне и снова застали картину почти того же отчаяния, что и в первый раз. Она сидела, забившись в угол дивана, с детьми на коленях.

Лицо е„ выражало полную растерянность, и когда И. наклонился к девочке, чтобы взять е„ и положить на детскую койку, она вцепилась в него, крича, что девочка умирает, и она не хочет, чтобы та умирала на холодной койке, пусть лучше у сердца матери. От резкого движения и малыш скатился бы на пол, если бы я не бросился к нему.

Взяв реб„нка на руки, я готов был разразиться упр„ками, но.. образ сэра Уоми, прочно поселившийся в мо„м сердце, помог сдержаться и мягко сказать ей:

- Так-то вы держите обещание ухаживать за детьми? Разве им не удобнее в своих постельках?

Жанна плакала, говоря, что, не видя меня так долго, не сумела сохранить самообладание, а болезнь детей просто разрывает ей сердце. Я же совсем позабыл о ней. Я возражал, что е„ навещали, а мо„ присутствие или отсутствие не может влиять на здоровье детей.

- Я сам ещ„ так молод и невежествен, что всецело нуждаюсь в наставнике, - продолжал я. - Если бы не мой брат И., я бы десять раз погиб. Перестаньте думать, что вы одиноки и несчастны, лучше помогите доктору дать детям лекарство.

Сам не знаю, что я ещ„ наговорил бы бедной женщине, но нежный тон моего голоса, должно быть, передал мо„ сострадание. Мигом она от„рла слезы, - и лучшей сестры милосердия нечего было искать.

И. долго возился с девочкой, которая была ужасно слаба.

- Сегодня это состояние продлится ещ„ несколько часов. Но зато завтра пойд„т на улучшение, - сказал И. Жанне. - Держите е„ непременно в постели весь день. Если не будет качки, - вынесите е„ на палубу. Ну а малыш через час попросит есть.

Мы уже собрались уходить, когда Жанна обратилась к И. с мольбою:

- Разрешите вашему брату побыть со мной. Я так боюсь чего-то; мне вс„ мерещится какое-то новое горе, вс„ кажется, что дети мои тоже умрут.

И. кивнул головой, сказав, чтобы я оставался здесь до тех пор, пока за мной не прид„т верзила, но если откуда-нибудь будут звать доктора, я должен ответить, что без И. я помочь не смогу.

Он уш„л. Мы остались с Жанной подле детей. Девочка понемногу успокаивалась; дыхание становилось ровнее, хрипы в груди утихли. Жанна молчала, не плакала; но я видел, что не одна болезнь довела е„ до нового взрыва отчаяния.

- Что случилось? - спросил я. - Почему вы опять в таком состоянии?

- Я и сама не знаю, отчего на меня нахлынули ужасные воспоминания о смерти мужа. Я почувствовала такой страх перед будущей жизнью. Не могу передать вам, какой жуткий страх на меня нападает, когда я думаю, что мы приедем в Константинополь и мне прид„тся расстаться с вами. Я умру от одиночества и голода.

- Вы умр„те от одиночества и голода? А дети переживут вас? Кто же будет для них работать? Кто у них ближе вас? Вы думаете о том, что было, и о том, что будет. А сейчас? Об этой минуте, когда вы чуть не уронили мальчика и навредили девочке, не держа е„ в постели, вы не думаете? Я прежде, как и вы, только тем и занимался, что думал или о том, что будет, или о том, что было.

Мой любимый и мудрый друг и мой теперешний спутник И. своим примером показали мне, что нужно жить только тем, что совершается сейчас. И что это "сейчас" и есть самое главное. Попробуйте не плакать, а бодро ухаживать за детьми. Ваши слезы мешают им мирно спать, и они так дольше проболеют.

Улыбайтесь им - их здоровье восстановится гораздо быстрее. Что же касается Константинополя, то ведь И. сказал вам, что вас там устроит, а слово его никогда не расходится с делом. Если у вас есть цель поставить детей на ноги, зачем вам думать о том, будете ли вы одиноки? Вы уже по опыту знаете, как вс„ непрочно в жизни. Просите И. научить вас, как воспитывать детей. Я же ничего не могу для вас сделать; у меня пет ни семьи, ни дома, я ещ„ не способен заработать свой кусок хлеба, так как мало знаю и ничего не умею делать. Но И., я уверен, поможет вам.

- Я его очень боюсь и стесняюсь, - сказала бедняжка. - А вас не боюсь и очень радуюсь, когда вы подле.

- Вс„ дело в том, что я такой же неопытный реб„нок в жизни, как и вы. Но если присмотритесь внимательнее к И., то будете счастливы каждую минуту, провед„нную рядом с ним.

- Вы только что сказали, что улыбка матери помогает детям. Я стараюсь не плакать, но это так трудно. И я не думаю, чтобы И. научил меня, как воспитывать детей; он такой строгий, никогда не улыбается. При н„м я чувствую себя точно в железной клетке, а при вас мне легко и просто.

- Вам легко со мною, - ответил я, - только потому, что я так же легкомыслен, как и вы. Если бы вы по-настоящему любили своих детей! Не слезы текли бы из ваших глаз, а целые потоки энергии. Ведь вы вс„ плачете только о себе.

- Я не в силах ещ„ понять вас, - очень тихо сказала Жанна после долгого раздумья. - Но мне начинает казаться, что я действительно слишком много думаю о себе. Я постараюсь проникнуться вашими словами, может быть это поможет мне начать жить иначе.

Мне было очень жаль бедняжку. И я всячески старался не переходить границы дружеской беседы, не впадая при этом в назидательный тон. Жанна на моих глазах как-то странно менялась. На е„ молоденьком личике перестала играть та улыбка, которой оно всегда светилось, когда я бывал с нею, но и отчаяние тоже ушло. Печаль, суровая решимость - точно она внезапно стала старше меня - отделили е„ от меня каким-то кругом, в котором она и замкнулась.

Мы молча сидели у детских постелей, и мысль моя вернулась к Хаве. Какою сильной и мужественной женщиной она мне казалась теперь! И как нужна была бы е„ помощь этой хрупкой и тоненькой матери.

- Вы не думайте, что я слабая и боюсь труда, - внезапно вырвал меня из мира гр„з дрожащий голосок. - Нет, о нет, я не боюсь. Я просто слишком любила своего мужа. Но я начинаю понимать, что страх лишает меня сил, погружает в отчаяние, и этим я только приношу вред моим детям. Мне становится ясно теперь, на какую ужасную жизнь я буду обречена, если не найду в себе мужества жить только для детей, быть им защитой, а стану оплакивать свою печальную судьбу женщины, потерявшей любимого.

В дверь постучали, вош„л сияющий верзила и доложил, что И. просит меня пройти в первый класс, где снова заболела итальянка. Я простился с Жанной, почувствовав, что прин„с ей какое-то разочарование. И е„ пожатие было менее пылким, а лицо осталось таким же суровым.

Быстро поднялись мы с верзилой в первый класс, где царила паника; очевидно, сильное волнение на море будило жестокие воспоминания о минувшей буре и страх.

Я застал И. в каюте синьор Гальдони, где старшая заливалась слезами, а младшая снова лежала бездыханно.

- Это и есть тот тяж„лый случай, Л„вушка, о ч„м я тебе сказал сразу же.

При каждом сильном потрясении будет наступать подобное обмирание, пока синьора Мария не научится в совершенстве владеть собой, - обратился ко мне И.

- Нет, нет, я ничего особенного ей не сказала, - раздраж„нно и громко заявила синьора Джиованна. - Я только хотела предупредить новое несчастье.

Довольно с нас и одного горя.

- Зачем вы привлекаете внимание соседей? - тихо сказал ей И. - Ведь сейчас надо" помочь вашей дочери прийти в себя. Это не так легко; и если вы будете кричать, - мои усилия могут ни к чему не привести. Если не можете найти в сво„м сердце столько любви, чтобы думать о жизни вашей дочери, и все свои силы устремить на помощь ей, - уйдите из каюты. Всякие эгоистические мысли и раздражение мешают в моменты опасности.

- Простите мне мо„ безумие, доктор. Я буду всем сердцем молиться о ней, - стараясь сдержать слезы, сказала мать.

- Тогда забудьте о себе, думайте о ней и перестаньте плакать. Плачут всегда только о себе, - ответил И.

Он велел мне, как и в первый раз, приподнять девушку и влить лекарство, ловко разжав ей зубы. Затем он сделал ей укол и искусственное дыхание с моей помощью.

Но все усилия остались тщетными. Тогда он свернул трубочку из бумаги, заполнил е„ остро пахнущим порошком, подж„г и подн„с к самым ноздрям девушки. Она вздрогнула, чихнула, кашлянула, открыла глаза, но снова впала в беспамятство.

Тогда И. брызнул ей в лицо водой, к шее приложил горячую грелку и снова заж„г траву. Она вторично вздрогнула, застонала и открыла глаза. И., с моей помощью, посадил е„ и сказал:

- Дышите ртом и как можно глубже.

Я держал девушку за плечи и чувствовал, как тело е„ содрогается при каждом вдохе.

Долго ещ„ мы не отходили от не„, пока она не пришла в себя. И. велел напоить е„ подогретым молоком, запретил разговаривать с кем бы то ни было и укрыл т„плым одеялом. Матери он сказал, что бури не будет, напротив, через час-два море совсем успокоится.

Мы вышли на палубу, где нас поджидала кучка людей, во главе с несчастным мужем злющей княгини. Молодой человек имел весьма плачевный вид. На левой щеке его красовался т„мно-синий кровоподт„к, правый глаз заплыл, точно его хорошенько поколотили в драке.

Вид его был столь жалок, что даже смешной контраст между элегантным костюмом и кособокой разноцветной физиономией не вызывал смеха. А его единственный, молящий глаз говорил о громадной трагедии, переживаемой этим человеком.

- Доктор, - сказал он дрожащим, слабым голосом. - Будьте милосердны. Я, право, не виноват в выходке моей жены. Судовой врач отказывается зайти к нам, говорит, что у него масса больных. Он думает, что княгиня наполовину притворяется, наполовину больна от страха. Но я уверяю вас, что она действительно умирает. Я никогда не видел е„ в подобном состоянии. Она уже не может ни кричать, ни драться... Она очень, очень стара. Будьте милосердны, - лепетал он. - Для меня и многих других будет страшная драма, если я не довезу е„ до Константинополя...

И. молча смотрел на этого несчастного человека, а передо мной - в один миг - мелькнула загубленная жизнь, проданная за деньги отвратительной старухе. Не знаю, как поступил бы я на месте И., он же тихо сказал: "Ведите".

- О, благодарю вас, - пробормотал муж княгини, и мы двинулись за ним в каюту 25.

- Я скоро вернусь, - сказал И. обступившим его пассажирам. - Обойду всех, кто будет нуждаться в моей помощи. Не ходите за мною, ждите.

Ужасное зрелище представилось нам, когда мы вошли в каюту. Среди отчаянного беспорядка мы увидели нечто уродливое, седое, бездыханное, лежавшее на койке с отвисшей беззубой челюстью.

И. подош„л к постели, потрогал руку, лоб и шею княгини и перев„л взгляд на мужа, единственный глаз которого выражал страх и ожидание приговора.

- Ваша жена жива, - сказал ему И. - Но ждать, что она будет вполне здорова, напрасно. Е„ разбил паралич, и двигаться она не сможет.

Восстановятся ли речь и руки, можно будет сказать только тогда, когда я приведу е„ в чувство, а вы выполните все те процедуры, которые я назначу.

- Я готов со всем усердием ухаживать за ней, лишь бы живой доставить е„ в Константинополь. Она должна встретиться со своим сыном, моим двоюродным братом, а там уж будь что будет. Лишь бы никто не заподозрил меня в том, что я е„ в дороге уморил, - сказал муж.

С этими словами он опустил голову на руки и заплакал, как реб„нок.

Не могу сказать, что говорило во мне сильнее: презрение к здоровому мужчине, торговавшему своим титулом из нежелания работать, или сострадание к человеку, которому непонятна ценность независимой трудовой жизни.

Не проведи я столько времени среди таких высоконравственных людей, какими были Флорентиец и И., я бы грубо отвернулся от внушавшего отвращение, князя.

Но сейчас в мо„м сердце не было места осуждению, я только почувствовал, что бессилен помочь ему.

- Мужайтесь, друг, - услышал я голос И. Князь поднял сво„ залитое слезами лицо и сказал тв„рдым голосом, какого я от него не ожидал:

- О доктор, доктор! Сколько ужаса я вынес за эти три года! Сколько мук стыда и унижения я вытерпел за свою безумную ошибку. Эта бездельная жизнь измучила меня хуже всякой пытки. Только спасите ей жизнь. Я сдам е„ на руки сыну и начну трудиться. Новой жизнью я постараюсь вернуть себе уважение честных людей, хотя бы мне для этого пришлось стать нищим.

И он снова опустил сво„ изуродованное лицо.

- Мужайтесь, - ещ„ раз сказал И. - Начать жить по-новому, зарабатывать себе на хлеб никогда не поздно. Зачем же нищенствовать, мы поможем вам найти дело, если вы этого действительно хотите. Но я думаю, что вам пока нужно остаться при вашей жене. Ей ведь известна ваша честность, и никому, кроме вас, она не доверяет. Но даже вам она не сказала, как чудовищно богата.

Теперь же, совершенно беспомощная, - она не согласится ни минуты быть без вас. Исполните сначала ваш долг мужа и душеприказчика, а тогда уж начинайте новую жизнь. И если захотите трудиться, я скажу вам, как и где меня найти.

И. вынул иглу, долго и кропотливо набирал лекарства из нескольких пузырьков и сделал старухе четыре укола, в ноги и руки. Кроме того, он велел мне приподнять е„ противную и страшную голову и влил в каждую ноздрю по нескольку капель едко пахнущей, бесцветной жидкости.

Сначала действия лекарств не было заметно. Но через десять минут из открытого рта вырвался глухой стон. Тогда мы с И. стали делать ей искусственное дыхание.

Мы мучились долго. Пот лил с меня ручь„м. Несчастный князь был не в силах наблюдать эту ужасную гимнастику; он сел в кресло, отвернулся и горько, по-детски заплакал.

Внезапно старуха открыла глаза, вздохнула, закашлялась. И. быстро бросил мне:

- Положи голову повыше и дай часть пилюли Али.

Я выполнил его приказание. И. уложил руки княгини на горячие грелки, укрыл е„ одеялом и велел принести т„плого красного вина. Через некоторое время в глазах старухи мелькнуло сознание:

- Слышите ли вы меня? - спросил е„ И. Только мычанье раздалось в ответ.

Влив в рот старухе немного т„плого вина, И. дал ей ещ„ одну долю пилюли и сказал мужу:

- Перестаньте волноваться. Вы не только довез„те е„ до К., но и промучитесь с ней ещ„ немало. Ходить она не сможет, но правая рука и речь, думаю, восстановятся. Вот лекарство. Она проспит часа три. Затем, очень точно, через каждые полчаса, давайте эти лекарства по очереди. Вечером, перед сном, я зайду к вам ещ„.

Мы простились с князем и вернулись к пассажирам, ждавшим нас с нетерпением.

Времени прошло достаточно. Одним из первых, нетерпеливо постукивая пальцами о перила, ждал нас мальчик-грек. Ухватившись за руку И., мальчик сыпал горохом слова, из которых я понял только, что ему самому хорошо, помог доктор, но вот мать его и дед чувствуют себя очень плохо.

Мы нашли отца сильно ослабевшим, дочь в необычайном волнении находилась возле его постели.

Из первых же слов, выдавленных сквозь рыданья, мы поняли, что страх смерти овладел ею. Но И. остался невозмутимым и доброжелательным.

- Неужели трудно понять, - говорил он ей, - что ваше волнение мешает отцу? Он не болен, он устал от героических усилий помочь вам. И чем же вы платите ему сейчас? Слезами и стонами? Возьмите себя в руки; вы все трое сейчас здоровы физически. Болен ваш дух, пребывающий в печали и унынии.

Оставьте отца в покое. Пусть он спит, а вы погуляйте с сыном по палубе, подумайте сосредоточенно о том, что случилось в вашей жизни, и поблагодарите судьбу за счастливую развязку того, что казалось вам гордиевым узлом.

Необычайное изумление выразилось на лице гречанки. Казалось, И. читал в е„ душе, как в открытой книге. Она краснела и бледнела, взгляд е„ был прикован к И., она стояла как изваяние.

Не произнеся больше ни слова, И. дал выпить капель старику, повернул его лицом к стенке и вышел, поманив меня за собой. На пороге я оглянулся, - гречанка так и осталась на месте.

Мы обошли ещ„ несколько кают, зашли к Жанне, где было благополучно, и вернулись к себе.

Здесь И. велел мне вынуть из саквояжа Флорентийца круглую кожаную коробочку с бинтами. Прихватив какую-то мазь и жидкость, мы спустились к туркам. Молодой, казалось, сильно страдал.

- Неблагоразумно, Ибрагим. Зачем скрывать боль? Ведь вы рискуете остаться хромым, поскольку у вас, видимо, перелом кости. Это безумие так бояться огорчить отца.

Осмотрев ногу с огромным кровоподт„ком, И. наложил гипсовую повязку, приказав Ибрагиму не двигаться. Мне же велел позвать его отца, предупредив его, что сын лежит со сломанной ногой, но уже вправленной и забинтованной.

Я с трудом наш„л старого турка. Биллиардных комнат оказалось несколько, и он играл во втором классе, весело смеясь и побивая всех соперников.

Он только что выиграл партию у доктора, считавшегося чемпионом Англии, и торжеству его не было предела. Глаза его сияли, вся фигура светилась детским удовольствием. Казалось, весь мир для него сосредоточился в биллиардной.

Он увидел меня, и вс„ его веселье моментально улетучилось.

- Что-нибудь случилось? - тревожно спросил он.

- Ничего особенного, - сказал я, стараясь придать себе беззаботный вид. - И. послал меня за вами, поскольку мы сейчас не сможем быть около вашего сына...

Мне не пришлось договорить фразу до конца. Он бросил кий и стремглав выбежал из комнаты.

Я едва успел крикнуть сопровождавшему меня верзиле:

"Задержи". Чувство тоски сжало мо„ сердце: я опять не сумел выполнить возложенную на меня задачу.

Отправляя меня, И. напомнил, как безумно любит турок сына. А посему мне следовало его подготовить. Я очень хорошо вс„ понял; но получилось, что на деле я оказался бессилен пролить мир в сердце человека.

Я помчался вниз, но как ни спешил, настиг обоих, когда верзила, услышавший мо„ "задержи", широко расставил ноги и руки и загородил своим громадным телом дорогу.

Турок, похожий на разъяр„нного быка, готовился броситься на верзилу. Он был страшен. Бледное лицо, выкатившиеся глаза, трясущиеся губы и сжатые кулаки так преобразили его, что я едва не превратился в "Л„вушкулови ворон".

Я уже было совсем растерялся, но вдруг, точно какая-то сила толкнула меня, я проскочил мимо турка и взлетел ступенькой выше. И в ту же секунду тяж„лый как молот кулак упал на мою голову, тогда как нацелен был прямо в солнечное сплетение верзилы. Удар был сильным, но его вс„ же ослабила чья-то рука, помешавшая турку. Я пошатнулся, однако устоял на ногах и тотчас узнал в сво„м спасителе капитана.

Он уже готовился вызвать команду, чтобы связать турка, но сильные руки И.

удержали его, и на непонятном мне языке он тихо, но внятно и повелительно произн„с всего лишь два слова.

Точно сраж„нный молнией, турок опустил голову. Он смертельно побледнел, и две огромные слезы скатились по щекам.

Повернувшись к капитану, И. со свойственной ему обаятельной вежливостью прин„с глубокие извинения за поведение своего друга. Он объяснил, что пароксизм этот был вызван беспокойством за больного сына: отец, потеряв голову, вообразил, что сын его умер и его не допускают к трупу.

- Я могу понять, что необузданный темперамент может совершенно вывести из равновесия не закал„нного воспитанием человека. Но дойти до драки с младенцем - это граница, у которой здорового мужчину следует считать преступником, - отчеканил побледневший капитан спокойным звенящим голосом.

Тут пришлось объяснить, что турок и не думал бить меня. И я изложил, как было дело, признав себя полностью виновным в неумении подготовить отца, чем и был вызван этот грубый инцидент.

- Это, мой юный друг, не инцидентом называется, а немного иначе, - ответил мне капитан, нежно коснувшись прекрасной рукой моей бедной головы. - Я прошу вас, Л„вушка, пройти к больному и побыть с ним, пока мы разбер„м случившееся в мо„м кабинете.

- Умоляю вас, капитан, - прошептал я, схватив его руку, - не придавайте этому значения. Я ведь очень ясно объяснил, что причиной всему только я сам.

Сейчас мы начн„м привлекать внимание публики. Ведь вы выпили со мной "на брудершафт", а сейчас говорите мне "вы". Неужели ваша любовь ко мне была похожа на те цветы, что вянут от грубого прикосновения.

Должно быть, я производил жалостливое впечатление; капитан чуть улыбнулся, велел верзиле проводить меня в каюту к туркам и оставаться там, пока не возвратится И.

Казалось, капитан задержал и ослабил удар; тем не менее, ш„л я с трудом, привалившись к верзиле, и едва смог опуститься в кресло. Вс„ плыло перед глазами, мне было тошно, и я сознавал, что едва удерживаюсь от стонов.

Не знаю наверняка, долго ли я так просидел. Мне чудилось, что снова разыгралась буря, что меня швыряет в разные стороны, что я вижу чудесное лицо склонившегося надо мной дивного друга Флорентийца...

Я проснулся, ощущая себя сильным и здоровым, и первое, что я увидел, было печальное и бледное лицо старшего турка, сидевшего подле меня.

- Что-нибудь случилось? - спросил я, совершенно забыв все предшествовавшие обстоятельства.

- Слава Аллаху! - воскликнул он. - Наконец-то вы очнулись, и я больше не чувствую себя убийцей.

- Как убийцей? Что вы говорите? Почему я здесь? - вопрошал я. - Где И.? Что же вс„-таки случилось? - И я сделал попытку привстать.

- Ради Аллаха, лежите спокойно и не разговаривайте, - сказал мне турок. - От моего несчастного удара у вас поднялся жар, появились бред, рвота, и вас перенесли сюда. Здесь же лежит и сын мой, у него началась гангрена. Три дня И. не отходил от вас обоих. Пару часов назад он объявил, что вы оба вне опасности, и оставил меня караулить вас. Не пытайтесь встать. Вы привязаны ремнями к койке, чтобы не двигаться. И. приказал, если вы просн„тесь в его отсутствие, ослабить ремни, но не позволять вам двигаться. Левушка, простите ли вы когда-нибудь мо„ ужасное поведение? Не в первый раз дохожу я до полной потери контроля над самим собой. И всякий раз причиной моего бешенства является любовь. Когда капитан хотел посадить меня в карцер за драку на пароходе и я пытался ему объяснить, что любовь к сыну свела меня с ума, он иронически спросил: "Кому нужна такая любовь, которая порождает ревность, скандалы и тяготы вместо радости и облегчения?" Я вс„ понимаю. Понимаю сейчас и ужас того, что сын, мною обожаемый, боится меня, скрывает даже боль свою, - значит, не видит во мне друга...

- Напрасно, отец, ты так думаешь, - раздался внезапно голос с соседней койки. - Я по глупости скрывал от всех свою рану, думая, что и так пройд„т.

Зная хорошо, что ты выше всех достоинств в человеке ценишь полное самообладание, я хотел уберечь тебя от лишнего разочарования во мне; потому что я хорошо знаю, как сводит тебя с ума любая тревога за любимых. Именно моя преданная дружба заставила скрывать от тебя рану. Я много раз уже убеждался, что мои неумелые попытки подойти к тебе ближе раздражают тебя, отец. Только одна мать умеет говорить с тобой во все моменты жизни...

Молодой турок замолчал, и на лице его отразилось мечтательное выражение, глаза заблестели от слез. Очевидно, образ матери, перед которой он благоговел, ув„л его далеко отсюда.

Я представил себе эту женщину, прожившую целую жизнь рядом с эдакой пороховой бочкой. Я невольно сравнил со старшим турком себя и понял, глядя на себя со стороны, как тяжелы в обыденной жизни невыдержанные, дурно воспитанные люди.

Я стал "Л„вушкой-лови ворон" и представил себе безвестную женщину, умевшую - в хаосе жизни и бурях страстей - так хорошо воспитать сына. "Кто она, его мать?"

- Мать! Ах, если бы ты, сынок, знал, сколько выстрадала твоя мать в своей молодости от припадков моей ревности! Сколько раз я грозил ей ножом! Но в ней никогда не было страха; она только защищала тебя, чтобы ты ничего этого не видел.

Дверь внезапно и резко растворилась. Я увидел капитана и И. Лица обоих были по обыкновению энергичны, но необычно бледны и суровы. И. склонился ко мне и тихо спросил;

- Слышишь ли ты меня, Л„вушка?

Я улыбнулся, хотел было поднять руку, чтобы ответить на ласковое прикосновение, но ремни мешали мне шевелиться. Мне казалось, что я громко смеялся, когда отвечал ему. На самом деле я едва прошептал: "Слышу", и почувствовал себя очень утомл„нным.

- Видишь ли ты, Л„вушка, кто со мной приш„л? - снова спросил он меня.

- Вижу, мой "брудершафт" капитан, - ответил я. - Только я почемуто очень устал.

И помимо воли меня стала одолевать зевота, которую я не имел сил прекратить.

- Я просил вас посидеть с больным в полном молчании. Я объяснил вам, как опасно для обоих малейшее волнение, - услышал я голос И.; так сурово говорил он, как я еще ни разу от него не слышал. - А вы, друг, снова оказались не на высоте, снова думали о себе, а не о них.

Тут я взмолился, чтобы меня повернули на бок и дали заснуть. Нежно, ласково, чего было трудно ожидать от капитана, он склонился надо мной и стал уговаривать, как реб„нка, полежать ещ„ немного на спине, потому что мы сейчас будем входить в гавань и нас немного покачает. Но вот пристанем к отличному молу, и меня отвяжут и посадят.

Он протянул руку к И., взял у него рюмку с лекарством и подн„с е„ к моим губам, осторожно приподняв мою голову, как будто она могла вотвот рассыпаться.

Я выпил, хотел ему улыбнуться, но меня одолевала зевота, а потом я вдруг куда-то провалился, должно быть заснул.

Очнулся я в нашей каюте. Возле меня сидел верзила, а ещ„, что меня до крайности поразило, я увидел женщину, выходившую от нас. Мне показалось, что то была Жанна. По глупой и добродушной ухмылке моего няньки я понял, что угадал. Лицо его выражало забавное счастье оттого, что такая красотка по мне страдает, и я расхохотался. На сей раз действительно громким смехом.

- А, возвращение к жизни моего храбреца тоже знаменуется смехом, - услышал я звенящий голос капитана. - Здравствуй, дружок. Наконецто ты выздоровел. Стой, стой! Экий ты, брат, горячка! Лежи, пока И. не прид„т, - продолжал он, не давая мне встать.

Но я, вс„ смеясь, начал с ним бороться. Капитан принялся умолять меня не возиться, на лице его появилось выражение беспокойства и тревоги.

- Ты ведь сам понимаешь, что после такой серь„зной болезни надо быть очень осторожным, мой дорогой. Лежи смирно; я пошлю за И., - и тогда ты, наверное, сможешь встать.

Капитан отдал приказание вытянувшемуся в струнку верзиле отыскать доктора и просить его немедленно прийти в каюту.

Тем временем капитан, отвечая на мои вопросы, сказал, что сегодня уже пятый день моей болезни и что к вечеру мы будем в Константинополе.

Я был сбит с толку. Мысли не связывались в сплошную цепь событий, я не, помнил промелькнувших суток; эпизод на лестнице, удар, ещ„ эпизод в лазарете - вот вс„, что удержала память.

И. вс„ не ш„л, и капитан рассказал, что тот очень тревожился за мои зрение и слух и даже посылал телеграмму лорду Бенедикту в Лондон и в Б.

каким-то врачам, прося их помощи; и что из Б. он очень быстро получил ответ и лишь тогда немного успокоился. Из Лондона ответ приш„л вчера; и после этой телеграммы меня перенесли сюда, и И. волноваться совсем перестал.

Тихо и ясно стало у меня на сердце. Я понял, что И. посылал телеграммы сэру Уоми и Флорентийцу. И эти, незаслуженные мною, заботы привели меня в состояние благоговения.

Я хотел спросить, не говорил ли ему И. о каких-нибудь известиях от моего брата. Но маленькое слово "такт", произносимое Флорентийцем, удержало меня.

Послышались быстрые, л„гкие шаги, которые я тут же узнал, и уже никто не смог бы меня удержать. Я вскочил, как кошка, и бросился на шею моему спасителю - И.

- Безумец Л„вушка! Задушишь! - кричал мне И., и вместе с капитаном они уложили меня в постель.

- Да что вы в самом деле! Я не могу больше лежать! - кричал я.

- А сердце тво„ стучит молотом, потому что ты его сейчас переутомил, - ответил мне И. - Тебе можно будет сидеть в кресле на палубе, но ходить нельзя ещ„ дня два-три даже в Константинополе. Если хочешь быть мне помощником в деле устройства жизни Жанны и е„ детей, - выдержи характер и будь послушен. Врачи предписали тебе именно такой режим.

Он значительно посмотрел на меня и сказал, что кроме Жанны, двух синьор итальянок и семьи греков, которые жаждут меня видеть и которым предстоит ещ„ помогать, нужно повидаться с молодым князем и оказать ему особую поддержку.

- Ты сам понимаешь, что одному мне не справиться. А потому забудь о своих личных желаниях и думай только об этих несчастных людях. Каждый из них несчастен на свой лад, но все они одинаково страдают.

Капитан хмурился. Наконец он спросил И.:

- Скажите, друг, по каким таким законам божеским и человеческим вы лишаете личного счастья эту молодую жизнь? Что же, ему так вс„ и возиться с чужим горем, вместо того чтобы веселиться и жить нормальной жизнью семьянина и уч„ного? Ведь он имеет все достоинства для отличной карьеры. Отдайте его мне. Он станет мне братом, будет моим наследником. Англия - чудесная страна, где каждый жив„т для себя и, не страдая болезнью собирания чужих горестей в свои карманы, не мешает жить другим.

- Л„вушка - взрослый и свободный человек. Он имеет полное право выбирать любой путь. Если он выразит желание следовать за вами, вы можете хоть сию минуту перевести его к себе, - ответил И.

- Л„вушка, переходи ко мне. Мы поедем в Англию. Я не женат. Ты будешь богат. Мой дом - один из лучших среди старых аристократических домов Лондона. Моя мать и сестра - очаровательные женщины; они обожают меня и примут тебя, как родного. Ты будешь свободен в выборе. Не бойся, я не навяжу тебе карьеру моряка, как и ту невесту, которую ты любить не будешь. Не думай, что Англия не сможет стать тебе родиной. Ты полюбишь е„, когда узнаешь, и вс„, чего ты будешь хотеть, - вс„: науки, искусство, путешествия, любовь, - вс„ будет тебе доступно. Ты будешь счастлив и свободен от тех обязательств, в каких тебя воспитывают сейчас. Жив„т человек один раз. И ценность жизни - в личном опыте, а не в том, чтобы забыть себя и думать о других, - говорил капитан, медленно вышагивая по каюте.

- Много бы я дал, ах как много, чтобы быть в Лондоне в эти дни, - сказал я. - Но быть там, мой дорогой друг, я хотел бы именно затем, чтобы думать о других. А потому вы сами видите, что невозможно сочетать наши жизни, хотя я вас очень люблю. Вы мне нравитесь не потому, что я отвечаю вам благодарностью на чудесное ко мне отношение. Но потому, что в сердце мо„м крепко застрял ваш образ, ваше глубокое благородство, храбрость и честь. Но путь мой, единственный счастливый для меня, это путь жизни с И. Я встретил великого человека не так давно, его полюбил и ему предан теперь навеки... О, если бы я мог вас познакомить с ним, как был бы я счастлив! Я знаю, что вы оценили бы его и жизнь восприняли совсем иначе. Вот тогда мы с вами пошли бы одной дорогой, братски и неразлучно. Благодарю вас. Я знаю, что вы предлагаете мне освобождение, как его понимаете сами, потому что считаете, что я нахожусь в каких-то тенетах. Нет, я совершенно свободен; правду сказал И. Я счастлив потому, что каждая минута моей бесполезной до этой поры жизни посвящена спасению моего родного брата-отца, брата-воспитателя, единственного существа в мире, к которому я кровно и лично привязан. Ему грозят преследование и смерть; и мы стараемся замести его следы и с помощью наших друзей направить преследователей в другую сторону. Я пойду до конца, пусть даже гибель моя будет близка и неизбежна. И пока живу, не смогу отворачиваться от чужих страданий и не набивать ими, как вы изволили выразиться, свои карманы.

Капитан молча и печально смотрел на меня. Наконец он протянул мне руку и сказал:

- Ну, возьми же тогда и мою горечь. Вс„, чего бы я в жизни ни пожелал, - вс„ рушится. Была невеста - изменила. Был любимый брат - умер. Было счастье в семье - отец нас оставил. Было честолюбие - дуэль помешала большой карьере. Встретился ты - не вышло братства. В твоих карманах не должно быть дна. Люди - существа эгоистичные. И если видят, что кто-то готов переложить их горести на свои плечи, - садятся им на голову...

Он помолчал и продолжал тихо и медленно, обращаясь к И.:

- Если моя помощь может быть полезна вам или вашему брату, - располагайте мною. У меня нет таких привязанностей, которые заполняли бы мою жизнь целиком. Я гонялся за ними постоянно, - но они ускользали, как иллюзии. Я совершенно свободен. Я люблю море потому, что не жду от него постоянства и верности. Вы верны своей любви к брату и к какому-то другу. Вы счастливее меня. У меня нет никого, кто нуждался бы в моей верности. Мои родные легко обходятся без меня.

- Вы очень ошибаетесь, - вскричал И. каким-то особенным голосом. - Разве вы не помните маленькую русскую девушку, которая любила вас до самозабвенья? Скрипачку, даровитую, е„ звали Лизой?

Капитан остановился, словно пораж„нный громом.

- Лиза!? Лизе было четырнадцать лет. Наивно думать, что это серь„зно.

Т„тка - да, она преследовала меня своей любовью. Мне смешна была эта старая фея и забавляла маленькая ревнивица. Но я никогда не позволял себе играть чувствами и замыкался в самую ледяную броню вежливости. Но не спорю: будь обстоятельства счастливее, - я мог бы увлечься этим существом.

- А это существо не расста„тся с вашим портретом и ищет встречи. Только семейная трагедия помешала ей плыть на вашем пароходе и именно в этой каюте.

- Не может этого быть, фамилия Лизы звучала иначе. Каюта была снята графиней Е. из Гурзуфа, - возразил капитан.

- Да, но вы встретились с Лизой на курорте под фамилией е„ т„тки. Но можете мне верить, что никто иной, как Лиза, и есть графиня Р. Если вам на самом деле кажется, что вы могли бы любить эту девушку, - поезжайте в Гурзуф и повидайтесь с Лизой. Вот ценная жизнь, которую надо спасти, и вам предоставляется случай, не забывая о себе, помочь человеку счастливо пройти свой жизненный путь. Есть среди нас однолюбы. Лиза из них. И ничто, ни богатство, ни талант, - не смогут дать ей счастья, если любовь е„ останется без ответа. Не будьте, капитан, жестоки либо легкомысленны. Вы ведь играли девушкой, думая, что е„ увлечение мимол„тно. А на деле оказалось иначе. И если вы не поспешите, е„ здоровье может пошатнуться.

Моему изумлению не было границ. А я-то вс„ размышлял о том, люблю ли я Лизу и как относится она ко мне. Теперь мне припомнились некоторые мелкие подробности в поведении Лизы, е„ прощальный пристальный взгляд, которым она проводила И. Как видно, она доверила ему тайну своего сердца.

Капитан долго молчал. И никто из нас не нарушал этого молчания.

- Странно, как вс„ странно, - вздохнув, наконец сказал он. - Как чудно, что в нашей жизни вс„ происходит внезапно, вдруг! Ещ„ час тому назад мне казалось, что без Л„вушки моя жизнь будет пуста. Несколько минут назад, когда он отказался от моего предложения, - я пережил разочарование и горечь.

А вот сейчас, - я точно начинаю прозревать. Я верил вам с самого начала, как-то особенно выделил для себя встречу с вами, доктор И. Но сию минуту ваши слова точно завесу какую-то сняли, и я начинаю надеяться, что и моя жизнь станет полной. Но какой я эгоист! Я развернул ков„р-самол„т своих мечтаний и позабыл о том, что сказал мне Л„вушка. Нет, пока я не помогу вам в вашем деле, я не начну строить себе новую жизнь.

- У всякого свой путь; и пройти хотя бы малую толику чужого невозможно, - сказал И. - Если послушаетесь истинного зова сердца, мы встретимся с вами и вашей будущей женой ещ„ не раз. И тогда вы сможете оказывать нам дружественные услуги. Сейчас же, временно, наши пути разойдутся.

Предоставьте жизни вести нас так, как она того хочет. Но если разрешите, я обращусь к вам с очень большой просьбой. Помогите нам устроить в Константинополе несчастного князя с его женой в какомнибудь хорошем особняке. Вы ведь знаете, как любопытна толпа, и как будет тяжело и без того несчастному мужу переносить насмешки над своей руиноподобной женой.

- Устроить это легче л„гкого, - ответил капитан. - В одной из кают едет греческая семья; да вы их знаете, вы их лечили. Им принадлежит уедин„нный дом с садом, который они сдают вна„м. Сейчас дом свободен, говорил мне мальчик. Если это так, я дам людей и ночью перенесут туда старуху на носилках. Вс„ это я выясню и пришлю вам сказать. А сейчас я должен откланяться.

И, пожав нам руки, капитан уш„л.

Мне не хотелось разговаривать. И. подош„л к моей постели, присел на стул и стал считать мой пульс.

Давно уж он убедился, что сердце мо„ перестало биться ураганно, а вс„ сидел, держа меня за руку.

- Мой мальчик! - тихо сказал он. - Мы только вступаем на путь испытаний, а тебе кажется, что ты страдаешь целый век. Неужели вс„, что свалилось на тебя так неожиданно, принесло и приносит тебе лишь горе, заботы и страданья? Представь, что ты был бы вполне благополучен и счастлив возле брата, что вс„ бы шло нормально. Разве ты встретил бы Али, и Флорентийца, и сэра Уоми? Разве ты узнал бы, что существуют не только обыватели, ищущие для себя одних лишь земных благ? Что есть и люди, воплотившие в себе дух, как огонь творчества сердца, как вечную деятельность любви и мира на общее благо? Взгляни в сво„ сердце сейчас и осознай, как расширились его границы по сравнению с прошлым! А если бы ты мог заглянуть в сердце Флорентийца, - какую мощь красоты ты увидел бы! Каким светом и очарованием показался бы тебе твой летящий день в его присутствии! Счастье человека зависит от силы его души; от той высоты, которой он способен достичь. Если в тебе звучит чувственный голос крови и плоти, - твои мечты не поднимаются выше слоя физических тел, прекрасных и желанных. Но если мысль увлекает тебя в пределы любви духовной, ты слышишь, как звучит сердце другого человека; и созвучие ваше складывается по силе тех вибраций, что шл„т мощь твоего творящего сердца. Мчись мыслью к Флорентийцу. И если ты сможешь постичь величие его мысли и духа, то его любовь будет в силах ответить и твоей любви, и запросам твоей мысли, и творчеству твоего сердца. И чем естественнее ты будешь лететь к нему своими мыслями, чтобы слиться с его высоким уменьем жить в простой доброте каждый день, чем спокойнее будешь при всех обстоятельствах жизни, при всех опасностях е„, - тем легче ему будет соединиться с тобой.

Я не вс„ понимал из того, о ч„м говорил мне И. Многое казалось неясным, иное невозможным; но спрашивать я ни о ч„м не хотел.

Распоряжению И. - лежать на палубе - я охотно подчинился, потому что мне не хотелось никого видеть, а книги брата звали к себе. Верзила устроил меня великолепно. И. сел подле писать письма; я обложился книгами и.. заснул.

Дальше мы шли безо всяких приключений. Прощанье с капитаном было трогательным и расстроило меня до слез. Он подарил мне свой портрет в чудной рамке, оставил свой лондонский адрес и сказал, что утром зайд„т к нам в отель и побудет со мною, пока И. займ„тся делами. Мы горячо обнялись, и с помощью верзилы я стал спускаться по трапу одним из последних.

 

К. Антарова. Две жизни. 1. (Часть 1, том 2)

 

Продолжение оккультного романа, весьма популярного в кругу людей, интересующихся идеями Теософии и Учения Живой Этики. Герои романа - великие души, завершившие свою духовную эволюцию на Земле, но оставшиеся здесь, чтобы помогать людям в их духовном восхождении. По свидетельству автора - известной оперной певицы, ученицы К.С.Станиславского, солистки Большого театра К.Е.Антаровой (1886-1959) - книга писалась ею под диктовку и была начата во время второй мировой войны.

ЧАСТЬ I

ГЛАВА 16

В КОНСТАНТИНОПОЛЕ

Поздний вечер в Константинополе просто ошеломил меня. Необычный говор, суета, мелькание фесок и гортанные выкрики, пристающие со всех сторон посыльные из отелей, мелькание невиданных мною чудных фиакров - и я совершенно одурел и, наверное, потерялся бы, если бы не увидел Жанну с детьми в сопровождении доктора и двух итальянок, которых встречали их сановитые родственники, - все они ждали на берегу.

Жанна поспешила мне навстречу, ласково прося И. разрешить ей ухаживать за мной, пока я болен, и хотя бы этой ничтожной услугой отплатить нам за вс„.

Я рассмеялся, ответив, что совершенно здоров и только из любви и уважения к И. подчиняюсь его распоряжениям, разыгрывая из себя мнимого больного.

Тут итальянки познакомили нас со своими родственниками, и важный посол предложил И. поместить меня в его тихом доме. Но И. отказался категорически, уверяя всех, что мне даже полезен шум и не следует только много двигаться.

Высказав сожаление, итальянки простились, обещая назавтра навестить нас в отеле.

Мы шли все вместе с Жанной и детьми пешком, очень медленно, но совсем недолго. Турки поджидали нас у подъезда отеля, где уже были заказаны комнаты.

Только тут я заметил, как осунулась и изменилась Жанна. На мой вопрос, что е„ печалит, она прошептала:

- Я пережила такой страх, такой страх, когда вы болели, что и теперь ещ„ не могу опомниться и часто целыми часами плачу и дрожу.

- Вот видите, как пагубно действует страх, - сказал ей И. - Я ведь неоднократно говорил вам, что Л„вушка выздоровеет. Теперь он здоров, а вас прид„тся ещ„ полечить, прежде чем устроить на работу.

- Нет, уверяю вас, нет. Я могу завтра же приступить к работе. Только бы знать, что Л„вушка здоров и весел, - ответила Жанна.

Мы разошлись по своим комнатам. Я сердечно поблагодарил верзилу. И. хотел щедро наградить его, но благородный парень не взял никаких денег. Он успел привязаться к нам и теперь просил разрешения наведываться, пока пароход будет в ремонте.

Как я ни хотел уверить себя, что вполне здоров, однако разделся с трудом; и вс„ снова поплыло у меня перед глазами.

Долго ли спал - не знаю; но проснулся от голосов в соседней комнате.

Взглянув на часы, я убедился, что проспал раннее утро, было без малого десять. Стараясь бесшумно одеваться, я неловко задел стул, и И. тотчас открыл свою дверь, спрашивая, не упал ли уж я.

Убедившись в мо„м полном благополучии, он предложил выпить кофе на балконе в компании капитана. А затем позавтракать в обществе Жанны, молодого турка и капитана, пока он, И., будет хлопотать об устройстве Жанны.

Я понял, что И. не хочет говорить в присутствии капитана о том, ради чего, собственно, мы здесь оказались. Но я не сомневался, что он ш„л справляться о брате.

Оставшись вдво„м с капитаном, я имел больше возможности убедиться, как разносторонен и образован этот человек. Мало того, что он повидал весь земной шар, совершив кругосветное плавание несколько раз; он знал характерные стороны жизни каждого народа и говорил почти на всех языках.

Необыкновенная наблюдательность и чисто морская бдительность, выработанная ожиданием внезапных сюрпризов вероломного моря, приучили его наблюдать за людьми и почти безошибочно понимать их. Я был пораж„н, как метко и тонко охарактеризовал он И., как угадал некоторые черты моего характера. А Жанна, по его мнению, находится сейчас на грани психического заболевания в результате перенес„нных ею потрясений.

- Женщина, - сказал он мне, - в минуты величайшего горя редко способна оставаться одна. Она, сама того не сознавая, тянется к человеку, оказавшему ей внимание, чтобы хоть немного притушить раздирающее е„ горе от потери любимого. И мужчине, честному джентльмену, следует быть крайне осторожным в своих словах и поступках. Не раз я видел, как утешающий женщину мужчина попадал в безвыходное положение. Она обрушивалась на него всей тяжестью своего страдания и привязывалась так крепко, что приходилось либо жениться, либо бежать, причинив ей новое страдание.

Я ощутил боль. То же или почти то же говорил мне И. Я невольно примолк и подумал, как трудно мне ещ„ разбираться в человеческих чувствах, и то, что кажется мне простым, на самом деле таит в себе острые шипы.

Капитан вызвал метрдотеля, заказав тонкий французский завтрак, более похожий на обед, и велел украсить стол розами, а я попросил только красные и белые.

К часу дня стол был сервирован, я написал Жанне записку, прося пожаловать на завтрак. Через несколько минут раздался стук в дверь, и тонкая фигурка Жанны в белом платье обрисовалась на фоне т„много коридора.

Я встретил гостью у самого порога и, поцеловав ей ручку, пригласил к столу. Я ещ„ не видел Жанну такой сияющей, розовой и вес„лой. Она сразу забросала меня вопросами, и я не знал, на какой из них отвечать.

- Я так рада, так рада этой встрече. Мне надо тысячу дел вам сказать и ещ„ тысячу спросить. И вс„ никак не получается такой возможности.

- Позвольте вас познакомить с моим другом, который известен вам как капитан, но вы не знаете, что он удивительный собеседник и очаровательный кавалер, - сказал я, воспользовавшись паузой.

Жанна так неотрывно глядела на меня, что даже не заметила капитана, стоявшего в стороне, у стола. Капитан, улыбаясь, подош„л к ней и подал ей белую и красную розы. Наклонясь к е„ руке, он приветствовал е„, как герцогиню, и, предложив руку, пов„л к столу.

Когда мы сели, я не узнал Жанны. Лицо е„ было сухо, сурово; я и не предполагал, что оно может быть таким.

Я растерянно посмотрел на капитана и вконец расстроился. Но на его лице я не проч„л ровным сч„том ничего. Это тоже было новое для меня лицо человека, воспитанного, вежливого мужчины, выполняющего свои светские обязанности за столом. Лицо капитана улыбалось, его ж„лтозолотые кошачьи глаза смотрели добродушно, но я чувствовал, что Жанна скована его светскостью и не может выйти из рамок, заданных капитаном.

Все е„ надежды повидаться со мной наедине и сердечно поделиться мыслями о новой жизни разлетелись в присутствии чужого человека; да ещ„ такого важного, в ореоле мощи и власти, каким окруж„н всякий капитан в море.

Односложные ответы Жанны, е„ нахмуренный вид и дурная воспитанность превратили бы всякий завтрак в похоронный обед. Но сказалась выдержка капитана, а его мастерская речь заставила меня смеяться до слез. Жанна с трудом воспринимала юмор; но вс„ же к концу завтрака стала проще и веселее.

Капитан, извинившись перед нами, отправился заказывать какой-то особенный кофе, который мы должны были пить из специальных чашек на балконе.

Воспользовавшись минутой, Жанна сказала, что вечером у не„ состоится свидание с другом турка, который предоставит ей магазин с приличной квартирой на одной из главных улиц, чтобы открыть шляпное дело. Она снова и снова говорила, что приходит в ужас от одиночества и страшится за судьбу свою и детей.

Я успел только сказать, что И. никогда е„ не оставит, что мы - е„ друзья навсегда, где бы мы ни находились. Но я мало успел, утешая е„, потому что боялся сказать что-нибудь неловкое.

Возвратившийся капитан прин„с нам чудесные апельсины, вскоре появился и знаменитый кофе. Но Жанна сидела как в воду опущенная и ушла, отказавшись от фруктов. Я упросил е„ отнести детям по апельсину, но предложенные капитаном цветы она оставила на столе.

Проводив Жанну и возвратясь на балкон, он взял обе розы, вдохнул их аромат и, рассмеявшись, сказал:

- Нечасто мне приходилось терпеть поражения на дамском фронте. Но сегодня не только я, но и мои цветы потерпели фиаско.

- Я совсем расстроился, - ответил я ему. - Даже голова разболелась.

Почему-то я думаю, что бедняжка теперь плачет. И право, мне очень жаль, что я бессилен ей помочь.

- Не в тво„м бессилии дело, а в отсутствии образования и воспитания, которые могли бы помочь женщине в тяжкий час испытаний. Ей бы стать женщиной-героиней, а она пока только жена, только матьобывательница. Е„ борьба за собственное счастье, за личную жизнь будет ужасна. Пока она не откажется от любви для себя и не начн„т жить для детей, - она пройд„т ад.

Вот этому-то е„ страданью я и поклонился так низко сегодня, - задумчиво сказал капитан.

- Неужели тот, кто любил однажды, любил до самозабвения и потерял рай сердца, должен вновь искать его? Мне почему-то думается, что, любя однажды всем существом, я не мог бы больше приблизиться ни к одной женщине, - возразил я.

- Не мне судить. Я прожил уже половину жизни, быть может большую. И я не знал ещ„ такой минуты, когда мне захотелось бы воскликнуть: "Мгновенье, остановись!" Я слишком наблюдал людей, одержимых страстями, неспособных владеть собой - и всюду одни только страдания.

Речь капитана была прервана стуком в дверь, и на приглашение войти в комнате появилась высокая фигура князя.

Пользуясь правом больного, я лежал на кушетке под спущенной маркизой на балконе, и капитану пришлось встретить гостя и усадить его подле меня с радушной улыбкой.

Князь объяснил, что ищет капитана, чтобы поблагодарить за помощь его больной жене, а также за отличный, нанятый по его указанию дом. Нас он хотел просить навестить больную.

Выглядел князь неважно. Одет он был элегантно, но его ж„лтое лицо, воспал„нные глаза и вся фигура говорили о большом истощении и нервном расстройстве.

Капитан, улыбаясь, сказал, что очень сожалеет, что он не доктор, а то наверняка предписал бы постельный режим не жене, а мужу. Я уверил князя, что И. непременно зайд„т, но вряд ли это может случиться сегодня, так как и вечером у него дела.

Посидев с нами около часа, князь попросил разрешения зайти завтра утром, чтобы узнать, в какое время И. мог бы навестить его жену.

Не успели мы обменяться впечатлениями, как снова раздался стук в дверь и две синьоры Гальдони с букетами роз вошли к нам. Обе сияли радостью.

Последовало приглашение навестить их в прекрасном посольском особняке.

Капитан сказал, что состоит при мне сиделкой, заменяя верзилу, потому что И.

уверяет, будто мне ещ„ пару дней нужно полежать, но что потом он обещает доставить меня к ним.

От итальянок повеяло хорошим тоном, хорошим обществом. А прелестные, бездонные глаза молодой барышни будили в сердце лучшие чувства, проникая в самую его глубину очарованием женственности.

- Вот чего не хватает бедной милой Жанне, - сказал я. - Она лучше многих и многих; а только не умеет владеть собой, так же как и я. Именно потому, что я так плохо воспитан, что я почти постоянно чемнибудь раздраж„н, я понимаю Жанну.

- Нет, друг. Ничего общего у вас с ней нет. Ты только неопытен и ещ„ не умеешь владеть ни своим темпераментом, ни своими мыслями. Но твои желания, идеи, мир высоких стремлений, в котором ты жив„шь, - вводят тебя в круг тех счастливых единиц, кто достигает на земле уменья принести пользу собратьям.

Рано или поздно ты найд„шь свой, индивидуальный, неповторимый и невозможный для другого путь и внес„шь в жизнь что-то новое, - я уверен, - большое и значительное. Что же касается Жанны, то дай-то Бог, чтобы е„ беспредельное личное страдание раскрепостило в ней хотя бы материнскую любовь и помогло бы ей стать матерью-помощницей и защитницей своих детей, а не тираном. Есть много случаев, где выстраданное матерью горе обращается в тиранию и деспотизм по отношению к детям! При этом женщина убеждена, что любовь е„ - высочайший подвиг.

Я смотрел во все глаза на капитана. Лицо его было прекрасно. На н„м лежала печать той глубокой сосредоточенности, которую я видел только на лицах И., Флорентийца, Али.

Мо„ молчание заставило его повернуться.

- Что ты так смотришь на меня, мой мальчик, мой "брудершафт"? Что нового увидел ты во мне? - сказал он, мягко и нежно касаясь моего плеча.

- Я не только что-то новое увидел в вас, но и понял, что вам необходимо познакомиться с моим другом Флорентийцем. Это самый великий человек, которого я до сих пор видел. Даже И., которого вы выделяете среди прочих, не может быть с ним сравним. Хотя И., - я признаю всем сердцем, - для меня недосягаемый идеал высоты и доброты. Не зная моего друга Флорентийца, вы произнесли уже дважды те слова, которые я слышал от него. О, как бы я был счастлив привести вас к нему.

Незаметно для нас на балкон вош„л И.

- Ну, кажется, вы не скучаете в обществе друг друга. Но почему я не вижу здесь Жанны? Мы условились, что она подожд„т тут, и я расскажу, где и как состоится е„ свиданье в связи со шляпным делом. Неужели такие элегантные кавалеры были не в состоянии рассеять тоску одной-единственной дамы? - спросил он, пожимая нам руки и улыбаясь.

- Нет, - ответил капитан. - Дама вынудила меня вспомнить о смирении. Даже цветы мои отвергла. А хитро обдуманное меню и вовсе не имело успеха. Думаю, что я-то и лишил даму аппетита и хорошего настроения. Если бы не ваше распоряжение не покидать Л„вушку, - я бы, пожалуй, сбежал с поля брани.

- Жанна очень огорчила меня, И. Я снова не сумел проявить такт и расстроил е„, вместо того чтобы принести ей мир. Должно быть, только ч„рным женщинам может улыбаться перспектива радостных и простых отношений с таким ротозеем, - иронически заметил я.

- Это ещ„ что за ч„рные женщины? - вскричал капитан.

- Первая, очень памятная встреча Л„вушки с темнокожей женщиной в Б., - сказал И. - Он впервые увидел элегантную и образованную негритянку не на картинке, а в семье моего друга и был потряс„н, - ответил ему И. - Ты что-то бледен, Л„вушка? Я очень хотел бы, чтобы ты осторожно сош„л с капитаном в сад подышать в тени. Как мне тебя ни жаль, но при разговоре мо„м с Жанной - до прихода купца - тебе надо присутствовать. Я бы и вас просил побыть с нами, капитан, так как предвижу, что Жанне будет очень тяжело перестраиваться для жизни одинокой работающей женщины. К сожалению, о е„ дяде пока ничего не узнал. Есть, правда, сведения, что он заболел и уехал к родственникам в провинцию. Но дальше никаких следов.

Капитан с радостью согласился посидеть со мною в саду. И. спросил, как мы смотрим на то, чтобы пропустить обед и поужинать поздно вечером. Мы согласились и, спускаясь в сад, встретили обоих турок. Молодого мы захватили с собой, а старший прош„л к И.

Ибрагим ходил ещ„ плохо, опирался на палку, но сильной боли в ноге и спине не испытывал. Он составил для нас целый план ознакомления с Константинополем. Я приш„л в восторг от названий ряда исторических мест, но подумал, что и половины этого, вероятно, осмотреть не успею.

Мне очень хотелось услышать о брате, узнать, как будет складываться паша судьба, но... не в первый раз за эти дни я проходил урок терпения и самообладания.

Приближался вечер, когда слуга от имени И. приш„л звать нас пить чай. Чай был сервирован с не меньшей тщательностью, чем завтрак, заказанный капитаном. В большой комнате И. стол сиял серебром и всевозможными восточными сластями.

Как только мы вошли, И. отправился за Жанной. Он не возвращался довольно долго, я начинал уже беспокоиться и раздражаться, когда, наконец, они вошли, продолжая начатый разговор, очевидно, не очень для Жанны радостный.

Она теперь была в скромном синем платье, выделявшем особенно резко е„ бледность. Кивнув мне и капитану, она поздоровалась с обоими турками и села на указанное ей место. Сам И. сел рядом, мы с капитаном напротив, турки по краям стола, а место по левую руку от Жанны было пусто.

Не успели мы усесться, как раздался л„гкий стук в дверь и в комнату вош„л высокий старик, совершенно седой, худой, красивый, с довольно резкими чертами лица.

И. встал навстречу, познакомил со всеми и указал на место рядом с Жанной.

Он был представлен как Борис Ф„дорович Строганов.

Приглядевшись к Строганову, я никак не назвал бы его русским. Типичное лицо турка с горбатым носом, большими ч„рными глазами и бровями, бритое, скорее похожее на лицо акт„ра, чем купца.

Завязался общий разговор, в котором Жанна не принимала никакого участия.

На е„ лице были заметны следы слез, которые она пыталась запудрить, веки покраснели. Всем сердцем я сострадал бедной женщине и печалился, что трудно передать энергию из одного сердца в другое. Все сидевшие за столом, я был уверен, собрались только для того лишь, чтобы помочь ей. И вс„ же общая воля не помогла ей совладать с собой.

Я так пристально впивался взглядом в лицо Строганова, что он, смеясь, сказал:

- Бьюсь об заклад, что вы, молодой человек, писатель. Все рассмеялись, а я с удивлением спросил:

- Почему вдруг вы сделали такой вывод?

- Да потому, что за мою долгую жизнь я много перевидал людей. И только у очень одар„нных писателей мне приходилось видеть этакие глаза-шила, от которых на душе делается неспокойно. Не могу и не хочу сказать, что оказываемое вами внимание мне неприятно. Хочу только вас уверить, что я отнюдь не таинственная личность, и преступлений, ловко укрытых от правосудия, за мной не числится. А потому я не