Глава 2. Королевский спорт

Глава 1. Ее девочка.

Isn’t she lovely
Isn’t she wonderful
Isn’t she precious
Less than one minute old

Stevie Wonder «Icn’t She Lovely»

 

– Луна!

Пронзительный вопль вспорол уютную тишину мэнора и оборвался – чтобы повториться.

– Луна-а-а!

Мерлин, что это: кто-то приложил ее Круциатусом, пока она спала? Гермиона отлично помнила все, что рассказывал о схватках доктор Моррис, а также все, что сама прочитала на эту тему, но она и представить не могла, как это больно! Мудрый старый доктор Моррис – старомодный и чопорный, как пучок профессора Макгонагалл,– многократно упоминал о возможном вреде и даже опасности применения обезболивающих заклинаний и настаивал на том, что "самый важный процесс – главное чудо природы – должен проходить естественно", волшебница она или магла – неважно: "Тут все равны", – любил говорить он.
Отдышавшись, Гермиона мысленно послала к дракловой матери доктора Морриса с его увещеваниями и заодно природу – с ее чудесами, – и ее скрутила новая схватка.

– Луна!!!

Дверь, наконец, распахнулась, и на пороге появилась растрепанная Луна с встревоженным лицом. Едва увидев Гермиону, скорчившуюся на боку – насколько позволял это сделать огромный живот, – и, ахнув, бросилась к кровати.

– Дорогая, началось?..

– Да-а... – простонала Гермиона, откинув назад голову.

Луна бережно отвела с ее бледного лица прилипшие волосы и тут же спохватилась.

– Сейчас, вызову ребят и доктора Морриса... – она метнулась к выходу и порывисто обернулась у самой двери: – Потерпи, пожалуйста, я быстро...

– Беги уже! – прохрипела Гермиона, вновь схватившись за живот. Так часто, Мерлин, и так сильно!.. Должно быть, она разродится раньше, чем доктор Моррис появится в мэноре. – Потерпи, малыш, – умоляюще прошептала она животу: хоть он и опустился за последние пару недель, все равно выглядел так, словно вот-вот взорвется. – Потерпи, слоненок, давай дождемся доктора: он помо... Ч-черт!.. – Гермиона взвыла, и дверь снова распахнулась. "Боже всемогущий, теперь я не умру!.." – успела подумать она, прежде чем провалиться в спасительное беспамятство.

Спустя пять часов, показавшиеся двоим сидящим в холле бесконечностью, из спальни раздался истошный крик и следом – заходящийся обиженный рев. Гарри и Рон слаженно подпрыгнули и переглянулись.

– Э-это что? Она – того? Все? – Рон беспомощно таращился то на Гарри, который открывал и закрывал рот, не издавая ни звука, то на дверь, – и она приоткрылась, выпуская в холл измотанную Луну со счастливой улыбкой во весь рот.

– У нас девочка, – выговорила она и прислонилась к стене, устало приглаживая встрепанные волосы.

– Хвала Мерлину, – простонал Рон и обессиленно рухнул на дубовый пуфик, отирая со лба пот.

– Ты будто сам рожал, – нервно хмыкнул Гарри и, не обратив внимания на сердито сверкнувшие серые глаза, повернулся к Луне. – Ну как Гермиона? Как они... обе? – как странно и непривычно это звучит: они обе...

– Уже все хорошо, – поспешно ответила Луна, успокаивающе поглаживая его по руке. – Доктор Моррис просто молодец, если бы не он...

– Что? – вскинулся Рон. – Что – если бы не он?

– Рон, успокойся, – мягко произнесла Луна, гипнотизируя взъерошенного друга лучистым взглядом.

Рон заочно по-прежнему люто ненавидел Малфоя и к новому человеку, чей плач разносился по мэнору на радость домовикам – те помнили еще появление на свет Люциуса – был настроен настороженно: маленький... маленькая Малфой. Пусть и родила ее Гермиона.
Луна вздохнула про себя и повторила:

– Успокойся – все позади. Скоро вам можно будет на них обеих взглянуть, – добавила она с улыбкой, а Гарри шумно нетерпеливо вздохнул. Повисла пауза: Луна безмятежно рассматривала темно-серый ковер у двери, усыпанный пеплом – Рон, беспрерывно нервно дымящий, в конце концов, обозлившись, разогнал эльфов, мельтешащих с неразборчивым ворчанием под ногами, и они терпеливо дожидались его ухода, чтобы очистить наконец изгаженный пол. Гарри сосредоточенно разглядывал дубовую дверь, чуть склонив голову набок – совсем как подросший Оскар у его ног, настороженно прислушивающийся к незнакомым звукам. Рон угрюмо сопел, скрестив руки на груди, – на лице беспокойство боролось с недоверием: ему не терпелось увидеть Гермиону, но ребенок Малфоя... Рон не был уверен, что к этому готов.
Затянувшееся было молчание прервал доктор Моррис, открыв дверь и моментально попав в перекрестье выжидательных взглядов трех пар глаз.

– Вы можете пройти к мисс Грейнджер, – он слегка улыбнулся, – только сначала... – доктор пару раз взмахнул палочкой, наложив на Рона и Гарри чары, пояснив: – Меры предосторожности, молодые люди. Девочка еще слишком уязвима – любой сквозняк или микроб может оказаться опасен, лучше перестраховаться.

Друзья кивнули и вслед за Луной последовали в комнату: Рон замешкался на пороге, пропустив Гарри вперед.
Гермиона полулежала на подушках, бережно прижимая к себе самое крошечное создание, которое когда-либо видел Гарри – в отличие от Рона, у которого была младшая сестра. Луна сосредоточенно слушала негромкие наставления доктора Морриса, кивая, когда тот указывал на очередной фиал из батареи, выставленной на комоде. Джинни мельком взглянула на вошедших, устало улыбнулась и склонилась над Гермионой, убирая с ее лба влажные волосы. Вид у той был донельзя измотанный, но полуприкрытые глаза на осунувшемся лице сияли. Гарри обогнул огромную кровать и сел на ковер у ног Джинни.

– Поздравляю, – прошептал он Гермионе, с улыбкой разглядывая малышку у нее на руках, – ты просто молодец.

Гермиона улыбнулась в ответ и одними губами шепнула:

– Спасибо.

Затихшая кроха смешно морщилась, кряхтела и таращила бессмысленные голубые глаза куда-то вверх.
Глядя на них, Рон остро почувствовал себя за пределами невидимого круга доверия*: он не мог избавиться от напряжения, которое охватило его, стоило переступить порог Малфой-мэнора. День рождения Гермионы они праздновали в Норе – на этом настояла Молли, – а других поводов явиться сюда у Рона не возникало: до сегодняшнего дня. Он просто не мог не примчаться сюда – по тревожному зову Луны – и торчать бесконечно тянущиеся часы под дверью, из-за которой доносились душераздирающие крики его подруги... его бывшей любимой. Рон в отчаянии смолил сигареты одну за другой – к возмущению домовиков, ненавидел Малфоя – и его дом,– отчетливо понимая: никогда он не сможет относиться к Гермионе как к другу – ни-ког-да. Джинни называла его жутким собственником и сердилась, когда он, не сдержавшись, жестко высказывался о Малфое.
"Он отец ее ребенка, Рон! – тщетно силилась она донести до его понимания. – Кем бы он ни был в прошлом – в настоящем все обстоит так, как есть. Смирись уже, наконец!.." Бесполезно: Рон даже не пытался. Его ранил счастливый взгляд Гермионы, а в глазах темнело, едва он представлял, что ее тела касались его руки; его губы скользили по бархатной коже – о, Рон хорошо помнил ее запах и нежную гладкость... Малфоя даже не было в стране, но для Рона Уизли он стал каждодневным кошмаром – с того самого дня, как в "Пророке" напечатали ту статью... и ту колдографию. Ее руки, обвившие его шею: Мерлин, Рона тогда как Сектумсемпрой полоснуло, а в глаза сыпанули битого стекла. Только он знал: то были осколки его расколотых надежд. Всерьез увлекшись очаровашкой Габриэль, Рон почти убедил себя, что отпустил Гермиону и сумел начать с чистого листа. Невидимый соперник как бы и не существовал вовсе... пока не обрел плоть и кровь. Ненавистную бледную плоть и голубую кровь. Рон месяц не разговаривал с Гарри, обнаружив, что тот был в курсе, и носа не казал на площадь Гриммо, пока у Джинни не лопнуло терпение: она сама заявилась в Нору, устроив образцово-показательный скандал, в котором ничтоже сумняшеся употребила тезисы из истеричной отповеди самой Гермионы – месячной давности. Узнав о будущем ребенке, сдалась даже Молли,– но не Рон. Его, по выражению Гарри, заклинило на Малфое. Джинни безумно злило непрошибаемое упрямство брата: она трактовала его как нежелание взрослеть и принимать вещи такими, каковы они есть. Рон перестал спорить – тем более, что все вокруг старались даже фамилии Малфой вслух не произносить, – но внутри не примирился с предательством Гермионы: он считал ее поступки именно предательством – никак иначе. И никакой ребенок положения дел не менял, скорее наоборот – усугублял. И сейчас, стоя в изножье роскошной резной кровати, он думал о том, что на ней Гермиона – его Гермиона! – спала с Малфоем и занималась с ним любовью, и это знание отдавало ломотой в висках и жжением в глазах. Рон готов был простить ей чужие руки и чужие губы – даже чужого ребенка, – но не Малфоя. Пожалуй, хватит с него этой идиллии на сегодня. Пробормотав под нос извинения, Рон порывисто развернулся и вышел в коридор, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Решительно войдя в гостиную, Джинни открыла рот, чтобы отчитать Рона за грубость, и будто споткнулась о его взгляд: столько смятения и отчаяния в нем было. Вместо гневной нотации ей захотелось крепко обнять брата, прижав рыжую голову к груди, и баюкать, как маленького. Ну и пусть он старше,– но этот потерянный взгляд, нахохленный вид... Все полетело к чертям после той статьи в "Пророке": новорожденная симпатия к Габриэль, радужные планы на будущее... Джинни раздирало надвое между жалостью к Рону и волнением за Гермиону.

– Ох, Ронни, – вздохнула она, присаживаясь рядом,– на подлокотник кресла. – Мерлина ради... соберись. Мы нужны ей сейчас, как никогда – все мы, понимаешь?

– Понимаю... А кто, прах побери, поймет меня? – вопрос Рона повис в тишине: так тает в воздухе жалобный всхлип оборванной гитарной струны.

Оставшись одна, Гермиона снова и снова вглядывалась в сморщенное личико спящей дочки. Дочка... надо же: у нее, Гермионы Грейнджер, есть теперь маленькая дочка. Такая кроха: даже не верится, что это – настоящий человек. Гермиона никогда не понимала заходящихся в восторге свежеиспеченных родителей: ну как можно назвать такое крошечное, непропорциональное, в складочках существо красивым?.. Вряд ли ее мнение относительно чужих детей изменилось, добродушно усмехнулась она себе, но ее дочка была красавицей. Ровные темные бровки – Джинни совершенно права: это ее, Гермионы; темный мягкий пушок на голове – тоже в маму.
Мама. Она, Гермиона, теперь – мама. Потрясающее ощущение заставило ее счастливо вздохнуть: тихонько, чтобы не разбудить малышку. Та снова приковала ее взгляд: да, настоящая красавица. Маленький, прямой – словно точеный – носик; капризно изогнутые пухлые губки; личико – сердечком... В глазах Гермионы промелькнула – и осталась – печаль пополам с нежностью: это – его. Перед ней как живое встало другое лицо – взрослое: длинный, идеально прямой нос, четко очерченные губы, острый подбородок...
"О, Драко... У нашей дочери твои губы..."
Гермиона вновь тихонько вздохнула и откинулась на подушки, устремив невидящий взгляд в потолок.
«Малфой, Малфой. Хитрый, да? Собака на сене: думал удержать меня при себе – на расстоянии? Ты сам теперь привязан – и даже не знаешь об этом: ни ты, ни та хрупкая девочка, отравленная твоим ядом. Сам воздух вокруг тебя губителен – для доверчивых бабочек, летящих на огонь, что скрывают твои холодные глаза: сладкая отрава... В этом – твоя власть, в этом – сила. Но у меня теперь есть что противопоставить вероломству и лжи. Древняя как мир сила, прославленная на весь волшебный мир бедной Лили Поттер: материнская любовь».

Через неделю доктор Моррис наконец отменил Гермионе постельный режим. Малышка довольно быстро осваивалась в подлунном мире, аппетитом обладала отменным – в маму и почти никогда не кричала: у нее оказался довольно широкий диапазон выражения своих желаний и эмоций – это в папу. Гермиона с каждым днем отмечала что-то новое в крохе – что-то, так напоминающее ее саму, дедушек и бабушек... или Драко. От него девочка взяла больше всех – так по крайней мере виделось Гермионе, но и Луна была с ней солидарна. Луна, пожалуй, единственная не была удивлена, узнав о Гермионе и Малфое: более того, она догадалась – еще тогда, на девичнике. И она была единственной, кто не осудил Гермиону – ни словом, ни взглядом...
Когда подруга окончательно перебралась в Малфой-мэнор – с наступлением нового года – Гермиона была несказанно рада. Не тому, конечно, что прочные со стороны и хрупкие на деле отношения Луны и Невилла распались под Рождество. Она радовалась, что теперь дементоры отступят... Луна не носила больше серег-цеппелинов и спектральных очков, но ее глаза по-прежнему серебрились, а мягкий голос разгонял тревоги Гермионы, согревая плачущее зимними вечерами сердце. Луна украсила ее спальню засушенными букетами из собранных в сентябре луговых цветов; придумала травяной чай – тонизирующий, но безвредный, – который с грехом пополам заменил Гермионе любимый запретный блэковский кофе... с Луной она могла говорить о Драко.
Луна нашла наконец единственное действенное лекарство против своего непреходящего – физического и душевного – озноба: от холода подземелий мэнора ее спасало тепло его каминов.

Когда Луна в компании Гарри, Джинни и Рона появилась в мэноре – впервые после своего похищения, – Гермиона почти не сводила с нее глаз, рассеянно отвечая на приветствия и поцелуи. Войдя в гостиную, Луна отстраненно огляделась, словно не узнавая недавнюю тюрьму, медленно прошла к камину и опустилась в любимое кресло Люциуса. "Надо же, – пронеслось в голове Гермионы, – какое знаковое кресло... Так и манит смятенные души", – она вспомнила себя в том же кресле: с дрожащими руками, мокрыми от слез, и – теплые пальцы Драко...

– Ш-ш-ш, – Гермиона поймала за руку Джинни, пытающуюся привлечь ее внимание, и чуть заметно кивнула в сторону Луны. Джинни поняла без слов и затихла, наблюдая за фигуркой, почти потерявшейся в огромном кресле. Луна неотрывно смотрела в огонь, производя странное впечатление: как будто она общалась с пламенем – и оно ей отвечало. Наконец она судорожно вздохнула, обхватила руками плечи и, кивнув собственным мыслям – или огню, – повернулась к подругам с неуверенной улыбкой, застав врасплох. Те одновременно заулыбались в ответ и оживленно принялись обсуждать гобелен на ближайшей стене. Картина и впрямь была занятной: молодая девушка средневекового вида с белым зверьком на руках. Малфой утверждал, что это горностай, однако про себя Гермиона была твердо уверена: девушка на гобелене держит самого настоящего хорька**... Луна обескураживающе улыбнулась – уже увереннее, и Гермиона с Джинни смущенно примолкли.

Тему заточения Луны в здешних подземельях они обходили по сей день – хотя переговорили, кажется, обо всем на свете долгими зимними вечерами у камина, под бесчисленное множество чашек чая "от Лавгуд": так с легкой руки Гермионы назывались теперь травяные настои Луны. Маленькому человеку внутри Гермионы, незримо присутствующему на вечерних посиделках, чай из трав, судя по всему, тоже нравился...

Когда Луна решила, что Лонгботтом ей не быть, Невилл не стал спорить, возражать, удерживать... Как ни горько было сознавать, но их странный союз образовался "по законам военного времени": эти двое, наверное, оставались бы вместе много лет – затянись настолько война. Странная связь: прочная и хрупкая одновременно; может, они были – или стали – слишком похожи; слишком многое прошли вместе... слишком быстро.
Постепенно, потихоньку – словно разматывая спутанный клубок пряжи, – Луна рассказывала Гермионе о необъяснимой, тщательно скрываемой неприязни к ней бабушки Невилла: та не сумела простить Ксенофилиусу вынужденного предательства. Невилл однажды взорвался, не выдержав молчаливого осуждения бабкой своего выбора: "А ты, ты сама как бы поступила? Если бы меня держали черт знает где, угрожая убить в любую минуту – а то и не сразу убить, а..." Он осекся, тяжело дыша и кусая губы. Августа уперлась в него тяжелым взглядом и ответила, роняя каждое слово, будто булыжник: " Твои родители устояли".
О визитах в Мунго – сюда обоих вело теперь одно и то же: после освобождения из Азкабана Ксено Лавгуд оказался соседом Алисы и Фрэнка Лонгботтомов. Увидев, наконец, живую дочь, он неверяще уставился на нее, пытаясь совладать с мелко дрожащей челюстью и трясущимися руками – и не справился. Луна молча шагнула к отцу и крепко обняла, поглаживая по волосам, как маленького, а тот уткнулся лицом ей в плечо, содрогаясь в беззвучных рыданиях. Гермиона хорошо помнила эту встречу: они были там вместе с Гарри. И помнила, как, глядя на вздрагивающую грязно-белую макушку, ни к селу ни к городу вспомнила волосы Люциуса Малфоя: в них, наверное, как и у Ксено, не сразу можно было разглядеть густую поросль седины...
Гермиона потянула застывшего Гарри за рукав, и они тихонько вышли в коридор, оставив Лавгудов наедине. Невидяще глядя в окно, она смаргивала непрошеные слезы и против воли продолжала думать о Малфое и Ксенофилиусе. Предатели? Конечно, нечего и сравнивать, но все же: в конце всего оба – как умели – пытались защитить самое дорогое... Гермиона вспомнила собственных родителей: разве она не сделала то же самое, чтобы уберечь их?
Все это она помнила, будто война закончилась лишь вчера. А между тем у нее уже была дочь – ее и Малфоя. И они обе жили в его фамильном поместье. Иногда Гермионе вдруг казалось, что она в театре абсурда: это снится, такого просто не может быть... потому что не может быть никогда. Но реальность напоминала о себе требовательным воплем, и призрачные декорации рушились, а сердце захлестывала такая острая, пронзительная нежность, что порой она боялась: оно не выдержит и разорвется.
"Кира, – с гордостью представила она дочку друзьям. – Кира Грейнджер".
Так и было... и никто не решился задавать вопросов – в тот день, по крайней мере. И когда маленькая Кира станет Малфой – а Гермиона не сомневалась, что так и будет, – она все равно останется Грейнджер. Ее девочка...

 

* Выражение «круг доверия» подрезано автором у героя де Ниро в любимой комедии «Знакомство с родителями»=))

** На гобелене изображен один из четырёх (наряду с «Моной Лизой», «Портретом Джиневры де Бенчи» и «Прекрасной Ферроньерой») женских портретов кисти Леонардо да Винчи – «Дама с горностаем» (итал. Damaconl'ermellino; конец XV века). Знатоки животных отмечают, что на картине, вопреки привычному названию, нарисован не горностай, а одомашненный белый хорёк-фуро (с)=))

 

Глава 2. Королевский спорт.

ВНИМАНИЮ ВСЕХ, ЗАПУТАВШИХСЯ ВО ВРЕМЕННЫХ РАМКАХ!!!
Сумасшедший автор, движимый желанием помочь разобраться, сделал нечто вроде шпаргалки - с указанием дат в двух вариантах:
а) по главам
б) по хронологии

Шпаргалка действительно помогает и проясняет, а живет здесь: http://martinirose2011.diary.ru/p166929309.htm?from=0

Спасибо, милые читатели, что несмотря на извращенный полет фантазии автора остаетесь с ним:*))))

___________________

Знаешь – мы никогда не забудем
Игры, в которые играют люди.
Нас с тобой наконец настигли
Люди, которые играют в игры.

Гости Из Будущего "Игры"

 

Он и представить не мог, что будет так тосковать по Британии – с ее двумястами дождливыми днями в году. Мягкий солнечный климат Жюрансона его раздражал. Впрочем, его раздражало практически все во Франции, начиная с собственной жены и заканчивая виноградом. Мерлин всемогущий!.. Виноград заполнил его дни и – частично – ночи: первые месяцы виноградники снились Малфою – бесконечные ряды кудрявых лоз под палящим солнцем. Солнце, море и виноград. Грейнджер бы здесь понравилось. Он не знал, почему так решил, но Гермиону – с ее золотистой кожей, теплыми карими глазами и с ее темпераментом – так и хотелось поместить в вечное лето.
"Золотистая кожа... карие глаза... – Малфой поморщился собственным мыслям. – Скажи лучше – шоколадные. И ореховые кудри!" – он передернулся и фыркнул. Понесло. Драко никогда особенно не любил карамельных эпитетов – и комплиментов подобных Гермионе не делал, тяготея к четким определениям и предпочитая называть вещи своими именами. При этом подмена понятий, которую он продолжал шлифовать в софистских внутренних монологах, его абсолютно не смущала.
Однако сегодня притворяться наедине с собой ему не хотелось. Какого бы цвета ни были глаза Грейнджер – шоколада, чая, кофе или виски – он по ним скучал. Отчаянно и безысходно, находя некоторое утешение в проклятых виноградниках. С утра и до вечера, почти с первых дней жизни в шато, он прилежно постигал науку виноградарства под чутким руководством новоиспеченного тестя.

Первые дни... Драко хорошо запомнил день приезда во Францию. У парижского терминала его встречали: Нарцисса в новой гламурно-голубой мантии под цвет глаз и худенькая девушка с короткой стрижкой – светлые волосы открывали тонкую шею. Это моментально вызвало у Малфоя приступ раздражения. Вращаясь в кругу ведьм и магов, по преимуществу чистокровных, он привык к длинным волосам: ведь общеизвестно, что отрезать их – значит добровольно лишать себя части силы. Даже модница Паркинсон к пятому курсу распрощалась с любимым каре и отпустила волосы. Надо сказать, ей очень шло, и Драко любил пропускать между пальцами лаково-черные гладкие пряди – Пэнси носила волосы распущенными. А эта вот – на тебе: какие-то рваные клочки, точно у болонки. Хотя если подумать – на что сквибу длинные волосы? О какой силе речь? Мерлин с ней, пусть стрижется, как хочет. Фыркнув под нос, Малфой кивнул в ответ приветственно машущей Нарциссе и двинулся прочь от терминала, не оборачиваясь и гоня от себя мысли о буйной гриве Грейнджер. Он все еще чувствовал тепло ее рук на своей шее и запах ее духов.
– Как ты, дорогой? – Нарцисса обняла его и, расцеловав в обе щеки, мягко развернула к своей спутнице, безмолвно застывшей в паре шагов. Знакомые глаза жадным взглядом ощупывали его лицо – захотелось провести по нему ладонью, будто стряхивая назойливую мошку.
– Доминик, – вежливо выдавил Драко, призвав на помощь все самообладание, и заставил себя чуть растянуть губы в псевдоприветливой улыбке.
– Драко... – выдохнула Доминик, не в силах оторвать от него глаз и неудержимо заливаясь краской. Малфой вздохнул про себя, но внешне остался безупречен – это оказалось несложно. Пространство международной каминной сети оказало на него странное действие, притупило чувства, оставив не смертельные: раздражение, усталость... облегчение. Странное облегчение – от того, что сегодня уже ничего не придется решать. Не придется мягко, но настойчиво отрывать от себя руки – беспомощно цепляющиеся в глупой, отчаянной надежде удержать – отрывать с кровью, оставляя в них кусок собственной души. Нет, сегодня он просто позволит отвести себя в тихое красивое место, где его так ждали, и постарается уснуть, сославшись на усталость и расшатанные нервы. И возможно, ему это даже удастся – пока действует странная анестезия. О том, что придется решать завтра, Драко думать не хотел.

– Cheriè! Где ты, милый?

Проклятье. Ей принадлежали почти все его ночи, утра и дни – хотя бы вечера он хотел для себя. Впрочем, здесь все хотели чего-то, что не могли получить. Доминик страстно желала, чтобы ей принадлежали не только его тело и фамилия, но душа и помыслы. Нарцисса мечтала о появлении новенького Малфоя. Филибер рассчитывал, что будет кому оставить фамильный бизнес. Бланш... Вот теща, пожалуй, оставалась в глазах Драко темной лошадкой. Фальшивую сердечность зятя по отношению к дочери она видела насквозь, однако – ни словом, ни делом своего знания не обнаруживала. Малфой ощущал невнятное, но настойчивое беспокойство: словно за ним пристально наблюдают – собственно, так и было. Он гадал: каким же образом покойный Люциус договорился с де Шанталями об этой абсурдной свадьбе, какие слова и аргументы подобрал его искушенный в переговорах отец? Конечно, определенная выгода стороне невесты лежала на виду: де Шантали получали для обожаемой дочери любимую долгожданную и прежде недосягаемую игрушку. Не внакладе оставался и Малфой – обретая близкое родство с одним из самых почитаемых в Европе старинных семейств; к тому же не замаравших себя участием в войне. А чего хотелось самому Драко, о чем просило сердце... так сердца в сделках не участвуют, соглашений не заключают, на годы вперед ходы не просчитывают. Их удел – бережно хранить осколки разбитого прошлого, ранящие острыми краями; лелеять несбывшиеся мечты и – надеяться, вопреки всем и всему, несмотря ни на что. Надеяться глупо и беспричинно, отдавая себе в том полный отчет. И Драко – в темной глубине души, надежно скрытой от бесцеремонных посторонних глаз, – надеялся.

– Я здесь, дорогая, – он вложил в голос требуемую порцию тепла и старательно нацепил на лицо улыбку примерного мужа. "Дорогая" – словно они женаты лет двадцать. Драко передернул плечами и подобрался: шаги слышались уже совсем близко.

Свадьбу устроили спустя месяц после прибытия Драко во Францию. Конечно, учитывая статус семьи, вековые традиции и обычаи, времени для должной подготовки было мало: притом что предложение Доминик он сделал через неделю после приезда. С другой стороны – договоренности между Люциусом и де Шанталями было много месяцев... да и пышных торжеств с сотнями гостей никто не планировал. К удивлению Малфоя, Доминик не была дурочкой, и хотя он не знал, в каком виде было преподнесено ей решение о свадьбе, она не питала иллюзий о его чувствах – и это упрощало жизнь. Ее неудавшаяся попытка покончить с собой и нынешнее спокойное здравомыслие не очень вязались друг с другом, но Драко решил не утруждать себя размышлениями об этом. Его не слишком пылкое предложение Доминик приняла с милой покорностью: как добрую, но давно предвиденную весть, задержавшуюся в пути. Де Шантали и Малфои отпраздновали событие впятером – за тихим семейным ужином при свечах, а потом Доминик увлекла Драко прогуляться: по тем самым дорожкам, где они бродили детьми. Они гуляли там всю минувшую неделю – болтая ни о чем, точнее, разговаривала Доминик, Малфой отделывался односложными ответами и междометиями. Его будущую жену такое положение дел, казалось, ничуть не напрягало, сам же он чувствовал себя... странно. Хвала Мерлину – пока его поселили в отдельной комнате, и ему не нужно было делить постель ни с кем, кроме своих призраков.
Анестезирующий эффект международного перемещения прекратил действие наутро: Малфой вновь ощутил свое сердце, хотя предпочел бы забыть о нем. Три года. Чужая страна. Чужая женщина – виновная лишь в своей чистой крови и чистой любви. Руки внезапно задрожали – Драко сжал их в кулаки и закрыл глаза, глубоким дыханием успокаивая зачастившее сердце и стараясь не думать, как встречает это утро Грейнджер... как смешно она морщит нос, когда солнечный луч щекочет ей лицо и как доверчиво распахиваются глаза...
Деликатный стук в дверь едва не заставил Малфоя выскочить из собственной шкуры. Он сглотнул, успокаивая прыгнувшее к горлу сердце, и выговорил:

– Да?

Дверь бесшумно приоткрылась, впуская Нарциссу: волосы собраны в изысканно небрежный узел, легкое голубое платье оттеняет глаза.

– Как ты, малыш? – она феей скользнула к Драко, легко коснулась губами щеки, обдав летучим ароматом сирени, взъерошила ему волосы на затылке и присела на пуфик у кровати, изящно скрестив ноги.

– Я нормально, а ты?.. – вырвалось у Драко: лихорадочный блеск в глазах матери сказал ему больше, чем весь ее цветущий вид.

– Все хорошо, все хорошо, – рассеянно пропела Нарцисса, блуждая взглядом по комнате. – Как тебе здешний климат? Тепло, солнце... прелесть, правда?

Будто в Британии круглый год зима... Малфой продолжал вглядываться в лицо матери, и его собственное становилось все более озабоченным.

– О, Драко, – Нарцисса устало провела руками по лицу и будто стерла грим: оно сразу постарело, блеск в глазах угас. – Не обращай внимания. Это все Забвенное зелье Бланш... знаешь – успокоиться, отвлечься... забыться.

– Забвенное зелье?..

Нарцисса безучастно кивнула, повертела кольцо на пальце и внезапно оживилась:

– Милый, а что ты скажешь о Доминик? Девочка по-прежнему очаровательна, не правда ли?

Малфоя неожиданно озарило: мать же ничего не знает о его встрече с Люциусом, а стало быть и появление Доминик на терминале, и этот ранний визит Нарциссы – этапы кампании по подготовке его, Драко, к принятию верного решения... да только оно было им принято еще в Британии. Теперь он подозревал, что и тогда, за завтраком после встречи с отцом, Нарцисса неслучайно так ударилась в воспоминания о де Шанталях. Мерлин... интриги, тайные планы – на один неприятный миг он ощутил себя увязшей в паутине бабочкой... а скорее, мухой: какая, к драклам, из него бабочка, в самом деле. Малфой прикрыл глаза и тихо вздохнул.

– О да, мама, Доминик прелестна, – он еще раз вздохнул и подошел к окну: из его – пока еще отдельной – спальни открывался вид на широкую лужайку. – Я подумываю сделать ей предложение, что скажешь?

Обескураженный вид матери доставил Малфою пусть небольшое и сомнительное, но – удовольствие...

Портрет профессора Снейпа Драко решился распаковать лишь после свадьбы. Зельевар продолжал молчать – так же упорно, как в мэноре со дня смерти Люциуса – к облегчению Малфоя. Декан не делал бесполезных вещей, махать кулаками после драки не вошло в его привычки и после смерти. Доминик взирала на портрет с благоговением: помимо того, что Северус Снейп сыграл неоднозначную роль в ее собственной жизни, он семь лет был неотъемлемой частью жизни Драко – а это, вкупе с героическим вкладом в Победу, делало профессора небожителем в глазах Доминик. А между свадьбой и портретом случилась первая брачная ночь... ее Малфой, конечно, тоже отчетливо помнил – хотя предпочел бы забыть. Доминик, разумеется, имела полное право раз уж не на его душу, то хотя бы на тело, а он способен был думать лишь о вспышке – проклятой вспышке колдокамеры ушлого журналюги, пробравшегося-таки через зачарованные кусты, несмотря на все предосторожности. Впрочем, интуиция шепнула Малфою, что, наверное, кто-то не слишком усердствовал с защитными чарами и, возможно, даже хотел, чтобы весть о его свадьбе долетела до Британии... Однако он сознательно отмахнулся от этой мысли, ибо шила в мешке все равно не утаишь – вылезет рано или поздно, а подозревая всех и каждого вокруг, недолго дойти и до психушки. Проверять, что здесь у них вместо Мунго, Малфою не хотелось: вполне хватало собственного ада, который он давно носил внутри.
Когда Доминик вышла из ванной – сменив роскошный в своей элегантной простоте свадебный наряд на целомудренный длинный пеньюар – и бесшумно, нерешительно приблизилась к необъятной кровати с балдахином, Драко отвернулся наконец от окна и замер, встретившись глазами со своей новоиспеченной женой. Нет, дураком он себя не чувствовал – только мерзавцем. Два маленьких зеленых солнца светили с ее лица, в этих глазах – доверчивых и опасливых, как у той оленихи на уилтширском лугу – была вся Доминик: ее отчаянная надежда, страх, мольба... и любовь. Малфой ощутил ее, как ожог: эта маленькая дрожащая девочка в шикарном белье его любила. Безоговорочно, отбросив прошлое, настоящее и даже будущее – если бы ей грозила неминуемая смерть за ночь с ним, Доминик де Шанталь, не задумываясь ни на секунду, счастливо выбрала бы ее. Нет... Доминик Малфой. Доминик и Драко, Драко и Доминик – как в детстве. Он – в ловушке, только с сегодняшнего дня жаловаться некому и не на кого: он сделал выбор, и эти отчаянные глаза станут его персональной вечной карой, когда он будет гореть в аду – за двойное предательство. Тех – обеих, – которые любили его, и своей собственной любви – единственного, что оставалось стоящего в его никчемной жизни.
Той ночью – первой в роли мужа – Драко так и не уснул. Держа в осторожных объятиях хрупкое незнакомое тело, он вспоминал давний разговор с отцом. Тогда как раз Драко осаждала Селестина Уэйн, и он, будучи дома на рождественских каникулах, получил от нее до безобразия слащавую, безвкусную открытку, из которой к тому же – едва он ее открыл – посыпались на колени почему-то ядовито-розовые снежинки. Хвала Мерлину – рядом не оказалось матери, а вот отец внимательно наблюдал, как Драко, ругаясь вполголоса, избавлялся от паскудных снежинок. Покончив с открыткой, он неохотно рассказал отцу о настырной рэйвенкловке – ничего другого ему не оставалось, – и Люциус, выслушав, задумчиво произнес:

– Любовь, Драко, – любая любовь – есть дар. Прошеный или непрошеный, но в любом случае – не стоит отбрасывать его, не подумав. Никогда не знаешь, где и как тебе пригодится тот или иной человек... а жечь мосты, Драко, занятие неумное и весьма опрометчивое, да, – вымолвив эту небольшую, но вескую тираду, Люциус умолк, переведя взгляд на огонь, минуту спустя в гостиную впорхнула Нарцисса, и Малфои приступили к рождественскому завтраку. А тот разговор вспомнился отчего-то лишь сейчас.
В ту – первую – ночь Малфой так и не сделал Доминик своей, как, впрочем, и во вторую и третью. Странно, но это, похоже, стало причиной поистине безграничного доверия его новоиспеченной жены. Страх исчезал из ее глаз, уступая место желанию.

– Вот где ты прячешься, отшельник! – Доминик подбежала к нему со спины, обвила руками шею и потерлась щекой о волосы. Драко терпеть не мог, когда чужие руки касались его волос: единственная, чьи прикосновения только что не заставляли его по-кошачьи урчать, находилась по другую сторону Ла-Манша. И нет – Малфой не был отшельником.

По завершении винодельческого сезона – после праздника Божоле в третий четверг ноября, когда бесчисленное количество бутылок молодого вина было разослано во все уголки Европы, и немало выпито – в Эглантье традиционно открылся сезон охоты. Филибер де Шанталь скромно именовал ее спортом королей, и Драко пришлось научиться всем охотничьим премудростям. Верховой езде он был обучен с малолетства, так что особых трудностей не возникало, кроме одной: он наотрез отказывался убивать загнанного оленя, хотя нередко одним из первых оказывался рядом с затравленным животным в окружении беснующейся своры. Будучи довольно терпеливым и покладистым все время, что жил в шато, здесь Драко оказался непреклонен – и плевать хотел на то, что подумают о нем тесть и все его претенциозные гости, половина из которых откровенно завидовала малфоевскому успеху. Его упрямство неожиданно нашло горячую поддержку у жены: Доминик убежденно считала охоту убийством, поэтому лишь радовалась отказу Драко в нем участвовать. Малфой ее не разубеждал: какая разница, в конце концов, почему...
И на посиделках после охоты он неизменно присутствовал: вежливо улыбался, участвовал в светской трепотне, готовый поддержать практически любой разговор на любую тему. Красивый, изысканно холодный – невзирая на безупречную любезность, легко и органично – на сторонний взгляд – вписавшийся в новую среду, британский зять де Шанталей быстро стал весьма популярен в светской тусовке. Именно так: не муж Доминик – зять де Шанталей... и лишь с точки зрения лингвистики это было одно и то же. На этих вечеринках разливали не молодое вино свежего урожая, но хорошо выдержанное Жюрансон: богатое, яркое, бархатистое, с привкусом корицы и гвоздики – вино, которого нигде больше не найти, потому что только урожай виноградников у реки По – Гро Мансан, Пти Мансан, Курбю – дарил ему неповторимый вкус и незабываемый аромат. Янтарный хмель кружил голову, вызывая в душах шальные порывы, заставляя чувствовать себя юными и сумасбродными, нести глупости и искренне над ними хохотать. Когда веселье становилось разнузданным, Драко незаметно исчезал из дома, провожаемый грустным взглядом Доминик: по молчаливому уговору пара вечеров и ночей в неделю безраздельно принадлежали Малфою. В остальное время он прилежно исполнял обязанности примерного мужа...

Этот укромный уголок Драко обнаружил спустя месяц после приезда, бродя по поместью в компании собственных мыслей: очень удобный прямой аппарационный канал в Париж. Малфой и не подозревал, насколько привык к городу за год без магии. Париж показался ему более шумным и грязным, чем Лондон, слегка сумасшедшим, но он был городом и там была жизнь. В первую свою вылазку Драко бесцельно бродил по центру: выход из канала оказался в непосредственной близости от Лувра*. Обилие маглов его не особенно раздражало, а сам он не сильно выделялся из толпы: джинсы, майка, неизменный черный пиджак, собранные в хвост светлые волосы, чехол на поясе – под Маскирующими чарами. Малфой ловил на себе заинтересованные взгляды девиц, но причины тому были далеки от магии. Забредя в сад Тюильри, Драко понял, что заблудился, и похвалил себя за предусмотрительность: аппарировав на рю де Лоншам, он навесил на выступающий из стены камень Навигационные чары, которые и вывели его обратно, стоило шепнуть: «Делигаре реверти**». Малфой настолько хорошо помнил, какова жизнь без магии, что работа даже с несложными заклинаниями до сих пор доставляла ему удовольствие, а уж с изысканными, вроде этого, тем более.

– Ну, так ты идешь ужинать? – Доминик почувствовала напряжение мужа и отстранилась, закусив губу. Драко, не подозревая об этом, повторил ее движение, подавил вздох и поднялся с кресла.

– Конечно, дорогая, идем... – он приобнял ее за талию, пропуская вперед, и Доминик поразилась: каким холодным может быть такое, казалось бы, интимное прикосновение. Однако в следующий момент она лучезарно улыбнулась Драко, и они покинули тонущую в сумерках веранду.

Открыв потаенный проход в саду, Малфой ловил каждую возможность улизнуть в Париж: туда, где он чувствовал себя почти прежним... чувствовал себя живым. Он кормил голубей, ел жареные каштаны, пил кофе в крошечных кафе под нарядными навесами – плохая копия блэковского кофе, но по-своему неплохой. В один из вечеров Драко нашел улицу Фарфелу*** – или она нашла его, так или иначе, Париж открылся ему с новой – темной, криминальной – стороны, парадоксальным образом тронув сердце: напоминанием о Лютном переулке. Теперь почти все свои свободные вечера он проводил здесь – в кабачке «Дохлая устрица» (довольно грязном и шумном заведении, полном сомнительной разношерстной публики, однако славящемся отличным качеством подаваемого вина), став завсегдатаем: ему по-особенному улыбались официантки; жулик бармен наливал чуть-чуть больше, чем раньше; у Малфоя появился любимый столик, который он предпочитал прочим – когда не оставался у стойки.
В один из таких вечеров он приметил через столик одинокую фигуру наедине с бутылкой "Эльфийского Полночного" – вина покрепче игристого, которым он угощал в мэноре Гермиону столетие назад, в прошлой жизни. На столике стояло еще небольшое расписное блюдо с нарезанным персиком, но очевидно – лишь для приличия: девушку интересовало только вино. Драко с любопытством вгляделся в лицо, полускрытое длинными волосами, и от неожиданности поперхнулся огневиски: оно недаром показалось ему знакомым – еще бы! Но что она делает здесь одна, и что думает об этом Блейз?..

 

* Первый округ, или Лувр (Ie arrondissement, Arrondissement du Louvre) – географический и исторический центр Парижа, его сердце и настоящая туристическая Мекка
** Заклинание есть чистой воды вымысел автора: от лат. deligare – привязать и reverti – вернуться
*** farfelu (фр. разг.) – странный, экстравагантный, причудливый, необычный; забавный, потешный; удивительный, нелепый. Улица – вымысел автора – парижский «аналог» лондонского Лютного переулка

 

Глава 3. Подруга.

ВНИМАНИЮ ВСЕХ, ЗАПУТАВШИХСЯ ВО ВРЕМЕННЫХ РАМКАХ!!!
Сумасшедший автор, движимый желанием помочь разобраться, сделал нечто вроде шпаргалки - с указанием дат в двух вариантах:
а) по главам
б) по хронологии

Шпаргалка действительно помогает и проясняет, а живет здесь: http://martinirose2011.diary.ru/p166929309.htm?from=0

Спасибо, милые читатели, что несмотря на извращенный полет фантазии автора остаетесь с ним:*))))

___________________

So many years since I seal you face
You will my heart
There's an empty space
Used to be
Gary Moore «Still Got The Blues For You»

 

Меньше всего Малфой ожидал встретить в "Дохлой устрице" на Фарфелу Асторию Забини, урожденную Гринграсс, свою несостоявшуюся невесту – и тем не менее, это была она. Опешив, Драко, так пристально буравил ее глазами, что Астория почувствовала на себе чужой взгляд и повернулась в его сторону. Тонкие брови изумленно взметнулись вверх, знакомые глаза впились в Малфоя – она явно была удивлена не меньше. Драко встал, прихватив свой бокал, и медленно подошел к столику Астории.

– Приве-ет, – Малфой вопросительно взглянул на свободный стул. – Не против? – Астория молча кивнула, во все глаза таращась на Драко, и он сел, поставив перед собой бокал. – Какими судьбами здесь – одна?

Маленькая Кира росла как на дрожжах. В сентябре Луна и Гарри стали крестными, а первый юбилей – полгода – отпраздновали маленькой, но теплой компанией: Гарри, Джинни, Луна и Гермиона. И, конечно же, виновница торжества: Гарри трансфигурировал пуфик в толстый полосатый плед – вызывающе красно-желтый, Гермиона, усмехнувшись, раскинула вокруг легкие защитные чары, и Киру пустили ползать.
К шести месяцам малышка могла похвастаться целыми четырьмя зубами: за них Гарри поддразнивал крестницу то кроликом, то бобрёнком, за что получал от Джинни, и "зубная" тема неизменно вызывала веселье – благо зубки у Киры резались без проблем. Гермиона относила это на счет гениальности дочери, остальные привыкли и не спорили. Оскар, как обычно, бестолково тыкался мордой в заслон заклинания то с одной стороны, то с другой, не понимая: почему он опять не может добраться до маленькой подружки, если вот она – перед самым носом, заливается смехом и машет ручками?

– Погоди, бродяга, скоро она начнет бегать, и тогда береги хвост, – предупредил Гарри, наклоняясь потрепать пса за уши. Тот мягко увернулся, шмыгнул в сторону и улегся у ног Гермионы, не сводя с Гарри внимательных глаз.

– Ну, у него в запасе еще с полгодика спокойной жизни, – заметила она, улыбаясь. – И у тебя. А потом, учти, придется ответить и за кроликов, и за бобрят...

– Уж мы как-нибудь договоримся, – Гарри заговорщицки подмигнул Кире: стекла очков блеснули, отражая солнечный луч, и крестница завороженно уставилась на него. – Когда она узнает, что я подарю ей на первый день рождения, то простит мне и то, и другое.

– Хм, посмотрим, – довольно протянула Гермиона. – Учти: ее так просто с толку не собьешь, – и оживилась: – Она уже знает, как ее зовут! Смотрите... Ки-ира! – ласково позвала она, и малышка замерла, тараща на Гермиону круглые глазенки, а потом вдруг разулыбалась во весь рот и заворковала в ответ, пуская слюни, чем вызвала всеобщий восторг и аплодисменты.

– Ого, да такому успеху обзавидовались бы и «Ведуньи», – воскликнула Джинни и, подхватив Киру, устроила у себя на коленях.

– Вот увидите: это будет самая умная девочка в мире, – пообещала Гермиона, с нежностью глядя на дочку, уже сосредоточенно вцепившуюся в длинные Джиннины волосы.

– И самая красивая, – добавила Луна, задумчиво наблюдая, как Джинни со смехом пытается убедить Киру отпустить волосы в обмен на очаровательную серебряную погремушку, которую притащили из неведомых недр мэнора домовики.

"Любимая игрушка хозяина Драко", – вспомнила Гермиона слова Тоби. Лишь на нее соглашалась Кира менять захваченные трофеи, будь то чьи-либо волосы, очки Гарри или бусы Луны...

Сбивчивый рассказ Астории о неудавшейся семейной жизни с Блейзом затянулся до темноты. Малфой почти не говорил – от него и не требовалось, – зато внимательно слушал, постепенно приходя к выводу, что сам Мерлин отвел его от брака с Гринграсс.
За полночь Драко спохватился и понял, что обречен доставить изрядно захмелевшую Асторию домой. Та неожиданно охотно согласилась покинуть шумную и прокуренную "Устрицу", но наотрез отказалась аппарировать домой. Не желая добавлять шума в кабаке скандалом, Малфой расплатился, стиснул зубы, поймав взгляд сально улыбающегося бармена, и не без труда вывел нетвердо ступающую Асторию на улицу. На свежем воздухе она будто протрезвела: по крайней мере сумела довольно четко выговорить адрес отеля, где желала переночевать. Драко насторожило, что номер был уже заказан, однако бросить маленькую пьянчужку под дверьми сомнительной гостиницы в криминальном районе – а дело, к его немалому удивлению, обстояло именно так, – он попросту не мог.

Номер оправдал мрачные ожидания Малфоя: небольшая комнатка с крохотной ванной и окошком в двор-колодец; огромная кровать, занимающая почти все пространство; вытертый ковер на полу – в огромных вульгарных розах, некогда ярких; рассохшийся шкаф в углу и камин с выщербленной полкой – словно в нее швырялись чем-то тяжелым, к примеру, бутылками... скорее всего, так и было. В такие номера водят дешевых шлюх торговцы средней руки... или молодые, богатые девицы – тайных любовников, не желая пятнать репутацию в свете. Астория снова удивила Малфоя: видимо, придя в себя, трансфигурировала видавшее виды покрывало и застиранное белье на кровати в красный, нежный на ощупь атлас; драный ковер преобразился ни много ни мало в белую волчью шкуру; в камине вспыхнуло пламя. Драко одобрительно присвистнул, а Астория горделиво вздернула подбородок: мол, знай наших.

– Выпьем немного? – предложила она и добавила, видя изумление Малфоя: – За старую дружбу и былые времена!

С последним Драко согласился, а вот насчет "старой дружбы " готов был поспорить, но не стал – просто вздохнул и опустился на шкуру у камина: он чувствовал себя уставшим. Астория левитировала с подоконника серебряный поднос с бутылкой «Сильвер Эшвиндер»* и двумя бокалами, до того скрытый за потрепанной шторой. Заказанный номер, вино и бокалы – Малфою уже стало ясно как день: его ждали, но верная интуиция этой ночью отчего-то подвела. Ловушка не казалась ему опасной, а Астория – коварной, огонь в камине согревал и расслаблял... и Драко поверил ощущению свободы, которое парадоксально дарила эта приукрашенная волшебством конура. Вино мягко туманило голову, обволакивало мысли, навевая странные сравнения: жалкая каморка, преображенная Асторией, казалась ему похожей на его душу... Вроде все красиво и правильно – на первый, не слишком придирчивый взгляд – в полумраке, под шелком и мехами, но поскреби позолоту, зажги Люмос Максима – и вылезет на свет неприглядная, поцарапанная, траченная молью сердцевина.
Теплая рука, лаская, скользнула по его шее и улеглась на плечо: Астория прижалась к нему, устроившись на шкуре рядом. Драко вздрогнул и выпрямился.

– Знаешь, Астория, уже поздно, и я должен...

– Никому ты не должен, – промурлыкала она, – останься.

– Нет, подруга, извини, но я должен идти, – мягко, но настойчиво повторил Драко, касаясь ее руки, но Астория выдернула ладонь из его пальцев.

– Но почему?! Почему, Драко? – она сверлила его глазами, похожими на две темные виноградины, грудь часто вздымалась и опускалась. Малфой вздохнул, злясь на себя за то, что вообще пришел сюда.

– Пойми, подруга...

– Я тебе не подруга, Малфой, и не называй меня так, – Астория предостерегающе покачала головой. – Я могла стать твоей женой...

– А стала женой Забини, – перебил ее Драко, собираясь встать, но Астория с силой толкнула его назад.

– Я всегда хотела только тебя, Малфой! – выкрикнула она, вскакивая на ноги: горящие на побледневшем лице глаза метали молнии. – Только тебя! Понимаешь, ты, тварь бесчувственная?!

Малфой стремительно поднялся и крепко схватил ее за плечи.

– Не думаю, что тебе стоит так со мной разговаривать, – выцедил он сквозь зубы, встряхивая Асторию, но та неожиданно сильно рванулась, вывернувшись из его рук, и бросила:

– Твой отец, Драко, твой отец, будь он проклят! Все могло быть иначе! – не обращая внимания на его сжатые челюсти и побелевшее лицо, она сорвалась на визг: – Он угробил твою жизнь, мою жизнь!.. Все полетело к чертям – и ты иди теперь к дьяволу, сдохни, сгори в аду, я не хочу тебя видеть! Будь ты проклят, Малфой, будь ты...

Драко молниеносно метнулся к Астории, рывком намотал длинные волосы на кулак и с силой дернул к себе – так что она не удержалась на ногах и рухнула на колени.

– Ты... – прошипел он прямо в ухо, оказавшись за ее спиной и намертво прижав к себе свободной рукой. – Как смеешь ты, шлюха, говорить о моем отце?!

Астория попыталась освободиться, но Драко снова рванул ее волосы, вынуждая запрокинуть голову назад. Вскрикнув от боли, она увидела прямо над собой его расширенные зрачки, залившие глаза чернотой, и ее замутило от страха.

– Отпусти, – прохрипела она, слабо дергаясь: вывернутую шею пронзила острая судорога, и Астория застонала.

– Больно? – Малфой почти шептал, но его голос бил по ушам, а беззащитное горло обжигало его дыхание: Астории на миг показалось, что он сейчас вцепится ей в глотку и разорвет зубами, и будет жадно пить ее кровь, до последней капли, до последнего вздоха, и она умрет – а никто не узнает...

– Да! – она крикнула изо всех сил, но не узнала в сорвавшемся с губ жалком хрипе собственного голоса. – Больно, мне больно, отпусти!..

– Так и должно быть, – губы Малфоя почти касались ее шеи, кожа загоралась там, где ее обжигало его дыхание. – Я бесчувственная тварь, о да, а ты – маленькая лживая дрянь, и я мог бы просто придушить тебя – без всякого волшебства, – и это было бы справедливо, – его голос звучал очень тихо и очень отчетливо.

Астория замерла, боясь пошевелиться: от вкрадчивых звуков ее бросило в жар.

– Драко... пожалуйста... – всхлипнула она, не осознавая, что по щекам бегут слезы.

– Что – "Драко, пожалуйста"? – передразнил ее Малфой, чуть потянув ее волосы назад: кожа на голове саднила, но Астория едва ли замечала это – все тело горело огнем.

– Пожалуйста... – прошептала она, не отводя блестящих глаз от его презрительно кривящихся губ. – Не делай мне... больно.

Малфой застыл на мгновение, вглядевшись в ее лицо, и шумно выдохнул.

– Ты не стоишь боли, – выплюнул он, отпуская ее волосы, превратившиеся в спутанную копну. – Не стоишь даже слов, которые слышала.

Брезгливо отстранившись, он поднялся с пола и отряхнул колени. Астория дрожащей рукой отвела волосы, упавшие на лицо, и снизу вверх посмотрела на Драко. Тот молча без выражения изучал ее, сунув руки в карманы – словно не он минуту назад готов был перегрызть ей горло: такой замкнутый, такой далекий. Отчаянно желая, чтобы он ушел – прямо сейчас, – Астория больше всего на свете боялась, что он это сделает.

– Не уходи, – шепнула она одними губами.

Драко не шелохнулся, еще пристальнее впившись в нее этим жутким, ничего не выражающим взглядом.

– Никогда, – наконец произнес он: по-прежнему тихо и отчетливо – почти по слогам. – Никогда не говори о моем отце. Ты ни черта не знала тогда, ни черта не понимаешь и сейчас.

Астория молча глотала слезы, не вытирая: руки безвольно лежали на коленях.

– Помнишь... – она замолчала, пытаясь унять дрожь в голосе. – Помнишь... нашу помолвку? Ты был такой красивый... в этой своей бархатной мантии. И твой отец, – Драко предостерегающе поднял руку, но Астория не обратила на это внимания, – твой отец сказал, что мы очень красивая пара. А я... – голос дрогнул, и она прижала к губам ладонь, зажмурившись.

– Астория, – мягко позвал Драко, но она замотала головой, шумно вздохнула и перебила:

– Я тогда вдруг подумала: когда мы поженимся, у нас родится сын, и я… придумала ему имя: Скорпиус. Он был бы похож на тебя... – силы ее иссякли, она уронила лицо в ладони и беззвучно зарыдала. Малфоя тронуло это безграничное отчаяние. Бесшумно ступая по ковру, он подошел к Астории и опустился рядом.

– Ш-ш-ш, успокойся, – он осторожно, но настойчиво отнял ее мокрые руки от лица. – Посмотри на меня, – Драко заглянул в покрасневшие глаза, полные слез: длинные ресницы слиплись в темные стрелы, обвиняюще нацеленные на него. – Все пошло не так, как мы хотели, – он провел пальцами по ее щекам, стирая слезы. – Все пошло иначе, но это тоже – наша жизнь. Просто прими это, соберись и живи как умеешь – у тебя все получится, – Малфой приподнял ее лицо за подбородок и заставил посмотреть на себя. – Ты веришь?

– Я всегда была только твоей, Драко, – прошептала Астория, покачав головой, – только твоей. Он это знал, знал всегда, потому и ушел, – шепот сошел на нет, и она снова закрыла глаза: так покорно, так обреченно, что у Малфоя захолонуло сердце. Какое-то извращенное хобби: доводить до истерик влюбленных женщин, мелькнуло в голове, в висках застучало, а пальцы задрожали. Он медленно, словно во сне, обнял Асторию и погладил по волосам. Ковер под коленями, плачущая темноволосая девушка... плачущая из-за него. Это уже было, Мерлин... Остались ли вокруг него женщины, кого он не ранил, не предал, не разочаровал? Да... была одна: она знала, что он здесь, во Франции; что он женат – и на ком; она даже прислала ему сову – с приглашением встретиться. Однако Асторию Малфой встретил прежде, чем успел навестить старую подругу...
Теплые губы неистово прижались к его шее, и он задохнулся от неожиданности, попытался отпрянуть, но голова закружилась, и Драко бросило в жар. Проклятье, сколько же он выпил – ведь совсем немного... Но мысли спутались, время и пространство поплыли мимо размытыми пятнами, оставив единственный островок реальности – прямо перед ним, в его руках: гибкое тело, горячие губы, сбивчивый шепот. Последних воплей гаснущего сознания – о том, что не те это волосы, не те руки и губы – Драко уже не слышал, срывая шелковую шелуху с желанного тела; выламывая и поворачивая так, как ему страстно, до боли хотелось; алчно врываясь в потаенную глубь, с готовностью распахнутую ему навстречу. Жажда, болезненный голод, иссушающая тоска рвались наружу, и он не в силах был этому противостоять, а зачем?.. Она – здесь: с ним, под ним, вокруг него – его мечта, его тайна, его любовь. Как она тут оказалась, и где оно – это "тут" – вопросы, ровным счетом ничего не значащие, важны лишь эти мгновения; касания; рваное, горячее дыхание – одно на двоих; и – жалобный вскрик, и – хриплый стон...

– Гермиона... – выдохнул Малфой, почти теряя сознание.

– Драко... – отозвался где-то внутри голос – такой родной, нежный... почему – внутри?.. Все еще задыхаясь, Драко почувствовал ледяной сквозняк, скользнувший через позвонки: от копчика по спине, по шее и выше – туда, где еще нынешним утром у Малфоя обретался мозг. И все же не успел: сделав отчаянное усилие зацепиться за реальность, Драко соскользнул в темноту и отключился.

Малфой много чего в жизни не любил, но особенно – из избранного – просыпаться в незнакомых местах. Тем более – в дешевом отеле в чужой стране. А если рядом еще и посторонняя девица... Он что – в борделе?.. Драко приподнялся на локтях и тут же упал обратно на подушку: голова гудела нещадно, словно он приговорил вчера не одну бутылку огневиски, а не пару бокалов вина "за встречу". Ах, встреча, ну как же!
Малфой снова поднялся с подушек, скрипнув зубами, и вгляделся в лежащую рядом девушку. Драклова мать, Астория Гринграсс – в то время как яркие воспоминания в больной голове кричали о... Грейнджер. Только вот сейчас Драко уже не мог пропустить мимо ушей назойливые вопросы: почему, с чего и как это возможно – включилась логика. Вот значит как, подруга... "бесчувственная тварь", "а помнишь нашу помолвку", "придумала имя сыну"... Очень трогательно, а уж опоить его афродизиаком – довольно злым афродизиаком – особенно «тонкое» решение: браво, Астория!
Кипя от ярости и держась за голову, Малфой бесшумно встал с постели и заперся в ванной. Когда спустя четверть часа он вышел – полностью одетым, причесанным и свежим, не считая излишней бледности, – его встретил настороженный взгляд: Астория проснулась и сидела в кровати, нервно играя длинными волосами. Малфой невозмутимо выдержал долгую паузу, навязав ей право заговорить первой.

– Гермиона, значит, – прищурилась она, цепко ощупывая его ревнивым взглядом.

– Значит, афродизиак, – ощерившись, парировал Малфой, внимательно следя за ее лицом, и уточнил: – Запрещенный. С Фарфелу.

Астория пошла пятнами, закусила губу и выпалила: – Недоказуемо!

Малфой вздернул бровь: – Уж будто бы?

– Ты здесь никто! – прошипела Астория, подаваясь вперед: точь в точь кобра перед броском. – Думаешь, я не знаю, что тебя вышвырнули из страны, как приблудного щенка?

Драко оскалился почти с восторгом: – А дальнейшие новости прошли мимо твоих очаровательных ушей, не так ли? – и ядовито добавил: – Поторопилась на радостях уйти в запой?

Астория покраснела еще сильнее и с вызовом бросила: – Не твое дело, Малфой, вот уж точно не твое! Ты...

– Все, подруга, – оборвал ее Драко, – твое общество порядком меня утомило, мне пора, – он сделал несколько шагов к двери и обернулся с сардонической ухмылкой: – Ты всегда пролетаешь на поспешности, Астория. Будь ты повоздержаннее и прояви толику терпения, ты без всяких дополнительных усилий узнала бы, что я теперь некоторым образом женат, и весьма благополучно. Так что твое опрометчивое заявление "ты никто" уже не имеет силы, – Малфой не без удовольствия разглядывал побледневшую Асторию: та смотрела на него как на привидение – злобное и опасное. Растерянная и явно побежденная, она тем не менее раздражала его все больше, да и время близилось к половине пятого утра: а ему нужно было появиться в шато так, чтобы никто не заподозрил его в ночевке черт знает где. Доминик его не тревожила – ее он успокоит в два счета: жена продолжала безоговорочно верить каждому его слову, по крайней мере – внешне. А потемки ее смятенной души Драко волновали мало. Он сделал еще пару шагов, взялся за ручку двери, мечтая как можно быстрее покинуть опостылевший номер, и тут Астория – очевидно, в отчаянной попытке удержать его – едко прошипела:

– А Гермиона с твоей "весьма благополучной" женой, наверное, закадычные подружки?..

Малфой взорвался.

– Обливиэйт!!! – выкрикнул он, круто развернувшись и метнув заклинание почти не глядя. Астория замерла, взгляд на миг расфокусировался и вновь сосредоточился на Малфое. Недюжинным усилием воли совладав с дыханием и лицом, Драко взглянул на нее озабоченно.

– Ну ты точно справишься, подруга?

– Я?.. – беспомощно спросила Астория, растерянно озираясь. – А-а... Что здесь?..

– Тебе правда лучше? – еще больше озаботился Малфой, подходя к кровати.

– Мне было плохо? – силясь прийти в себя, она запустила пальцы в спутанные волосы, потрясла головой и пробормотала: – Похоже на то...

– Похоже, "Эльфийское Полночное" – не то, что тебе нужно, дорогая, – укоризненно пояснил Драко. – Ты меня совсем умотала за ночь, надеюсь, тебе стыдно, – он чуть улыбнулся: Астория снова покраснела и смутилась.

– Мерлин, прости, Драко. Обычно со мной такого не... А ты что же, привел меня сюда и уложил? И я отключилась?.. – она уставилась на него с подозрением, но Малфой нацепил маску оскорбленного достоинства и покачал головой.

– Я никогда не позволил бы себе воспользоваться слабостью нетрезвой дамы, Астория, так что не тревожься за свою честь, – напускной пафос маленькой речи насмешил его самого, несмотря на злость, но он и бровью не повел: за прошедшие сутки он более чем достаточно пробыл идиотом. Астория тоскливо вгляделась в его невозмутимые глаза.

– Ни черта не помню... так стыдно.

– Да брось, на то и старые друзья, – Драко похлопал ее по плечу. – Дай знать, что с тобой все в порядке, хорошо?

Астория испуганно схватила его за рукав.

– А... а когда мы снова увидимся?!

– Ну-у, дорогая, даже не знаю, – деланно задумался Малфой, аккуратно высвобождая руку из цепляющихся за нее тонких пальцев, – может, приедешь в гости? – он помолчал, наблюдая за просиявшим лицом Астории, и сделал контрольный выстрел: – Жена будет рада познакомиться с моей подругой детства, – и лучезарно улыбнулся, глядя прямо в ошарашенные темные глаза.

– Ж-жена?.. – выдавила Астория, съежившись, как от удара, а Драко поднял брови.

– Ты и этого не помнишь? – он покачал головой: – Говорю тебе, подруга: завязывай со спиртным. Я беспокоюсь... Может, тебе нужна медицинская помощь? – Малфой участливо заглянул ей в глаза, с удовлетворением отмечая, что они полны сдерживаемых слез.

– Н-нет... нет, Драко, все в порядке, – Астория замотала головой, отворачиваясь. – Извини, но я... Я хочу побыть одна.

– О да, конечно. Мне тоже пора. Так дай мне знать, если что-то понадобится, хорошо? – не дождавшись ответа, Малфой потрепал бывшую невесту по волосам ("не те!..") и покинул наконец осточертевшую комнату: хлопнувшая дверь – он был уверен – отсекла от его жизни не только безумную ночь, но и Асторию Гринграсс-Забини-и-снова-Гринграсс.
Драко искренне надеялся, что навсегда.

* Ashwinder (англ.) – Пеплозмей, Огневица; волшебное существо, рожденное из золы магического огня, оставленного без присмотра: тонкая бледно-серая змея со светящимися, как раскалённый металл, глазами. Замороженные яйца представляют собой большую ценность и могут быть использованы для изготовления Любовного зелья, а если такое яйцо съесть целиком, то можно излечиться от лихорадки.