Глава III. Миражи и иллюзии 5 страница

Не зная подробностей этих махинаций, но подозревая о них, король решил договориться с наемниками. Он отправил герцога де Невэра к швейцарским протестантам с предложением 400000 дукатов за их отступление: у них оставалось только 7 или 8 тыс. солдат, а 5 или 6 тыс. погибли в боях или от болезней. Каждый должен был получить два экю и пропитание до достижения границы королевства. Им была назначена сумма в 6000 экю и разноцветное кисейное полотно, из которого можно было сделать шелковые штаны, а также на 1500 экю башмаков и шляп. Королева Екатерина занялась заказом и поставкой. Нагруженные парижскими изделиями и купленными в Труа шелковыми простынями солдаты-гельветы вернулись восвояси. Счета поставщиков были переданы духовенству, которые должны были их оплатить с дохода от продаж своей собственности. Эта своего рода капитуляция была подписана 27 ноября, и король не ответил на предложения о военной помощи герцога Лотарингского и герцога Пармского — правителя Нидерландов. Разъединение сил наемников было выгодно Гизу. Рейтары барона де Дона, поняв, что их бросили швейцарские союзники, объединились с гугенотами графа де Колиньи и спустились к Луаре. Гиз преследовал их и застал врасплох 24 ноября в местечке Оно между Шартром и Дурданом. Он убил две тысячи человек и захватил девять знамен, [379] которые с триумфом отправил королю. 8 декабря оставшиеся рейтары покорились и пообещали больше никогда не служить во Франции без разрешения короля и покинули королевство со свернутыми знаменами.

В глазах парижан единственным победителем был герцог де Гиз. Его превозносили больше, чем короля, исполняя Te Deum (Тебя, Господи, славим) во время благодарственных молебнов в Соборе Парижской Богоматери 28 ноября, а потом 14 декабря в присутствии двух королев, чтобы возблагодарить Господа, что обе армии наемников были вынуждены покинуть королевство. Восторженная Екатерина писала маршалу де Матиньону — королевскому наместнику в Гиени, что Бог доказал, что он любит короля и королевство: «Эта победа должна обратить всех гугенотов и доказать, что Господь не хочет больше от этого страдать». Но в действительности уход швейцарцев и немцев ничего не менял. Протестантская проблема по-прежнему не была решена, а Наварр, продолжавший удерживать южные провинции, был истинным победителем.

Видимость победы, которой так кичилась Лига, дала возможность устроить пышную церемонию в день возвращения короля в столицу — 24 декабря. Во время праздника были выпущены залпы из двадцати двух больших артиллерийских орудий, устроено шествие по расцвеченному огнями Парижу, пели Te Deum третий раз за несколько дней в Соборе Парижской Богоматери, а у входа в собор в шесть часов вечера был дан фейерверк. Но эти устроенные по приказу почести не могли скрыть злобу и враждебность по отношению к королю. В Сорбонне ученые доктора спорили, «можно ли лишить власти государей, которые оказались не такими, какими нужно, а также отстранить от руководства ставшего подозрительным опекуна». Генрих III созвал их, пригрозив суровым наказанием им и проповедникам, в частности Буше — кюре де Сен-Бенуа, постоянно бранившегося. Но впоследствии проявленное им снисхождение было истолковано как признание бессилия. Его авторитет был полностью уничтожен, даже если и что-то от него оставалось, когда стало известно, что папа прислал герцогу де [380] Гизу почетную шпагу, а герцогу Пармскому — свои поздравления. В отместку Генрих III осыпал самыми великими почестями своего фаворита д'Эпернона: уже бывший генерал-полковником французской инфантерии, правителем Прованса, Булони и Меца, он стал адмиралом Франции, а позже — правителем Нормандии.

Такая чрезмерная награда вызвала резкое ожесточение лигистов. В Париже герцогиня де Монпансье, сестра де Гиза, напоказ носила на своем поясе ножницы, для того чтобы, как она говорила, дать «третью корону брату Генриху де Валуа» — две первых были короны Франции и Польши, а последнюю — монашескую — она хотела выстричь на голове короля перед тем, как заточить его в монастырь по примеру Меровингов.

В Лотарингии в середине февраля 1588 года Гизы и другие предводители собрались в Нанси на тайные совещания. Они составили статьи, в которых повторялись и уточнялись их требования: предоставление безопасных городов, смещение д'Эпернона и его брата Ла Валетта, издание постановлений Тридентского собора, учреждение «святой Инквизиции», по крайней мере, «в добрых городах», содержание в Лотарингии вооруженных дворян для наблюдения за границами, продажа имущества еретиков, обращенных после 1560 года, немедленная казнь всех заключенных протестантов, если только они не поклянутся обратиться в католичество и выплатить наличными стоимость всего своего имущества. Они согласовали свои действия с Филиппом II, который готовился бросить свою великую Армаду против Англии. Их цель состояла в том, чтобы вынудить короля полностью передать свою власть Гизам и возобновить гражданскую войну в королевстве.

У Генриха III помутился разум. Чтобы снова бросить вызов Гизам, он решил устроить своему покойному фавориту герцогу де Жуайезу грандиозный триумф, достойный героя и короля. На эти похороны он истратил колоссальные суммы. По его приказу 8 марта 1588 года городские старшины отправились вместе с лучниками, арбалетистами и аркебузирами за телом Жуайеза и его брата де Сен-Совера в [381] церковь Сен-Жак-дю-О-Па. Нескончаемый кортеж под охраной королевских швейцарцев, состоящий из кающихся грешников всех оттенков, советников королевских трибуналов, епископов и тысячи двухсот бедняков с факелами, сопровождал катафалк до церкви августинцев, где состоялась вечерняя заупокойная служба. На следующий день в присутствии короля и всего двора состоялась пышная панихида.

Оставшийся в живых фаворит д'Эпернон стал мишенью для нападок Лиги. Архиепископ Лионский Пьер д'Эпинак, которого д'Эпернон публично обвинил в прелюбодеянии с родной сестрой, вместе с кюре-фанатиком Сен-Бенуа сделал перевод Трагической истории Гаверстона англичанина Уолсингейма. В предисловии д'Эпернона сравнивали с Питером Гаверстоном — фаворитом Эдуарда II Английского, который приобщил этого короля к содомии и чьи расточительность и высокомерие стали причиной восстания баронов, которые отрубили ему голову в 1312 году. Никогда раньше не осмеливались настолько открыто клеймить гомосексуальные наклонности Генриха III и так прямо угрожать его доверенному человеку.

Всеобщее возбуждение, поддерживаемое проповедниками и надменностью лигистов-аристократов, только разжигала война памфлетов. Король, отрезанный от народа и Гизов, оказался в трагической изоляции. Королева Екатерина, в тот момент серьезно болевшая (колики, ревматизм и сильная зубная боль), была безумно напугана и отправилась к Гизу и Майенну просить их «доставить удовольствие» королю. Они пообещали это сделать. Но уже с давних пор их слова оказывались всего лишь ложью.

Тем не менее для них было желательно успокоить королеву, потому что они рассчитывали на то, что она станет их союзницей. Она была бабушкой маркиза де Пон-а-Муссона — наследника герцогской короны Лотарингии, которого она надеялась женить на старшей дочери своего кузена Франческо Медичи — великого герцога Тосканского. Она практически удочерила Христину — одну из дочерей герцога Карла III и занималась поисками мужа для девушки. [382] Сначала она предполагала выдать ее замуж за одного из сыновей герцога и герцогини де Немур, единоутробным братом которой был Гиз; потом она ухватилась за возможность устроить брак девушки с новым великим герцогом Тосканским, экс-кардиналом Фердинандо Медичи. Он стал преемником своего брата Франческо, который, как и его жена Бьянка Капелло, 9 октября 1587 года умер ужасной смертью, причиной которой якобы был яд. К этим тесным семейным связям с Лотарингцами добавлялись дружеские отношения, связывавшие королеву с некоторыми членами семьи Гизов. Несмотря на оскорбительные речи пылкой Екатерины-Марии Лотарингской, герцогини де Монпансье, королева-мать продолжала у нее бывать. Ее дружба с мадам де Немур, непринужденность в обращении с Гизом и его братьями, давняя дружба с кардиналом Бурбонским и многое другое — например, ее тайное соперничество с великим фаворитом д'Эперноном, делали ее одной из тех, кто скрыто симпатизировал руководителям Лиги.

Вполне вероятно, что во всех этих принцах, которых она называла сыновьями, племянниками или кузенами, она видела побеги будущего от королевского корня. Раньше она возлагала надежду на короля Наваррского, но он потерял ее уважение, отказавшись обратиться в католичество, чтобы получить французский престол. Окончательный разрыв в семье Наварров и полная невозможность того, что с этой стороны может родиться ребенок, в жилах которого будет течь ее кровь, еще больше отдалили ее от легкомысленного Беарнца. Конечно, ее не могли обмануть уловки Лиги, но родственные и дружеские связи, здравый смысл и ее стремление к выгоде заставляли ее к этому приспособиться, чтобы сохранить не только Корону, но еще и жизнь своему сыну.

В связи с этими благоприятными для Екатерины заблуждениями лигистов на ее счет она могла, в определенной мере, продолжать защищать своего сына. Но этого уже не могли сделать молодые вельможи, которых король хотел сделать своей защитой и своим оружием против людей и бедствий. Похоронный звон раздавался по великим [383] фаворитам: блестящий Жуайез был мертв, впрочем, его повелитель почти лишил его милости и подозревал в тайных связях с Лигой; умного и властного д'Эпернона, окруженного смертельными врагами, глас народа приговорил к высшему возмездию.

Единственной защитой от великой ненависти дворян и народа была старая неутомимая королева, постоянно бывшая настороже. Даже не особенно надеясь на будущее, с помощью горстки верных слуг она продолжала поддерживать гибнущее дерево монархии Валуа. [384]

Глава V. Ужасный год

Год 1588 начался плохо. Ненависть Лиги к королю и д'Эпернону выразилась в необычайной жестокости. С ужасающей очевидностью проявилась тщетность военных усилий, направленных против гугенотов. Екатерина и государственные секретари, обескураженные безнадежными переговорами с Генрихом Наваррским и оставшиеся без указаний безвольного короля, видели единственное решение в том, чтобы не мешать лигистам удовлетворять их кровожадность. Никогда еще будущее не предвещало быть таким мрачным.

Все те, кто изучал расположения небесных тел, не без страха видели, что мир вступает в год, обещающий стать роковым. На какое-то время некоторые решили, что бедствия, о которых предупреждало небо, произойдут в 1584 году. Но события опровергали эту гипотезу, высказанную астрологом Леовицем: разумеется, Французское королевство тогда переживало кризис, но все самое страшное было еще впереди. Снова пришлось проверить расчеты движения планет и обратиться к авторитетным трудам в этой области: трактатам Яна Мюллера, или Региомонтана — по-французски его звали Жан де Мон-Руайяль. Это был математик, родом из Кенигсберга, умерший в 1476 году. В середине XV в. он составил предсказания на 1588 год, подкрепленные расчетами движения звезд и картой неба, соответствующей этому году. Изучение Апокалипсиса святого Иоанна, прояснившееся благодаря выдержкам из псалма XII пророка Даниила и ужасным пророчествам Исайи, позволило ему разработать циклическую теорию истории, которая не оставляла ни малейших сомнений по поводу рокового исхода, выпадавшего как раз на 1588 год. [385]

Региомонтан сделал вывод о том, что со времени рождения Христа самые важные для человечества события повторялись внутри десятилетних и семилетних циклов, будучи сами включены в происходящие каждое столетие циклические изменения. Совпадение циклов должно, следовательно, проявляться в движении звезд. Ученый вычислил момент, когда звезды находились в самом большом противостоянии, — это оказался 1588 год. Он установил, что после затмения солнца в феврале должны произойти два затмения луны: одно в марте, другое — в августе. Во время первого из них произойдет опасное совпадение Сатурна, Юпитера и Марса, расположенных в «доме» Луны.

Астрономические наблюдения Региомонтана и, в частности, его замечательное исследование комет, вызывали доверие. Его астрономические таблицы использовали Христофор Колумб и великие мореплаватели для определения пути по звездам. Его труд о планиметрии и пространственной тригонометрии, изданный только в 1533 году, считался весьма авторитетным в этой области.

Поэтому расчеты движения небесных тел для 1588 года и сделанное им толкование наделали много шума. Он лично составил предсказание, по которому миру угрожала либо тотальная катастрофа, либо огромные потрясения. Поразительная картина запечатлена в этом коротком стихотворении, которое очень легко перевести с языка-оригинала:

Тысяча лет прошла с тех пор, как Дева родила сына, Когда еще пять столетий пройдут, Год восемьдесят восьмой, богатый на чудеса, Принесет несчастья. И если не настанет конец мира, И не всколыхнется земля, и не забурлят воды, Все будет ниспровергнуто — могущественные империи обрушатся, и повсюду будет великий траур.

Приближался роковой 1588 год, и все календари и книги гороскопов наперебой напоминали о пророчестве. Интерес к книге Региомонтана необычайно возрос. Любой образованный человек в Европе имел под рукой либо первое [386] издание на немецком языке, появившееся в Нюрнберге в 1474 году, либо текст в стихотворном переложении автора на латынь.

При испанском дворе расценили этот интерес как имеющий пагубные последствия. Опасность была в том, что чрезмерный страх народа может повредить подготовке в Лиссабоне огромного флота для вторжения в Англию. Поэтому правительство Филиппа II объявило войну предсказанию Региомонтана. Было ли это совпадением? Среди моряков, готовившихся отплыть из Португалии, увеличилось количество дезертиров. В баскских портах прекратился набор рекрутов. Его Католическое Величество попытался радикально пресечь пессимистические настроения, посадив астрологов в тюрьму. Во всех церквах его государств по приказу были произнесены проповеди, в которых безбожные пророчества приравнивались к колдовству.

Королева Елизавета Английская тревожилась, видя, насколько неблагоприятно складывается политическая обстановка. Она не нуждалась в советах звезд: через своих шпионов знала, в какой стадии находится подготовка испанской военной морской экспедиции. После смерти дона Альваро де Базана, маркиза де Санта Крус, последовавшей 9 февраля 1588 года, вооружение «Непобедимой Армады» продолжилось под руководством дона Алонсо де Гузмана, герцога де Медина Сидониа. В мае, в момент отплытия, флот насчитывал около ста тридцати судов разного водоизмещения, включая понтонные мосты для перевозки огромной экспедиционной армии, собранной герцогом Пармским в Нидерландах. Англичане были напуганы. Астролог королевы, доктор Ди, отметил, что второе лунное затмение 1588 года произойдет в начале основного знака Елизаветы (Девы) и за двенадцать дней до ее дня рождения. Это могло означать смерть. Личный совет и корпорация книготорговцев запретили издание этого комментария. Но нельзя было уничтожить предсказание Региомонтана: в 1576 году оно было издано со всеми подробностями, а в 1587 году — в памфлетах, в которых пытались высмеивать его доказательства. Один их памфлетов назывался Подготовка к опасностям, [387] предсказанным в 1588 году. Уважаемый астроном Джон Харвей в насмешливой форме вел ученый спор, явно выполняя заказ королевы — уничтожить суеверные страхи ее подданных. Многие насмешники вспоминали древние легенды: в Риме доктор Уильям Аллен, организатор католической миссии, пытавшейся завоевать Англию, напомнил о них и сказал папе, что по ту сторону Ла Манша случайно была найдена надпись, воспроизводившая предсказание Региомонтана, но более древняя по времени — ее приписывали волшебнику Мерлину!

Поэтому современники нисколько не сомневались, что все эти важные события произойдут в действительности. Два противоборствующих блока — Реформация и Католицизм — должны были вступить в решающую схватку. Предполагалось, что в морской битве титанов — между английской Елизаветой и Его Католическим Величеством — будет решена судьба Нидерландов и Франции.

Жители Голландии и Зеландии, брошенные на произвол судьбы Лестером, которого к ним направила Елизавета, собрали мощный флот для защиты своих территорий от испанской Армады. Тревога Нидерландов проявилась в огромном количестве разнообразных календарей на 1588 год, изданных в Амстердаме. Региомонтан там соседствовал с императорским астрономом Рудольфом Граффом и Вильгельмом Фри — вещуном из Маастрихта. Предсказанная Региомонтаном всеобщая катастрофа была дополнена массой всевозможных бедствий: бури, наводнения, заморозки и снегопады летом, сумерки в полдень, кровавые дожди, рождение монстров и землетрясения. Тем не менее все соглашались, что осенью может иметь место некоторое улучшение.

Население Французского королевства нисколько не нуждалось в помощи неба, чтобы знать, что этот год станет решающим и чтобы надеяться, что он принесет падение монарха, практически ежедневно проклинаемого за свою слабость и свои пороки. Парижские лигисты через свой исполнительный совет представителей шестнадцати парижских кварталов торопили герцога де Гиза возглавить войска [388] и штурмовать дворец ненавистного Валуа. К этому герцога и лигистов подталкивало предсказание Региомонтана, которое, впрочем, дополняли другие подробности: новая звезда, появившаяся в год Варфоломеевской резни и сверкавшая в течение семнадцати лунных месяцев до своего исчезновения, должна была, как говорили, появиться снова между двумя лунными затмениями, что явно указывало на торжество дела Святой Лиги.

Судьбе было угодно, чтобы преданный королю человек завоевал доверие лигистов и начал шпионить: это был Никола Пулен — наместник прево Иль-де-Франса. Он был посвящен в заговор, который намечалось осуществить в ночь на воскресенье Квазимодо — 24 апреля. Заговорщики собирались проникнуть в Париж через ворота Сен-Дени. Они должны были взять в плен герцога д'Эпернона во время его ночного дозора, перерезать ему горло, а затем двинуться по направлению к Лувру, чтобы захватить Генриха III. Один из членов Совета Лиги — Бюсси Леклер, прокурор в парламенте, должен был руководить нападением 3000 человек на дома сторонников короля. Их предполагалось убить, как бы повторив Варфоломеевскую ночь. Узнав об этом, с помощью Франсуа д'О Генрих III объявил в Лувре тревогу и подготовил оружие. Он отдал приказ 4000 швейцарцев, находящимся в Ланьи, идти на Париж, немедленно по прибытии разместил их в пригородах Сент-Оноре и Монмартр, а в пригородах Сен-Дени и Сен-Мартен стояли его гвардейцы. Такая твердость обескуражила заговорщиков. 26 апреля король выехал из Парижа проводить д'Эпернона до Сен-Жермена — в сопровождении крупного войска тот направлялся в Нормандию вступить в должность правителя: 4 роты вооруженных дворян и 22 батальона пехотинцев. В случае необходимости эта маленькая армия могла бы быстро вернуться в столицу. Но продемонстрировав такую бурную деятельность, Генрих снова погрузился в апатию и на неделю удалился в Венсенн каяться вместе с монахами.

Перед тем как надеть рясу капуцина, король отправил Бельевра к герцогу де Гизу в Суассон. Гонец должен был [389] просить предводителя Лиги не разжигать волнения в Париже. Но Екатерина, опасаясь, что снова против ее сына будут устраивать заговоры (только что он чудом спасся от похищения, организованного герцогиней де Монпансье), дала Бельевру совершенно противоположные инструкции: она боялась, что король, выведенный из себя двумя последовательными попытками убийства, в гневе отдаст приказ о репрессивных действиях, могущих принести непоправимый вред. Она полагала, что, отправляясь в Париж, Гиз сможет сыграть роль умиротворителя, которую она сама столько раз играла. Едва Бельевр выполнил оба своих поручения, противоречивших одно другому, как герцог вступил в игру. 8 мая в девять часов вечера он вскочил в седло. Вместе с маленькой охраной на следующий день к полудню он въехал в Париж через ворота Сен-Мартен. Он был закутан в плащ и скрывал лицо, потому что не имел разрешения короля на приезд. Когда он проезжал под аркой ворот, один из его дворян, как бы шутя, приподнял его шляпу. Его все узнали, и герцог отправился к особняку королевы, расположенному недалеко от въезда в город.

Екатерина была больна и лежала в своей спальне — как и в течение всего мая. Ее карлица в окно увидела герцога де Гиза и крикнула ей, что он идет. Полагая, что это всего лишь плохая шутка, королева сказала, что «следует отхлестать кнутом карлицу-лгунью», но вскоре герцог уже входил в ее комнату, что, по словам очевидца этой сцены, ее «настолько взволновало и обрадовало, что она задрожала и изменилась в лице». Это волнение свидетельствовало о том, что появлением герцога она была довольна, расценив его как то, что он последовал ее совету, но также и смущена, потому что королю пришлось бы объяснять причины быстрого приезда того, кому он посоветовал и дальше пребывать в уединении.

Предупрежденный Генрих III был вынужден через Вилькье передать, что примет Гиза, но пришел в страшную ярость: он вызвал корсиканского полковника Альфонсо д'Орнано, чтобы тот был готов, в случае получения королевского приказа, убить герцога. Тем временем, несмотря на [390] страдания, старая королева приказала посадить себя в «переносную кафедру» и отправилась в Лувр — за ней пешком шел Гиз. Восторженная толпа кричала на улицах, увидев его: «Да здравствует Гиз! Да здравствует столп Церкви!» Король приказал французским и швейцарским гвардейцам занять подходы к дворцу и лестницы. Чтобы избежать неприятных встреч, королева и герцог вошли через маленькие ворота, расположенные возле площадки для игры в мяч. Генрих III ждал их в комнате царствующей королевы, сидя у постели. На поклон герцога ничего не ответил. Он был мертвенно бледен и кусал губы, как рассказывал врач Мирон. Когда король потребовал объяснений, Гиз ответил, что приехал опровергнуть клеветнические измышления о нем самом и о Лиге. Король принялся упрекать его за то, что он приехал без приказа, и собирался потребовать объяснений у Бельевра. Если бы секретарь рассказал о двойном поручении, ему данном, Гиз, да и Екатерина, погибли бы. Старой королеве хватило самообладания, чтобы прервать объяснения, уверив сына сладкими речами, что герцог прибыл в некотором роде покаяться. Все это время королева Луиза беседовала с герцогом — ее кузеном, как бы желая взять его под свою защиту. Странная встреча продолжалась три часа. В конце концов король громко заявил, что он не дурак и сможет заставить лигистов повиноваться себе. Но он не осмелился позвать полковника д'Орнано, чтобы схватить герцога. Тот смог уйти, никем не преследуемый. Король добился только одного — обещания герцога помириться с д'Эперноном. В связи с этим ему приписывают невероятно наглые слова: «Из уважения к хозяину, он полюбит еще и его пса».

Выйти свободным из Лувра означало победу. Именно так это понял народ и провожал герцога до его особняка, заполнив залы, лестницы, сад. Во вторник 10 мая под охраной сорока всадников герцог явился в Лувр к пробуждению короля. Тот предполагал приказать заколоть герцога своим личным гвардейцам — «Сорока пяти». Затем тело выбросили бы из окна Лувра, «выставив его на всеобщее обозрение в качестве назидательного примера для всех и чтобы он [391] вселял ужас во всех заговорщиков». Но Вилькье и Ла Гиш уговорили его скрыть свои чувства. Ему удалось быть с герцогом приветливым, и он разрешил вызвать в Париж архиепископа Лионского Пьера д'Эпинака, ставшего одним из самых опасных лигистов. Во время этой встречи городское ополчение охраняло город, обходя все постоялые дворы, меблированные комнаты и другие подозрительные места, где могли бы спрятаться посторонние. Была усилена охрана парижских застав.

11 мая в два часа пополудни король и герцог должны были снова встретиться у королевы-матери. Нунций Морозини привел Гиза к Екатерине в назначенный для встречи час, но Генрих III, который тщетно пытался найти со своими советниками Бироном, Бельевром, Ла Гишем способ не дать герцогу уехать, явился только в половине пятого. Король, сначала крайне нелюбезный, повеселел, когда Гиз заговорил об освобождении городов Пикардии. Королева Екатерина, наконец, с удовлетворением видела, как оба принца, беседуя, отправились в Лувр, где во время обеда герцог в качестве великого мажордома двора подал салфетку королю.

Но все это была только видимость. Едва герцог отправился к себе в особняк, как король решил взять в свои руки ситуацию в Париже. Он приказал одиннадцати ротам городского ополчения занять кладбище Невинно убиенных младенцев в самом центре города. В девять часов вечера все было сделано. Другие отряды занимали Малый Шатле, Гревскую площадь, мост Сен-Мишель и улицу Сент-Антуан. Около четырех часов утра Франсуа д'О открыл ворота Сент-Оноре для полка гвардейцев и одиннадцати батальонов швейцарцев, стоявших под стенами города. Основная часть этих войск сменила ополчение на кладбище Невинно убиенных. Три батальона швейцарцев и два батальона французских гвардейцев расположились на территории Нового Рынка. Другие гвардейцы заняли позиции на Малом Мосту, на мосту Сен-Мишель и в Малом Шатле. Но на площади Мобер командир полка гвардейцев Луи Бертон де Крильон наткнулся на группу студентов, спускавшихся с холма [392] Святой Женевьевы. Вскоре они должны были присоединиться к войскам гизаров — графа де Бриссака и сеньора де Буа-Дофин. Они стали лагерем на мосту Сен-Мишель напротив швейцарцев короля, за импровизированными баррикадами из бочек с камнями, повозок и всего того, что у них оказалось под рукой.

Так ранним утром 12 мая 1588 года началось восстание. Парижских городских торговцев не особенно успокоило то, что д'О захватил Гревскую площадь вместе с четырьмя батальонами швейцарцев и двумя батальонами французских гвардейцев. Городская ратуша, куда купеческий старшина Никола-Эктор де Перез созвал полковников ополчения, оставалась пока еще главным кварталом сторонников короля, но достаточно ли будет приходящих отсюда призывов, чтобы защитить жителей? Все в этом сомневались. Около восьми часов лавки закрыли свои ставни. Все видели, как торговцы несли деньги и драгоценности в особняки разных послов, особенно к нунцию Морозини, которого герцог де Гиз окружил охраной из 300 солдат: представитель папы наблюдал за тем, как в его доме за короткое время собрались такие суммы денег, которых, по его словам, хватило бы для войны против турок.

Екатерина была расстроена: никто не спросил ее мнения, когда принималось решение о вступлении в город швейцарцев и французских гвардейцев. Нунцию она сказала только об огорчении по поводу недоверия ее сына. Она попросила прелата найти как можно быстрее способ все уладить. К Гизу она направила верного Бельевра, чтобы заставить герцога начать переговоры с Генрихом III. Она считала, что лигисты не имели средств, чтобы противостоять прекрасным королевским войскам и сопротивляться их артиллерии: улицу Сент-Антуан прикрывали пушки Бастилии, к тому же в Арсенале было двадцать заряженных артиллерийских орудий, а в Городской ратуше — двести фальконетов.

Но парижские буржуа, возмущенные тем, что король приказал оккупировать их город, и боясь грабежей и насилия, все вместе вступили в партию мятежников, чьи убеждения, впрочем, разделяли. Они перехватили боеприпасы, [393] шедшие с Сены к Городской ратуше, потом продовольствие для солдат, стоявших на кладбище Невинно убиенных. Они заняли Большой Шатле. Через улицы они натянули цепи и устроили баррикады в Сите и квартале вокруг площади Мобер. Постепенно войска швейцарцев и французских гвардейцев оказались окружены.

Швейцарцы с Нового Рынка, призванные на помощь капитаном отряда, стоявшего на мосту Нотр-Дам, в полдень неосторожно устроили стрельбу из аркебуз. Отпор был дан немедленно: около двадцати швейцарцев убиты и около тридцати ранены. Солдаты короля спасаются бегством, изрешеченные пулями, оглушенные булыжниками, которые женщины и дети бросают на них из окон. Они падают на колени, показывают свои четки и кричат: «Добрые французы, будьте милосердны! Я — верный католик!» Наконец, д'О и маршал д'Омон привозят приказ об отступлении. В первом уличном сражении победила Лига.

К четырем часам войска отступают, но швейцарцы из осторожности продолжают держать зажженными фитили своих аркебуз. Решив, что им угрожают, они стреляют, убивают двух горожан из ополчения и ранят лейтенанта. Так они провоцируют новый взрыв народной ярости: на этот раз на мостовой остается около пятидесяти убитых. Возбужденный народ собирается в окрестностях кладбища Невинно убиенных и Гревской площади, ожидая только сигнала, чтобы растерзать остатки королевских войск.

После этой второй стычки Генрих III, преодолев стыд, направил маршала де Бирона просить Гиза вмешаться, чтобы успокоить чернь. Глава Лиги вышел из дома без кольчуги, одетый в изящный камзол из белого атласа и пешком отправился на Гревскую площадь, сопровождаемый восторженной толпой. Когда он появился, швейцарцы пали на колени, заклиная его именем Спасителя вывести их из Парижа. Он согласился и приказал их проводить до ворот Сент-Оноре, великодушно освободил королевские войска, оказавшиеся в окружении в разных районах города: под крики толпы он приказал отвести в Лувр 400 раненых солдат. [394]

Стало темно. Наступала ночь накануне сражения: на улицах жгли костры, а на каждом окне была зажжена свеча. Все были готовы к тому, что король даст отпор, желая отомстить. У Гиза спросили пароль, который обычно давал купеческий старшина от имени короля. Успех гуманной миссии герцога закрепил его огромную власть. Генриха III в его комнате охраняли дворяне с обнаженными шпагами. Кроме того, в Лувре его защищали швейцарцы и французские гвардейцы, находившиеся в боевой готовности, но для большей безопасности вечером он направил приказ привести полк из 1800 ветеранов из Пикардии. Все чувствовали, что наступающий день станет решающим.