Замечания об исторических источниках 32 страница

14. Когда Нарзес еще был занят осадой, войска римлян, посланные в Эмилию, были расстроены одним событием и, естественно, впали в сильное малодушие. Когда они пришли туда, куда были посланы, вначале во всем действовали благоразумно и упорядоченно и если шли для разграбления какого-нибудь враждебного селения или местности, то выступали прекрасно организованным строем и не проникали в набегах дальше, чем следовало. Возвращались они не беспорядочно, а в порядке. Арьергард оставался на должном месте. Войско выстраивалось четырехугольником. Вся добыча ставилась в середину для наилучшей охраны. Так они вначале опустошали неприятельскую местность. Но затем все стало наоборот и пошло к худшему. Фулкарис, вождь герулов, был, конечно, храбр и не привык бояться врагов, но вместе с тем дерзок и беспорядочен и совершенно не усвоил должным образом своих обязанностей. Он считал, что обязанность стратига и вождя не устраивать боевой порядок и руководить им, а самому в сражении отличаться, опережать других, с жаром нападать на врага и сражаться с врагом в рукопашную. Это он считал для себя похвалой и этим гордился. А затем, впадая в большее безрассудство, совершил набег на город Парму (ибо Парма была уже занята неприятелем). Ему следовало сначала выслать разведчиков, чтобы они заботливо разузнали замыслы врагов, а затем после разведки в порядке вести войско. Он же быстро двигался, полагаясь только на скорость и безрассудный натиск, ведя в беспорядке войско герулов и римские полки, какие следовали за ним, не подозревая никакой беды. Когда об этом узнал Бутилин, вождь франков, он спрятал отряд наиболее сильных и храбрых воинов в амфитеатре, построенном недалеко от города (он был предназначен для тех, кто в присутствии народа сражался со зверями) и, искусно приготовив сильнейшую засаду, наблюдал и выжидал благоприятный случай. Когда Фулкарис и герулы уже проникли в место расположения врагов, тогда по данному сигналу франки вырвались и яростно набросились на идущих беспорядочно и беззаботно и всех встречных, подавленных внезапностью и неожиданностью, почти что окруженных, без разбора избивали мечами. Большинство, с трудом уяснив, в какую беду попало, искало недостойного и позорного спасения. Показав спины врагам, они бежали стремглав, забыв о всякой доблести и постоянной привычке к опасностям.

15. Когда войско разбежалось, Фулкарис, вождь герулов, оставшись один со своими оруженосцами, отнюдь не считал для себя возможным бежать, подобно другим, полагая, что поступит лучше, предпочтя славную смерть бесчестной жизни. Поэтому он утвердился как можно безопаснее у одной гробницы, прикрывающей его сзади, убил многих из врагов, то стремительно на них нападая, то понемногу отступая назад лицом к врагам. Ему еще и теперь представлялась весьма легкая возможность бежать и его слуги советовали так сделать. «Но как я перенесу речи Нарзеса и его упреки в безрассудстве?», - отвечал он, боясь таким образом, как кажется, порицания больше, чем вражеского меча. Он остался на месте и не переставал сражаться, пока, окруженный множеством врагов и раненый многими дротиками в грудь, наконец, пал, уже борясь со смертью, рухнув на щит, пораженный топором в голову. Около него все остальные, оставшиеся с ним или добровольно, или вынужденные неприятелем, были перебиты поголовно. Итак, Фулкарис, избранный вождем герулов, недолго обладал этим званием, но, на короткое время воспользовавшись счастьем, как мимолетной радостью во сне, быстро закончил как свое командование, так и жизнь. Это поражение, нанесенное римлянам, придало франкам много бодрости и силы. Ибо готы, населяющие Эмилию и Лигурию и ближайшие места, раньше заключившие непрочный и неискренний мир и военный союз с римлянами, скорее устрашенные, чем добровольно теперь немедленно перешли к варварам, будучи связаны с ними общностью нравов и быта. Войска же римлян, которыми, как мной уже было сказано, управляли Иоанн, сын Виталиана, и Артабан, и те, что спаслись бегством из герульского ополчения, тотчас отступили к городу Фавенции.[22] Стратиги полагали, что у них уже нет возможности задерживаться у Пармы, куда собрались неприятельские ополчения, и что неожиданно осчастливленные, они еще не пользовались счастьем умеренно. Ибо города готов открывались для врага и, получая сильные гарнизоны, намеревались, как можно было предполагать, всеми силами напасть на них. Поэтому стратиги решили подойти как можно ближе к Равенне и там отбиваться от врагов, так как они считали себя уже неспособными сражаться с ними в открытом поле. Когда об этом был поставлен в известность Нарзес, он скорбел и тяжело переносил заносчивость варваров, и то, что Фулкарис так внезапно погиб, человек недюжинный и выдающийся, необычайно храбрый, прославленный многими победами, который никогда не был бы побежден врагами, если бы соединял благоразумие с храбростью. Поэтому он чрезвычайно скорбел и жаловался, но не падал духом и не страшился, как многие. Увидав свое войско подавленным неожиданным поражением, он решил выступить перед ними с ободрительной речью на общем собрании, чтобы призвать к мужеству и устранить страх.

16. Нарзес был чрезвычайно благоразумен и деятелен и удивительно легко приспособлялся к любой обстановке. Он не очень отличался образованием и не гордился красноречием, но славился прямотой натуры и был в состоянии словом выражать свои мысли, и это - евнух, воспитанный в изнеженности в императорском дворце. Он был низкого роста, сухощав, но выработал такое мужество и ловкость в делах, которые кажутся невероятными. Отсюда ясно, что кому присущ свободный и благородный дух, тому ничто и ни в каком деле не может помешать достичь первенства и стать наилучшим. Поэтому Нарзес, выступив в середину войска, сказал следующее:

«У привыкших постоянно побеждать врагов и всегда добиваться успеха если случайно и на короткое время выпадает неудача, то тотчас отнимается радость и погасают надежды. Я же полагаю, что благоразумные люди в благоприятных обстоятельствах никак не должны превозноситься, и так как очень возможна всегда перемена обстоятельств, то и мы должны быть готовы ко всяким случайностям. Для тех, которые придерживаются такого образа действий, счастье является, конечно, приятным, но не очень огорчает их, если они и потерпят что-либо неожиданное. Я вижу, что вы, мужи, более огорчены, чем требует этого случай, и это происходит только по тому одному, что вы сверх меры хвалились привычкой побеждать и думали, что вы никогда не можете потерпеть неудачу. А если, отбросив это, разберете случившееся само по себе, то оно покажется не таким ужасным и важным, как вы почему-то считаете. Если стратиг Фулкарис, к тому же варвар, безрассудно пренебрегая всяким порядком, бросился против такого множества врагов, то он и получил по справедливости соответствующее своему безрассудству. Но вам, о мужи, не подобает ни так падать духом в настоящем, ни откладывать ранее решенное. Стыдно, что остатки готов, когда почти весь народ уничтожен, приобретают себе союзников, создают нам большие трудности и еще не отчаялись в спасении, мы же только потому считаем себя побежденными, что не всегда побеждаем, теряем славу предшествующих деяний, отбрасываем усердие, хотя нам больше подобает радоваться случившемуся. Ибо этим устранена чрезмерная благосклонность судьбы, и мы избегаем чрезмерной зависти, которой подвержены, и поэтому нам подобает вступать в сражение с бодростью и уверенностью, что мы снова начнем побеждать. Ибо если враги кичатся и хвастаются численностью, то воинским благоустройством, если будем благоразумны, мы их далеко превосходим. Мы сражаемся против людей пришлых, естественно нуждающихся в самом необходимом, тогда как мы всем хорошо снабжаемся. Многие укрепления и города доставят нам безопасность, если понадобится. Они же этого лишены. Будет помогать нам и божество, так как мы справедливейшим образом защищаем свое; они же грабят чужое». Поэтому не иметь прочных и радостных надежд или бояться чего-либо противоречило бы рассудку. Этим же лукканцам мы не дадим никакой передышки в осаде, и каждый из вас с величайшей заботливостью и усердием должен приготовиться к ожесточенной битве».

17. Сказав это, Нарзес быстро ободрил войско и стал более упорно теснить лукканцев. Но он гневался на прочих стратигов за то, что они, оставив удобные для обороны места, собрались в Фавенции и совершенно нарушили его планы. Он ведь полагал, что войска, которыми он командовал, должны быть расположены около города Пармы для защиты в качестве стены и тем помешать неприятелям продвигаться дальше. Сам же он, устроив наилучшим образом все дела в Тоскане, затем присоединился бы к ним. Но так как они далеко отступили оттуда, получалось, что войско, бывшее с Нарзесом, первое подвергалось ударам врага. Считая это совершенно недопустимым, он немедленно послал к стратигам одного из близких к себе людей, которому было имя Стефан, отечество же Эпидамн, город Иллирика, чтобы он упрекнул их в трусости и объявил бы их предателями государства, если они не вернутся на прежние места. Стефан, взяв с собою двести храбрейших всадников, хорошо вооруженных, двинулся в путь быстрыми переходами, но совершал его с большими трудностями и бессонными ночами. Некоторая часть франков бродила по этой местности частью ради фуража, частью из-за добычи, похищаемой из деревень. Итак, в большинстве случаев римляне совершали путь ночью сомкнутым строем и по очереди сменяясь в арьергарде, чтобы их не застали неготовыми, если придется сражаться. Слышались вопли земледельцев, мычание угоняемых быков, треск при рубке леса. В их ушах еще непрерывно раздавались эти зловещие звуки, когда они с трудом, наконец, добрались до Фавенции и до войска. Представ перед стратигами, Стефан сказал: «Что за несчастие постигло вас, о мужи? Где же слава прежних деяний и гордость столькими победами? Каким же образом Нарзес мог и Лукку взять и подчинить все по ту сторону Альп, а вы не только как бы по договору дали проход врагам, но и предоставили им возможность идти, куда пожелают. Я ничего не скажу вам оскорбительного. Но всякий другой ваши поступки истолкует как трусость и пренебрежение общественным благом. Если вы не поспешите как можно скорее возвратиться в Парму, Нарзес не перестанет гневаться на вас в будущем, если с ним случится какое-нибудь несчастье. Остерегайтесь также, добрые люди, чтобы и император не прогневался на вас».

18. Услышав это, стратиги, зная, что он послан Нарзесом, не могли сказать, что он несправедливо их обвиняет, но представили разные извинения и причины, по которым, вынужденные необходимостью, они оставили свою стоянку, а именно, что на прилегающих к Парме местностях не могли добыть достаточно провианта воинам, и не было там Антиоха спаржа, который должен был об этом заботиться, и даже обычное жалованье им не выплатили. Поэтому Стефан, с величайшей быстротой прибыв в Равенну, препроводил оттуда к воинам и страгигам епарха и, устранив, насколько возможно, все трудности, убедил всех возвратиться прежним путем и раскинуть лагерь у Пармы. Совершив это, он возвратился в Лукку и сообщил Нарзесу, чтобы он был спокоен и энергично брался за дело, - что враги его не потревожат и их набеги будут задержаны, так как римские полки снова будут подстерегать их там, где должно.

Итак, Нарзес, полагая, что отнюдь нельзя терпеть намерения лукканцев, сравнительно слабо осажденных, держаться еще долго, бесстрашно подходит к стенам, придвигая к ним боевые башни,[23] а на вражеские башни бросая огненосные стрелы. Появившихся же на брустверах поражали камнями и стрелами. Стены были уже частично разрушены, и различные виды бедствия постигали город. Прежние заложники много делали в пользу римлян, и если бы дело зависело от них, то скоро весь город был бы склонен к сдаче. Но коменданты Франков, которые находились внутри города для его охраны, настойчиво требовали от них продолжения войны и попыток оружием заставить врага снять осаду. Поэтому быстро открывались ворота, делались внезапные нападения на римлян с расчетом победить их таким образом. Но, как оказалось, они причиняли ничтожный вред врагам, а сами несли большие потери. Очень многие лукканцы, уже убежденные действующими внутри агентами Нарзеса, намеренно сражались вяло. Из многих попыток [вылазок] поэтому ничего не вышло. Потеряв множество своих, они вынуждались к позорным и постыдным отступлениям и, снова загнанные в стены, еще строже держались взаперти, как бы лишенные уже возможности выхода. Тогда только, так как у них не было уже другой надежды на спасение, они по необходимости изменили свои взгляды на мир и пожелали правильно поступить в настоящем. И, получив обещание, что Нарзес не будет питать никакого гнева на них за случившееся, они немедленно сдали город и охотно впустили в него войска, пробыв три месяца в осаде, и снова сделались подданными римского императора.[24]

19. После завоевания Лукки, когда ничего не стояло у него на пути, Нарзес отнюдь не считал возможным проводить там время и хоть сколько-нибудь отдохнуть от трудов. Он оставил там Бона, - стратига из Мезии, расположенной у реки Истра, человека выдающегося ума и весьма опытного в военных и гражданских делах, - передав ему значительное войско, достаточное, чтобы одержать верх над варварами, там находящимися, если бы те пожелали перемен. Устроив так дела, он поспешил прямо в Равенну, чтобы находящиеся там войска послать на зимовку. Так как осень уже кончилась и дело происходило около зимнего поворота солнца, он не считал возможным воевать в это время. Он считал, что это было бы в пользу франков, которым жар вреден и доставляет большое неудовольствие, и никогда летом они не воюют охотно. Они чувствуют себя здоровее и сильнее от холода и охотнее тогда переносят военные тяготы. Естественно, что из-за холодов своего отечества они приобрели такие свойства, что им как бы врождено легко переносить холод. Ради этого он решил медлить и перенести военные действия на будущий год. Разделив войска между лохагами и таксиархами, он приказал зимовать по ближайшим городам и крепостям, которые находились под его властью; с наступлением же весны идти в Рим и собираться там, чтоб готовиться к бою всеми силами, и они отправились согласно приказанию. Нарзес же привел в Равенну своих домашних служителей и оруженосцев и тех, кто входил в состав его оффиция[25] и кому было вверено попечение о его резиденции как ради прочего благоустройства, так и чтобы не было возможности каждому, кому вздумается, проникать к нему. У римлян есть обычай называть их по характеру выполняемой ими работы «решеточниками» (а cancellis). [Нарзес] имел при себе же Зандала, начальника домашних слуг и прочих постельничьих - евнухов. В сопровождении свиты в целом из 400 человек он пришел в Равенну.

20. В это время Алигерн, сын Фредигерна, брат Тейи, о котором мы раньше вспоминали, говоря об осаде Кум, когда франки появились в Италии и к ним уже перешли готские дела, один оказался тогда понимающим полезное и предвидящим будущее. Обдумывая положение дел, он пришел к выводу, что франки, конечно, используют имя союзников, делая от этого предлог и удобное оправдание, а именно, что пришли они по приглашению готов. То же, чего они хотят действительно, представляется другим. Если даже они победят римлян, то не пожелают возвратить готам Италию, но на деле прежде всего поработят их самих, которым на словах пришли на помощь, поставят над ними начальниками франков и лишат их отечественных законов. Когда он часто вдумывался в это и одновременно был тесним осадой, то решил лучше передать город и ценности Нарзесу и на склоне лет жизни стать римским гражданином, распростившись с опасностями и варварским способом жизни. Казалось ему справедливым, если уже готы не могли владеть Италией, пусть ею владеют старые ее хозяева, и [таким образом, пусть] исконные жители [окажутся] не навсегда лишенными своего. Так он решил поступить сам и дать всем своим соплеменникам пример благоразумия. Он сначала объявил осаждающим римлянам, что желает свидания со стратигом и, когда это было разрешено, отправился в Классис, где, как знал, находился Нарзес. Эта крепость расположена в окрестностях Равенны.[26] Представ пред ним, он передал ему собственноручно ключи от Кум и предложил всякие добрые услуги. Тот благодарил его за сдачу и обещал отдарить большими благами. Тотчас же приказал войску, расположенному лагерем у Кум, вступить в крепость, овладеть городом и ценностями и оберегать все в безопасности. А остальному войску приказал разойтись по разным городам и укреплениям и там зимовать. Так все и было сделано. Герульское же ополчение вторично было лишено вождя. В нем было два знаменитых мужа, конкурирующих между собой. Войско поделилось между ними сообразно мнениям о них. Часть их выше всего ценила Арута, и, по их мнению, все изменилось бы к лучшему, если бы он был вождем. Другие же предпочитали Синдуала, как весьма деятельного и опытного в военном деле. Присоединился к ним и Нарзес, назначив его их вождем, и послал туда, где они могли перезимовать наиболее удобно. Алигерну же приказал идти в город Цезену с поручением, придя туда, подняться на стены, показаться открыто, чтобы всем можно было узнать, кто он. Приказал он это для того, чтобы франки (они должны были проходить мимо) могли видеть его как добровольного перебежчика и отказались от похода на Кумы и от надежды на добычу, а может быть, и от дальнейшей войны, так как все крепости уже были заняты раньше их прихода. Видя проходящих франков, он осыпал их оскорблениями с высоты и осмеивал, говоря, что напрасно они торопятся, что они опоздали, что все богатство готов уже захвачено римлянами, так же как все инсигнии готской власти, так что если кто в дальнейшем и будет объявлен королем готов, то не будет иметь знаков отличия и достоинства, но должен надевать простую воинскую одежду и по внешнему виду оставаться простым человеком. Франки в ответ оскорбляли его и называли предателем своего народа, но все же стали колебаться в мнениях о положении дел, так что начались совещания, следует ли продолжать войну. Победило, однако, мнение не изменять решения, а идти туда, куда они направились раньше.

21. Между тем Нарзес, находившийся в Равенне с тамошними войсками, устроив все должным образом, перешел в город Аримин с теми, которые за ним следовали и раньше. Так как Ваккар из племени варнов,[27] человек выдающийся и воинственный, немного раньше умер, тотчас сын его Февдибальд (такое имя было у мальчика) вместе со следующими за ним варнами перешел на сторону римского императора и пришел в Аримин, чтобы там встретиться с Нарзесом. Ради этого и тот туда пришел, чтобы, одарив их всех щедро деньгами, сделать как можно более прочными союзниками. Когда он был занят этим, до двух тысяч франков смешанного состава: конных и пеших, посланных своими начальниками для опустошения и разграбления страны, оказавшись вблизи города, опустошали поля, уводили рабочих волов и тащили все беспрепятственно, так что и сам Нарзес мог наблюдать происходившее, сидя в высоком помещении, откуда открывался вид на равнину. Он, считая позорным и неблагородным не защищаться при подобных обстоятельствах, быстро вышел из города, вскочив на коня, послушного и быстрого, который не только мог должным образом прыгать и скакать, но был обучен атакам и отступлениям, приказал следовать за собой и тем из своей свиты, которые имели хоть какой-нибудь опыт в военном деле. Они, вскочив на лошадей (их было около 300 человек), последовали за ним и бросились прямо на врагов. Те, увидев их выход, уже не бродили рассеянно и, думаю, уже не заботились о добыче, а собрались все в одно место, конные и пешие, и построились в фалангу, не очень глубокую (как возможно было ее построить, когда их было немного). Отряды же всадников окружали пеших, сомкнутых и прикрытых щитами. Когда римляне приблизились на расстояние полета стрелы, то признали совершенно бесполезным вступать в рукопашный бой с врагами, выстроенными в боевой порядок и пытались, гарцуя на лошадях, стрельбой из луков и метанием копий расстроить первый ряд врагов и разорвать густоту их боевого порядка. Но те, хорошо защищаясь щитами, стояли твердо и непоколебимо, отнюдь не нарушая непрерывности строя. Когда же достигли густого леса, то использовали деревья, как укрытия, и там оборонялись метанием копий, которые на их языке назывались ангонами.

22. Когда они [враги], таким образом, не потерпели никакого ущерба, он [Нарзес] применил некую варварскую военную уловку, особенно употребляемую гуннами: приказал своим, повернув назад, беспорядочно отступать, как будто они охвачены паникой и бегут, и тем завлечь варваров как можно дальше от леса на равнину. А он уже позаботится об остальном. И они сделали так и побежали. Франки же, обманутые притворным бегством и вообразив, что паника настоящая, тотчас беззаботно нарушают фалангу и, выскочив из леса, начинают их преследовать. Первыми вылетают всадники, а за ними следуют сильнейшие и быстрейшие из пеших и все, не щадя себя, несутся, чтобы поскорее захватить самого Нарзеса и с малой затратой сил положить желанный конец войне. Так они, забыв о всяком порядке, беспорядочно и без всяких предосторожностей неслись вперед, радуясь и обольщая себя надеждой; римляне же, бросив поводья, бежали все дальше. Можно было сказать, что они бежали, действительно объятые паникой. Когда же варвары оказались рассеянными по равнине и удалены от леса на значительное расстояние, тогда внезапно, по сигналу, данному Нарзесом, римляне, повернув лошадей, бросились на своих преследователей и начали гнать назад беспощадно и истреблять приведенных в замешательство неожиданностью. Так, бегство превратилось в преследование. Конные варвары, поняв нависшую над ними опасность, поспешно бежали снова в лес, в свой лагерь и к своей радости спаслись. Пешие же бесславно истреблялись, не будучи в состоянии даже протянуть руку для своей защиты, подавленные внезапной переменой обстановки и как бы обезумевшие. Итак, все полегли разбросанно, подобно стаду свиней или овец, изрубленных жалким образом. Когда таким образом было убито свыше 900 храбрейших людей, остальные отступили и вернулись к своим вождям, считая, что они отнюдь не будут в безопасности, прежде чем они не присоединятся к остальному войску. Нарзес же, вернувшись в Равенну и устроив там все наилучшим образом, перешел в Рим и перезимовал там.