Представления ирландцев о королевской власти 4 страница

«Как устроен королевский дом? Королевские наемники на юге. Вопрос: каковы наемники, подходящие королю? Человек, которого он спасает от насильственной смерти; человек, которого он спасает от плена; человек, ко­торого он спасает от рабства, от неволи, от несвободного положения. У него нет человека, которого он спасает с поля битвы, если он не предает его или убивает его из личной обиды или семейной преданности. Сколько наем­ников подобает королю? Четверо: передний охранник, задний охранник и двое боковых; таковы их названия. Именно им должно находиться на юге [45] королевского дома, чтобы сопровождать его при выходе из дома и при вхо­де в дом снаружи. Личное поручительство за несвободных клиентов к западу от них. Какова его цена? Это человек, владеющий землей ценой в семь кумалов[11]: он ответственен за их имущество перед королем и Церковью и законом фениев. Посланцы к западу от него. Гости за ними. Поэты за ними. Арфисты за ними. Волынщики, трубачи, фокусники к юго-востоку. В дру­гой половине, на севере, воин, герой, охраняющий дверь: его копье перед каж­дым из них, чтобы предотвратить беспорядок в пиршественном зале. Бла­городные клиенты короля к западу от них — это их группа в присутствии короля. Заложники за ними. Судья за ними. Жена короля к западу от него, а затем король. Захваченные заложники в цепях на северо-западе».

Отступление язычества, должно быть, означало упадок королевского могущества, так как вне зависимости от сакральности, продолжавшей окутывать образ короля, он лишился жреческих функций. Христианство восторжествовало в Ирландии без деятельной поддержки королей, хотя и не встретило со стороны многих из них и яростного сопротивления. Св. Патрик говорит в своей «Исповеди», что он обеспечил дарами покро­вительство королей и судей. Хотя он ежедневно ожидал смерти, на самом деле никаких мучеников в Ирландии не было.

Церковь прибавила свои методы воздействия к влиянию поэтов. Легендарное проклятие Тары, наложенное св. Руаданом, отражает власть святых, однако более достоверное свидетельство мы находим в прозаичес­кой записи, появившейся в анналах под 811 годом. Святилище (termonn) Таллахта было осквернено верховным королем Аэдом, сыном Ниалла, во время похода на Лейнстер, после чего монашеская община бойкотировала Оэнах Тайльтиу, и в результате «туда не прибыло ни одной лошади, ни одной колесницы». Общим местом в агиографических памятниках стано­вится приписывание взлета или падения той или иной династии благосло­вению или проклятию святого. Церковь достигла общего языка с ученым сословием: статус епископа был признан правоведами равным статусу короля или оллама (хотя на деле еще большее могущество со временем приобрели аббаты крупных монастырских конфедераций). Многие кня­зья и знатные люди с энтузиазмом приняли монашескую жизнь, а монастырские [46] общины (familiae) стали активными ячейками ирландского хри­стианства, как и подобало стране, в которой мощнейшей социальной силой являлась фине. Ирландское монашество в отличие от египетского, к кото­рому оно восходило в конечном итоге, приветствовало образование и тем самым обеспечило себе уважение общества, всегда высоко ценившего своих ученых.

Коротко говоря, Церковь столь удачно вписалась в ирландское обще­ство, что едва ли испытывала желание внести в него радикальные измене­ния. Она была не слишком многим обязана светским князьям и не стре­милась способствовать повышению их престижа или усилению их власти. Когда в 630 году на Соборах в Маг Лене и Маг Айльбе обсуждался вопрос о времени празднования Пасхи, ни один король не занимал место председателя собрания. То обстоятельство, что Колман в негодовании по­кинул Нортумбрию после Собора в Уитби, состоявшегося в 664 году, ско­рее всего, отражает его неудовольствие проведением церковной дискуссии под руководством светского правителя. Св. Вилфреду на самом деле будет суждено вскоре осознать политические последствия своей победы.

Несмотря на это, внутри ирландской Церкви все-таки началось дви­жение за укрепление королевской власти. Вероятно, оно зародилось в недрах римской партии в VII веке, так как ее представители, должно быть, стремились упразднить самые безнравственные, с их точки зрения, поло­жения законов брегонов. Среднеирландский пролог к Sепсhas Моr при­писывает самому Патрику неудачную попытку установить смертную казнь в наказание за человекоубийство вместо выплаты эрика (еraic) роду убитого. Более значительный шаг вперед позднее сделала Церковь Армы, утвердившая свое первенство и оказавшая мощную поддержку идее наци­ональной монархии, власти верховного короля Ирландии, который мог бы укрепить ее положение и гарантировать ее привилегии на всей террито­рии страны. Однако могущественные короли пятин и претенденты на верховную власть начали оказывать деятельную помощь зачинателям церковной реформы и способствовали установлению новых территори­альных диоцезов не раньше XII века, когда ирландское общество уже проделало большой путь к феодализму.

Первоначально считалось, что ирландские короли ведут свой род от божеств, и отчетливые следы имен кельтских богов можно наблюдать даже в средневековых родословных. Таким образом, королевская власть принадлежала отдельному роду в рамках туата. Этот род, как и остальные фине, представлял собой крупную группу родичей по мужской линии, [47] включавшей в себя троюродных и четвероюродных братьев. Право перво­родства не признавалось ирландскими законами, хотя старшинство по муж­ской линии являлось обычным критерием для определения главы рода. Тем не менее для наследования королевского престола в расчет принима­лись и другие качества. Ученый и составитель генеалогий Дубалтах Мак Фирбис, живший в XVII веке, цитируя изречение из ранних правоведчес-ких трактатов, написал: «Пойми также, о читатель, что законно в Ирлан­дии отдавать во власти первенство младшему над старшим, как сообща доказывает это правило из Sепсhas Моr и из fenechas, таким образом:

 

Sinsior la fine, feabhta la flaith, eagna la heaglais.

 

Старший для рода, достойный для правления, мудрый для Церкви.

 

То есть поставить старшего в роде во главе этого рода и дать человеку, который владеет большим числом клиентов и большей властью, если он столь же благороден, как и старший, верховную власть и главен­ство, и поставить мудрейшего человека на высшее положение в церкви».

Ирландская фине очень напоминает индийскую большую семью. На­следственная земля не может быть отчуждена; после смерти владельца она обычно делилась на равные части между его сыновьями, а если сыновей у него не было, она отходила в установленных долях его родичам. Чаще всего на практике в качестве подлинного родового сообщества выступала группа, известная под названием «дербфине» (derbfhine, бук­вально «определенная фине»), которая включала в себя двоюродных братьев и распространялась на пять поколений, происходящих от общего предка. Более отдаленные ветви фине учитывались только в том случае, если у человека не оставалось более близких родичей. В случае насле­дования престола дербфине также составляла магический круг, все пред­ставители которого формально являлись «материалом для короля» (rigdamnai). Этот термин часто переводится как «королевский наслед­ник», что придает праву наследования престола ложный оттенок предопре­деленности. В действительности же он означал, что любой человек, прадед которого был королем, теоретически имел право на престол[12]. В отличие [48] от Меровингов ирландцы не распространяли на королевскую власть то же разделение между наследниками, которое действовало в законе о собственности: небольшие размеры туатов делали такое установление совершенно ненужным. Впрочем, в относительно редких случаях королев­ство разделялось между двумя претендентами, чтобы избежать вражды и вытекающих из нее убийств родичей, и поэтому иногда мы встречаем звание leth-ri («полу-король», однако эта ирландская идиома обозначает одного из двух наследников, таким образом, ее лучше переводить как «со-король»).

В ирландских источниках нельзя найти полного описания подлинного процесса выборов. Мы видели, что в конце XVI века Сидни приписывает право выбора епископам и «лендлордам», однако к этому времени боль­шая часть земли перешла в руки не только знати, но и правящих династий с их многочисленными ответвлениями. В раннюю эпоху решение, вероят­но, выносилось фениями, свободными землевладельцами — сословиями, которые получили в законах наименование «священные» (петеd) и обла­дали правом участвовать в оэнахе. По словам Хогана, у нас «отсутствуют свидетельства относительно того, что соблюдалась определенная процеду­ра выборов, и в итоге на деле в подобных случаях династия распадалась на группировки, а выбор правителя тем самым превращался в борьбу группировок, в которой соперничающие кандидаты зачастую прибегали к помощи правителей соседних королевств. Таким образом, к бедам динас­тических раздоров добавлялись ужасы внешних нашествий». Хоган ци­тирует установление из одного правоведческого трактата, которое требует от боайре (bоаirе) оказывать услуги септу или септам (сепёl), поступая в их свиту на три ночи по случаю королевских выборов. Не ясно, употреб­лено ли здесь слово сепёl в единственном или множественном числе и, следовательно, относится ли оно лишь к королевской династии или также к другим септам. По всей видимости, сепёl являлся более крупной едини­цей, чем фине, и, вероятно, этот термин обычно обозначал большие аристок­ратические роды, особенно королевской крови, тщательно сохранявшие свои родословные и прослеживавшие родственные связи даже за широ­кими границами законного фине. Слово сепёl родственно валлийскому сепеdl, которое имеет более широкое значение, чем ирландская фине. Боайре представлял собой преуспевающего земледельца, занимающего высшую ступень в иерархии простолюдинов или свободных общинников. Поздний комментарий приписывает долг гостеприимства бриугу (briugu), официальному гостеприимцу туата, который обычно назначался из сословия [49] боайре. Далее в комментарии говорится, что если имеется несколько кандидатов на королевский престол, то весь туат должен собраться в его странноприимном доме и держать совет три дня и три ночи; однако это положение, как и многие другие комментарии, скорее всего, следует считать вымыслом правоведов позднего Средневековья.

В действительности, как предполагал Мак Фирбис, выборы заверша­лись вынесением заранее известного решения, которое зависело от количе­ства клиентов, подчинявшихся кандидатам. Аюди, заключившие договор на условиях несвободного клиентства, в любом случае лишались права голоса, а «свободные клиенты», составлявшие свиту господина, вряд ли имели возможность свободного волеизъявления. Даже если в отдаленном про­шлом существовала процедура свободных демократических выборов, про­водимых фениями (при этом нам неизвестно, какую часть всего населения они представляли), она давно прекратила свое существование, превратив­шись в чистую формальность за исключением тех случаев, когда клиенты сохраняли законное право переносить свою верность на другого господи­на. Мак-Нейлл первым обратил внимание на рассказ Цезаря о собрании гельветов, разбиравших обвинение в попытке переворота, выдвинутое про­тив Оргеторикса, но оказавшихся бессильными, когда обвиняемый явился в окружении своих клиентов и должников (сlientes obaeratosque).

В X и XI веках принцип первородства получил повсеместное при­знание в качестве обычной нормы наследования фьефа в феодальной Европе, однако потребовалось много времени, чтобы он вытеснил выбор­ное право в наследовании престола во Франции и в Англии, а в Германии он так и не привился. Наряду с лишением «народа» (в действительности, знати) решающего голоса, практическое неудобство этого принципа со­стояло в том, что в результате его применения королевство могло быть доверено попечению ребенка или слабоумного. Впрочем, с течением вре­мени стало ясно, что в общем и целом в обществе, считавшем монархию единственно возможной формой правления, он причинял государству мень­ше ущерба, чем любая другая система. Когда в эпоху позднего Средневе­ковья гэльское государственное устройство вошло в соприкосновение с англо-норманнским феодализмом, ирландские короли действительно по­пытались ввести принцип первородства, но они постоянно наталкивались на сопротивление дербфине, настаивавшей на соблюдении своих традици­онных прав. Именно об этот риф разбились планы Генриха VIII, намере­вавшегося «цивилизовать» местных ирландских правителей с помощью изъятия земель и последующего их возвращения. [50]

Обычно считалось, что институт «танистри», в соответствии с которым наследник ирландского короля, его tanaise, назначался во время его прав­ления, представлял собой осознанное подражание определенности, отли­чавшей англо-норманнский порядок престолонаследия. Однако теперь известно, что звание tanaise гораздо древнее. В трактате VIII века Сrith Gablach, отрывки из которого мы уже цитировали, говорится: «Tanaise короля, почему он так зовется? Потому что весь туат ожидает его на месте короля без споров». Слово tanaise означает «второй», однако первоначаль­но оно было причастием прошедшего времени со значением «ожидав­шийся». Глагол fris-aissi «ожидать», использованный в этом отрывке, имеет параллель в валлийском языке, где родственное слово gwrthrychiad является титулом наследника, но позднее было вытеснено словом edlyng, заимствованным из англосаксонского, где оно имело форму aetheling. В ирландских монастырях настоятель именовался титулом tanaise аbb, переводившимся как «второй аббат» (secundus abbas), что в свою очередь привело к возникновению нового ирландского слова sеспар, а валлиец Ассер говорит о том, что Альфред Великий в молодости действовал в роли секундария (secundarius) по отношению к своему брату, королю Уэссекса Этельреду.

В конце XVI века Спенсер обозначит термином «танистри» всю ирландскую систему наследования земли и должностей, и довольно под­робно расскажет о функциях самого tanaise и о королевской инаугурации:

«У ирландцев существует обычай, что через некоторое время после смерти любого из их главных лордов или капитана они собираются в определенном и известном им месте, чтобы выбрать вместо него другого, где они выдвигают и по большей части выбирают не старшего сына и не кого-нибудь из детей усопшего лорда, но следующего за ним по крови, то есть старейшего и достойнейшего, обычно следующего после него брата, если у него был таковой, или следующего двоюродного брата и так далее, пока есть старейший в этом роду или септе, а затем после него они выбирают следующего по крови танистом, который затем наследует ему в названном капитанстве, если доживет до этого...

Обыкновенно они ставят того, кто будет их капитаном, на камень, предназначенный для этой цели и обычно помещенный на холме, и на некоторых из них я видел изображенную или вырезанную ступню, которая, как они говорят, является меркой со ступни их первого капитана, стоя на которой он принимает клятву нерушимо хранить все древние прежние обычаи страны и мирно передать наследство своему танисту, и затем ему [51] передает прут некто, в чьи обязанности это входит; после чего, сходя с камня, он оборачивается вокруг себя, трижды вперед и трижды назад.

Но как избирается танист?

Они говорят, что он ставит только одну ногу на камень и принимает клятву, сходную с той, что принял капитан... И с той целью танист всегда известен и готов, чтобы, случись капитану внезапно скончаться, или быть убитым в бою, или уехать из страны, защищать и хранить ее от всех подобных сомнений и опасностей. Для каковой причины танист также имеет выделенную ему долю страны и определенные наделы и выплаты со всех жителей при лорде».

Эти самобытные установления действовали на всей территории Ирлан­дии и, по всей видимости, применялись в каждом туате. В отношении большинства из них мы располагаем достаточными генеалогическими и летописными данными, свидетельствующими о единстве политейи, скры­том под внешней раздробленностью страны. Беда пишет о том, что у шотландских пиктов (которых ирландцы называли круитни) бытовала очень странная система, согласно которой королевская власть передава­лась по женской линии, и это подтверждается другими источниками информации. В исторических памятниках, относящихся к Ирландии, мы не находим никаких следов подобных установлений, даже у тех ирланд­ских племен и королевств, которые считались происходящими от круитни, таких как Дал Арайде из Антрима, Уи Эхах из Дауна или Лойгис из Лейнстера. То, что корни ирландской королевской власти уходили в племенное общество, неоспоримо. Право также носило племенной харак­тер — в том смысле, что ни один человек, за важным исключением представителей образованной прослойки, не имел правового статуса за пределами своего туата. Однако поскольку термин «трибализм» предпо­лагает различия в языке и обычаях, он остается неподходящим и неадек­ватным описанием ирландского общества. Более того, ни один отдельно взятый туат не был изолированным островком; все они объединялись в различные союзы, подобно тому, как галльские племена при Цезаре спла­чивались под эгидой эдуев, секванов или ремиев. Все короли либо подчи­нялись верховным королям, либо сами обладали верховной властью над королями низшего уровня. [52]

ГЛАВА III

КОРОЛИ И ВЕРХОВНЫЕ КОРОЛИ

 

На протяжении первых семи веков своей истории и, вероятно, не­скольких столетий доисторической эпохи Ирландия не испытывала тяже­сти иноземного завоевания. Мечта Агриколы покорить остров силами одного легиона осталась неисполненной, а скандинавы, несмотря на все причиненные ими волнения, не сделали сколько-нибудь значительных территориальных приобретений. Города, основанные ими на ирландском побережье, привнесли в ирландскую жизнь новый существенный элемент, оказавший важное влияние на экономику и в конечном итоге на структуру общества, но они так и остались чужеродным телом. Имеются лишь один или два примера исчезновения небольшого королевства в результате их набегов. Ирландское государственное устройство осталось незыблемым. Конечно же, определенные изменения происходили, но они протекали незаметно из века в век и были скрыты от глаз как современников, так и следующих поколений благодаря осознанной архаизации со стороны об­разованного сословия. Ученые среднеирландской эпохи интерпретировали прошлое в свете современных им идеалов, но и сами эти идеалы по большей части возникали из прежних мифов. Вслед за упадком латинской учености, наступившим в IX веке, монастырские школы с еще большим рвением обратились к изучению светских дел и родной культуры, а их ученость приобрела интроспективный, педантический и крайне запутан­ный характер. Она напоминала изображение зверя в Книге из Келлса, поедающего свой хвост и превращенного в великолепный узор, имеющий лишь отдаленную связь со своим оригиналом. Ирландцы закоснели в консерватизме и не видели никаких оснований для изменения своего образа жизни или системы управления.

Эта система, на первый взгляд, свидетельствовала о чрезвычайной раздробленности, но в действительности она представляла собой связную [53] и последовательную схему, которая уходила своими корнями в самые истоки ирландской истории. Ни в одном из тех периодов, о которых мы располагаем достаточным объемом информации (а современные памятни­ки предоставляют ее в относительном изобилии начиная уже с VII века), в многочисленном и на вид разрозненном скоплении племен мы не нахо­дим ни одного туата, который существовал бы в величественной изоляции.

Иерархия королей предстает в единообразном виде в Сrith Gablach, Uraicecht Becc и других правоведческих трактатах, хотя иногда они расхо­дятся в точном наименовании титулов, относившихся к высшим королям и верховным королям[13]. Слово ri (соответствующее галльскому rix, rigos и родственное латинскому rex) в сущности обозначало короля одного туата (ri tuaithe). Король нескольких туатов именовался ri tuath, но также ruiri «великий король». В некоторых памятниках союз трех или четырех туатов под началом такого высшего короля называется mor-thuath, «боль­шой туат». Подобные «большие туаты» составляли территориальную основу большинства церковных диоцезов, созданных в XII веке, и это распределение отражает относительное понижение статуса, которое испы­тали к тому времени короли небольших туатов.

Впрочем, в древнеирландскую эпоху король туата, сколь бы незначи­тельное положение он ни занимал в масштабе всей страны, был настоя­щим королем. Даже самые могущественные верховные короли по суще­ству были правителями одного туата и не имели непосредственной власти за его пределами. В позднюю эпоху такое умножение монархий вызыва­ло замешательство у патриотически настроенных ирландцев, воспитанных на рассказах о величии верховного королевства Ирландии с центром в Таре. Так, например, в начале XVII века Четыре Мастера в своем грандиозном своде Анналы королевства Ирландии (Аппоlа Rioghachta Eireann) последовательно низводят королей небольших туатов до поло­жения «лордов» или «вождей» (tighearna или taoiseach: в древнеирландском слово toisech обозначало главу аристократического рода (сеnеl) в роли предводителя военного отряда). Позднее в том же столетии ученый Родерик О'Флаэрти занял более взвешенную позицию и оправдывал [54] притязания этих правителей на королевское звание с помощью автори­тетных прецедентов: Одиссея, царя Итаки; Нестора, царя Пилоса; и тридцати царей Ханаана, убитых Иисусом Навином. Он столь же твердо придерживался теории верховного королевства Ирландии, как и Четыре Мастера, и деятельно выступал в защиту ее реальности, противопоставляя королевскую власть у ирландцев туманному и расплывчатому понятию власти «Бретвальда» («повелителя бриттов»), которое якобы существова­ло во времена англосаксонской гептархии.

Очень древний правоведческий трактат, озаглавленный Miadslechta, утверждает, что у высшего короля (которого он именует ri rig, «король королей») должно быть семь подчиненных королей (конечно же, это вымысел и схематизация) и что он имеет право на выплату одного кумала от тех из них, кто не потрудился явиться в его дом на распивание пива, его оэнах или его dal. Точная разница между оэнахом и dal не вполне ясна, однако «дал», скорее всего, представлял собой собрание, занимавшееся по большей части политическими и правовыми делами. Другим типом со­брания являлся айрехт (airecht), публичное собрание свободных людей, которое часто приобретало судебные функции. В более поздние времена с феодализацией гэльского общества оно сузило свое значение до собра­ния круга высшей знати, а особенно низших королей и вождей (иr-rig), на совет с их господином, так что елизаветинцы смешивали термины airecht и иr-rig (в новоирландском языке того времени принявшие форму oireacht и oirriogh), транслитерируя оба слова в виде «иrraght».

Законы сходятся в определении третьего и наивысшего королевского ранга, который в разных источниках именуется triath, rethe, ollam rig («величайший из королей»), ri ruirech («король высших королей») или ri coicid («король пятины», то есть одной из провинций, на которые традиционно разделялась Ирландия). Обычно таких королей, как король Лейнстера, Мунстера или Коннахта, называют королями провинций. Од­нако следует помнить, что слово coiced («пятина») не несло в себе того уничижительного оттенка, который просматривается в значении английс­ких слов «провинция» и «провинциальный». Для короля пятины все короли либо напрямую, либо при посредстве короля, занимавшего проме­жуточную ступень в иерархии, были подданными, если не данниками. Однако венчающее этот ряд звено, верховный король всей Ирландии, как отмечает Винчи, блистает своим отсутствием в юридических трактатах, хотя и достаточно часто фигурирует в поздних комментариях. Звание ard-ri, «верховный король», не отличается древностью и не обнаруживается [55] в правовых текстах. Оно не имеет точного значения и вовсе не обяза­тельно подразумевает верховную власть над Ирландией: например, часто встречаются упоминания о верховных королях Ульстера, Коннахта или Лейнстера (аrd-ri Ulad, ard-ri Connacht, ard-ri Laigen), а в поэзии этот титул мог прилагаться к любому высшему королю.

В трактате Crith Gablach мы находим довольно своеобразные наиме­нования трех королевских рангов: ri benn, «король вершин (или рогов)», ri buiden «король отрядов» и ri buinad cach cinn, «верховный король каждого»:

«Сначала король вершин, почему он зовется так? Он король туата (ri tuaithe), который имеет семь степеней фениев с их подразделениями в клиентстве, ибо они — вершины власти, которые мы перечислили. Семь кумалов — его цена чести, по кумалу за каждую главную степень, которая под его властью...

Король отрядов, почему он зовется так? Потому что он вождь двух или трех отрядов, семь сотен в каждом отряде. Он король трех туатов или четырех. Восемь кумалов — цена его чести, так как он уводит множество заложников, двух, или трех, или четверых...

Верховный король каждого, почему он зовется так? Потому что каж­дый, кто не удерживается своим господином, принудительно переходит под его власть, ибо каждый, кто сильнее, помогает тому, кто слабее. Он — король высших королей (ri ruirech). Дважды семь кумалов — цена его чести, ибо короли и туаты под его властью и управлением...».

Отношения между королями заключались в личных связях, во многом сходных с социальной структурой туата. В сущности, короли исполняли роли клиентов (сe1i) по отношению к своему господину. Таким образом, довольно сложно говорить о политике или о государстве как таковом. Точно так же, как ирландское право, подобно самым примитивным систе­мам, не проводило разграничения между гражданскими и уголовными делами, существовало самое незначительное отличие между общественной и личной сферой. Король входил в контакт с другими королями, и эти связи формально ратифицировались туатом, от лица которого он выступал. Он обязывался выплачивать определенную дань своему господину, при­сутствовать на его оэнахе и приводить войска своего туата на законное собрание войск, созываемое господином. Заложники (обычно члены его рода) служили порукой того, что он будет выполнять свои обязательства. Можно видеть, как верность народа сосредоточивалась на личности их короля. Если они традиционно являлись подчиненными вассальными [56] государствами, они могли считать естественным и непреложным порядком вещей то, что их король выплачивает дань королю Кашеля или Тары и поддерживает его в бою, однако едва ли они чувствовали личную связь с последним, особенно если между ним и их собственным правителем стоял промежуточный король. Если верховный сюзерен пытался утвердить над ними непосредственную власть или даже оказывать давление в вопросах династического наследования, он непременно наталкивался на враждеб­ность. Таким образом, даже провинциальный патриотизм развивался чрез­вычайно медленными темпами.

Как и в любой другой средневековой культуре, основной упор в ирландской культуре делался не на абстрактном, а на конкретном понятии. Каждая сделка осмыслялась в свете личных взаимоотношений. В фео­дальных церемониях инвеституры законность акта оммажа зависела от публичного исполнения символической пантомимы: вложения рук вассала в руки господина, передачи комка земли, знамени или епископского посоха и кольца. Точно так же и в Ирландии сам акт посещения королевского дома становился формальным признанием сюзеренитета, а обмен дарами имел формальную природу, очень сходную с тем, что мы читаем в «Мире Одиссея» Шинли.

В действительности дары, которые господин передавал подчиненному королю как знак сюзеренитета, играли даже более важную роль, чем дань, выплачиваемая последним. Дань и взаимные дары подробно описываются в Книге Прав, сочинении, относительно поздняя датировка которого ныне установлена со всей определенностью: оно вряд ли было написано задолго до XII века. Оно рисует в значительной степени идеализированную картину взаимоотношений между ирландскими королями и верховным ко­ролем, однако рассказ о дарах, которые вручали верховный король и короли пятин своим подданным, нельзя считать полным вымыслом. В нашем распоряжении имеется более ранее описание (датируемое IX или X веком) взаимных обязательств короля Кашеля и его подчиненных королей, кото­рое в общем согласуется с Книгой Прав, хотя содержит меньше подроб­ностей[14]. В «Анабасисе» Ксенофонта мы находим еще одну параллель из персидской жизни. Мятежник Кир, заставив покориться местного прави­теля Тарса, награждает его дарами, которые мог дарить только царь (δωρα α νομιζεται παρα βασιλει τιμια ), — коня с золотой уздечкой, золотую цепь, браслеты, золотой кинжал и персидскую одежду, — и [57] обещает защитить его страну от дальнейшего разграбления в обмен на тяжелое возмещение стоимости его похода против своего брата-царя. Эти дары напоминают коней, псов, доспехи, мечи, одежды и другие подарки, перечисленные в Книге Прав и названные там tuarastal («пожалова­ние»). В ранних документах выплата, производимая королем Кашеля своим низшим королям, исчисляется в кумалах без какого-либо описания отдельных даров. Весьма примечательно, что эта выплата называется rath. Слово rath являлось юридическим термином и обозначало дар или скот, который господин передавал своему клиенту, устанавливая с ним договорные отношения. Как и в случае частных договоров, эти отношения обязательно скреплялись залогами и поручительствами. Заложники мог­ли поплатиться жизнью в случае нарушения соглашения или возникнове­ния мятежа. Любопытно отметить, что поэт Блатмак в VIII веке выска­зывал специфические взгляды на природу отношений между Христом и евреями в выражениях, свойственных скорее юридическим трактатам: