Глостер: …Когда над Ретлендом меч поднял Клиффорд

И, жалкий мальчика услышав стон,

Отец мой Йорк и брат Эдвард рыдали;

Когда рассказывал отец твой грозный

О смерти моего отца, слезами

Рассказ свой прерывая, как дитя;

Когда у всех залиты были лица,

Как дерева дождем, - в тот час печальный

Мои глаза пренебрегли слезами,

Но то, что вырвать горе не могло,

Ты сделала, и я ослеп от плача.

Ни друга, ни врага я не молил

И нежно-льстивых слов не знал язык мой.

Теперь краса твоя – желанный дар.

Язык мой говорит и молит сердце.

…О смерти на коленях я молю:

Не медли, нет: Я Генриха убил;

Но красота твоя – тому причина.

Поторопись: я заколол Эдварда;

Но твой небесный лик меня принудил.

 

В первом отрывке, по расчету Ричарда, воображение Анны должно поразить то, что он является лучшим претендентом на ее руку. Во втором – то сколь велика его любовь, с какой силой она, Анна, овладела его сердцем.

Как при воздействии на чувство, так и при воздействии на воображение имеются в виду и субъективные интересы партнера и известный образ объективной действительности. Но в первом случае (чувство) главенствующее место занимают интересы, а образ предполагается ясный, законченный, хорошо знакомый – он служит лишь средством напоминания интересов. Во втором случае (воображение) – главенствующее место занимает образ, который надлежит создать партнеру, сконструировать своим воображением, специально занимаясь им, чтобы после этого он произвел свое действие.

Таким образом, воздействие на воображение есть уже вторжение в область «ума» партнера в широком смысле этого слова, хотя в нем есть и расчет на его чувства. Здесь как бы используется одна сторона, одно свойство «ума» – его способность воображать, строить ассоциации, по одной детали воссоздавать целую картину.

ПАМЯТЬ. «Память считают совершенно справедливо краеугольным камнем психического развития», - писал И.М. Сеченов.

Если бы человек был лишен памяти, он не мог бы отличать временные, случайные, мимолетные явления, процессы и связи от явлений, процессов и связей стабильных, постоянных, существенных. Для такого человека мир, действительность, были бы лишены какой бы то ни было устойчивости. Следовательно, о познании, об умственной работе, о мышлении не могло бы быть и речи. Память поставляет мышлению материал и мышление есть оперирование продуктами памяти (что, конечно, не исключает участия в ней и воображения, и воли, и чувства).

«Все обучение заключается в образовании временных связей, а это есть мысль, мышление, знание,» – говорил И.П. Павлов. Ему же принадлежать слова: «Все навыки научной мысли заключаются в том, чтобы, во-первых, получить более постоянную и более прочную связь, а во-вторых, откинуть потом связи случайные».

Добиться понимания – это значит найти, установить для себя, такие связи, которыми можно было бы практически пользоваться. Совершенно очевидно, что работа по установлению этих связей – а это и есть мышление – требует памяти, т.е. пластичности коры головного мозга, благодаря которой прошлое запечатлевается в сознании и сохраняется в нем.

Но деятельность ума, конечно, не сводится к процессам памяти и память – это только первое условие, предпосылка мышления, а не все оно целиком. Известно, что некоторые люди обладают феноменальной памятью, не отличаясь при этом силой мыслительных процессов. Память – это как бы копилка, в которой хранятся отдельные факты, имена, цифры, даты, теории, впечатления и цитаты. Функция памяти – хранить их в том виде, в каком они поступили в сознание.

Установление системы, порядка, связей между ними – одним словом, оперирование ими – это уже дело не памяти, а мышления. В этом смысле мышления даже как бы противонаправлено памяти: оно видоизменяет, обрабатывает, перестраивает то, что память стремится сохранить в неприкосновенности.

Поэтому память отлична от мышления. Она является как бы отдельным пунктом того участка крепости сознания, которым командует ум.

Память партнера может быть таким же объектом воздействия, как его внимание, его чувства и его воображение. Воздействуя на память партнера, человек оперирует с той его копилкой, в которой хранятся его знания. Это воздействие заключается в том, что человек побуждает партнера либо выдать что-то из этой копилки, либо принять нечто в эту копилку.

Такие случаи могут быть весьма разнообразны по своему содержанию и встречаются они на каждом шагу. Часто воздействие на память бывает «разведкой», предшествующей словесной атаке. Для того чтобы воздействовать на сознание партнера через его чувства, или воображение, или мыслительные процессы, или волю, бывает целесообразно сперва узнать – какими силами (то есть знаниями) располагает партнер, а иногда и снабдить его такими сведениями, которые, так сказать, «с тыла» будут помогать атаке.

Так может начинаться, например, сцена Кнурова и Огудаловой во втором действии «Бесприданницы» Островского. Кнуров побуждает Огудалову помнить о том, о чем ей, по его мнению, не следует забывать.

Воздействия на воображение и на память – это, так сказать, косвенные воздействия на ум – удары по флангам ума, или атаки на подступах к уму.

Центром участка, которым командует «первый член триумвирата» – ум, является мышление, т.е. процесс установления прочных связей.

МЫШЛЕНИЕ. Воздействие на мышление партнера заключается в том, что партнеру предлагается усвоить именно связи, ясные и незыблемо прочные по представлениям действующего.

Воздействие на воображение дает партнеру намек на картину, один кусочек ее, с тем чтобы партнер сам воссоздал цельную связную картину.

Воздействие на память касается отдельных фактов; каждый из них подразумевается во всей полноте и конкретности, но вне связи его с другими фактами, процессами.

Воздействие на мышление партнера заключается в демонстрации ему связей как таковых, с тем чтобы он усвоил именно их.

Здесь мы опять приходим к вопросу о единстве человеческого сознания. Нельзя, разумеется, воздействовать на воображение, не задевая при этом памяти и мышления; нельзя воздействовать на память, не задевая воображения и мышления; нельзя воздействовать на мышление, не задевая воображения и памяти. Всякий кусок картины есть в то же время и связная картина; всякий обусобленный факт включает в себя внутренние связи; и всякие связи суть связи каких-то обособленных явлений.

Речь, следовательно, может идти только о преимущественном, более или менее энергичном подчеркивании в словесном действии: либо неполноты воспроизводимой картины, сравнительно с той, какая имеется в виду; либо конкретности и обособленности того или иного отдельно взятого факта; либо связи между ними. Последний случай и есть воздействие на мышление.

Для того, чтобы овладеть мышлением партнера, чтобы заставить его усвоить предлагаемые связи явлений, нужно считаться с теми общими связями, которые уже существуют в его сознании, то есть с нормами его мышления. А некоторые общие нормы мышления обязательны для всех людей – это общечеловеческая логика. Поэтому, воздействуя на мышление партнера, люди обычно стремятся максимально использовать логику, подчеркивают именно ее в своей речи.

Воздействуя на чувство, на воображение, на память и на мышление вытекают из общего для всех этих способов предположения, что, мол, если в сознании партнера произойдет та работа, которую стимулирует данное воздействие, то партнер сам, по своей инициативе, изменит соответствующим образом свое поведение.

ВОЛЯ. Воздействие на волю исходит из другой предпосылки. Это способ воздействия, претендующий на немедленное изменение партнера, без всяких промежуточных звеньев.

«Для воли – писал И.М. Сеченов – остается, как возможность только пусканье в ход механики, замедление или ускорение ее хода, или, наконец, остановка машины, но ничего более. <…> власть ее во всех случаях касается только начала, или импульса к акту, и конца его, равно как усиления или ослабления движения.».

Воздействие на волю, поскольку это словесное действие, есть воздействие на сознание, но от сознания в данном случае требуется только одно – чтобы оно либо пустило, либо остановило, либо замедлило, либо ускорило «ход машины», то есть чтобы партнер физически, материально что-то сделал, пусть даже механически – как угодно – но только немедленно и покорно. В той мере в какой человек воздействует именно на волю партнера, в этой мере предполагается (или подразумевается), что партнер все, что нужно, знает, понимает, что сознание его уже подготовлено, или что оно не нуждается ни в какой подготовке, что ему нужен только толчок, только волевое усилие (может быть разумеется, очень большое) и тогда он совершит то, что нужно действующему. Быть таким толчком «пускающим в ход машину» и претендует воздействие на волю.

Поэтому словесное воздействие на волю содержит в себе внутреннюю тенденцию к тому, чтобы перейти в бессловесное, «физическое воздействие» в обыденном, общежитейском смысле этого выражения.

Воздействие на волю есть воздействие категорическое. Эта категоричность связана с содержащимся в нем отрицанием: не думай, не сомневайся, не рассуждай – делай! Воздействие ан волю как бы игнорирует в сознании партнера все его свойства и способности, кроме одного свойства – руководить действием, «пускать его в ход».

Чаще всего к этому способу воздействия люди прибегают, когда им нужен немедленный результат. Когда некогда рассуждать, думать, колебаться и взвешивать обстоятельства. Это те случаи, когда действительно некогда, или когда терпение воздействующего истощилось, когда он все другие способы воздействия словом испробовал и они не дали нужного результата, а отказаться от своей цели он не может.

Так, скажем, Глостеру-Ричарду в сцене, которую мы уже приводили, нужно остановить шествие с гробом во что бы то ни стало и немедленно. Вот как он это делает:

 

Глостер: Остановитесь! Ставьте гроб на землю.

Леди Анна: Какой колдун врага сюда призвал,

Чтоб набожному делу помешать?

Глостер: На землю труп, мерзавцы, иль, клянусь,

В труп превращу того, кто непослушен.

Дворянин: Милорд, уйдите; пропустите гроб.

Глостер: Прочь, грубый пес, и слушай приказанья.

Прочь алебарду, иль, клянусь святыми,

На землю сброшу я тебя пинком,

Негодный нищий, за твое нахальство!

 

 

Бегло рассмотренные нами шесть «адресов» воздействия на сознание – внимание, чувство, воображение, память, мышление и воля – в совокупности занимают всю отчетливо определимую на практике сферу психической деятельности партнера. Ничего иного, к чему практически мог бы адресоваться в сознании партнера, воздействующий на это сознание человек, представить себе нельзя.

Так, каждое письмо отправленное в Москву, для того чтобы попасть в нее, должно быть получено в том или ином районе Москвы, из числа действительно существующих в ней районов; так, жизнь города Москвы есть жизнь, происходящая в конкретных ее районах. Так, Москва строится и реконструируется в целом только потому, что практически строятся и реконструируются ее районы.

Шесть «адресов», шесть участков фронта сознания партнера, образуют как бы замкнутое кольцо круговой обороны. Но, разумеется, участники эти не делятся незыблемыми границами и предлагаемая нами картина есть не более чем грубая схема. Психические процессы, о которых шла речь, не существуют ведь сами по себе – они суть стороны, свойства, различные особенности единого процесса – отличающиеся друг от друга моменты целостного процесса отражения внешнего мира мозгом человека.

Все воздействия на отдельные способности и свойства сознания партнера имеют общую, единую цель – воздействовать на сознание партнера в целом; а оно, в свою очередь, подчинено еще более общей цели – воздействовать на его поведение. Но общая цель, как всегда, практически конкретизируется и выступает в частных целях; эти частные цели определяют способ достижения общей цели. Поэтому, в зависимости от обстоятельств, одна и та же цель может требовать разных способов ее достижения.

Именно в этом смысле воздействия на внимание, на чувство, на воображение, на память, на мышление и на волю партнера суть способы выполнения словесного действия. Их можно и должно рассматривать как разные средства достижения общей цели. Но их можно рассматривать и как отдельные действия. Все зависит от того, в каком объеме мы берем логику действий – в большем, или в меньшем.

Если ее берут в большем объеме и не подвергают делению, то способ воздействия, естественно, ускользает от внимания. Но чтобы изучить природу каждого из этих способов, его особенности, его отличия от других способов, нужно, пусть даже условно, взять каждый по отдельности – как специфический, малый по объему отрезок логики действия. Только тогда можно установить общие признаки и особенности этих способов – или, как мы будем для краткости называть их в дальнейшем – простых (основных, исходных) словесных действий.

Переходя к рассмотрению этих признаков, необходимо помнить: практически, в действительности, признаки эти всегда выступают в новых вариациях и как единственный в своем роде случай. Поэтому речь может идти не об ограниченном числе способов словесного действия (не об определенном количестве словесных действий), а о категориях или группах словесных действий, из которых каждая имеет свои, характеризующие ее признаки. Группы эти можно перечислить, но нельзя перечислить состав каждой из них. В каждом конкретном случае способ словесного действия характеризуется не только признаками общими для той группы, к которой он может быть отнесен, но и признаками индивидуальными, только ему присущими.

Кроме того – каждая группа переходит в другую и в каждом словесном действии присутствуют признаки не только его группы, но и других групп, а сами группы отличаются друг от друга не отдельными признаками, а совокупностью признаков.

Поэтому, рассматривая определенные способы словесного действия или ограниченное число «основных» (опорных, исходных, простых) словесных действий, мы отнюдь не предполагаем ограниченного количества практически возможных применений этих способов и ограниченного числа возможных словесных действий вообще.

В этом отношении опорные словесные действия напоминают «семь спектральных цветов Ньютона». «Никоим образом нельзя сказать, что спектр на самом деле состоит из семи отграниченных друг от друга участков. Цветная полоса спектра представляет в действительности лишь постепенный, совершенно непрерывный переход одного цвета в другой, так что вообще ни о каком определенном числе спектральных цветов говорить невозможно». Тем не менее, как известно, солнечный луч разлагается на семь спектральных цветов и любой цвет можно составить всего из трех основных цветов, хотя каждый конкретный цвет (синий, желтый, красный) отличается от другого конкретного цвета (синего, желтого, красного).

Объективная, физическая природа цвета изучена современной наукой и каждый конкретный цвет может быть точно определен в единицах измерения длины волны – в миллимикронах. Что же касается действий, то объективному измерению они пока не поддаются и тут приходится руководствоваться лишь той общей грамотностью в чтении действий, какая в известной степени свойственна всем людям. Конечно, такое измерение «на слух и глаз» менее точно, но творческая практика говорит, что для художника любой профессии «измерение на слух и на глаз» совершенно достаточно, при том условии, если его слух или его глаз профессионально развиты и тренированы.

Пользуясь «глазомером» при изучении словесных действий, необходимо лишь отдавать себе постоянно отчет в чрезвычайной сложности предмета изучения – человеческого действия. А это значит: подходя к рассмотрению «простых словесных действий», нужно учитывать, что любое из них, если и встречается в чистом виде, то чрезвычайно редко; что, следовательно, рассмотрение исходных, основных словесных действий должно вести к пониманию состава «сложных словесных действий» и к уяснению закономерностей превращения «простых», исходных словесных действий в «сложные».

 

 

Чем меньше взятый нами объем отрезка логики действий – тем ближе, тем конкретнее его цель; тем соответственно конкретнее, «проще» и рассматриваемое нами действие. Исходные или простые словесные действия – это, своего рода, детали сложного целого, рассматриваемые с точки зрения их ближайшей функции и их узкого назначения. Само собой разумеется, что художественный смысл они могут приобрести только в контексте поведения, то есть как звенья индивидуальной логики действий образа – как то, в чем практически осуществляется сквозное действие и сверхзадача.

Но даже в условно изолированном от контекста виде, простые словесные действия «просты» только весьма относительно. Всякое «просто словесное действие» рождается, возникает в момент «оценки» и без предварительной «оценки» состояться не может; всякое «простое словесное действие» требует надлежащей «пристройки» и без нее также состояться не может; всякое «простое словесное действие» имеет свою внутреннюю, субъективную и свою внешнюю, объективно-физическую сторону.

Внутренняя, психическая сторона – это субъективная цель и связанные с ней видения; внешняя, физическая – мускульные движения (в частности, речевого аппарата) и звучание речи.

Ближайшая, конкретная цель любого словесного действия, а тем более вытекающий из нее способ произнесения слов, обычно не осознаются самим действующим человеком; привычные, знакомые способы действовать, как правило, вообще совершаются неподотчетно – в то время когда внимание действующего занято их общей, а не ближайшей, целью. К таким способам относятся и спорные словесные действия. Поэтому редко бывает, чтобы человек, воздействуя на другого словами, отдавал себе отчет в том, что я, мол, сейчас воздействую, или буду воздействовать на воображение, или – на чувство и т.д.

Всем этим способам люди обучаются с детских лет, сами того не замечая. Всеми ими они владеют достаточно хорошо для того чтобы, прибегая к тому или другому способу, не думать о самом способе. Так обедающий человек не думает о том, каким способом он препровождает пищу себе в рот, хотя всякий человек и всегда делает это тем или другим способом, в зависимости от его привычек и от того, в каких обстоятельствах он находится.

Так обстоит дело в обычной жизни, в повседневном общении людей при помощи слов. Мольеровский Журден, не ведая того, говорил «прозой», и не испытывал при этом ни малейших затруднений.

Другое дело – актерское искусство. Создавая индивидуальную логику действий образа, актеру приходится, по выражению К.С. Станиславского, «учится всему сначала», то есть сознательно овладевать тем, что в жизни он делает непроизвольно.

Всякий случай словесного действия – это своеобразное применение тех или других способов воздействия, потому что воздействовать на что бы то ни было без всякого способа, очевидно, невозможно. Ведь воздействуя на сознание партнера, всякий человек исходит из того, что партнер этот обладает памятью, вниманием, чувством, воображением, способностью мыслить и волей, или хотя бы какими-то из этих психических способностей.

Поэтому изучение простых (основных, опорных) словесных действий есть изучение слагаемых, из которых состоит всякое словесное действие, независимо от его сложности.

«Основные» словесные действия – суть действия, постоянно встречающиеся и знакомые каждому человеку. Поэтому можно называть их глаголами, которые также чрезвычайно часто употребляются.

Но глаголы эти можно понимать и в широком смысле и в узком; причем, в житейском обиходе нет даже надобности уточнять в каком именно смысле – узком или широком – в данном случае употребляется каждый из этих глаголов; это бывает явно само собой из содержания разговора.

В качестве названий «основных» словесных действий, эти же самые глаголы должны стать специальными терминами – их смысл должен быть точен и ограничен. Для этого их нужно понимать, пусть даже условно, в самом узком, конкретном смысле. А именно: как названия действий, которые можно совершать в данную минуту и каждое из которых можно совершить пользуясь даже одним, двумя словами.

Это, разумеется, не значит, что «основное» словесное действие может протекать не дольше минуты и что оно может быть совершенно только одним словом. Это значит лишь то, что смысл глагола должен быть понимаем столь конкретно, чтобы можно было констатировать как объективный факт, что в данную секунду словом было совершено (или должно быть совершено, или совершается) именно это, а не другое действие.

В качестве названий опорных или простых словесных действий такими глаголами могут быть следующие:

 

1. ЗВАТЬ

2. ОБОДРЯТЬ

3. УКОРЯТЬ

4. ПРЕДУПРЕЖДАТЬ

5. УДИВЛЯТЬ

6. УЗНАВАТЬ

7. УТВЕРЖДАТЬ

8. ОБЪЯСНЯТЬ

9. ОТДЕЛЫВАТЬСЯ

10. ПРОСИТЬ

11. ПРИКАЗЫВАТЬ

 

Если понимать каждый их них в широком смысле, то окажется, что они как бы покрывают друг друга. Особенно ясно это в отношении глаголов ПРОСИТЬ, ПРИКАЗЫВАТЬ, ОБЪЯСНЯТЬ, ПРЕДУПРЕЖДАТЬ.

Когда один человек «просит» о чем-то другого в широком смысле этого слова, то это значит, что по смыслу произносимых им слов и фраз, по характеру отношения к партнеру, по содержанию обращения, он «просит»; но это – просьба в целом, вообще. Может случиться, между тем, что прося в широком смысле слова, он в узком смысле как раз не просит, а в последовательном порядке: узнает, объясняет, предупреждает и т.д. По общему смыслу весь такой ряд действий может быть иногда назван одним словом «просьба», но тогда само слово это понимается в широком смысле. Так обстоит дело и с любым другим из глаголов, перечисленных выше.

Когда мы употребляем их в широком смысле, мы имеем в виду смысл всего словесного обращения в целом или смысл произнесенных слов, а не способ действования ими. Поэтому терминами, обозначающими процесс действия как таковой, могут быть только глаголы, понимаемые в самом узком, конкретном значении каждого из них.

Но и в этом, узком, смысле предлагаемые нами глаголы только с известной степенью условности обозначают подразумеваемые действия. Они могут быть заменены другими и суть дела от этого не изменится; так глагол «объяснять» можно заменить глаголом «разъяснять», глагол «приказывать» – глаголом «требовать», глагол «удивлять» – глаголом «поражать» и т.д. Нам представляются более точными названиями подразумеваемых действий перечисленные выше глаголы, но это, разумеется, не имеет принципиального значения.

Превращение предлагаемых нами глаголов в специальные термины есть, конечно, условность, но она была бы не меньшей, если бы они были заменены другими – опять пришлось бы взятые глаголы понимать в самом узком, то есть определенном смысле, вопреки общежитейскому употреблению. Они опять условно именовали бы словом способ действия как таковой, а не содержание словесного обращения в целом, где способ действия не отграничен от смысла произносимых слов.

При специальном профессиональном изучении действия такое разграничение, между тем, необходимо; ведь известно, что одними и теми же словами можно совершать самые разные действия и то же действие можно совершать самыми разными словами. Так, произнося слова: «Это произошло сегодня в 3 часа дня», - с таким же успехом можно узнавать, как и утверждать, предупреждать, как и объяснять или упрекать и т.д. С другой стороны, узнавать, что именно произошло или когда это произошло, можно, очевидно, не только приведенной фразой.

Поэтому, изучая процесс действия как таковой, приходится абстрагироваться от того, какими именно словами процесс этот осуществляется. Такая условность нужна, разумеется, только при специальном изучении действия и ею отнюдь не оспаривается правомерность употребления тех же глаголов, в обычном общежитейском смысле.

Применение того или другого способа словесного действия связано, разумеется, с лексико-грамматическим составом словесного обращения к партнеру. Но выяснять эту связь в общих чертах, или точнее, в общих тенденциях, мы будем, рассматривая каждое «простое словесное действие» по отдельности.

Прежде чем перейти к такому рассмотрению, необходимо сделать одну оговорку. Известная условность в выборе наименования для каждого «простого» словесного действия не говорит о случайности состава предлагаемого перечня, хотя на первый взгляд он представляется слишком коротким, неполным. На ум приходят действия, не вошедшие в него, хотя и не сходные с теми, что в него вошли. Например: отрицать, успокаивать, благодарить, дразнить и многие другие.

Как мы увидим дальше, любой из этих глаголов, если его понимать в широком смысле, называет действие, которое можно совершить самыми разными способами; если же его понимать в узком смысле, то оказывается, что он называет действие, которое для своего выполнения потребует того или иного способа из числа названных опорных словесных действий или их сочетаний.

Но об этом подробнее речь будет идти после рассмотрения каждого отдельно взятого опорного словесного действия.

 

 

1. ЗВАТЬ (привлекать к себе внимание).

Это словесное действие имеет самую примитивную цель; оно, так сказать, - самое «простое» из опорных словесных действий. Оно не всегда даже требует произнесения слов и потому не всегда – словесное действие, в собственном смысле этого понятия. Так, привлечь к себе внимание можно не только словом, но и звуком – свистком, хлопком в ладоши, окриком. Поэтому простое словесное действие звать требует минимально количества слов. Чаще всего это бывают междометия (например, «Эй!») или такие слова как «Послушайте!», «Подождите!», «Минуточку!», «Гражданин!», «Товарищ!», или обращения: «Коля!», «Вася!», «Николай Васильевич!» и т.д.

Цель простого словесного действия звать – только обратить на себя внимание, привлечь к себе внимание партнера – и все.

 

2. ОБОДРЯТЬ и 3. УКОРЯТЬ (или упрекать). Оба действия адресуются к чувству партнера; оба они имеют целью изменить его самочувствие. Оба они возникают тогда, когда предполагается, что партнер уже понимает, о чем идет речь, когда не нужно ничего нового открывать партнеру, не нужно ничего объяснять ему, а достаточно лишь укрепить в его сознании то, что в нем уже существует и когда сделать это можно, показав партнеру неправомерность, неосновательность его самочувствия в данный момент.

Самочувствие человека можно либо улучшить, либо ухудшить. Поэтому существует два способа воздействия на чувства. Действие ободрять имеет целью улучшить самочувствие партнера, действие укорять (или упрекать) – ухудшить его.

В первом случае (ободрять) субъект стремится укрепить в сознании партнера уверенность в том, что его действия отвечают его интересам и что, следовательно, ему не нужно сомневаться, медлить, тянуть, раздумывать, колебаться.

Во втором случае (укорять) субъект как бы возвращает партнера к осознанию тех его интересов, о которых он забыл, какие он упустил из вида, каким он изменил, но которые должны были бы определять его поведение.

Типичные подтексты первого: «Смелей!», «Решительней!», «Веселей!».

Типичные подтексты второго: «Как же тебе не стыдно!», «Одумайся!», «Устыдись!», «Опомнись!».

Ободрять – это значит пытаться сделать партнера легче, выше, бодрее; отсюда тенденция ободряющего использовать высокие тона своего голоса.

Укорять – это значит заставлять партнера задуматься, то есть пытаться сделать его тяжелее, серьезнее, заставить его почувствовать себя плохо, устыдиться своего поведения. Отсюда тенденция укоряющего использовать низкие тона своего голоса.

Внутреннее родство этих двух противоположных друг другу словесных действий выражается в том, что они часто и легко переходят друг в друга. Так, если вы ободряете человека в каких-то его начинаниях, а он не поддается вашим ободрениям и продолжает колебаться, вы будете, вероятно, укорять его за нерешительность, медлительность, лень и т.д.; как только вы увидите, что ваши укоры действуют – вы опять будете ободрять его. Если воздействие начинается с укора и он дает надлежащий эффект, то за укором последует ободрение. Все это возможно, разумеется, только в том случае, когда действующий подлинно добивается какой-то определенной, конкретной цели.

Оба эти словесные действия обычно возникают либо между людьми, из которых хотя бы один хорошо знает другого (или думает, что хорошо знает его), либо в знакомой, привычной, стереотипной, хотя бы для одного из них, обстановке (в магазине, на вокзале, в троллейбусе и т.п.).

Еще сходство: словесные действия ободрять и укорять, оба требуют минимального количества слов; оба они могут быть выполнены легко одними междометиями: ободрять – «Ну-ну!», укорять – «Ай-яй-яй!». Слово по природе своей выражает мысль, понятие. Поэтому воздействие им на чувство как таковое есть производная функция слова и использование его не по прямому его назначению.

В опорном словесном действии звать действует преимущественно звук; в простых словесных действиях ободрять и укорять таким же образом действует преимущественно интонация. Поэтому и то и другое действие иногда употребляются при воздействии на партнера, даже если последний не понимает смысла слов. Ободряют и укоряют часто маленьких детей, причем и укор и ободрение достигают цели, даже если ребенок не понимает смысла слов. Укоряют и ободряют часто животных: собак, лошадей; и животные нередко «понимают», чего от них добиваются.

Представления о чувствах другого человека всегда носят обобщенный характер. Поэтому и воздействия, адресованные к чувству, содержат в себе некоторое обобщение. В момент «оценки», предшествующей укору или ободрению, в сознании действующего субъекта возникает представление: партнер вообще ведет себя не так как следует. Ободряющий добивается от партнера, чтобы тот был вообще активнее, веселее, бодрее, укоряющий – чтобы он, опять-таки, вел себя вообще иначе. В этом укор и ободрение отличаются от воздействия на волю: последнее стремится к конкретному материальному результату, укор и ободрение – к общему, так сказать, моральному результату.

«Пристройки» к укорам и ободрениям (и те и другие) внутренне противоречивы.

Пристраивающийся и к укору и к одобрению должен (по его представлениям и в данную минуту) иметь право судить и оценивать поведение партнера, должен знать, что хорошо для него и что для него плохо. Это приближает пристройки к «пристройкам сверху».

Ободряющий должен быть сам бодр; это еще больше приближает его «пристройку» к «пристройкам сверху». Ободряющий в известном смысле всегда – целитель, врачующий. А еще Гиппократ говорил: «Врачу сообщает авторитет, если он хорошего цвета и хорошо упитан, соответственно своей природе, ибо те, которые сами не имеют хорошего вида в своем теле, у толпы считаются не могущими иметь правильную заботу о других».

Но, с другой стороны, тело ободряющего должно быть приспособлено к тому, чтобы помогать партнеру немедленно взбодриться, стать выше, активнее, веселее. Это тянет ободряющего к партнеру. В результате пристройка ободрять есть «пристройка снизу», но с более или менее обнаруживающейся, тенденцией кверху.

Укоряющему нет надобности тянуться к партнеру. Наоборот, он ждет – когда наконец под влиянием его слов совесть заговорит в партнере; тело его должно быть приспособлено к такому ожиданию. Это делает «пристройку» к укору «пристройкой сверху». Но, с другой стороны, «пристройка» к укору не только не содержит в себе бодрости, а напротив – в ней содержится нечто от сочувствия партнеру. Укоряющий как бы берет на себя функцию совести партнера, поэтому, хотя он «пристраивается сверху», тем не менее, в пределах возможного при такой «пристройке», он «опущен», тяжел; он как бы демонстрирует партнеру свою подавленность поведением последнего. (Отсюда – серьезность, мышечная распущенность, характерное покачивание головой).

Пристройка к укору и пристройка к ободрению требуют прямого взгляда на партнера.

Укоряющий и ободряющий не отгораживается от партнера, а как бы сливаются с ним. Они не противопоставляют свои интересы интересам партнера, а, наоборот, исходят из интересов партнера, берут на себя заботу о его интересах.

Прищуренный или косой взгляд отгораживают действующего от партнера и говорят о разности их интересов. Поэтому, проникая в «пристройку» к укору и ободрению, они делают и укор и ободрение не «чистыми», а с той или иной «примесью», т.е. делают словесное действие не простым, а сложным, о чем речь будет дальше.

Каждый способ действия словом, каждое простое, опорное словесное действие, включает в себя определенного рода «пристройку», которая сама вытекает из определенного содержания «оценки». Поэтому содержание «оценки» и характер «пристройки» предопределяют способ словесного действия. А отсюда вытекает: научиться точно и верно пристраиваться ободрять и укорять – это значит научиться совершать сознательно, произвольно эти опорные словесные действия. И это относится ко всем основным опорным словесным действиям.

Воздействия укорять и ободрят ь осуществляются с помощью определенных, характерных для того и для другого воздействия, интонаций. Но заучивание их было бы заучиванием формы и приобретением определенных штампов. Ведь, хотя интонации укора и ободрения весьма характерны для них, они могут быть, в то же время, бесконечно разнообразны и каждый случай укора и ободрения отличен от других и единственен.

Владение словесными действиями укорять и ободрять есть владение не двумя интонационными формами, а уменье, сознательно и произвольно обращаясь к сознанию партнера, апеллировать, в частности, к его чувствам. Укор и ободрение, как подлинные, продуктивные и целесообразные словесные действия, не могут быть штампами; но как действия изображаемые, условные, «сценические» и какие угодно еще подлинные действия, они всегда и неизбежно – штампы.

Это относится, разумеется, не только к укору и ободрению, но и ко всякому другому действию, в том числе словесному.

 

4. УДИВЛЯТЬ и 5. ПРЕДУПРЕЖДАТЬ суть словесные действия, адресованные воображению партнера.

В одном случае воображение партнера призывается к тому, чтобы нарисовать нечто укрепляющее его, партнера, позиции, нечто расширяющее его горизонты, или нечто ему приятное; в другом случае воображение партнера призывается к тому, чтобы нарисовать картину, которая помогла бы ему чего-то избежать, увидеть нечто ограничивающее его перспективы, нечто такое, что может предостеречь его от возможных ошибок.

Смысл произносимой фразы может при этом резко расходиться с объективным содержанием способа словесного действия. Так, удивлять можно, сообщая что-нибудь чрезвычайно неприятное, страшное, даже ужасное по существу. Но если человек этим сообщением удивляет, то он выдает его как бы за нечто облегчающее положение партнера, расширяющее его горизонты.

Такой фразой, например, как «сейчас я удивлю вас очень приятным для вас сообщением», можно не только удивлять, но и предупреждать. В последнем случае у партнера неизбежно останется двойственное впечатление: смысл слов будет говорить одно, способ действования ими – обратное. Таким же образом фразой «я вас предупреждаю – вас ждет большая неприятность» можно с успехом удивлять. И опять у партнера будет двойственное впечатление – так произнесенная фраза опять будет интриговать его. И действие удивлять и действие предупреждать требуют от партнера, чтобы тот, так сказать, «пошарил» в своих представлениях и воспоминаниях, чтобы он пробежал по ним и по предлагаемому фрагменту восстановил подразумеваемую цельную картину. Действие удивлять предлагает шарить в одном направлении, действие предупреждать – в другом. Возможный случай противоречивого предложения, когда смысл слов требует одного, а способ действия – другого, заставляет партнера прежде всего решать вопрос – в каком же направлении должно работать его воображение?

Оба действия рассчитаны на догадливость партнера, на его сообразительность; чтобы им обнаружиться, нужно время. Поэтому характерной чертой и действия удивлять и действия предупреждать является ожидание эффекта, или, во всяком случае – ожидание результата и внимательнейшее наблюдение за партнером. Если эта черта ярко выражена, то она сближает оба действия с действием узнавать, о котором речь будет дальше.

Действие удивлять и действие предупреждать так же легко переходят друг в друга, как и действия ободрять и укорять; но для перехода от одного способа действия к другому, как всегда, нужны особые основания, а в данном случае они обычно влекут за собой не только смену способа, но и усложнение его.

«Оценка», в момент которой рождается словесное действие, адресованное воображению, заключается в восприятии в партнере чего-то такого, что говорит: вот он не знает то, что весьма близко его касается; он ведет себя так, как если бы не существовало того, что в действительности существует. Потребность, заинтересованность в том, чтобы открыть ему это, для него важное, чтобы он действовал, как осведомленный человек, причем действовал так в своих собственных интересах, - потребность эта выливается в действиях удивлять и предупреждать.

«Пристройка» удивлять – это ярко выраженная пристройка «сверху». Пристраивающийся удивлять располагает тем, чем не располагает его партнер, но что нужно и важно партнеру. Поэтому удивляющий должен чувствовать себя сильнее удивляемого, должен чувствовать себя в праве удивлять партнера – это, так сказать, психическая предпосылка пристройки «сверху». Далее для того чтобы удивлять нужно физически, в пространстве, устроиться удобно для созерцания эффекта. Так приготавливается человек наблюдать интересную картину, в которой он от каждого штриха ждет большого удовольствия и в которой он поэтому не хочет упустить ни одной подробности.

Поэтому пристройка к действия удивлять в принципе требует устойчивого и удобного расположения тела в пространстве, прямого взгляда на партнера и относительного облегчения тела. Удивляющий сообщает партнеру нечто благоприятное для него и, пока он будет удивлять партнера, ему нет надобности готовиться к сопротивлению, к противодействию, к борьбе.

Действие удивлять включает в себя настойчивую мобилизацию внимания партнера. Поэтому удивляющий часто «томит» слушателя – старательно подготавливает его сознание к восприятию того главного, что должно удивить его, все больше и больше привлекает к себе внимание многозначительностью воспроизводимой картины.

Бывает, впрочем, и наоборот: удивляющий «бьет на неожиданность» и выпаливает все сразу, предварительно, разумеется, пристроившись к партнеру так, как было только что сказано. Но и в этом случае он обязательно займет позицию удобную для восприятия значительного эффекта.

Мышечную природу опорного словесного действия удивлять, в его наиболее чистом виде, можно уподобить такому бессловесному действия: некто привез к своим друзьям или родным чемодан наполненный великолепными подарками для каждого из присутствующих. Желая вполне насладиться тем эффектом, какой они произведут, он должен будет сначала привлечь внимание всех к себе и к чемодану и расположиться так, чтобы удобно было вынимать подарки и вручать их, и чтобы все видели процесс вручения, но не догадывались бы о содержимом чемодана. Затем, когда полный порядок будет установлен и все будут достаточно заинтересованы, он начнет выдавать подарки. Начнет он с наименее эффектного, но тем не менее, замечательного. Насладившись эффектом от первого подарка, он вынет второй, как только заметит признаки угасания ажиотажа – вынет следующий и т.д. – вплоть до последнего, самого замечательного и самого эффектного. Теперь он может спокойно наслаждаться результатами содеянного, теперь он как будто бы «ничего не делает» – он созерцает эффект. Но именно ради этого он и покупал подарки, и вез их, и подготавливал надлежащую атмосферу, и интриговал присутствующих.

Так же в принципе ведет себя и удивляющий при помощи слов: он выдает слова, точнее – сообщения, как дарящий выдает подарки, то есть ради эффекта, который они должны произвести, чтобы насладиться этим эффектом.

Но приехавший с подарками может вести себя и иначе, и это зависит, очевидно, от индивидуальных особенностей его характера. Собрав всех заинтересованных, он может сразу, «одним жестом» вывалить все подарки на стол и таким образом поразит всех не только содержанием и качеством самих подарков, но, в первую очередь, фактом их неожиданного появления и их количеством. Так же можно удивлять и словесным сообщением. В обоих случаях способ действия в сущности один и тот же, одна и та же и мышечная, физическая природа его, он лишь применен по-разному.

Если «пристройку», подготавливающую действие, предупреждать уподобить бессловесным действиям, чтобы яснее увидеть мышечную природу ее, то можно заметить, что она имеет нечто общее с бессловесным действием подкарауливать, подстерегать. «Пристройка» предупреждать в чистом виде требует косого взгляда и положения тела как бы готового к обороне, настороженного. «Пристройка» предупреждать внутренне противоречива: с одной стороны, предупреждающий (как и удивляющий) владеет тем, чего лишен предупреждаемый – отсюда тенденция быть «сверху»; с другой стороны, и это делает «пристройку» предупреждать «пристройкой снизу», - предупреждающий зависит от предупреждаемого.

Последний почему-то не считается с тем, с чем должен бы считаться, по представлениям предупреждающего. Почему? Может быть он не знает того, о чем его приходится предупреждать, а может быть знает, но не хочет считаться, так как владеет чем-то другим, чего лишен предупреждающий? Отсюда неуверенность предупреждающего в своем праве быть «сверху» и зависимость его от партнера.

Довольно ярким примером предупреждения может служить поведение Кнурова в сцене с Огудаловой, которую мы уже упоминали. Пример этот показателен и в том отношении, что Кнуров, вообще говоря (и по общественному положения прежде всего), конечно, не зависит от Огудловой. Наоборот, она от него зависит. Он «зависим» в данной ситуации лишь в том, что вынужден быть осторожен, так как боится огласки своих планов и знает трудности осуществления своей затеи. Зависимость его похожа на зависимость охотника от дичи, кошки от мышки. Эту зависимость создает желание овладеть тем, что может ускользнуть. Именно такого рода зависимость от партнера может побудить Кнурова предупреждать в этой сцене; и все же его словесное воздействие, вероятно, будет не «чистым» предупреждением – привычка быть «сверху» даст себя знать. Так осуществляется воздействие предупреждать, когда начальник, например, предупреждает своего подчиненного.

«Пристройка» предупреждать содержит в себе некоторую нерешительность, неуверенность, оборонительность. Дело еще усугубляется тем, что действие предупреждать толкает соображение партнера в сторону неприятную для него и предупреждающий должен быть готов к протесту со стороны партнера, к сопротивлению. Он готовится не к тому, чтобы наслаждаться эффектом, как это имеет место в «пристройке» удивлять, а к тому, чтобы продолжать добиваться своего, то есть – работать, действовать дальше, перестраивая сознание партнера.

Если, содержащаяся в «пристройке» предупреждать, тенденция «кверху» делается превалирующей, то и последующее за ней словесное воздействие будет не простым, опорным словесным действием предупреждать, а сложным – с примесью, например, словесного действия приказывать (то есть сложным словесным действием угрожать). Если из «пристройки» предупреждать совсем исчезнет тенденция «кверху», то к этому простому опорному словесному действию будет добавляться другое – например, просить, и перед нами опять будет сложное словесное действие.

Как мы отмечали, в опорном словесном действии звать действует преимущественно звук; в опорных словесных действиях ободрять и укорять действует преимущественно интонация; в простых словесных действиях удивлять и предупреждать действует уже преимущественно фраза. Но фраза действует здесь не как цельная законченная картина, а как часть, фрагмента картины – как картина не столько воспроизведенная, сколько подразумеваемая. Фраза эта – многозначительный намек. Фрагментарность ее выражается в склонности удивляющего и предупреждающего к психологическим паузам после занятых. Во время этих пауз и тот и другой как бы прикидывают: нужно ли рисовать картину дальше? не достаточно ли воспроизведенного уже штриха, черты, фрагмента? Отсюда – тенденция к особенно рельефному выделению ударных слов и к короткой фразе. Функцию намека выполняют в сущности ударные слова; поэтому удивлять и предупреждать удобно одним словом или радом слов, связь между которыми только подразумевается. Этот ряд слов воспроизводит картину как бы пунктиром, он дает лишь опорные точки для воображения партнера.

Физическую природу словесных действий предупреждать и удивлять можно обнаружить на примерах известных произведений изобразительного искусства.

Так, на картине Караваджо «Юноша и гадалка» оба действующих лица «пристроены» предупреждать. У юноши этому действию сопутствует оттенок действия узнавать, у гадалки оттенок менее ярок. Гадалка будет предупреждать более активно и ярко; отсюда в ее «пристройке» больше настороженности, сдержанности.

На портрете королевы Марии-Луизы Гойя изобразил королеву также готовой предупреждать, но предупреждение это опять-таки совершенно своеобразно – оно сочетается с доброжелательной улыбкой. Королева может быть в ближайшие мгновения вообще не заговорит, она наблюдает, изучает что-то такое, что кажется ей любопытным и даже приятным. Но если она, не переменив «пристройки», заговорит, то ее действие неизбежно будет включать в себя предупреждение.

Амур в широко известной скульптуре Фальконе также готов предупреждать, но здесь предупреждение, конечно, носит характер шалости, шутки.

На картине В.Г. Перова «Охотники на привале» старый охотник рассказывает, по-видимому, «охотничью историю», при этом он совершает сложное словесное действие, в состав которого входят простые словесные действия: удивлять, объяснять, предупреждать. Корпус и руки его действуют так, как того требует действие объяснять; голова несколько откинута назад, как того требует действие удивлять; немного косящий взгляд говорит о том, что он, кроме того, готов и предупреждать. Художник запечатлел здесь не «пристройку» к началу рассказа, а момент в середине рассказа – то мгновение, когда рассказчик от действия объяснять только что перешел к действию удивлять и уже готовится следующей фразой предупреждать.

 

6. УЗНАВАТЬ и 7. УТВЕРЖДАТЬ – суть простые словесные действия адресованные памяти партнера.

Все словесные действия в той или иной мере касаются памяти партнера и это влечет за собой последствия, о которых речь будет дальше. Но словесные действия узнавать и утверждать выступают как таковые («в чистом виде») постольку, поскольку действующий словами апеллирует преимущественно к памяти партнера и поскольку он игнорирует в сознании партнера все другие его свойства и способности.

Когда человек совершает «чистое» словесное действие узнавать, он извлекает нечто из памяти партнера; когда он утверждает – он нечто в нее вкладывает. Если при этом он задевает мышление, воображение, чувства или волю партнера – он не только узнает или утверждает; тогда к этим опорным словесным действиям добавляются другие и получаются уже не «простые» словесные действия, а «сложные» (составные).

Главная трудность в овладении этими словесными действиями как раз и заключается в том, чтобы «не задевать» ничего в сознании партнера, кроме его памяти: только узнавать (спрашивать) и только утверждать. В повседневном быту характерным примером такого узнавания («чистого» вопроса) может служить переспрос – действующий не расслышал или не понял слов партнера и хочет только восстановить, что тот сказал – и все. Примером такого же «чистого» утверждения может служить холодный, формальные и, главное, окончательный ответ на вопрос.

«Оценка», предшествующая узнаванию есть столкновение потребности что-то конкретное знать с восприятием осведомленности партнера, в чем-то выразившейся или подразумеваемой.

«Оценка», предшествующая утверждению, есть восприятие готовности партнера что-то узнать, при заинтересованности действующего в том, чтобы он это узнал. Без восприятия этой готовности утверждение не будет «чистым» – к нему добавится то или другое словесное действие.

«Пристройка» к партнеру для узнавания и утверждения, как таковым – это «пристройка наравне», нейтральная «пристройка». Если в ней появляются элементы «пристройки сверху» или «пристройки снизу», то к последующему узнаванию или утверждению добавляются другие опорные словесные действия и получаются сложные (составные) словесные действия.

Характерным признаком узнавать является ожидание ответа без всякого его предрешения. Произнося ударное слово фразы, при помощи которой он узнает, узнающий мышечно, физически уже совершенно готов к восприятию любого ответа. Поэтому, непосредственно за последним словом узнавания наступает полная неподвижность в положении, удобном для восприятия ответа узнающий, так сказать, крепко держится за партнера своим вниманием, особенно крепко вцепляется в него, произнося ударное слово, и не отпускает его вплоть до выяснения результата совершенного действия (партнер ответил, партнер не ответил, партнер не знает что ответить).

Утверждение, наоборот, характеризуется тем, что на последнем слоге ударного слова утверждающий «бросает» партнера, вложив в его сознание то, что ему нужно было вложить, утверждающий сделал свое дело и партнер его теперь как бы уже не интересует. Разумеется, это только видимость и только момент; в следующее же мгновение он может опять «сцепиться» с партнером – ведь утверждающий вкладывал в сознание партнера нечто для той или иной общей цели, которая может быть не достигнута одним утверждением, что, впрочем, тоже случается.

Если утверждающий хотя бы на мгновение не «бросит» партнера – это значит, что он не только утверждает. Поэтому утверждение, как таковое, всегда кончается точкой, и ни в коем случае не запятой. Поэтому, чтобы уметь утверждать, нужно уметь в произнесении «ставить» точки.

Узнавание и утверждение суть словесные действия чрезвычайно распространенные. Но чаще всего они встречаются не в качестве «чистых» опорных словесных действий, а в составе словесных сложных действий. Ведь всякая живая человеческая речь содержит в себе либо утверждение, либо узнавание в широком смысле этих слов.

Утверждать можно не только наличие, но и отсутствие чего-то. Я, например, могу утверждать, что там-то не был, того-то не видел, таким-то образом не действовал. При утверждении, в сознание (точнее – в память) партнера вкладываются некие сведения. Содержание этого вклада определяется, очевидно, не процессом вкладывания, не способом действия, а содержанием видения и смыслом предложения, которым совершается простое словесное действие утверждать.

Здесь наглядно обнаруживается связь мышечной, физической стороны способа действия со смыслом произносимых слов. Утверждать можно и фразой «нет, не был» и фразой «да, был», но та и другая фразы могут потребовать разных мышечных движений при одном и том же способе действия – утверждении. Первая может потребовать отрицательного жеста головой, вторая – утвердительного. Способа действия это не способ действия, но и смысл фразы, к которой данный способ применен; движения, иллюстрирующие содержание фразы, добавляются к движениям, вытекающим из способа действования ею.

В принципе это относится не только к узнаванию и утверждению, но и ко всем опорным словесным действиям.

Действия узнавать и утверждать осуществляются преимущественно цельной фразой, или одним словом, которое в данном случае играет роль такой фразы. Оба эти словесные действия требуют очень четкого и ясного выделения ударного слова и относительной слитности, монотонности и безударности всех остальных слов фразы. Ударное слово выражает то, что извлекается из памяти партнера или вкладывается в нее; все остальные слова фразы призваны лишь помочь партнеру отыскать в своей памяти нужные действующему факты, или уложить в памяти выдаваемые ему сведения. Ударное слово принуждает, все остальные – помогают. В ударном слове сконцентрированы вопросительность или утвердительность всей фразы в целом.

Если узнавание или утверждение осуществляются одним словом или короткой фразой, то это значит, что из памяти партнера извлекается (или в нее вкладывается) либо что-то очень простое, либо что-то такое, о чем партнер уже знает достаточно. Если эти действия совершаются длинной фразой, то это значит, что извлекается из памяти или вкладывается в нее нечто сложное или нечто такое, что непонятно без пояснений и уточнений. Фраза в целом дает, так сказать, сухую справку о предмете, обозначаемом ударным словом. Поэтому ее конструктивная цельность и логическая лепка должны быть очень явны.

На картине А.А. Иванова «Явление Христа народу» пристроен узнавать обнаженный мальчик, стоящий вторым слева.

На картине И.Е. Репина «Не ждали» пристроена узнавать женщина, только что поднявшаяся вполоборота спиной к зрителю.

На фреске «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи два апостола справа пристроены явно узнавать.

 

8. ОБЪЯСНЯТЬ 9. ОТДЕЛЫВАТЬСЯ. Эти простые словесные действия адресованы мыслительным способностям партнера. Объясняющий и отделывающийся добиваются от партнера чтобы тот нечто понял, усвоил, запомнил. Но – в отличие от действия утверждать – огни добиваются, чтобы он усвоил и запомнил не тот или иной факт сам по себе, а некоторую пространственную или временную связь явлений – элементов рисуемой картины.

Объяснять и отделываться суть действия, хотя и противоположные, но в то же время и родственные друг другу.

Объясняющий добивается от партнера, чтобы тот что-то понял и стал его единомышленником; ему нужно, так сказать, позитивное понимание, понимание по существу; он заинтересован в определенном, том, а не другом, сознательном и деятельном поведении партнера.

Отделывающийся тоже добивается от партнера, чтобы тот что-то понял. Но нужно это отделывающемуся только для того, чтобы партнер «отстал» от него, чтобы он оставил его в покое. Это так сказать, задача негативная – «пойми и отстань», «неужели не понятно», «давно пора понять».

Отделываться – это то же самое, что и объяснять, но с другой, противоположной последующей целью, - поэтому и существует среди «чистых» словесных действий специфическое отделываться, отличное от всех других.

«Оценка», предшествующая воздействиям на мыслительные способности партнера, заключается в восприятии акта – собеседник не понимает того, что для воздействующего нужно, чтобы он понимал. Либо он не понимает чего-то, что он имеет основание не понимать и потому не делает того, что нужно, чтобы он делал – тогда из «оценки» выльется «пристройка» и «воздействие» объяснять. Либо партнер не понимает чего-то, что должен бы понимать и поэтому мешает действующему субъекту делать то, что тот делает – тогда за «оценкой» следует «пристройка» и «воздействие» отделываться.

«Пристройка» объяснять, как это ни кажется на первый взгляд странно, есть пристройка «снизу». Объясняющему нужно, чтобы партнер думал, чтобы он напряг свои мыслительные способности, чтобы он сосредоточился на мыслимых представлениях; при этом объясняющий берет на себя функцию помощника в деле, которое может совершить только сам партнер, он, так сказать, обслуживает мыслительные процессы партнера. Такую роль объясняющий примет на себя, потому что он кровно заинтересован в определенном течении мыслей партнера. Позиция обслуживающего помощника и предопределяет характер пристройки – «снизу».

Значит ли это, что объяснять можно только «снизу»? – Конечно, нет. Но объяснения «сверху» или «наравне» могут быть только сложными словесными действиями, в состав которых входит опорные словесное действие объяснять. Так, скажем, профессор, читая лекцию «объясняет» только в широком смысле (то есть по содержанию своей лекторской работы вообще). Практически же он адресуется не только к мышлению студентов, но и к их воображению, и к их памяти, и к их чувствам. Читая лекцию, он вероятно, будет пристраиваться к слушателям «сверху» – лектор учитывает, что слушатели больше, а не меньше чем он сам, заинтересованы в понимании излагаемого на лекции материала.

Вот как А.П. Чехов устами героя «Скучной истории» профессора Николая Степановича характеризует мастерство лектора:

«Чтобы читать хорошо, то есть нескучно и с пользой для слушателей, нужно, кроме таланта, иметь еще сноровку и опыт, нужно обладать самым ясным представлением о своих силах, о тех, кому читаешь, и о том, что составляет предмет твоей речи. Кроме того, надо быть человеком себе на уме, следить зорко и ни на одну секунду не терять поля зрения. <…> Предо мной полтораста лиц, непохожих одно на другое, и триста глаз, глядящих мне прямо в лицо. Цель моя – победить эту многоголовую гидру. Если я каждую минуту, пока читаю, имею ясное представление о степени ее внимания и о силе разумения, то она в моей власти. <…> надо зорко следить, чтобы мысли передавались не по мере из накопления, а в известном порядке, необходимом для правилом компоновки картины, какую я хочу нарисовать».

«Чистое» осуществление словесного действия объяснять всегда содержит в себе наблюдение за мыслительными процессами, происходящими в сознании партнера. Объясняющий следит, понимает его партнер или нет, усваивает он его логику или нет; объясняющий ждет проявлений понимания или непонимания. Поэтому в его «пристройку» входят движения, нужные для того чтобы удобно было следить за ходом мыслей партнера, и поэтому объяснение, пока оно не закончено, чаще всего чередуется с узнавание. А ход мыслей отражается преимущественно в мельчайших движениях лицевой мускулатуры и головы: ведь глаза – это «зеркало души», потому что по глазам видно направление внимания, а где внимание человека – там и его мысли.

Поэтому «пристройка» объяснять есть – образно говоря – «пристройка к работающей голове партнера». «Пристройка» с позиций зависимого, но зависимого не от воли партнера, а от того, как и что он думает, «пристройка» с готовностью поправить партнера, если тот ошибется. Это – «пристройка снизу» на данный момент того, кто, может быть, имеет право и основание и на «пристройку сверху», но сейчас поставлен пред необходимостью пристраиваться «снизу».

«Пристройка» отделываться заключается в том, что человек, оторванный от дела, которое он только что делал и готовый продолжать это дело, ждет момента, когда можно будет объяснить партнеру, что его претензии неуместны. Поскольку не отделывающийся заинтересован в партнера, а партнер соответственно в нем, это – «пристройка сверху», но в момент начала воздействия она мгновенно переходит в минимальную по длительности и по скупости движений «пристройку» объяснять, то есть в «пристройку снизу». После совершения «воздействия» отделываться, человек опять возвращается к тому делу, которое он делал до оценки непонимания партнера и в этом опять обнаруживается независимость его от партнера. Научиться отделываться – это значит научиться быть занятым делом, отвлечься от этого дела ровно настолько, насколько это необходимо, чтобы объяснять и вновь к этому делу вернуться.

Объясняющий следит за тем, что происходит в сознание партнера и потому он «крепко держится» своим вниманием за партнера и в течение всего «воздействия» и после того как произнесет последнее слово. Отделывающийся, наоборот, должен мгновенно «схватить» партнера и так же мгновенно бросить на последнем слове. Эта готовность бросить партнера содержится уже в «пристройке» отделаться от него и именно в ней, в этой готовности, выражается главная, существенная черта отличающая «чистое» опорное словесное действие отделываться от «чистого» опорного словесного действия объяснять.

В каждом словесном действии участвует не только речь, но и вся скелетная мускулатура действующего. Особенно ярко это обнаруживается в словесном действии объяснять. Объясняющий подобен экскурсоводу или инструктору: он стремится показать взаимосвязь вещей и явлений во всей их предметности и конкретности, только по необходимости заменяя словами то, что сам он видит как полную реальность. Поэтому активно объясняющему часто не хватает слов, они кажутся ему недостаточно точными и красноречивыми, и он склонен дополнять смысл слов поясняющими и уточняющими жестами.

В словесных действиях узнавать и утверждать действует преимущественно цельная фраза, но там применяется обычно короткая фраза, относительно простой логической конструкции. Словесные действия объяснять и отделываться требуют часто длинной фразы и сложной логической конструкции – сочетания перечислений, сопоставлений, противопоставлений, пояснений и уточнений, потому что оба эти действия, как уже говорилось, суть способы демонстрировать партнеру главным образом связь между явлениями и процессами.

Объяснять и отделываться можно, разумеется, и одним словом, но и в этом случае, во-первых, подчеркивается подразумеваемая связь произносимого слова с той или иной, знакомой партнеру, ситуацией, во-вторых, подчеркиваемся структура самого слова – каждый звук и каждый слог этого слова особенно четко и ясно произносятся. Так, например, преподаватель иностранного языка объясняет ученикам, что такой-то предмет называется на изучаемом языке так-то. Чтобы ученик усвоил и запомнил это новое для него слово, преподаватель показывает ему структуру, строение и звучание этого слова, то есть произносит его «подробно», почти что по складам.

Чем активнее словесные действия объяснять и отделываться, тем подробнее действующий рисует картину и тем подробнее он произносит фразу, как бы длина она ни была. Но чтобы она (картина и фраза) не распалась при этом на составляющие ее элементы, действующему нужна логическая лепка фразы в целом. Отсюда – противоречивые тенденции в обращении с фразой: так сказать, «центростремительная» тенденция – показать целостность картины, связанность ее элементов, но это должна быть связанность определенных, единичных явлений, из которых каждое должно быть понятно и само по себе.

Так возникает противоположная тенденция – «центробежная».

Чем человеку нужнее и труднее объяснить или отделаться словами и чем, следовательно, активнее и «чище» он выполняет то или другое действие – тем больше дают себе знать обе эти тенденции. Обнаруживается это: в особенно яркой предметности видений и рельефности лепки фразы в целом; в поисках слов достаточно красноречивых; в остроте внимания к партнеру – (последние два признака, в противоположность первому, требуют психологических пауз); и в стремлении дополнить речь жестикуляцией, а иногда поясняющей смысл, иногда, казалось бы совершенно бессмысленной.

Обычно в словесном действии объяснять сильнее обнару