Благовоспитанность и невоспитанность (манеры)

 

Неучтивость-де особый порок, а следствие многих пороков.

(Лабрюйер)

 

Каждый человек приобретает в общении с другими людьми определенные навыки поведения. Навыки отдельных людей складываются в нечто общее для многих, а оно в свою очередь влияет за поведение каждого в отдельности. Так происходит, вероятно, некоторая социально-историческая эволюция способов взаимодействия между людьми. В одну эпоху, в одной социальной среде оно протекает преимущественно так, в другую эпоху и в другой среде — иначе. Отличия эти особенно заметны при сопоставлении отдаленных одна от другой эпох и социальных сред, тогда как на малых дистанциях они могут быть почти незаметны.

В одних социальных кругах эти изменения происходят быстрее, в других — медленнее. Но навыки одной среды проникают и в другие, поскольку людям, принадлежащим к разным слоям и прослойкам общества, приходится вступать во взаимодействие и поскольку каждая общественная прослойка сама эволюционирует и либо вытесняет другую, либо уступает ей место в общественной жизни. Поэтому в навыках поведения каждого человека присутствует не только общее с другими людьми, но и то, что одному ему свойственно. Но своеобразие здесь потому и является таковым, что оно выступает на фоне общих норм, господствующих в данное время в данной среде.

Вопрос о происхождении и эволюции этих навыков выходит за границы нашей темы. В ее пределах — самый факт их существования и то, в чем именно и как сказываются они в конкретном поведении человека в борьбе.

Речь, в сущности, идет о том, что обычно называют благовоспитанностью. Когда нам приходится иметь дело с другим человеком, мы почти всегда (раньше или позже) можем сказать — имеем ли мы дело с человеком «воспитанным» или «невоспитанным» и в какой мере воспитанным; далее могут быть сделаны выводы даже о том, в какой среде протекала его жизнь, в частности его детство и юность. В России XIX и начала XX века можно было относительно точно по навыкам поведения установить принадлежность человека к крестьянам, рабочим (мастеровым), городскому мещанству, купечеству, духовенству, провинциальному дворянству, интеллигенции, чиновничеству, аристократии.

Отвлекаясь от вопросов о том, как именно данный человек воспитан по существу, можно ставить вопрос в общей форме: воспитан ли он вообще? Воспитывался ли он стихийно — без всякой специальной заботы с чьей бы то ни было стороны или он подлинно воспитан, то есть в его поведении отражаются навыки, привитые ему сознательно и планомерно?

Такая обобщенная постановка вопроса представляется правомерной потому, что есть нечто общее в результатах всякого систематического воспитания и есть нечто общее в отсутствии воспитания. Это общее не исключает разнообразия в пределах того и другого, но тем не менее граница между тем и другим всегда достаточно ясно ощутима. Ведь что бы ни вкладывалось в понятие «воспитанности», всякое воспитание есть, по сути дела, борьба с невоспитанностью.

Марку Твену принадлежит изречение: «Воспитание — это все. Персик когда-то был горьким миндалем; цветная капуста — всего лишь простая капуста с высшим образованием» (143, стр.540).

Воспитание вырабатывает у человека навыки, признанные разумными, достойными в данной социальной среде в данное время, вопреки личным побуждениям, порывам и настроениям, возникающим у него. Эти сознательно прививаемые навыки — общественно целесообразные нормы — ставят границы личному произволу и свободе выявлений эгоистических побуждений. В относительно узкой области манер нормы эти наиболее универсальны: они совпадают даже в тех случаях, когда имеются в виду самые различные по содержанию морально-этические принципы. Скажем, чистоплотность, вежливость, внимание к собеседнику — такие и подобные им навыки признаются целесообразными едва ли не в любом человеческом коллективе. При прочих равных условиях с благовоспитанным в этом смысле человеком всегда легче иметь дело, чем с человеком, лишенным этих навыков {101).

Манеры — это как бы поверхность поведения. Их можно уподобить инструментам или своеобразному вооружению во взаимоотношениях с людьми. Хорошие инструменты и хорошее вооружение могут быть употреблены с самыми разными целями, но как каждый человек заинтересован в обладании ими, так и общество, в состав которого он входит, заинтересовано в том, чтобы он ими владел. Поэтому любая среда, если она воспитывает своих членов, стремится привить им также и эти универсально выгодные навыки — манеры, «капитал, который ничего не стоит и всегда приносит доход».

Но в различных социальных кругах «капитал» этот расценивается по-разному. Самые наилучшие инструменты эффективны только в руках человека, который умеет свободно ими пользоваться. Так же и с хорошими манерами: они приносят «доход» лишь тогда, когда человек вполне ими владеет. Поэтому воспитание хороших манер требует со стороны воспитателя повседневных, длительных и упорных усилий; они вырабатываются преимущественно в детстве и в юности, всегда в индивидуальном порядке и потому дорого стоят и воспитателям и обществу в целом. «Капитал» этот «ничего не стоит» только тому, кто его уже получил.

Отсюда следствие: хотя хорошее воспитание, в условно принятом нами универсальном смысле, выгодно, нужно, полезно в самых разных и даже антагонистических социальных слоях, оно практически доступно лишь на известном уровне обеспеченности и является роскошью, недоступной тем, кто вынужден заботиться об удовлетворении своих самых насущных материальных нужд и не может уделять воспитанию манер столько внимания и сил, сколько необходимо, чтобы они давали эффективные результаты; а смутные, приблизительные представления о них часто не только не вооружают человека, а делают его робким, непригодным к настойчивой борьбе. Поэтому среди людей необеспеченных, нуждающихся хорошие манеры иногда расцениваются даже как недостаток или как нечто совершенно второстепенное. В такой среде умение человека работать ни в какой мере не сопоставимо по своей ценности с его любезностью, внимательностью, остроумием — умением вести себя приятно для окружающих. Среди людей праздных, наоборот, ценятся именно эти умения. Отсюда — дополнительный повод для пренебрежения к хорошим манерам, как к признакам принадлежности к кругу бездельников и тунеядцев... «Буржуем называется всякий, кто накопил какие бы то ни было ценности, хотя бы и духовные. Накопление духовных ценностей предполагает предшествовавшее ему накопление материальных», — отметил А. Блок (16, стр.377).

Еще одним поводом для пренебрежения к воспитанности, который не является, конечно, достаточным основанием, служит то, что за хорошими манерами нередко скрывается самое неприглядное содержание. Те, кто наивно полагает, что содержание может существовать без всякой формы, справедливо ценя прежде всего содержание, пренебрегают формой, не придавая ей никакой цены. Они попросту невнимательны к оттенкам формы — в данном случае: вежливости, манерам.

Воспитанность и хорошие манеры вследствие их универсальности, действительно в какой-то мере нивелируют людей и потому скрывают их подлинные качества и истинные устремления. Но любые качества человека, его вкусы и его интересы не только скрываются, но и обнаруживаются в том, в каких именно обстоятельствах всего отчетливее проявляется его воспитанность и как именно она обнаруживается в каждом данном случае, в самых, казалось бы, незначительных мелочах.

Для внимательного наблюдателя самые лучшие манеры одного не равны самым лучшим манерам другого и безукоризненной воспитанности третьего. Хорошие манеры могут быть и у черствого эгоиста, и у доброго дурака, и у подлинно воспитанного, умного человека, но у каждого они проявятся по-разному. Однако сами по себе они — достоинства и того, и другого, и третьего, хотя достоинства, конечно, и не решающего значения.

После допроса бывшего царского министра двора в 1917 году А. Блок записал: «Фредерикс — сухой, крепко сделанное лицо, палка, до сих пор держится. Подбоченивается, барабанит пальцами по столу. Шведский граф. Изящнейшие руки, благороднейший говор и манеры. Пленителен, — старые времена. Одна из лучших и характерных фигур. Изящество» (16, стр.352).

Степень воспитанности каждого из борющихся можно рассматривать как еще одно из «измерений» борьбы. Для этого нужно строго держаться того условного понимания воспитанности, которое было оговорено выше и далеко не исчерпывает этого понятия в его общеупотребительном значении.

В работе с актерами может возникнуть необходимость уточнений, касающихся воспитанности именно в нашем узком смысле. Многие и самые разные роли (Вронский, Каренин, Чацкий, Фамусов, Арбенин, Кречинский, Протасов, сестры Прозоровы, Вершинин) требуют поведения хорошо воспитанных людей. Любые достижения актера и самые благие стремления в исполнении подобных ролей могут быть обесценены, если в поведении героя не видно признаков хорошего воспитания. Без хороших манер и Чацкий, и Вронский, и Печорин не могут быть на сцене убедительными образами, и это отнюдь не исключает возможности разнообразных оригинальных и смелых толкований наиболее существенных особенностей внутреннего мира каждого.

В советской драматургии меньше примеров, говорящих в пользу предлагаемого «измерения», но, например, «Дни Турбиных» Булгакова нельзя сыграть правдиво, игнорируя воспитание, полученное всеми Турбиными, Шервинским, Скоропадским...

В окружающей нас жизни мы постоянно встречаемся как с людьми более воспитанными, так и с людьми менее воспитанными. Причем степень благовоспитанности отнюдь не является прямым следствием «анкетных данных». Воспитанность человека входит, следовательно, в число индивидуальных особенностей его поведения в борьбе и в какой-то мере характеризует его. В советской драматургии часто встречаются образы людей, которые могут обладать навыками благовоспитанности, хотя возможны и без них. Таковы, например, Платон Кречет, Берест, герои многих современных пьес. Мера их благовоспитанности в сочетании с другими чертами характера может уточнять и обогащать содержание борьбы, происходящей на сцене.

И все же это наше «измерение» нельзя включать в число главных, «основных». Благовоспитанность человека «укладывается» в уже рассмотренные выше «измерения», и ее степень в каждом случае может быть установлена с их помощью.

Инициативность, степень конкретности цели (принадлежность ее к позиционным или к деловым), представление о соотношении интересов, представление о соотношении сил и характер обмена информацией — сами по себе как будто бы не касаются благовоспитанности человека. Но она обнаруживается во всех этих «измерениях» в том, как комбинируются, уравновешиваются и дополняют друг друга устанавливаемые ими черты поведения человека в борьбе. Поэтому добиваться на репетиции взаимодействия вполне воспитанных людей можно, умело оперируя только «основными измерениями».

Основной общей чертой воспитанности является, в сущности, умеренность, сдержанность в проявлениях своих личных устремлений {102). В каких обстоятельствах какая именно мера сдержанности — мера проявлений своих побуждений — необходима, целесообразна, достаточна, или недостаточна, или недопустимо велика? Здесь воспитанность тесно связана с тактом. Человек, улавливающий эту меру, может быть признан тактичным. Он сдержан в любых конкретных обстоятельствах точно в той мере, какой требуют эти именно обстоятельства. Бестактен и тот, кто проявляет повышенную заинтересованность, когда не должно ее проявлять, и тот, кто обнаруживает недостаточную заинтересованность, когда ее следует проявить. А сколько и когда должно? Столько и тогда, как того требует неписаный свод законов данной социальной среды.

Это хорошо выражено А. Кугелем: «Что такое такт? Это — инстинктивное чувство равновесия. Такт вовсе не означает, что человек всегда любезен, соглашателен и т. д. Такт — это грубость там, где грубость наиболее уместна; ласковость, когда это нужно; поза, когда она необходима» (74, стр.278).

В деревне на похоронах было так же неприлично не «выть», как в аристократическом обществе неприличен всякий «воющий» по какому бы то ни было поводу. (Поэт О. Мандельштам рисует похороны: «Был взор слезой приличной затуманен и сдержанно колокола звонили».) О чем можно спрашивать или рассказывать и о чем бестактно? Когда можно или даже должно улыбнуться или огорчиться и когда бестактно? Это вопросы и о приличии и о действительном внимании к интересам и вкусам партнера, принятым в данной социальной среде.

Человек, озабоченный только приличиями, как единственной обязательной нормой поведения, может быть сдержан потому, что у него попросту нет побуждений, которые можно было бы сдерживать, и нет интересов, из которых могли бы возникнуть такие побуждения. Чаще всего это эгоист; у него не остается ни воспитанности, ни такта, как только задеваются его узко эгоистические интересы, а так как они узки, то затрагивает его немногое, и он бывает сдержан чаще других. Это наиболее легкий способ быть благовоспитанным, но именно распространенность такого рода воспитанности подрывает доверие к ней.

Человеку, увлеченному делом, труднее сдерживать свои побуждения; у него неизбежно возникают контрастные отношения к разным людям и разным событиям, нередко вступающие в противоречия с оценками других людей и с общепринятыми нормами. Иногда он способен «махнуть на них рукой» в интересах дела, и это вовсе не говорит о том, что ему свойственны бестактность и невоспитанность. Все зависит от того, какому именно делу он приносит их в жертву — заслуживает ли того само это дело. Более того — иногда возникают положения, в которых бестактны предупредительность, вежливость. Эти нужные и полезные навыки поведения неизбежно превращаются в равнодушный снобизм, как только делаются самоцелью.

В. В. Шверубович рассказывает, как смотрел на это В. И. Качалов: «Если думаешь о людях, об их удобствах, их приятности, их самочувствии — никогда ничего по-настоящему грубого и «невоспитанного» не сделаешь. В «не той вилке» только дурак увидит невоспитанность, а в барственном презрении и не вовремя и не в нужном порядке протянутой руке, в замечании, сделанном за мелочь, — вот в чем отсутствие благовоспитанности. Но это не значит, что не следует постоянно отшлифовывать свои манеры, свой стиль поведения — это те формы, которые облегчают и украшают взаимоотношения между людьми» (162, стр.117-118).

Воспитанному человеку не свойственно бороться за инициативу — вырывать и перехватывать ее у партнера. Он берет инициативу, когда ее ему предлагают, или — когда никто на нее не претендует. В том и в другом случае он обязан взять ее, хотя бы для того, чтобы тут же предложить другому. С готовностью уступая или даже предлагая инициативу партнеру и сам не отказываясь пользоваться ею, воспитанный человек никому ее не навязывает. Поэтому он не повышает голоса, не пытается перебить или перекричать партнера.

Поскольку воспитанность требует внимания к интересам партнера, она противонаправлена всякой склонности к обороне. Благовоспитанный человек не может отмахиваться или отделываться от партнера — разговаривать с ним, не отвлекаясь от своего дела. Если дело его неотложно и партнер мешает, он все же займется партнером, чтобы разъяснить ему обстоятельства, из-за которых не может уделить ему внимание.

Для наступления воспитанного человека характерна строгая экономия сил — следствие сдержанности. Он пользуется, как и всякий наступающий, теми же средствами усиления воздействий на партнера, но с одной отличительной особенностью — он избегает назойливости, то есть использует их умеренно: он не позволит себе дойти до максимальных пристроек, до преувеличения картин, рисуемых речью, и до крика. Именно в экономном использовании средств наступления благовоспитанность обнаруживается наиболее отчетливо. Но воспитанный человек не может начать наступление в демобилизованном состоянии. Напротив, постоянная мобилизованность, подтянутость — характерные черты благовоспитанности. Тело держится прямо, не слишком тяжелое и не слишком легкое, но всегда готовое к деятельности — «с достоинством»: нет ни распущенности, ни напряжения {103).

Воспитанному человеку не свойственно бороться «из- за прошлого», потому что в таком наступлении проявляется несдержанность. «Настоящее» он склонен переводить в «будущее», пусть самое ближайшее. Он рассчитывает на разумность партнера и добивается прежде всего понимания, согласия, а если даже и повиновения, то в сознании партнера. Поэтому воспитанный человек избегает насилия и физических воздействий; ему свойственно, даже и торопясь, не суетиться, не подгонять и не понукать партнера. Он помнит, что «торопливость — далеко не лучший способ решения срочных проблем» (М.Уэст.— 152, стр.171), и он предоставляет партнеру время, чтобы тот сам принял решение и поступил как следует. Во всем этом опять обнаруживается сдержанность.

Одна из характернейших черт благовоспитанности — привычка четко держаться либо деловых, либо позиционных целей: не смешивать, не путать их и при этом сводить до минимума всякую позиционную борьбу. Если воспитанный человек говорит о деле, так он говорит о нем, не касаясь взаимоотношений, каковы бы они ни были. В позиционной борьбе он отдает себе отчет в недостаточности любых словесных выражений, поэтому он делает (или стремится сделать) выводы о взаимоотношениях, но не претендует на точность словесных формулировок и его позиционные наступления отличаются краткостью и определенностью. Сделав вывод о взаимоотношениях, он руководствуется им в конкретных делах и избегает возвращений к вопросу о взаимоотношениях. Не копаясь в них, он не углубляет расхождений и не претендует на безграничное сближение.

Если ему нужно и даже хочется продолжать позиционную борьбу (например, «за сближение» у влюбленного), то, сдерживаясь, он ищет повод для конкретных дел, связанных с партнером, и занимается ими. В таких делах взаимоотношения непроизвольно складываются или перестраиваются. Воспитанность в наибольшей степени сдерживает побуждения именно к позиционной борьбе. Воспитанный человек заменяет позиционную цель деловой, а не превращает позиционную в деловую, что характерно для пошляков. В этом тонком отличии как раз и обнаруживается подлинный такт.

Сдержанность воспитанного человека подвергается серьезному испытанию, когда ему приходится иметь дело с партнером, откровенно невоспитанным: он должен игнорировать грубость партнера, который, может быть, умышленно ведет к позиционному конфликту. Сдержанность воспитанного человека в том, что он не позволяет себе выражать напрашивающиеся обобщения — он может указать партнеру на его грубость, бестактность, невоспитанность только по-деловому, то есть вполне конкретно. Если же ему не удается таким путем удержать партнера от позиционных выпадов, то он сделает из этого вполне конкретные деловые выводы. Так и поступил Павел Петрович Кирсанов в романе «Отцы и дети», вызвав Базарова на дуэль. Павел Петрович вообще может служить яркой иллюстрацией поведения безукоризненно воспитанного человека. (При этом показательно, что Тургенев, противопоставив его Базарову, тем самым указывает, между прочим, и на относительную ценность самой благовоспитанности.)

Воспитание путем позиционной борьбы, в сущности, невозможно; позиционные наступления противопоказаны благовоспитанности, они вызывают, в лучшем случае позиционную оборону, но чаще — борьбу за инициативу и далее — позиционное контрнаступление, то есть взаимные претензии во все более широких обобщениях, которые не могут быть удовлетворены. Воспитанный человек отдает себе отчет в том, на что он может претендовать, и он не претендует на большее. Поэтому хороший воспитатель прививает навыки благовоспитанности только по-деловому; он конкретен и сдержан в обвинениях и в одобрениях.

В представлениях о соотношении интересов благовоспитанность требует сдержанной дружественности. Благовоспитанность противонаправлена не только враждебности, но и неумеренной дружественности, переходящей в фамильярность. В проявлениях дружественности сдержанность всегда возможна — здесь дело касается яркости выявлений действительно существующего отношения. Но представления о враждебности партнера нельзя произвольно превратить в представления даже нейтральные. Поэтому благовоспитанность требует хотя бы формы дружественного поведения. Это более или менее добросовестное притворство. Поэт О. Мандельштам заметил: «Глубокий смысл имеет культурное притворство, вежливость, с помощью которой мы ежеминутно подчеркиваем интерес друг к другу» (86, стр.49). Через это «притворство» благовоспитанность ведет к умению находить во взаимодействиях с врагом то, в чем интересы не сталкиваются с ним. Такую тему легче всего найти в предметах, совершенно безразличных тому и другому. О них можно даже спорить дружественно со злейшим врагом, не обнаруживая своего к нему отношения.

Отсюда — то, что известно как светская, салонная болтовня: все любезны, каждый внимателен и как будто бы доброжелателен к другому; легкая беседа непринужденно льется, возникают разногласия и споры, но и они не нарушают общей атмосферы доброжелательства. «Хороший тон царствует только там, где вы не услышите ничего лишнего, — писал М. Ю. Лермонтов, —...зато как мало вы там и услышите» (79, стр.127). Такова наиболее дешевая разновидность благовоспитанности. (Иллюстрацией может служить сцена из «Идиота» Ф. М. Достоевского: прием гостей семейством генерала Епанчина в Павловске, когда великосветскому обществу показывают князя Мышкина как жениха Аглаи.)

В борьбе за нечто существенно важное при противонаправленных интересах благовоспитанность, разумеется, не обеспечивает установления их общности, но она стимулирует поиски хотя бы минимальной близости интересов и содействует использованию найденной. Поэтому хорошо воспитанный человек может успешно вести дела и с таким партнером, с которым человек, лишенный такта и воспитанности, порвет отношения при первой же встрече и окончательно.

Поэтому, в частности, всякого рода дипломатическая работа — в прямом смысле этого понятия — требует, между прочим, воспитанности и хороших манер...

Благовоспитанный человек никогда не кичится своим преимуществом в силе и не теряет человеческого достоинства от сознания своего бессилия. С любым партнером он обращается как с равным, даже если это заведомо не отвечает действительности. Это возможно потому, что в представлениях о силах он ориентируется не на свое и партнера общественное положение, не названия, чины, должности, не на богатство, а только и исключительно на личные человеческие качества: на духовные и интеллектуальные возможности. А среди этих возможностей он заранее предполагает у партнера все то, чем он сам, по его представлениям, обладает. Ведь нормы благовоспитанности вырабатываются в одной среде — среде людей, занимающих одинаковое общественное положение.

Партнеру может недоставать каких-то вполне определенных знаний, он может в чем-то частном заблуждаться и каких-то связей между явлениями не понимать или чего- то не уметь — поэтому с ним и приходится бороться. Но все такие и подобные недостатки партнера не говорят о его неспособности, о недоступности для него того, что доступно всякому разумному человеку. Такое представление о партнере есть, в сущности, уважение к нему — к его человеческому достоинству.

Любопытно, что эта черта самой высокой благовоспитанности сближала подлинного аристократа с русским патриархальным крестьянством. Ю.А.Завадский, вспоминая о Станиславском, приводит пример предельной мышечной освобожденности аристократа и крестьянина (см. 60). А. Блок записал в дневнике 14 июля 1917 года: «Аристократ ближе к демократу, чем средний «буржуа» (15, стр. 283). То же писал и П. Кропоткин: «Мужик может рабски повиноваться помещику или полицейскому чиновнику... Через минуту тот же крестьянин будет с барином разговаривать как равный с равным... Никогда я не наблюдал в русском крестьянине того подобострастия, ставшего второй натурой, с которым маленький чиновник говорит о своем начальнике или лакей о своем барине» (71, стр.74).

В характере обмена информацией воспитанность обнаруживается в тех же признаках, какие характеризуют борьбу умеренно дружественную и деловую при представлениях о равенстве сил. В таком обмене больше выдают, чем требуют; если добывают, то и тогда дают, а если только добывают, то вполне по-деловому.

Охарактеризовав благовоспитанность на всех наших «измерениях», можно прийти к выводу: если благовоспитанный человек никогда и ни при каких обстоятельствах не нарушает норм благовоспитанности, то он не способен к настойчивой борьбе за достижение значительной цели, к преодолению упорного сопротивления партнера. Это действительно так, поскольку в основе воспитанности лежит сдержанность и ей противоречит враждебность. Человек, активно борющийся, бывает вынужден не в том, так в другом, в той или иной мере нарушать нормы воспитанности. Нормы эти — формальны, а как таковые — они не вмещают содержания, их породившего {104).

Это подтверждается тем, что практически они существуют во множестве вариантов: благовоспитанность мужчины не тождественна благовоспитанности женщины; то, что прилично молодому человеку, неприлично пожилому; то, что допустимо в семейных делах, недопустимо в служебных, и т. д. Тут мы возвращаемся к вопросу о такте — об умении практически применять нормы воспитанности, а далее — к мере воспитанности, что и составляет объект этого «производного измерения».