Главная мысль Молитвы Господней 3 страница

Но после мне вскрылось, что такое понятие таило в себе не только неверность представления о Боге, но было неправильно и в смысле моего отношения к Нему. А именно: Бог, как вездесущий, никоим образом не должен быть представляем где бы то ни было пространственно, «далеко»: Бог везде. Он и тут…

Вот я написал это слово «и тут», – и мне показалось оно опять «новым», как и многое иное в Молитве Господней…

Читатель! а как вы привыкли представлять Его прежде? Понимали ли и переживали ли вы Его так? Вот «тут», близ? Или и вами Он мыслился тоже «где-то далеко-далеко»? Если да, то мы с вами очень неверно позволяли себе мыслить о Нём. И это было нам духовно неполезно. «Он недалеко от каждого из нас!» – говорил апостол Павел философам в ареопаге афинском (Деян. 17, 27). А филиппийцам прямо сказал: «Господь близко» (Флп. 4, 5). Да и простое понятие вездесущия требует, чтобы Господь был именно близ, везде «и тут»: вот возле меня…

Такое восприятие Бога «близ», и в мысли и в сердце, ощущали все святые. А из современных нам особенно ярко мы видим это в о. Иоанне Кронштадтском. В своём дневнике, а следовательно, и в душе, он постоянно настаивает, чтобы мы мыслили Бога, Богородицу, святых не «где-то далеко», а вот именно близко… Бог ближе, чем душа к телу… И такое представление – а оно истинное – придавало бы нашей вере, а потом и молитве, необыкновенную живость… Бог «тут» – через это делался как бы более «живым» для меня, более реальным… А это, в свою очередь, тотчас отражается и на всех переживаниях души: молитва становится живее как бы говориться «во уши» Господу, превращается в «беседу» с Ним или в горячую неотступную мольбу… Человек как бы хватается за «руку» Божию или, как евангельская кровоточивая, – за ризу Господню… В этом смысле мне представляется весьма образным и сильным жизненным фактом тот сон-действительность, который видел праотец Иаков около потока Иавок. Выпишу.

«И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари; и, увидев (Сей Некто, т.е. Бог), что не одолевает его (не может оторваться от Иакова), коснулся состава бедра его… И сказал ему: отпусти Меня, ибо взошла заря, Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня… И благословил его там. И нарек Иаков имя месту тому: Пенуэл (Вид Божий.); ибо, говорил он, я видел Бога лицем к лицу, и сохранилась душа моя. И взошло солнце, когда он проходил Пенуэл; и хромал на бедро свое. Поэтому и доныне сыны Израилевы (потомки Иакова-Израиля) не едят жилы, которые на составе бедра» (Быт. 32, 24-32).

Много смыслов в этом видении. А один из них позволительно усмотреть в необыкновенной неотступности и действительности молитвы Иакова: «не отпускают» Бога от себя. В Новом Завете Сам Спаситель высказал ту же мысль в притче о неотступной вдовице, которая «не давала покоя» судье, прося его защитить её от соперника. Сказал эту притчу Господь потому, «что должно всегда молиться и не унывать». И «Бог ли не защитит избранных Своих, вопиющих к Нему день и ночь, хотя и медлит (по Своим премудрым и полезным нам планам) защищать их?» (Лк. 18, 1-7).

И другая польза есть от такого «зрения Бога одесную себя», как говорит псалмопевец Давид: «Твердость в надежде на Бога, а отсюда веселие души». «Благословлю Господа, вразумившего меня… Всегда вижу пред собою Господа: Он одесную меня; не поколеблюсь. Поэтому радуется сердце мое, веселится дух мой; даже плоть моя спокойно отдыхает… Ты покажешь мне путь жизни: обилие радостей пред лицем Творим, утехи в деснице Твоей навеки» (Пс. 15, 7-II).

И про другого праотца, Еноха, тоже сказано в слове Божием: «И ходил Енох пред Богом», и за это «Бог взял его» на небо живым (Быт. 5, 24). Здесь оттеняется новая мысль: святость жизни. «Ходить пред Богом» – значит вести себя так, как если бы всякий шаг, всякую мысль и движение сердца совершать пред лицом Всевидящего, будто Он вот стоит здесь… А это «хождение» невольно побуждает такого человека быть в постоянном страхе пред Господом, Который зрит всё, до последних мельчайших изгибов души нашей… А когда «нет страха Божия пред глазами» (Пс. 35, 2) нашими, то мы погрязаем в беззакония…

Вот каких благих последствий лишаемся мы, когда представляем Бога где-то далеко. Тогда вера наша как бы тоже уходит вдаль, остывает. И наоборот, когда мы зрим Его «близ» себя, тогда всё оживает… Посему я и сказал, что не вполне благоразумны наши детские представления о «небесности» Божией, как об отдалённости. Но несмотря на это наше несовершенство. Спаситель всё же благоволил научить нас в Молитве Господней именовать Бога «Небесным». Следовательно, мы обязаны усмотреть в этом слове тот смысл, который благоугодно было вложить Ему в него. Я позволяю себе допустить, что этим Он учил нас не только мысли о надмирности, премирности Бога, не только как существа духовного, не только как непостижимого уму человеческому, но и как Бытия действительного, совершенно отличного от всего тварного, земного, материального – хотя бы в самом тончайшем смысле этого слова… А если так, то оказывается, что так называемое «детское», «простое» представление наше о Боге, как о Существе «далёком», уже не так далеко от истины. Но только не должно отдалять Его настолько, чтобы погасла самая вера и живость ощущения Его: Бог премирен, но и близок. Премирен – по существу; близок – по Божественному благодатному вездеприсутствию к нам; но Он совсем-совсем не то, что мы, тварь. Он Небесный, Он – Дух.

А отсюда тотчас же следует последствие, о котором прекрасно сказал апостол Павел ослабевшим нравственно колоссянам: «Ищите горнего, где Христос сидит одесную Бога. О горнем помышляйте, а не о земном… Итак, умертвите земные члены ваши: блуд, нечистоту, страсть, злую похоть и любостяжание, которое есть идолопоклонство, за которые гнев Божий грядет на сынов противления, в которых и вы некогда обращались… А теперь вы отложите все: гнев, ярость, злобу, злоречие, сквернословие уст ваших; не говорите лжи друг другу, совлекшись (сбросивши) ветхого (страстного) человека с делами его и облекшись в нового, который обновляется в познании по образу Создавшего его… Итак, облекитесь, как избранные Божии, святые и возлюбленные, в милосердие, благость, смиренномудрие, кротость, долготерпение, снисходя друг другу и прощая взаимно… как Христос простил нас, так и вы. Более же всего облекитесь в любовь, которая есть совокупность совершенства. И да владычествует в сердцах ваших мир Божий» (Кол. 3, 1-15). И дальше: «Жены, повинуйтесь мужьям… Мужья, любите своих жен и не будьте к ним суровы. Дети, будьте послушны… Отцы, не раздражайте детей ваших, дабы они не унывали. Рабы, во всем повинуйтесь господам вашим по плоти, не в глазах только служа им, как человекоугодники, но в простоте сердца, боясь Бога. И все, что делаете, делайте от души, как для Господа, а не для человеков» (Кол. 3, 18-23).

Я намеренно выписал так много из слов апостола Павла, чтобы в нашем сознании осталось не столько высокое богословствование, сколько полезное и правильное духовное настроение и практические жизненные святые выводы из слова «Небесный».

Это особенно интересно по сравнению с колоссянами. Как видно из послания (Кол., гл. 2), там любили заниматься философствованием и пустыми обольщениями, только видом мудрости; между тем в жизни их общины стали наблюдаться совсем невысокие нравы: нечистота, вражда, гнев, сребролюбие и проч. И чтобы смирить их, апостол советует им вместо этих мнимо-возвышенных «философий» обратить внимание на свою жизнь. Основанием же к святой жизни он указал на вознесшегося ко Отцу Христа. Они (по-видимому, под влиянием гностических фантазий) занимались рассуждениями о выспренних предметах, о степенях ангелов, об отношении их ко Христу (учение об эонах). Апостол же говорит им, что действительно всё сосредоточено во Христе одном, о Котором и подобает помышлять. Христос же вознесся на небо – о небесном, а не о земном и подобает помышлять христианину, бросив всякую «пустую философию». Христианство дано нам не для теорий, а для жизни. А эта жизнь на небесах, а не на земле. Таким образом, это столь обычное для нас слово «небесный» совсем не оказывается безжизненным, а наоборот – самым жизненным: оно сразу возвышает наш ум туда, где наш Бог Небесный; оно отрывает нас сразу от земного; вводит в молитву в самом начале её некий дух чистоты, возвышенности, святости; оно отрывает нас от привязанностей к этому страстному, тленному, временному миру; оно возводит нас на небо, хотя бы мыслью, вниманием, устремленностью туда. И как говорилось в общем обзоре Молитвы Господней – она сразу же отделяет нас от земли своим «мироотреченным» духом. Всё – к Богу, к Небу, где живёт Небесный Отец.

Это слово «небесный» приводит естественно к покаянию: «Какой же я «небесный сын» Истинно Небесного Отца?!»

Как я далёк от Него! И невольно из этого слова «небесный» прокрадывается незаметно, но правильно, дух смиренного сокрушения и покаяния о своей «земляности»… А вслед за ним, пожалуй, может прокрасться и лукавый дух; под видом сокрушения он хитро подставит уныние и малодушие: «Ты так далёк от неба, как небо от земли, и потому бесплодны твои возношения к небу; Бог так высок и далёк от тебя, что тебе и не стоит обращаться к Нему, чтобы не прогневать Его своими грехами».

Но вот тут на помощь приходит то первое слово, которое произнес Спаситель: «Отче наш!» Отец! Нет, Отец не бросит своих детей. Отец Сам выбежит навстречу к кающемуся детищу… И тогда сердце опять наполняется надеждою, с которой так тепло стучит в него слово «Отец»…

И теперь мне кажется, что слово «Небесный» и «Отец» взаимно восполняют друг друга. Отец – это любовь, нежность, милость, прощение, попечение, надежда, радость… А Небесный – это святость, совершенство, надмирность, премирность, возвышенность Бога над всею тварью… Там – как бы тепло; здесь – прохлада. А если образно считать их, то получится не разнеживающая, не расслабляющая земная горячность, а тепло-прохлаждающая вечная заря. Так и поётся про Спасителя на вечерне – «Свете Тихий» – при свете вечернем. А в древности Бог явился пророку Илии в виде «гласа хлада тонка», т.е. в веянии тихого ветра (3 Цар. 19, 12).

Итак, слово «Небесный» вносит в Молитву Господню понятие о надмирности Бога и требование чистоты, святости.

Отец Небесный зовёт и меня к Небу с земли к Себе!

Ещё об имени «Отец»

Ум и сердце всё вращаются ещё около «Отца нашего».

А. Думалось: если бы даже вместо всей молитвы осталось лишь одно слово -»Отец» -и тогда в нём было бы сказано всё прочее: остальные слова и прошения могут включиться в это святое имя. Как? «Отец» (или мать в жизни чаще) всё знает, что нужно нам. Так и сказано в Евангелии: «Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом» (Мф. 6, 32). И ещё прямее: «Знает Отец ваш… прежде прошения вашего» (Мф. 6, 8). И непосредственно за этим Спаситель сказал молитву «Отче наш». Она кратка. Но в слове «Отец» заключено всё последующее. Так и дети нередко (особенно в младенчестве, когда ещё не умеют лепетать) говорят лишь одно слово -»ма-ма», а она уже знает, в чём нуждается ребенок… И к Богу обращаться можно с одним словом -»Отче!»… И приходилось обращаться, когда страдает сердце и нет сил ни обещать, ни просить даже. Тогда вырывается это одно надёжное слово – «Отче»… И всё отдаёшь на Его благую и всемогущую силу и любовь…

Часто и в житейском быту мы говорим: «О, Господи!», «О, Боже!» Помню в Санкт-Петербурге одна старушка споткнулась возле академии, и сразу вырвалось у ней это слово: «Ой, Господи!»

Б. Отец… Значит и любит… И тогда легко просить у Него обо всём.

В. Если Он – Отец, то я и плачу, и надеюсь на Него… И плачу даже именно от того, что Он – Отец и мне… И я изливаю Отцу свою скорбь и беду.

Г. Когда говорю «Отец», то приходит мысль: не тебе одному, а и всем Отец. И тогда другие становятся ближе. И не судишь их уже строго… А любишь их…

Д. Иногда от этого слова «Отец» глубже сознаёшь свою греховность. Не разберусь даже: почему это? Может быть, стыдно оттого, что огорчаешь Отца Милостивого?..

Е. Отец… Следовательно, могу просить и просить… Как бы ни был плох…

Ж. Отец… А я ленив в молитве и добрых делах: сокрушаешься…

З. В Евангелии сказано: пред концом мира будут «дни отмщения»… следовательно, не одно лишь помилование может быть и для меня, а «отмщение»… Помилуй меня. Отче!

И. Любовь, любовь -как бы не опуститься ещё ниже от такого милосердия ко мне…

К. Помни: Бог непременно всегда и Отец тебе и нам. А то всё забываешь об этом.

Л. Отец… Как я недостоин… Но всё же – прости!

М. Отец… Он и на хороших и на дурных изливает милости… Потому и Отец…

Н. Херувимская… «Как херувимы»: трудно на душе пред Богом… а «Отец» -можно…

О. Отец… Всякий раз «просторно» молиться сердцу… Какая милость Божия, Отчая!

П. Но всё же сказано на литургии перед Молитвой Господней: «И сподоби… Владыко, со дерзновением, неосужденно смети (осмелиться) призывати». Страшно. Но поют…

Р. Отец… Следовательно, Ты хочешь спасти нас… И можешь. Прошло.. Молю… Как знаешь, -»ими же веси судьбами» (молитва в конце 3-го часа).

С. Отец… Если и не хочу делать святое, хочу грешного. И тогда всё-таки языком или умом повторяю Отцу: не хочу, а спаси… Есть на утренней молитве такие слова: «Но аще хощу, аще не хощу, спаси мя»… Я думаю, что большею частию мы не хотим избавиться от влекущего греха. И следовательно, остаётся просить: не хочу, а спаси. Отче!

Т. Отец… Как это слово приближает Бога…Близок Он к нам…

Мне приходили мысли, что это преславное имя должно предшествовать каждый раз всем прочим прошениям. Всякое обращение остаётся всё время, пока мы беседуем с кем бы то ни было или просим его. Но я обращаю на это внимание потому, что несмотря на всю чрезмерную ценность этого благословенного имени «Отец», мы забываем его даже после того, как произнесли его с чувством и пониманием. Пока ещё я говорю это слово и задерживаюсь на нём вниманием, я ощущаю радость и благодать «Отечества» Божия ко мне, но как только перехожу к дальнейшим просьбам, то уже погружаюсь в их смысл оторванно от имени «Отец». Иначе сказать, я опять стою просто пред «Богом», но уже не «Отцом». А это совершенно неправильно по существу и может значительно менять дух дальнейших молений. И наоборот, когда я всё время стою в памяти об «Отце» моём и нашем, то это отражается и на тоне моих прошений. Как? Увидим сейчас, при объяснении их. А пока я дерзаю помнить и чувствовать это святое имя в течение всей молитвы неотступно. Пусть «Отец» проходит через всю её.

А это приводит меня к мысли и чувству, что в Молитве Господней это слово и этот дух (Отечества) окажется главенствующим, господствующим. И к тому, что было говорено мною в общем обзоре молитвы (о Боге, надежде, мироотреченности), не только нужно добавить это понятие Отца, но и поставить его даже на первое место по смыслу и духу молитвы… И тогда получится, что основная идея её заключается не просто в слове и бытии «Бог», но непременно – «Бог – Отец наш». Это и придаёт тот дух необъятной надежды, какой мы чувствуем во всей молитве. Приведу для ясности некоторые переживания последних дней на литургии.

Вот станет на сердце тяжело от разных воспоминаний… И обращаешься к Отцу… Он знает всё мое прожитое и настоящее… И вижу (по многим признакам) – не оставил меня. И не желает оставить: Он – Отец… И станет снова покойно…

Или вижу свою беспомощность. Сердце впадает в малодушие и уныние. Опять обращаюсь к Нему как к Отцу. И снова надежда возвращается в душу: Он поможет!

И много-много подобных утешительных надежд входит в моё сознание, когда начинаешь вчувствоваться в это чудное слово. Всего после и не вспомнишь.

Прочитал я свои объяснения простой женщине – богомолке. Она слушала с глубоким вниманием. После я спросил её: – Какие впечатления остались в душе твоей? Она сначала стеснялась высказаться, а потом,по просьбе моей, ответила: – Утешительно!

– А не подаёт ли мое объяснение повода к мысли: ну-де Бог милостив – можно и грешить: Он всё простит?

– Не-ет! И сокрушение в душе остаётся. Я весьма порадовался такому восприятию: значит, я не перегнул ни в какую сторону.

Но всё же сам стою и хочу стоять на милости Божией. Бог есть Любовь. Это мне даёт жизнь и поддержку.

Но часто снова забываешь про это. И нужно напоминать себе самому: Бог – Отец.

И это даёт живость в вере, и молитве, и спасении.

Не менее часто забываю – и теперь – слово»наш», а не мой только. Между тем, всё это неразделимо. Мне пришло в мысль такое сочетание первых трех слов: «Отец» – это говорит о любви Божией к нам; «наш» – говорит о любви людей друг к другу; «небесный» – говорит о том [месте], где эти обе любви соединяются, о единстве всех с Богом и всех людей: не здесь, в этом мире, а там, в ином уже мире…

Там – блаженство и торжество истинной Любви.

Прибавление. Первое прошение: «Да святится имя Твое»¹

Святитель Иоанн Златоуст. «Да святится имя Твое», – говорит в молитве усыновлённый Богу по благодати. Ничего не просить прежде славы Отца Небесного, но всё почитать ниже хвалы Его, – вот молитва, достойная того, кто называет Бога Отцем. Бог имеет собственную славу, исполненную всего величия и никогда не изменяемую. Её созерцая, и серафимы славят Бога, взывая: «Свят, свят, свят» (Ис. 6, 3).

Пусть никто не имеет безрассудной мысли, будто Богу даруется прибавление святыни словами: да святится имя Твое. Он – свят и всесвят и святее всех святых. И серафимы приносят Ему такое песнопение, непрестанно взывая: «Свят, свят, свят Господь Саваоф; исполнь небо и земля славы Твоея» (Ис. 6, 3). Как те, которые приносят хвалы царям и называют царями и самодержцами, не дают им то, чего они не имеют, но славословят то, что имеют, так и мы не сообщаем Богу святости, как бы не бывшей у Него, когда говорим: «Да святится имя Твое», но прославляем находящуюся у Него, ибо «да святится» здесь сказано вместо «да прославится».

Святитель Тихон Задонский. «Да святится имя», т.е. да славится имя Твое, глаголет Златоуст. Сие значит, чтобы мы ничего иного, как только славы Божией не искали. Достойна молитва того, глаголет Златоуст, который Бога Отцем нарицает, ничего не просит прежде славы Божией, но всему предпочитает хвалу Ему. Имя Божие свято и славно есть без нашего прославления, но мы должны стараться, чтобы и в нас оно славилось.

Святитель Феофан Затворник. Вторая мысль в словах «да святится» есть – да благоговейно чтится. Ибо что свято, то окружаем мы всяким почтением, пред тем всегда благоговенствуем, к тому относимся с должным страхом. «Да святится имя Твое» будет то же, что «страх Твой всади в сердца нас, поющих Тя!» И пристойно сему прошению стоять на первом месте, ибо благоговейный страх Божий есть источник духовной мудрости и богоугодной жизни. Кто его имеет, тот имеет и руководителя, и возбудителя, и подкрепителя. Пока он есть, душа бывает полна несокрушимою силою против всякого греха и на всякое добро. Поелику таким образом он есть первое в духовной жизни, то о нём и первая молитва.

Святитель Иоанн Златоуст. «Да святится» значит – да прославится. Т.е. сподоби нас так чисто жить, чтоб чрез нас все Тебя славили, пред всеми являть жизнь столь неукоризненную, чтобы каждый из видящих оную возносил хвалу Владыке. Это есть признак совершенной мудрости.

Святитель Тихон Задонский. Имя Божие прославляется, когда Слово Его чисто проповедуется, и мы по Слову Его житие наше исправляем, якоже глаголет Христос: тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваши добрые дела, и да прославят Отца вашего, Иже есть на небесех. Сего сами мы, без Божией благодати, чинить не можем; того ради просим Небесного Отца, да тое милостиво нам подаст. Отсюда примечается немощь наша, что мы без Бога никакого добра не можем творить, якоже глаголет Христос: без Мене не можете творити ничесоже. Аще просим, дабы святилося и славилося имя Божие, то не должно нам нашему имени славы искать от дел добрых. Кто иначе учит или живёт, как слово Божие научает, тот имени Божия не прославляет. Сего ради, чтобы до того Сам Бог не допустил нас, молимся Ему: «Да святится имя Твое».

Богу нашему слава всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Второе прошение: «Да приидет Царствие Твое»

«Да приидет Царствие Твое». Таково второе прошение.

Как мы видели, прежде всего мы желаем славы для Бога, чтобы Его имя прославлялось. А теперь мы молимся, чтобы Его Царство пришло к нам. Не говорим: «на землю», чтобы кто не подумают, будто Царствие Божие – это есть благополучное житие на этой земле. Нет, эту мысль сначала же нужно решительно отвергнуть! Такое царство – совсем не Божие, а человеческое, земное. Между тем, некоторые именно так и склонны понимать «Царство Божие» – как земное благоденствие, в какое включается и нравственное состояние общества: любовь, чистота, образованность, мир, экономическое довольство, отсутствие войн, повышение культуры и т.п.; значит, тогда не нужны будут ни суды, ни темницы, никакое иное наказание, потому что не за что будет и наказывать – все будут хороши! Будет царствие Божие на земле! Присоединится к этому и вера в Бога.

Но это – совсем не Царство Божие. Это царство человеческое, земное, только – благополучное и благочестивое. Бог же, при таком понимании, будет лишь средством или устроителем такого блаженного общества, собственно, лишь орудием для нас, для нашей жизни на этой земле. Значит, не Бог является целью нашего стремления, и не Его общение с нами, как это видели мы в первом же призывании Небесного Бога Отца?.. Отсюда уже ясно, что такое царство – не Божие, а наше, человеческое, земное. И так веровали не только безрелигиозные люди, но и некоторые верующие, даже ученые священнослужители… Я знал таких лично. Один из них, например, говорил, что темниц-то не будет, но… публичные библиотеки останутся… Ему, как книжному человеку, они, конечно, были интересны, как иному – «хлеб насущный». Но такое понимание – никого не удовлетворит: ни искренне верующих, поскольку их вся жизнь сосредоточена в Боге, ни безрелигиозных людей, поскольку им Бог совсем не нужен, они и без Него надеются устроить это благо; и им Бог, вера в Него, даже мешает такому устройству, ибо раздваивает человека и притом смиряет его, тогда как для царства земного нужны люди «новые»: гордые, уверенные, «сильные» – как они думают. Нет, не это, конечно, разумел Господь Иисус Христос, когда повелевал молиться о Царствии Божием…

Не будем дольше останавливаться на этом: ясно для нас, что не об этом просим мы! Есть другое понимание Царства Божия, более близкое к подлинному, но не совсем ясное: Царство Божие именуют многие – Царством Небесным. Собственно, это верно. Но остаётся непонятным: каково же содержание этого понятия – «Небесное»? Правда, оно противополагается «земному» царству – и это хорошо уже. Но нам хочется знать: какое же отношение оно имеет к Богу? Вот эту неясность и нужно вскрыть.

Начну с рассказа.

Я был ректором в семинарии в Твери. Меня пригласили служить в одном приходском храме. Он был всюду расписан. А вверху под куполом изображена была в картинах Молитва Господня. Смотрю я на прошение «Да приидет Царствие Твое» и с радостным удивлением вижу, как сверху, с неба, спускается Дух Святой в виде голубя (как Он явился при крещении Спасителя). Вот – удивился я – как понималось «Царствие Божие»! И как это наши батюшки и домашние живописцы выбрали такие оригиналы для копирования в храме! Другой факт – всецерковного значения. На 2-й неделе Великого поста наша Православная Церковь чтит память св. Григория Паламы, архиепископа Фессалоникийского (г. Солунь). Св. Григорий собственно действовал в XIV веке, следовательно, служба ему вошла в круг Постной Триоди уже поздно. И вот какая тому была причина. На Афоне некоторые подвижники видели особый свет над головами и считали его не земным естественным светом, а – небесным, присносущным, благодатным, божественным. Противником такого воззрения был монах (впоследствии католический епископ) Варлаам Калабрийский. Вот против него за подвижников выступил иночествующий св. Григорий Палама. Чтобы обличить Варлаама, защитники света ссылались на свет, в котором Господь явился во время Преображения на горе Фавор, потому и свет именовался «Фаворским». После долгих споров и четырех Поместных Соборов, восторжествовало это православное учение.

Собственно здесь поднималось два существенных вопроса христианского учения:

1) о действительном существовании сверхъестественного мира;

2) о способе его познания.

И Церковь отстояла сверхъестественность Фаворского света и действительность его. Но вместе с тем установлено было, что и познание его могло быть не результатом ума, а даровано только – Божиим Откровением, или благодатию. Поэтому св. Григорий Палама именуется в богослужении «проповедником благодати». Естественно вызывается вопрос: почему Церковь постановила праздновать службу ему во 2-ю неделю Великого поста и как раз в последующее воскресение после «Торжества Православия»? Нужно думать, что это сделано не случайно. За неделю до этого мы прославляем Православие, а теперь утверждаем, в чём оно заключается и каков путь к нему.

Хвала св. Григорию Паламе имеет не частное лишь значение его победы над Варлаамом – это было бы мало достойно для празднования всей Церквью, а содержит, как видим, ответ на существенные вопросы всего Православия. Кончилась (иконопочитанием) борьба со всеми еретиками, и Церковь одолела их. Если всмотреться во все ереси, то можно увидеть, что они грешили двумя ошибками в глубине своей: они стремились к человеческому земному идеалу, сводили христианство к земной цели, позабывая небесное происхождение его, или же, наоборот, неуместно (как евтихианство) отрывали его от человека, лживо уча о «поглощении» во Христе человечества Божеством Его; вторая ошибка состояла в том, что еретики хотели всё «понять» разумом, объяснить натурально, или мнимо-понятно. Между тем, вся наша вера божественна, поскольку всё спасение наше совершается Богом, и для ума непостижимо, поскольку здесь действует в основе всего Благодать Духа Святого, посланного ради искупительного подвига Христа, Сына Божия, пред Отцом Небесным (в Троице). И только ради действительного, непреложного, нераздельного соединения во Христе этих двух естеств – Божества и человечества – и возможно было и искупление, и послание Святого Духа, и вообще спасение человека. Бог соединился с человеком: во Христе – по существу, а с людьми – по благодати. И всё это человеческим умом невозможно ни понять, ни даже поверить этому. Как говорит апостол Павел: Бог явил «преизобильное богатство благодати Своей в благости к нам во Христе Иисусе (или чрез Него); ибо благодатью вы спасены чрез веру, и сие не от вас, Божий дар: не от дел, чтобы никто не хвалился, ибо вы – Его творение, созданы во Христе Иисусе на (для) добрые дела» (Еф. 2, 7-10).

Итак, всё христианство – благодатно! И по содержанию, по существу, и по познанию, по откровению.

Но теперь спрашивается: какое отношение имеют все эти рассуждения к вопросу второго прошения молитвы Господней – о Царствии Божием? Для ответа на это вот мы и должны обратиться к Фаворскому свету, явившемуся во время Преображения Господня.

Перед этим было исповедание Божества Иисуса Христа, а после этого Он открыл ученикам о кресте – как Своем, так и общехристианском (Мф. 16, 21-27). И тотчас после этого Он сказал: «Истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти (то есть ещё в этой земной жизни), как уже увидят Сына Человеческого, грядущего в Царствии Своем» (Мф. 16, 28). А у евангелиста Марка сказано: «Увидят Царствие Божие, пришедшее в силе» (Мк. 9, 1). То же и у евангелиста Луки: «Царствие Божие» (Лк. 9, 27).

И тотчас же говорится о Преображении Господнем: и стоящие здесь ученики Пётр, Иаков и Иоанн сподобились узреть это славное событие и услышать глас Отца о Христе: «Сей есть Сын Мой Возлюбленный, Его слушайте» (Лк. 9, 35). Господь явился в «Царствии Своем», «пришедшем в силе». И это прославление Его было такое преблаженное, такое прерадостное, что Пётр воззвал к Иисусу: «Равви (Учитель)! хорошо нам здесь быть! Сделаем три кущи (палатки, шалаша): Тебе одну, Моисею одну, и одну Илии!» (Мк. 9, 5). А ведь он только шесть дней тому назад уговаривают Господа не допускать Себя до страданий (см. Мф. 16, 22). Но в ответ услышал от Господа страшный упрёк: «Отойди от Меня, сатана! Ты Мне соблазн!» И потом сказал ученикам, а в лице их и нам, что нужно, неизбежно, необходимо для последователей Христа «взять крест свой», а воздаяние за это будет тогда, когда «приидет Сын Человеческий во славе Отца Своего с ангелами Своими и тогда воздаст каждому по делам его» (Мф. 16, 23-27). А «некоторые из стоящих здесь», при Господе, ещё и при жизни Его и своей увидят это блаженное состояние в «Сыне Человеческом, грядущем в Царствии Своем», – а не в страдании и не убитым, как Он предсказывал им о Себе.

И этот же апостол Пётр, который услышал такой ответ – «сатана» – теперь говорит: «Хорошо нам здесь быть!» И неразумно предлагает построить три шалаша: себя-то и других двух учеников совсем забыл. Ему так радостно и страшно было, что «он не знал, что сказать… потому что они были в страхе» (Мк. 9, 6; Лк. 9, 33). И пусть Пётр говорит от неразумия и страха, но он был восхищен в это время и хотел продлить это блаженное состояние – так оно было необычайно радостно, что он забыл весь остальной мир, все человечество, всех родных, всех людей… Нам это непостижимо, но в душе Петра так было! Вот это и есть обещанное Христом: за крест – Царствие Божие! И хотя оно в Преображении приходило «в силе», но ещё – не во всей. Так и поет Церковь в праздник: «Якоже (насколько) можаху» ученики Твои «Славу Твою, Христе Боже, видеша».