К Евсевию, епископу Самосатскому. (Болезнью своею, продолжающейся со дня Пасхи, извиняется в том, что не может пока к нему приехать, хотя не отчаивается исполнить сие

(Болезнью своею, продолжающейся со дня Пасхи, извиняется в том, что не может пока к нему приехать, хотя не отчаивается исполнить сие, когда по молитвам Евсевиевым Бог восстановит телесные силы его. (Писано в 374 г.))

Одно и то же, по–видимому, и удерживает меня писать к тебе, и опять делает это необходимым. Ибо, когда смотрю на необходимость своего путешествия и высчитываю пользу свидания, тогда приходит мне на мысль почитать письма за ничто, так как они в сравнении с действительностию не могут заменить собою и тени ее. Но опять, когда рассуждаю, что человеку, у которого нет самого важного и первого, одно утешение — приветствовать такового мужа и по обычаю просить, чтобы не забывал меня в молитвах, тогда приходит на мысль почитать письма чем–то немаловажным. Поэтому не хочу и сам в душе своей бросить надежды быть у тебя, и этой же надежды лишить твое благочестие. Ибо стыжусь не оказаться до того полагающимся на твои молитвы, что если это будет нужно, могу даже из старца сделаться юным, а не только из немощного и совершенно расслабленного, каков теперь, сколько–нибудь крепким. Причины же, по которым не могу еще быть у тебя, нелегко объяснить словом мне, которому не только препятствует в этом настоящая немощь, но который и никогда не имел такой силы слова, чтоб ясно изобразить многосложную и разнообразную болезнь свою, кроме того разве, что со дня Пасхи и доныне горячка, воспаление в кишках, опухоли внутренностей, как волны, потопляя меня, не дозволяют собраться с силами. А сколько теперь у меня болезней и какие они, может сказать о том и брат Варах, если не во всей точности, то достаточно к подтверждению причины, по которой отлагаю поездку. Я же совершенно Уверен, что, если искренно со мною помолишься, то легко освобожусь от всех мучительных недугов.

К Иовину, комиту

(Благодарит Иовина за письмо, в котором изобразил он душу, и просит о продолжении переписки, чтоб заменить тем личное свидание, которого надеяться св. Василию не позволяет болезнь его; описать же болезнь сию предоставляет св. Амфилохию. (Писано в 374 г.))

В письме твоем увидел я душу твою. Ибо действительно ни один живописец не может в такой точности схватить телесные черты, в какой слово способно изобразить душевные тайны. Так оно в письме твоем достаточно отпечатлело и твердость нрава, и истинное достоинство, и искренность во всем расположении. Чем и доставило мне великое утешение при невозможности видеть тебя. Поэтому не переставай пользоваться всяким случаем, который представится к тому, чтобы писать и дарить меня этою беседою из отдаления, потому что телесная немощь заставляет уже отчаиваться в возможности нам личного свидания. А какова сия болезнь, скажет тебе боголюбивейший епископ Амфилохий, которому известно сие по причине долгого пребывания со мною и который способен изобразить словом, что видел. Желаю же довести до сведения твоего о своих болезнях не для иного чего, а для того только, чтобы иметь себе извинение впоследствии, а не быть осужденну в лености, если не посещу вас. Впрочем, в сей потере нужно не оправдание, а более утешение. Ибо если бы возможно было мне видеться с твоею степенностию, то признавал бы это для себя гораздо более заслуживающим предпочтения, нежели что–либо вожделенное для других.

К Мелетию, первому врачу

(Остроумно сравнивая себя с журавлями, которые на зиму улетают в теплые страны, причинами, по которым не может приехать зимою в Мелетиеву пустыню, представляет сперва домашние дела, потом продолжительную лихорадку, а наконец крайнее изнурение сил; впрочем, обещаете если будет жив, быть у Мелетия весною. (Писано в 375 г.))

Мне невозможно избежать неприятностей зимы, как журавлям. Напротив того, что касается до предведения будущего, то может быть, не хуже я журавлей; а что касается до свободы в жизни, то почти столько же далеко мне до птиц, сколько и до способности летать. Сначала удерживали меня какие–то недосуги по житейским делам, потом непрерывные и сильные лихорадки так изнурили мое тело, что сам себе кажусь чем–то таким, что хуже и меня самого. После этого припадки четырехдневной лихорадки более двадцати раз повторяли свой круг. А теперь, когда, по–видимому, освободился я от лихорадок, до такого дошел изнеможения сил, что в этом не отличаюсь от паутины. Поэтому всякий путь для меня непроходим; всякое дуновение ветра для меня опаснее, чем треволнение для пловцов. Потому необходимо мне укрываться дома и ждать весны, если только доживу до весны, а не изнемогу от болезни, которая внедрилась в мои внутренности. Если же спасет меня Господь великою Своею рукою, то весьма охотно приду в вашу пустыню, весьма охотно обниму тебя, любезная для меня глава. Помолись только, чтобы жизнь моя устроялась на пользу душе.