Бюрократическая организация труда

 

 

Секуляризация труда породила организацию, а вместе с ней и «Человека Организации». Это все тот же, якобы безликий городской житель, о котором мы говорили в главе 2, но только в области бизнеса. В американской прессе, которая так любит «социальную критику», он заменил прежнего злодея — жирного капиталиста. Атрибуты «Человека Организации» столь же обя­зательны, как стрелы на средневековых изображениях св. Антония. Вот как описывает его Уильям Берроуз в классичес­кой книге эпохи битников «Голый завтрак»: «Молодой человек приятной наружности, коротко стриженный, стиль „Лиги плюща”, типичный рекламный агент... ослепительно белые зубы, непременно флоридский загар, добротный дорогой костюм, наглухо застегнутая строгая сорочка»². С трибун женских клу­бов, из «хат» битников, с кафедр церквей в богатых пригородах несутся громы и молнии по адресу мужчин в серых костюмах с «дипломатами» в руках.

Но ирония заключается в том, что именно те люди, которые читают такие книги и одобрительно слушают эти обличения, как раз и составляют организацию. Поэты-битники, романтики-почвенники, рассерженные молодые (состоятельные) драматурги и социологи с университетскими должностями или выгодными местами в научных фондах — все они полагаются на социаль­ную организацию, так как хотят вовремя получать почту, избавляться от мусора и продавать свои филиппики. В чем же тогда истинный смысл страстных нападок на организацию, к чему это ритуальное битье себя в грудь?

Мы справедливо не хотим, чтобы организация целиком ото­ждествляла человека с выполняемыми им функциями. Хорошо, если люди в своем качестве индивидов вырабатывают некоторый «технологический аскетизм», который не дает им сделаться рабами собственных технических изобретений. Но эта личная позиция — совсем не то же самое, что недобросовестное навязывание обществу ностальгии по романтическому уединению. Как пишет Дейвид Бейзелон в своей «Бумажной экономике», «не следует подменять проблему индивида проблемой корпоративной системы: ведь мы уже сделали выбор в ее пользу». Именно та­кая подмена во многом объясняет нынешние нападки на организацию. Здесь напрашивается аналогия со столь же ошибочными представлениями о том, что социальные проблемы якобы можно разрешить посредством изменения каждого человека в отдельности. В действительности же свобода в век организации — это ответственное распоряжение властью, властью колоссальной и неслыханной. В сущности, свобода в таком обществе есть власть над властью. Наступление эпохи организации означает, что ме­ханизм политической власти, который в последние три столетия применялся к государству, теперь должен применяться к гигант­ским экономическим структурам и системе обслуживания, со­зданным в последние десятилетия. Плохо не то, что эти огромные бюрократические системы существуют, а то, что мы еще не научились распоряжаться ими в интересах общего блага. Мы упорно не хотим отказываться от старых идеологий, выработан­ных минувшими эпохами.

Беда не в том, что мы знаем недостаточно о человеке в обществе. Современная техника массового внушения, прикладная эргономика, психотехника и психотерапия, исследование мотиваций и «промывание мозгов» с помощью теории групповой динамики — все это свидетельствует о том, что мы знаем фан­тастически много о причинах, заставляющих homo sapiens шевелиться. Так что речь идет не о знании, а о власти. Ведь крупные организации в нашем обществе пока что не несут ответственности перед населением. Мы создали целую систему частных правительств, руководители которых, всячески превозносят свободную конкуренцию, в то время как сами регулируют про­изводство, потребление и услуги. У нас возник своего рода «добровольный тоталитаризм»: наше общество делегирует право принятия большинства решений менеджерам, которые создают видимость того, что мы по-прежнему принимаем решения сами, действуя в качестве потребителей и держателей акций. Однако все знают, что голосование акционеров — не более чем формальность: корпорациями управляют не так называемые владельцы (держатели акций), а менеджеры. «Голосование потребителей» — такая же фикция. Ведь всем известно, что реально цены в каждой отрасли определяются фирмой-лидером. Потре-

 

бители услуг тоже не контролируют цены на услуги. В резуль­тате между клиентом и донором почти неизбежно возникают враждебные отношения, порождаемые зависимостью клиента.

Уже много лет наиболее проницательные исследователи на­шей экономической системы — от Торстейна Веблена до Джона Кеннета Гелбрейта — утверждают, что столь дорогая нам идея свободной конкуренции имеет весьма мало общего с реальным функционированием нашей экономики. Если мы, в самом деле, хотим гуманизировать мир организации, то следует начать с де­мифологизации наших священных экономических верований. Не надо поддаваться обману кривых зеркал: лучше попробуем разо­браться, кому в действительности принадлежит власть. Тогда можно будет понять, как работает механизм, и повлиять на его действие, так чтобы оно отвечало интересам сообщества. Оче­видно, что наша экономическая система планируется и регули­руется. Но остается ответить на вопрос: кто ее планирует? в чьих интересах ее регулируют? и насколько хорошо это дела­ется? Ответ на все эти вопросы содержится в слове «орга­низация». Поэтому попробуем теперь, отказавшись от всякой сентиментальности, разобраться в том, что представляет собой организация на самом деле.

Ввиду того, что принцип организации — одно из проявлений секуляризации, можно сказать, что он отчасти сформировался в результате воздействия библейской веры на западную культуру. Эту мысль убедительно доказывает немецкий социолог Дитрих фон Оппен⁴. Он полагает, что для понимания «организации» необходимо сопоставить ее с «порядком», т.е. с принципом ин­теграции, который предшествовал ей в западном обществе. Между ними существуют радикальные отличия. Порядок имел традиционные, этнические или сакральные основания. Примеры порядка — средневековая гильдия, готское племя, греческий по­лис или первобытный клан. Порядок охватывает все или почти все области социальной жизни. Он дает человеку мифологиче­ское прошлое, целостный образ жизни, надежную идентичность. В самых общих чертах эпоха порядка соответствует тому, что мы назвали периодами племени и городской общины. В отличие от порядка для организации характерна гибкость, направлен­ность в будущее, секулярность и отсутствие притязаний на пол­ноту охвата жизни ее членов. Хотя предвестники организации появились давно, ведущим принципом социальной интеграции она стала лишь в современную эпоху. Вопреки утверждениям романтических критиков, организация открывает гораздо

 

 

больше возможностей для выбора и творчества, чем было доступно человеку в эпоху сакрального порядка. Рассмотрим теперь важнейшие черты организации.

 

1. Для нее характерна гибкость. Организация создается специально для решения конкретных задач. Какими бы эти задачи ни были — будь то автомобилестроение или обучение танцам, — организация в своем качестве таковой не утверждает окончательность своей формы или вечность значения. Она готова к модификации, слиянию с другими организациями или роспуску, если этого потребуют новые обстоятельства. Она должна менять свои методы, чтобы постоянно соответствовать меняющейся ситуации. Если же она и создает традицию, то эта традиция играет лишь второстепенную, но никогда не решающую роль.

2. Организация ориентирована на будущее. Она формируется для достижения определенных целей. Порядок воспринимает настоящее с точки зрения прошлого. Организация переплавляет и использует опыт прошлого для решения задач будущего. Принц вступает на престол единственно потому, что его отец был королем. Служащего назначают на данную должность единственно потому, что некто считает его способным решить определенную задачу. Разумеется, родственные связи и непотизм по-прежнему играют какую-то роль, но, когда это случается, речь идет о плохом функционировании принципа организации и не выражает его подлинный дух,

3. Организация секулярна. Она отвергает унаследованные культурой ритуалы, сохранившиеся из-за того, что религиозные табу защищали их от критики. Организация использует методы, которые нуждаются в постоянной критике и совершенствовании. Члены организации не дают кровавых клятв и не подвергаются ритуальной инициации. И если реликты подобной практики все еще существуют, то это не более чем капитель в античном стиле, венчающая колонну современного здания. Взаимоотношения членов организации строятся на совершенно иных основаниях, нежели те, которые в средние века связывали вассала с сеньором и подразумевали клятву верности. Люди переходят из одной организации в другую и могут принадлежать сразу к нескольким, не нарушая при этом консолидирующего их принципа.

4. Организация предъявляет к своим членам ограниченные требования. Ее интересуют лишь те аспекты жизни индивида, от которых зависит его участие в решении задач организации. Ее власть не абсолютна, а относительна. Средневековые гильдии сочетали выполнение всех функций: юридических, экономических, политических, социальных и религиозных. Власть руководителей современного профсоюза или иного профессионального

объединения распространяется лишь на ту деятельность их чле­нов, которая имеет непосредственное отношение к конкретным задачам этих ассоциаций (хотя и здесь, конечно, бывают исключения-анахронизмы).

Там, где действует принцип организации, члены таковой признаются свободными и ответственными индивидами, которых с другими людьми связывают иные, более сложные отношения. Одни только фанатики определяют себя как членов своей орга­низации. Она служит лишь одной из многих целей, но фанатик предполагает, что эта цель будет существовать вечно. Организа­ция помогает человеку достичь желаемой цели и не стремится предложить ему всеобъемлющую идентичность или смысл жизни. Она сталкивает индивида с «жуткой свобо­дой» — свободой выбирать собственный стиль жизни и вступать в подходящую для него ассоциацию. Если он предпочтет передоверить эту свободу кому-то другому, то пусть потом не винит этого другого в своих бедах. Организация предоставляет человеку такую огромную свободу в ответственности, которая была невозможна в тесной, сакрально упорядоченной куль­туре.

Фон Оппен полагает, что принцип организации пришел в западную культуру вместе с христианством. Евангелие потребо­вало от человека личного решения, и если надо, то даже ценой разрыва семейных, религиозных и этнических связей. Новое со­общество — Церковь — радикально порывает со всеми предше­ствующими традиционными порядками. Она решительно релятивировала значение расовых и национальных связей и поро­дила совершенно новый принцип интеграции. В основе нового сообщества был свободный выбор, а не кровные или этнические связи. Жизнь первых христиан нарушала расовые и религиозные табу: ведь среди них больше не было «ни еврея, ни грека» (Гал 3:28). Целью жизни первых христиан было не поддержание священных традиций прошлого, а подготовка к ближайшему бу­дущему. Таким образом, именно тогда в почву западной циви­лизации были брошены первые семена принципа организации.

Правда, в следующие два тысячелетия молодой побег разви­вался далеко не равномерно. В константиновскую эпоху (которая, по сути, завершается только теперь) ростки нового принципа часто затаптывались: этому способствовали и «официальные» церкви, и так называемое обращение целиком всех вестготских племен, и представление о «христианской ци­вилизации», и согласие реформаторов признать учреждение Landskirchen (земельных церквей) и Volkskirchen (националь­ных церквей), и отождествление христианства с американской культурой или с нормами жизни южных штатов. В XVI—XVII веках принцип организации на некоторое время нашел плодотворную почву в среде первых баптистов и квакеров, а по-

 

зже в Свободных церквах. Это были совершенно независимые союзы, часто основанные на принципах социального утопизма, члены которых нередко принимали активное участие в полити­ческих движениях. Однако большую часть этих людей либо принудили повиноваться иерархии, либо выслали в Америку, где они основали собственные — часто, увы, теократические — государства. Лишь в прошлом столетии создались все не­обходимые условия для расцвета принципа организации. Начнет ли он теперь приносить плоды? Здесь христиане несут особую ответственность. В некотором смысле все это начали именно они. Ведь они возвещали о Человеке, который призвал не кланы и народы, а людей, и призвал их не покинуть мир, а активно участвовать в его жизни. Утверждение свободных объединений и организованного мироустройства началось как ответ на этот призыв. Теперь со стороны христиан было бы некорректно отступить назад, объявив все это ошибкой.

Разумеется, современные гигантские организации никогда полностью не соответствуют нашему описанию. Часто они бывают недостаточно подвижными и утрачивают гибкость. Следуя закону Паркинсона, по мере завершения своих функций они увеличивают число сотрудников. Нередко организации искус­ственно создают традиции или пытаются имитировать «семейный дух» с помощью своих газет. К числу наиболее серьезных отступлений от описанных принципов следует отнести попытки организации вторгнуться в частную жизнь своих членов без вся­кого на то законного основания. Но действуя таким образом, организация идет против идеи анонимности и функци­ональности, заложенной в самом принципе организации. Во всех подобных случаях мы вправе ее уличить, но не в том, что она организация, а в том, что она пытается быть чем-то другим.

Организация все больше становится главным принципом ин­теграции нашего общества. Чтобы жить в обществе, мы должны жить организованно. Вопрос лишь в том, как делать это ответственно. Многие считают, что это невозможно. Наши повседневные разговоры показывают, что мы полностью отрицаем возможность настоящей личной ответственности в век организации («Мэрию все равно не одолеешь!»). Этот скептицизм выражают разные социальные группы. Есть любопытное сходство между

 

 

сторонниками неучастия из числа битников и мелкими служа­щими из корпораций: и те и другие отказались от борьбы с системой. Битник предпочитает уход от мира, конфор­мист — приспосабливание к нему. Страстная любовь-ненависть делает их взаимозависимыми. В культуре, где честолюбие, бережливость и трудолюбие психологически связаны с вытесненными удовольствиями и подавленными сексуальными влечениями, битники играют роль alter ego чиновников, давая выход их не вполне сублимированным сексуальным фантазиям, а также протесту против организации. Битники охотно выполняют предназначенную для них социальную функцию. Они своего рода сытые придворные шуты современного общества. Но они хорошо чувствуют границы дозволенного и никогда за них не выходят. Поэт - битник и молодой человек в сером костюме всецело согласны в одном: в Америке борьба за политическую власть — грязное и отвратительное дело. Время от времени они отбрасывают свои столь непохожие привычки, чтобы, горячо взявшись за руки, дружно выкрикнуть проклятия в адрес мерз­ких политиков.

А организация продолжает жить, углубляя и расширяя свое влияние. Однако внутри нее идет ожесточенная борьба, исход которой определит облик Америки и всего мира на ближайшие десятилетия. Это схватка не на жизнь, а на смерть между новым классом технических специалистов и старым классом эиергичных деловых магнатов. Ставка в этой борьбе — контроль над организацией. По словам Бейзелона, это «довольно тихий и большей частью вежливый бунт Интеллектуалов» — высококвалифицированных специалистов, чей доход зависит от применения полученных знаний, а не от обладания «частной собственностью». Сегодня эти люди фактически осуществили революционный захват власти. Они пытаются отнять контроль над организацией у ее сегодняшних руководителей — твердо стоящих на ногах убежденных реалистов, чьей сильной стороной всегда было административное управление, а не профессиональная компетентность. Им нравилось, когда их называли «боссами». Это были крепкие и жизнерадостные люди с довольно простой идеологией свободного предпринимательства. Интеллектуалы же всего-навсего хотят, чтобы ими поменьше командовали эти вожди корпораций. Они стремятся еще дальше продвинуть революцию менеджеров, «принцип организации». В отличие от управляющих старого закала, отдававших распоря­жения по шести телефонам сразу и умиравших на боевом посту, технократы вовсе не жаждут заменить семейную жизнь службой корпорации. У них другой стиль. Но нас не должна вводить в заблуждение их показная скромность и непритязательность. В современной, технически оснащенной организации у них боль­шой вес: ведь они знают, как всем этим управлять. В сущности,

 

 

они представляют собой ту элиту, которая ведет нас из городской общины в технополис, однако сомнительно, что они приведут нас в рай. Как у всех предыдущих революционных классов, у них есть собственные законные интересы. Но в отличие от прежних революционных элит многие из них, как кажется, хо­тят захватить центры власти не затем, чтобы нечто изменить, а именно ради того, чтобы все осталось по-старому. Многих из них просто купили: здесь самые гнусные обвинения битников соответствуют действительности. Другие — воспользуемся опять марксистской лексикой — либо утратили, либо никогда не имели «классового сознания». Они не понимают сущности происходящего и не осознают роль своей социальной группы в этом процессе. Нет уверенности в том, что, когда и если этот новый класс добьется власти над организацией, он будет распоряжаться этой властью более ответственно, чем его предшественники. Слишком у многих из этих людей или нет желания использовать власть, или нет ясного представления о том, для чего ее следует использовать.

Раньше мы задали вопрос о причинах особой психологичес­кой потребности нашей культуры постоянно уязвлять человека организации. Теперь эта потребность становится более понятной. Дело в том, что остатки сохранившегося в нас трибализма заставляют человека совершать некоторое ритуальное очищение. Очистившись описанным образом, люди могут спокойно оставаться членами организаций и не брать на себя ответственность за борьбу, которая в них кипит. Участие в этом ритуале позво­ляет им отвергать отвратительную действительность и открывает возможность для псевдопротеста, в результате чего они передоверяют контроль над ситуацией другим. Это хитрая уловка.

Ну а если бы мы в самом деле захотели осуществлять власть над организацией, на достижение каких целей следовало бы ее направить?

Здесь, конечно, есть много возможностей, но к числу несомненных целей относятся: 1) производство продукции в количестве, необходимом, чтобы избавить мир от голода, болезней и нищеты, 2) максимальное расширение сферы демократического принятия решений. Наша система не удовлетворяет ни одному из этих требований. Она больше не делает того, что должна делать, — производить и распределять. Наше общество могло бы производить достаточно, чтобы показать всему миру: достижение промышленного изобилия не требует тоталитарных мер. Мы оказались в ситуации конфликта между старой идеологией свободного предпринимательства и реальностью научно управляемого производства.

Наши социальные задачи должны быть революционными. Нас отличает от коммунистов не то, что они стремятся к миро-

 

 

вой революции, а мы нет. Правильнее было бы сказать, что нам нужна революция другого рода — революция, которая сделала бы материальные блага доступными для всех людей, не лишая их при этом политической и культурной свободы. Наши действия должны быть более революционными, и мы должны совершить эту революцию прежде всего в Америке, если хотим кого-нибудь в чем-то убедить. Как пишет Дейвид Бейзелон, необходимо, чтобы «самая консервативная страна в мире направила всю свою огромную мощь на осуществление мировой революции — начав ее у себя дома».

Наша задача в век организации состоит в том, чтобы при­знать и ответственно использовать ее власть и возможности. Мы часто слышим вопрос: «Как сохранить индивидуальные ценности в гигантской организации?» Однако сама постановка вопроса представляется ошибочной. С библейской точки зрения первый вопрос не о том, как спасти собственную душу, шкуру, ценности или личность. Библия призывает человека прежде всего позаботиться о ближнем. А в век организации он может сделать это, лишь активно включившись в ее жизнь. Иногда за участие в суровой эпохальной борьбе за контроль над организацией человеку приходится расплачиваться собственной шкурой, а то и «духовными ценностями». Но делая это, человек может обнаружить, что и в эпоху организации именно тот, кто теряет свою жизнь, ее обретет.