Причины социальных движений

Совершенно очевидно, что понятие социальных движений охватывает достаточно обширный диапазон различных типов поведения. Но почему возникают социальные движения? Какие факторы побуждают людей предпринимать совместные действия во имя какого-то дела? Мнения социологов по этому вопросу расходятся. Некоторые ученые видят корни общественных движений в бедственном положении народа, а более конкретно – в социальном и экономическом бесправии. Другие не считают этот аргумент достаточно убедительным. Они отмечают, что во многих обществах имеется значительный “резерв” социальной неудовлетворенности и что угнетение и нищета широко распространены, однако социальные движения возникают достаточно редко. Эти социологи исследуют ресурсы и организации, которые обделенные люди способны задействовать, как ключ к пониманию социальных движений.

Теория депривации. К. Маркс придерживался мнения, что капиталистическая эксплуатация ведет к постепенному обнищанию рабочего класса; с течением времени условия станут настолько невыносимыми, что рабочие будут вынуждены признать социальную природу своего бедственного положения и свергнуть своих угнетателей. Тем не менее Маркс признавал и то, что крайнее обнищание и эксплуатация не обязательно приводят к революционному взрыву. Он указывал, что страдания представителей низших классов (пролетариев) могут быть настолько интенсивными, а социальное отчуждение – столь значительным, что будет способно “подавить” все их общественное и революционное сознание. Хотя в трудах Маркса содержатся доказательства “прогрессирующего обнищания”, или абсолютной депривации, он также признавал существование относительной депривации, допуская, что по мере развития капитализма положение рабочего класса может улучшаться. Однако он считал, что разрыв между собственниками и рабочими будет расширяться и создавать у последних все обостряющееся ощущение их сравнительно невыгодного положения.

Некоторые социологи выдвигают предположение о том, что основным фактором, вызвавшим выступления чернокожего населения в 1960-х гг. в США, послужило возникновение у американских негров растущего ощущения относительной депривации, т.е. разрыва между тем, что они в действительности имеют, и тем, чего, по их мнению, они заслуживают. Период процветания 1950-1960-х гг. дал многим чернокожим американцам почувствовать вкус жизни в богатом обществе. Они получили достаточно, чтобы у них пробудились реальные надежды на получение большего. При этом низкосортное жилье, ограниченные шансы на получение хорошей работы, постоянная безработица, низкая плата за труд и жестокость полиции стали переживаться ими острее. Можно сказать, что движение негров за свои гражданские права возникло как протест, вызванный не столько отчаянием, сколько повысившимися требованиями к жизни.

Социолог Джеймс Дейвис обнаружил, что развитию ощущения относительной депривации могут способствовать и другие условия (см. рис. 11.2). По его мнению, революции с наибольшей вероятностью вспыхивают после продолжительного периода социальных и экономических улучшений, за которым следует период резкого отката назад. Люди опасаются потерять то, чего им с таким трудом удалось достигнуть, и приобретают революционный настрой. Дейвис иллюстрирует свою гипотезу о “подъеме-и-падении” разнообразными фактами, такими, как бунт на предприятии Дорра на Род-Айленде в 1842 г., стачка рабочих пульмановского завода в 1849 г., русская революция 1917 г. и революция в Египте в 1953 г.

Социальные проблемы

В большинстве социальных явлений современность проявляет себя противоречиво: с одной стороны, современность динамична, направлена в будущее, прогрессивна, обещает невиданные доселе изобилие, свободу и совершенство; с другой стороны, она открывает новые проблемы, привносимые именно масштабностью и новизной собственных достижений. Социальный прогресс идет рука об руку с социальной патологией.

Таким образом, исторически впервые достигнутая возможность прокормить огромное число людей влечет за собой перенаселение и загрязнение окружающей среды. Тишина, уединение и “место под солнцем” становятся дефицитным и все более дорогостоящим товаром. Скученное в городах, жаждущее отдыха население индустриальных обществ превращает весь мир в пространство для туризма. Вскоре каждый сельский уголок, каждый солнечный берег превратится в организованный лагерь отдыха, неотличимый от прочих подобных мест. Индустриальный принцип массового производства и распределения легко может быть перенесен с производства товаров на индустрию услуг, включая организацию отдыха и досуга.

Городская индустриальная жизнь открывает невиданные возможности для индивидуальной мобильности и личной свободы. Она обещает также получение богатства и почестей – для этого нужны только деловая смекалка и талант к достижению успеха. Однако другой стороной медали становится одиночество городского жителя. По утверждению Дюркгейма, индивид оказывается в патологических условиях социальной аномии. Он испытывает “боль несбывшихся надежд”. Упадок религии и распад традиционных связей снимают привычные ограничения. В то же время современный миропорядок предоставляет людям недостаточные и неравные возможности реализации. Результатом становится рост числа самоубийств, преступлений, душевных расстройств.

Работа в индустриальном обществе также предъявляет слишком высокий счет за гигантский рост производительности, вызванный интенсифицированным разделением труда. Промышленный рабочий чувствует себя отчужденным от производства, поскольку его задача слишком фрагментарна, неинтересна и бессмысленна. Он не способен реализовать в работе себя, свой личный потенциал. В отличие, к примеру, от традиционного ремесленного труда современные производственные обязанности рабочего не требуют от него конструктивных и творческих способностей. Рабочий в индустриальном обществе ощущает себя отчужденным и от продукта своего труда, потому что не может контролировать ни его производство, ни последующее распределение. Как динамическая сумма своих частей индустриальная система производства является феноменально мощной; однако эта мощь достигается за счет сведения одной из ее частей, рабочих, до понятия просто “рабочих рук”, до подобия человеческих существ. Маркс надеялся, что в конечном итоге избыточное благосостояние индустриальной системы совсем освободит рабочих от необходимости трудиться; но пока не придет такое время, уродливые условия труда и жизни рабочих будут служить самым красноречивым свидетельством дегуманизации общества.

Возможно, оптимизм Маркса по поводу будущего был столь же преувеличенным, как и его пессимизм по поводу настоящего. Но Маркс был далеко не единственным, кто понимал, что индустриальное общество требует слишком больших жертв от многих своих членов. Как выяснилось, индустриализм создал новые и, по-видимому, неискоренимые районы нищеты. Несмотря на стабильный экономический рост, в индустриальном мире от 15 до 20%населения постоянно находится за гранью официально установленных уровней бедности. Получается, что индустриализм создал “новых бедняков”, которые по какой-то причине – из-за низкого происхождения, неважной деловой сметки, низкого уровня образования – неспособны конкурировать с другими людьми по правилам, установленным индустриальным обществом. С исчезновением поддержки в виде общинных или родственных связей неудачникам и отверженным не остается иного выбора, как жить на государственное пособие.

Есть и другие жертвы. Маленькая семейная ячейка в большей степени, чем прежде, дает ощущение защищенности и эмоциональное удовлетворение. Однако сама интенсивность семейных отношений привела к тому, что их бремя стало непосильным. Семья сумела выжить как последняя первичная группа общества, единственная социальная ячейка, отношения в которой сохранили по преимуществу личный и близкий характер. Во всех прочих сферах общества превалируют бюрократические или коммерческие взаимоотношения. На нуклеарную семью оказалась возложенной вся ответственность за восстановление сил и душевного равновесия ее членов после их возвращения из обезличенного, многопланового, бюрократического мира работы и “игры”. Под таким беспрецедентным давлением семья начала проявлять классические симптомы “нездоровья”. Отчужденность взрослых и бунт подростков – типичные черты современной семейной жизни. Количество разводов катастрофически выросло, а повторный брак еще менее стабилен, чем первый. Наблюдается постоянное увеличение количества семей только с одним родителем, обычно семей с матерью-одиночкой.

Наконец, модернизация поставила на повестку дня ряд новых политических и культурных проблем. Упадок местных общинных отношений, быстрое укрупнение всех социальных институтов и особенно ускорение политической централизации негативно сказались на гражданской лояльности и желании людей принимать участие в политической жизни. Политическая апатия и низкая избирательная активность приняли угрожающий характер. Такое же беспокойство стало вызывать и доминирующее положение средств массовой информации в культурной жизни современных обществ. Единообразие и конформизм, культивируемые прессой, радио и телевидением, стали представлять угрозу – пусть не прямую, а пассивную – плюрализму и многообразию, которыми так гордилось либеральное общество и которые рассматривались как основная гарантия против попыток навязать тоталитарный режим.

В целом политическая и культурная централизация и единообразие рассматривались как свидетельство в пользу создания “массового общества”. Токвилль предостерегал, что индивиды в такой ситуации могут начать искать защиты у сильных личностей и тоталитарных государств. Еще раз подчеркнем, что такой исход может рассматриваться как возможный, а не как неизбежный. Во многих обществах плюрализм не сдал своих позиций. Однако размах и успех тоталитарных движений в некоторых индустриальных странах демонстрируют, что указанные тенденции реальны, и позволяет предположить, что до некоторой степени они присущи всем современным обществам.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ