Уж больше мы не встретим по весне

Жизнь без оглядки

Психологическая проза

Моим вечным друзьям

Бутусову и Родригесу

Посвящается, сей скромный

труд о жизни и о лучших годах ее…

Демофобия

Эй! – сказал Вечный, а кто же

будет умирать за них?»

Об Искусстве и Религии

 

Помню горький отпечаток, наложенный на меня понятием искусство, искусственность, как противоположное естественности, искусство наиграно. Лишь после нескольких лет пластания в двенадцатимерной этой синеве, я осознал искусство как некую субстанцию, ставящую человечество на несоизмеримо высшую ступень, нежели располагается все остальное. Человеку свойственно преобразовывать окружающее, созидать. Видимо пристрастие к этому страшному наркотику – «созидание» и есть основная веха «образа и подобия», по которому мы созданы.

Рассуждать об искусственности и естественности – все равно, что ходить по грани, по одну сторону которой – рвацкие люди с их гедонистическим отношением к окружающему, а по другую – безумные гринписовцы, вставляющие палки в колеса прогресса.

Позволю себе выразить некоторую декадентскую мысль: в последнее время я все чаще опасаюсь за уровень этого самого искусства, более того, я боюсь его окончательной смерти, но если мне кто-нибудь сказал что искусство умерло, я не подал бы вида, что это меня как то уязвило или расстроило, я, как параноидальный монах стал поклонятся бы пеплу иконы, продолжал бы беседовать с этим трупом, панибратски похлопывая его по плечу, не удивляясь, что он не обращает на меня ни какого внимания, и не потому, что для меня была бы тяжка утрата, нет, просто потому, что и при его жизни ему было на меня плевать.

Чем дорога для меня литература? Музыка? Живопись? - яблочный хруст снега, Анна Облонская; безысходность глухого, в страшной оспе Бетховена, румяный Дюрер, столько раз на протяжении своей жизни выглядывавший нам в немыслимых ипостасях из своих автопортретов? В стакан не налить правды? И соль-минор не бренчит в кармане и не хрустит в портмоне, как говорил нам один очень язвительный преподаватель, старый как жизнь,- искусство убыточно и ведь он прав черт его раздери, но только скажу что это самое невыгодное предприятие «искусство» – есть мерило всех наших ушедших веков, от без тональных дубинок страшных и волосатых звериных гуннов до тщедушных и хрупких лютней ренессанса; от коричневых дирижеров во фраках и белых перчатках до комнатных диджейев в банданах «next».

Литература, живопись, музыка- это три легендарных кита на которых зиждется все и вся, ведь правы были доисторические люди, говоря, что мир, покоится на трех китах, это так, он вовсе не падает в виде шара по эллипсоидной орбите в никуда. Это единственные вещи, где из прикладного напевания под пряжу рождаются симфонии, в чадящем керосиновом мраке из захолустных баек – романы, из грязных и по детски нелепых человечков из акварели размытых дождями – «Явление Христа народу».

Мой век ужасает меня отрицанием естественной искусственности, как губка впитывающий сомнительные запахи событий, как сказал один малознакомый мне человек – быть умным уже не модно, интеллигент – плохо, очкарик и лох. Интеллект атрофируется за ненадобностью, это и страшно. Интеллигенция, как старый табак рассыпается под пальцами и падает на рваные кружева брабантских манжет. Костяк общества истощается и обрастает квелым мясом народа, ах народ, народ, это зеркало всего; и я, как леди Джиневра в старости подхожу к нему и откидывая занавесь, пугаюсь упадком нравственности. Влияние западничества (западничества, но мне далеко до славянофила) и пугало самозванцев буддизма сквозь открытие дряхлой смертью союза двери втекают удушливым мексиканским мылом «Просто Мария» с язвительным намерением намылить нам шеи, не надо, вам наши шеи не отмыть и дихлорэтаном, на них двадцати - вековой слой пыли идолов Владимирской гари и опилок крестов.

В одном грязном, пестрящем частями тел журнале я прочел нелепую статью об американском плане искоренения нашей нации, (это не было бы так печально, как было бы до безумия смешно) с целью овладения территорией путем подрыва генофонда. Сексуальная революция, деградация нравов, неактуальность создания семей, контрацептивы и прочее, вплоть до генетической отравы в мерзких и липких жвачках «BOOMER», хуже холодной войны, не так ли. Времена честных войн Иллиона минули, освободив место мерзостям Чечни и Палестины. Ахиллес теперь плюгавый очкарик, палящий баллистическими ракетами с другого континента по Гектору и делающий потом из его тела колбаски своим согражданам. Героизм, препоясанный пластидом и разгуливающий по Тверской-Ямской с мутными чеченскими глазами. Америка угрожает, Китай ксерокопируется, Япония клонируется, в старушечьей Британии эфтаназия, как естественное завершение жизни NASA, излазив соседние галактики близоруким прищуром Хаббла, наверняка уже пьет со своими агентами, затянутыми в пиджаки одного размера липкий кофе вперемешку с зеленоватыми человечками о трех глазах.

Для генофонда страшен не презерватив, а потеря естественной сущности своей. О каком генофонде идет речь, если подросток у памятника Пушкину (какого-нибудь пампуша на твербуле) на вопрос кто это такой? – отвечает: «пацаны говорят негр какой то». Бедный Александр Сергеевич милый! чем вы заслужили такое отношение потомков?! Зато Майк Тайсон у нас всенародный герой и совсем не негр. Народ нищает, эстрада гремит, певичка только с «фабрики», уже и еще звезда, а грудь поменяла себе в пятый раз, Алла Пугачева не хочет умирать, духовный должник Басков широко разевая рот, поет нежные дуэты с мясом по имени Кабалье, композитор, псевдо композитор Пахмутова на молочном рояле солирует подо всю Рассею «камень в огород Рихтера», а Киркоров не знает куда ему деть гитару, сказал бы я да смолчу…

 

Иван Иваныч

 

Вчера встретил Иван Иваныча. За грязным литром кэбээровской водки мы разговорились с ним о жизни. Иван Иваныч – умнейший человек сведущий во всех отраслях. Нечаянно дело коснулось религии, И.И., приторно покачав головой, выковырял из зуба огуречный ноготь, спросил, знаю ли я, что есть религия? Я не знал. Религия,- сказал он, это когда протодьякон крестит в кроссовках и подряснике котлетой на вилке, и говорит о любви к меньшим братьям, когда тибетские монахи вечером за пивом ругают жен за то, что они им мешают медитировать. Я сник, с И.И. бесполезно беседовать о религии, Иван Иванычи знают обо всем, только не о религии, спросите их об экономике, и они вам ответят, почему выжил предприниматель, почему патриот нынче мелкий пошел, они вам скажут, что ушли те времена мощи государственной, с децентрализацией, ушли. Иван Иванычи желают Советского Союза, но невдомек Иван Иванычам, что ни какого Союза и не было, была лишь паранойя – хлороформ, разбрызгиваемый жалкой кучкой великих людей, очень великих, а потому ничтожных в своем эгоцентризме.

А вы, Иван Иваныч, знаете, что такое Бог? Вы в вашей стерильной и брезгливой любви к страдающим? Вы всегда держите сигарету одними и теми же пальцами и улыбаетесь своей жирной улыбкой, но знаете ли вы, что, значит, отдать и рубаху, если сняли с тебя кафтан, и подставить правую щеку, если тебя ударили по левой? Вот вы желаете Союза, но даже и не задумываетесь, что серп и молот далеко не символ труда и пролетариата, а смерти и власти, вы знаете, откуда такая геральдика, и почему звезды, сияющие во лбах красноармейцев, есть ни что иное, как пентаграмма? И еще, на засыпку: как вы думаете, почему товарищи чекисты так упорно искали Шамболу и жгли попов, как заправские эсэсовцы? Не знаете? Лучше вам и не знать…

Опускаю завесу над этой нелепой и никчемной сценой…

P.S. Не в коем случае не хочу обидеть всех Иванов Ивановичей этой планеты, так как Иван Иванович и Иван Иваныч совершенно два разных человека.

 

 

Баш и Цветан

уж больше мы не встретим по весне

плывущего Цветана по реке…»

Стояла обыкновенная Забайкальская апоплексическая осень. Скудные листочки редких деревьев ржавели на глазах и медленно падали вниз. В замерзающих артериях улиц захудалого городишки «Н» вяло двигались катафалки легковушек и ужасно гулкие, наполненные человечиной жестяные гробы рогатых троллейбусов.

Некто Баш, протирая заспанные очки, вышел на крыльцо общежития №1. Дико озираясь по сторонам, он смотрел, не идет ли кто с пивом, с пивом не кто не шел. Надо сказать, что Баш, был наркоманом до пива и без него не мыслил себя утром. Отчаянно махнув рукой, неизвестно кому, он отыскал таки в глубоких карманах засаленной куртки 13р. и побежал к ближайшей картонке пивного ларька. Все шло хорошо, но на пути ему попался странного вида старичок в вылезшей тюбитейке. Не то обрусевший грек, в параллепипедке с меандром, не то казах в сандалиях Орфея с бурятским оскалом. Он стоял в отражении катаракты витрин и смотрел на Баша такими глазами, словно последний три года обещал ему нечто страшное. – Дед, че те надо? – сказал ему Баш без обиняков. Старичок пробубнил что-то на своем санскрите и скрылся в неизвестном направлении. Чего этому подозрительному деду надо думал Баш и страшными зубами перегрызал горло Жигулевскому, ему на секунду показалось что старичок хотел сказать что-то об инопланетянах. – Что все это значит – размышлял он, заливая раскаленный трубопровод горла колючим пивом, - может напьюсь?...

Напился. Как говорят в провансе России – до поросячьего визга, или нет, даже – в дрова. А напившись обругал мумию-вахтершу и разбил очки, нет не себе, а своему другу Цветану.

Про Цветана можно рассказать следщее: это был грустный, абсолютно безобидный человек, больше известный в богемных кругах, как «тело». Цветан мыслил себя куском мяса на костях в твидовом пиджаке, залихватски бренчал на балалайке и работал каким-нибудь начпродскладглавснаб, в каком-нибудь ПЖЭО. Рубя дрова на заднем дворе, он резко дергал головой в очередных замахах на здоровье полена, впоследствии чего с его носа упали франтовские очки, угодившие в аккурат на плаху уродуемой им чурки, и он по инерции мастерски поделил их на два кокетливых монокля, а ля mr. Smith from the London! После, он перемотал свои очки синей совдеповской изолентой, отчего был еще более грустен и безобиден.

Читатель вправе спросить меня, для чего я рассказываю ему о каких-то Башах, Цветанах, присыпаю вверенные мне ногти пеплом давно минувшего?

Цветан и Баш – незыблемый обыватель выгрызенных тоскливыми людьми общежитских кротовьих нор, этакие завсегдатаи заляпанных дней облезшего быта. Цветан и Баш – очкастая интеллигенция, непечатно выражающаяся и сплевывающая, не наклоняя головы, холщевая богема в ветхих ветровках adidas, подчиняющаяся единому закону неписанных истин, пьющая водку от безысходности студенческих бетонных ульев. И страшно то, что так было и будет всегда, пока вареные раки, где-нибудь на вершинах Килиманджаро не расчехлят свои флейты или в удушливых Удмуртских степях не заговеет горбатая морковь.