Почему марксизм прижился в России?

При своем возникновении в середине прошлого века учение К. Маркса обладало большой притягательной силой. Оно вобрало в себя много справедливого в оценках общественного уклада своей эпохи, подвергло критике пороки капитализма и несуразности зарождающегося индустриального общества. Однако марксизм как целостная теория общественно-исторического процесса и революционного действия на Западе претерпел существенную ревизию и вылился в XX в. в различного рода реформистские социал-демократические доктрины.

Другая судьба ждала марксизм в России, где на его базе вырос русский большевизм, где он материализовался в революционных потрясениях, в катаклизмах строительства социализма, в практике тоталитарного режима и перестройки, приведших теорию марксизма и идею коммунизма к кризису.

Почему «призрак коммунизма», долго бродивший по Европе, остановил свой выбор на России? Почему в широких кругах российской интеллигенции марксизм первоначально утверждался вполне добровольно, а затем «по привычке»?

В западной историографии преобладают две версии объяснения этого феномена. Согласно одной из них в России «прижился» не марксизм, а его ленинская интерпретация, сохранившая значительное идейное и духовное родство с русским народничеством, прежде всего с его радикальной субъективно-революционаристской практикой. Сторонники другой версии благодатную почву для распространения марксизма видят в «особом складе души русского человека», в «ментальности русского народа», склонной ко всякого рода мифам и утопиям.

В советской историографии господствовала официальная точка зрения на причины распространения марксизма в России. Согласно ей в России к началу 80-х гг. XIX в. утвердился капитализм. В социальной структуре общества произошли существенные формационные сдвиги: пролетариат оформился как класс капиталистического общества, что повлекло за собой коренное изменение соотношения сил в российском освободительном движении. Для того чтобы стать его гегемоном, пролетариату необходима была цельная революционная теория, которая бы не только адекватно объясняла ситуацию в стране и мире, но и обосновывала бы его задачи по завоеванию власти и освобождению всех трудящихся в новых условиях. Таким образом, развитие капитализма и возникновение рабочего движения, а также признание пролетариата силой, способной решать задачи демократической и социалистической революции, рассматривались в качестве объективных причин и субъективных предпосылок для распространения марксизма в России.

Специально вопросу о причинах распространения марксизма в России посвятил свои работы Н. А. Бердяев, который считал, что «первоначально марксизм на русской почве был крайней формой русского западничества», рассматривавшего социализм как результат экономической необходимости. В этом смысле возникновение русского марксизма являлось серьезным кризисом русской интеллигенции, прежде всего ее народнического миросозерцания.

Н. А. Бердяев полагал, что «душа» марксизма не в экономическом детерминизме, а в учении о мессианском призвании пролетариата, о грядущем совершенном обществе, в котором человек не будет уже зависеть от экономики, о мощи и победе человека над иррациональными силами природы и общества. В связи с этим «научный социализм», с одной стороны, стал предметом веры русских марксистов, а с другой, — наложился на мессианские идеи, содержащиеся в православии.

В работе «Истоки и смысл русского коммунизма» Бердяев связывает распространение марксизма в России с менталитетом русского народа, с русской идеей, «с пейзажем русской души». Мессианская идея русского народа, по Бердяеву, готова была принять форму революции. Произошло то, — пишет Бердяев, — чего Маркс и западные марксисты не могли предвидеть, произошло как бы отождествление двух мессианизмов, мессианизма русского народа и мессианизма пролетариата».

В настоящее время ученые пытаются осмыслить российскую историю как непрерывный социокультурный процесс. Поэтому при объяснении феномена распространения марксизма на русской почве можно исходить и из специфики цивилизационного развития России, которая определяется государственностью как доминантной формой социальной интеграции, мобилизационным типом развития и особенностями русского культурного архетипа.

Специфика исторического развития России была в значительной степени обусловлена своеобразием сложившегося в ней «вотчинного государства». Московские князья, русские цари, а затем и советские правители, обладавшие огромной властью и престижем, были убеждены, что страна является их «собственностью», ибо строится она и создается по их повелению. Такое убеждение предполагало также, что все живущие в России — подданные, слуги, находящиеся в прямой и безусловной зависимости от государства, и поэтому не имеющие права претендовать ни на собственность в европейском смысле слова, ни на какие-либо неотъемлемые личные «права».

Так в Московском царстве сложился особый взгляд на отношение власти и собственности, который, пронизав все институты политической власти, придал им характер «вотчинного государства», подобия которого было не сыскать в Европе, но которое более чем какое бы то ни было подходило для реализации коммунистического проекта, основанного на тотальном отрицании частной собственности и экономических классов.

Для России характерен был мобилизационный путь развития, который осуществляется за счет сознательного и «насильственного» вмешательства государства в механизмы функционирования общества и систематического обращения к чрезвычайным мерам для достижения экстраординарных целей, представляющих собой выраженные в крайних формах условия выживания общества и его институтов.

Поэтому одной из особенностей мобилизационного развития России было доминирование политических факторов и, как следствие, гипертрофированная роль государства в лице центральной власти. Это нашло выражение в том, что правительство, ставя определенные цели и решая проблемы развития, постоянно брало инициативу на себя, систематически используя при этом различные меры принуждения, опеки, контроля и прочих регламентации.

Другая особенность состояла в том, что особая роль внешних факторов вынуждала правительство выбирать такие цели развития, которые постоянно опережали социально-экономические возможности страны. Поскольку эти цели не вырастали органическим образом из внутренних тенденций ее развития, то государство, действуя в рамках старых общественно-экономических укладов, для достижения «прогрессивных» результатов прибегало в институциональной сфере к политике «насаждения сверху» и к методам форсированного развития экономического и военного потенциала.

Все это также вполне согласовывалось с марксистской доктриной, предполагавшей возможность строительства нового общества по заранее разработанным проектам и социальным технологиям.

Марксизм органически вписывался в «горизонт» культурных ожиданий русского человека, основу культурного архетипа которого составляло православие.

В православии очень сильно выражена эсхатологическая сторона христианства. Поэтому русский человек, четко различая добро и зло, никогда не удовлетворяясь настоящим и не переставая искать совершенное добро, хочет действовать всегда во имя чего-то абсолютного. Устремленность в будущее, постоянный поиск лучшего общественного устройства как способ социального прогресса, неукротимая вера в возможность его достижения постоянно доминируют в культуре русского человека. Вместе с тем вечный поиск идеального общественного устройства, постоянное конструирование идеального общественного человека является благодатной основой возникновения различного рода социальных утопий.

Наличие в православном культурном архетипе преклонения перед книжным авторитетом сочеталось с прагматическим подходом к разного рода философским концепциям, в особенности к социальным доктринам: определенная теория обычно интересовала русского человека постольку, поскольку необходимым и возможным было ее практическое воплощение в жизнь.

В культурном русском архетипе устойчивым является негативное отношение к частной собственности. Марксизм в России распространялся интеллигенцией, в которой можно выделить два слоя. Это — «западническая» интеллигенция, считавшая служение России гражданской обязанностью, которая использовала марксизм для апологии развития капитализма в России, и поэтому марксизм в такой интерпретации не находил отклика в сознании и культурном архетипе русского народа. Другая интеллигенция, «почвенническая», высшей добродетелью считавшая служение народу, наоборот, использовала марксизм для тотальной критики как частной собственности вообще, так и политического режима в России, что вполне соответствовало ожиданиям «безмолвствующего большинства».

Социоцентристское общество, сложившееся в России, обусловило доминирование в нем человеческого устремления «быть как все», способом реализации которого стала самоидентификация через посредство «ведущих», общепризнанных ценностей. Так, в период «великой маргинализации» основной массы населения России — крестьянства, — связанной с индустриализацией, урбанизацией и строительством социализма, базой такой самоидентификации становились передовые «пролетарские» ценности, активно культивируемые коммунистической партией, а референтной группой для маргиналов оказался рабочий класс как ведущий класс советского общества. Такая форма самоидентификации как способ приобщения к передовому, исторически фундаментальному, хотя и была замешана на прогрессистских иллюзиях и утопиях, порождала не только чувства социальной сплоченности, солидарности, защищенности и, следовательно, комфорта, но и приобщения к великому, к мессианской исключительности.

Обширность территорий требовала огромного государственного аппарата власти и активного контроля им всех сфер жизни общества, и прежде всего в области хозяйственных отношений, при минимальной эффективности обратной связи со стороны общества. Огромная роль государства, его постоянное вмешательство в приватную сферу социальных отношений сдерживало формирование в России гражданского общества и формировало особый тип авторитарно-этатистского сознания.

Авторитарное общественное начало всегда, даже в самых мягких его формах, подавляло, подчиняло себе личность, подрывало ее способность к самостоятельности, приучало к духовному и практическому иждивенчеству. Склонность воспринимать на веру самые простые решения, привычка к догме для такого сознания более приемлемы, чем расчет и доказательства.

Давно замечено, что общественная мысль, менталитет той или иной социальной общности заимствует только те элементы чужих идей, к восприятию которых эта общность уже подготовлена собственным ходом развития. Кроме того, существует некий горизонт культурных ожиданий, благодаря которым человек с радостью открывает в чужих идеях те стороны, которые отвечают его чаяниям, игнорируя при этом другие, не менее важные для самих идей.

В силу этого русская версия марксизма по своему трансцендентному содержанию оказалась особенно близкой по отношению не только к «вестернизаторским» иллюзиям космополитического слоя русской интеллигенции, но и — авторитарно-этатистскому сознанию безмолвствующего большинства. Русский культурный архетип в начале XX столетия был готов к встрече с марксизмом, «ожидал» получить от него такие ценности, которые, не противореча сложившейся национальной психологии и освященным традицией обычаям, удовлетворяли назревшие социальные потребности русского народа.

Марксизм «прижился» в России еще и потому, что уже в советское время он в процессе экономической модернизации функционально выполнял ту роль, какую на Западе играла в свое время протестантская этика. В связи с этим представляет интерес наблюдение А. Дж. Тойнби, который отмечал, что коммунистическая Россия была первой незападной страной, признавшей возможность полного отделения сферы промышленного производства от западной культуры, заменяя ее эффективной социальной идеологией. Русский национал-большевизм, объявив себя единственной марксистской ортодоксией, предполагал, что теория и практика марксизма могут быть выражены в понятиях только русского опыта.

Таким образом, марксизм, обусловивший приоритет России в социальной революции, вновь дал ей возможность заявить о своей уникальной судьбе, возродив идею, которая корнями уходит в русскую культурную традицию. Послереволюционная Россия в этом плане представляла собой парадоксальную картину общества, которое получило иностранную идеологию, чтобы использовать ее как движущую силу в проведении политики культурной самодостаточности.

Литература

1. Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990.

2. Волобуев П. В. Выбор путей общественного развития: теория, история, современность. М., 1988.

3. Великие реформы в России: 1856-1874 гг. М., 1992.

4. Гусев К. В. Рыцари террора. М., 1992.

5. Ерофеев Н. А. Промышленный переворот: содержание и границы понятия // Новая и новейшая история, 1984,-№ 2.

6. Киняпина Н. С. Внешняя политика России первой половины XIX в. М., 1963.

7. Киняпина Н. С. Внешняя политика России второй половины XIX в. М., 1974.

8. Литвак Б. Г. Переворот 1861 г. в России: почему не реализовалась реформаторская альтернатива. М., 1991.

9Лубский А. В. Введение в изучение истории России периода империализма. М., 1991.

10. Медушевский А. Н. Реформы и контрреформы в истории России XVIII — ХIХ вв. // Вестник высшей школы, 1990, № 4.