К эпохе научно-технического, социального и нравственного прогресса

Конец XIX и начало XX столетия ознаменовались резким углубле­нием глобального конфликта в рамках способа производства обще­ственной жизни и прежде всего между ростом населения и ограничен­ностью социальных условий для удовлетворения возросших потребно­стей. Углубление этого конфликта, захватившего по сути дела все че­ловечество, было обусловлено целым рядом причин.

К началу нашей эры на Земном шаре насчитывалось примерно 200-250 млн человек. Для удвоения этой численности потребовалось 13 веков. Следующее же удвоение произошло уже за 600 лет. К началу XIX века на планете проживало 800 млн человек, а к концу этого века оно составило более 1 млрд 600 млн.

Итак, углубление конфликта было связано прежде всего с тем, что за период XIX столетия в мире произошел резкий рост населения.

Такого бурного роста населения за столь короткий срок не знала ни одна эпоха в истории человечества.

В то же время земледельческая цивилизация в большинстве стран исчерпала себя, а промышленная, за исключением Западной Европы л Северной Америки, еще не раскрыла всех своих возможностей и не обеспечила плодов своего утверждения. Более того, эта цивилизация буквально вызвала взрыв как традиционных, так и новых потребностей в развитых странах мира, резко усилила их потребность в источниках сырья и рынках сбыта. Кроме того, рост и утверждение промышленной цивилизации резко усилили связи между народами и странами мира, что сопровождалось ростом глобализации всех социальных процессов, конфликтов и противоречий в мире.

Все это привело к обострению социальных противоречий в одних странах между трудом и капиталом, а затем между социализмом и капитализмом, между самими империалистическими государствами, а также между колониями и метрополиями.

Различные противоречия сопровождались и различными путями их решения. Противоречие между трудом и капиталом породило в целом ряде стран мира, в том числе и в России, Китае величайшие революционные сдвиги, сопровождавшиеся переделом собственности и изменением всей социально-политической структуры общества внутри стран.

Противоречие между империалистическими странами привело к возникновению двух мировых войн и многочисленных локальных кон­фликтов, ставивших своей целью перераспределение собственности и материальных ресурсов уже не внутри страны, а между государствами.

Наконец, обострение конфликта между колониями и метрополия­ми привело к мощному взрыву национально-освободительного движе­ния и развалу позорной колониальной системы империализма.

Таким образом, обострение глобального мирового конфликта меж­ду социальными и природными компонентами в рамках способа произ­водства общественной жизни сопровождалось обострением целого ряда социальных противоречий в мировой системе, что привело в свою оче­редь к появлению своеобразной исторической эпохи, названной эпохой империализма, войн и социальных революций.

В условиях этой эпохи происходил глобальный процесс перерасп­ределения собственности, богатств, привилегий как между классами в рамках отдельных государств, так и между государствами в мировом масштабе.

В середине и особенно в конце XX века положение в мире сущест­венным образом начинает меняться. К этому времени промышленная цивилизация не только расширилась, но и раскрыла свои возможности, что привело к громадному росту материального производства и валового мирового общественного продукта. Достаточно отметить, что за период XX века валовой мировой общественный продукт увеличился в 20 раз. Подобного роста материального богатства человечество не знало за всю прежнюю историю.

Гигантский рост материального производства сопровождался в раз­личных странах мира глубокими социальными сдвигами. В мировом населении появился т.н. «золотой миллиард». В результате в этом реги­оне ослабел внутренний конфликт между социальными и природными компонентами в рамках способа производства общественной жизни и увеличилась адекватность между ними, что привело к определенному ослаблению социальных противоречий. А это в свою очередь сопровож­далось некоторым ослаблением социальной напряженности и внутри развитых стран, равно как и между этими странами. В результате этого Европа, которая явилась очагом двух мировых войн, первая встала на Путь экономической интеграции между странами.

Вторым важным обстоятельством, повлиявшим на все развитие человечества, явился драматический распад СССР и крах социализма в целом ряде стран.

При этом, если в странах Западной Европы происходит постепен­ный процесс интеграции, то на Востоке наблюдается усиление противо­положной тенденции к созданию однонациональных государств. Про­изошедшие социальные сдвиги в странах Запада и Востока в значитель­ной мере способствовали преодолению холодной войны.

Ослабление холодной войны стало новым поворотным пунктом в развитии современных международных отношений. Он означает крах политики силы, на протяжении долгого времени причинявшей народам огромные беды и страдания.

Третьим важнейшим событием мирового значения явился рост на­селения в развивающихся странах мира, а также появление новых центров экономической мощи — Японии, Китая и, по всей вероятности, в недалеком будущем, Индии.

В результате т.н. демографического взрыва и эксплуатации со сто­роны развитых стран, в развивающихся странах увеличивается бед­ность, нищета, обострились конфликты между растущим населением и возможностями удовлетворения его потребностей, что сопровождается обострением как внутренних социальных противоречий, так и межэт­нических, межнациональных, религиозных конфликтов в регионах.

Четвертым важнейшим событием мирового значения второй поло­вины XX века явилось обострение глобальных проблем. Если раньше противоречия между обществом и природой не принимало столь гло­бального характера, то теперь загрязнение окружающей среды, опас­ность ядерного уничтожения, голода в развивающихся странах достиг­ли невиданных масштабов.

Если раньше человечество из-за недостатка в развитии своей, т.н. второй природы испытывало нищету, голод и т.д., то теперь развитие второй природы углубило ее конфликт с окружающей природной сре­дой. Проблема среды обитания выходит за рамки политики и экономи­ки, она затрагивает сами основы жизни человека.

Таким образом, глобальный конфликт в рамках способа производ­ства общественной жизни, между обществом и природой, обостривший­ся в начале XX века, сохранился и даже в некоторых регионах углубил­ся, хотя к концу века он изменил свои формы проявления.

Если раньше этот конфликт характеризовался глобальным несоот­ветствием между ростом населения и острейшей недостаточностью ма­териальных ресурсов для его обеспечения, то теперь он характеризуется сравнительной обеспеченностью т.н. «золотого миллиарда» и вместе с тем необеспеченности его в развивающихся странах. В результате уг­лубляется разрыв между Севером и Югом, где богатые все богатеют, а бедные все беднеют.

Вследствие этого наряду с противоречиями внутри стран обостри­лось глобальное противоречие между Севером и Югом. А это создает опасность катастрофических военных столкновений. К этому же следу­ет добавить, что если в развитых странах мира несколько ослабел кон­фликт между человеком и социальными условиями его жизни, но обо­стрялся конфликт с окружающей средой, то в развивающихся странах обострились прежде всего внутренние социальные противоречия на ба­зе углубления неадекватности между потребностями человека и его социальной средой.

Если раньше человечество и созданная в результате его историче­ской деятельности вторая природа не вступала в глобальный конфликт с окружающей средой, то теперь эта природа достигла такой степени развития, что ставит под угрозу окружающую природу, создавая всему человечеству новые опасности.

Наконец, если раньше материально-производственная основа, имеющаяся в распоряжении общества, не обеспечивала ему возмож­ность для нормальной жизни, то теперь в результате роста обществен­ного производства такие возможности постепенно увеличиваются.

В самом деле, если за XX век население Земли увеличилось в 6 раз, то мировой общественный продукт вырос за это время в 20 раз. В связи с этим следует отметить неправоту мальтузианцев, которые утвержда­ют, что человечество растет быстрее, чем производимый им продукт.

Ускоренный рост общественного производства создает предпосыл­ки для ослабления и преодоления многих социальных конфликтов и катаклизмов.

Таким образом, современная действительность представляет собой довольно пеструю и неоднозначную картину.

С одной стороны, в мире обострились многие прежние противоречия, а с другой — возникли новые социальные трудности и противоречия.

В самом деле, произошло определенное ослабление социальных противоречий в Западной Европе, но в то же время они усилились и обострились в странах Востока и развивающихся странах. Ослабла опасность мировых войн в Европе, но возросла опасность всякого рода столкновений и локальных конфликтов в странах Востока и Юга. Осла­бели противоречия между Западом и Востоком, но обострились проти­воречия между Севером и Югом.

В результате всего этого можно говорить о наступлении новой эпо­хи всемирной истории, которую можно было бы охарактеризовать как эпоху коренных демократических преобразований, утверждения ново­го мирового экономического и политического порядка, глобальных про­блем и локальных конфликтов.

Каковы же перспективы войны и мира в современную эпоху, в обозримом будущем начала XXI века?

Что же нам несет век грядущий? Кровопролитные войны, конфлик­ты и социальные катаклизмы, или же он обещает быть более спокойным и гуманным нежели век XX?

В середине 80-х годов Ден Сяопин объявил о том, что большие войны не являются неизбежными по крайней мере в обозримом буду­щем. Другие же считают, что человечеству предстоит и дальше жить в условиях конфликтов, столкновений и войн между народами.

Как считает профессор Кембриджского университета Джонатан Рейли — ныне вполне может возникнуть ситуация, аналогичная той, что была раньше. После перерыва, по его мнению, некие фанатичные представители мусульман, турецкие религиозные фундаменталисты в Малой Азии и фанатики в Испании могут начать дестабилизировать границы соседних государств, заселенных приверженцами других ре­лигий. При этом некоторые западные исследователи не исключают возможности и новой мировой войны.

Проблемам мировых войн и развития человечества много внима­ния уделял известный западный политолог Г.Кан. В своих книгах «О термоядерной войне», «Мысли о немыслимом», «Об эскалации» он пи­сал, что мировые войны будут происходить не только в ближайшем, но и в отдаленном будущем. Он рассмотрел восемь мировых войн: две из них уже имели место, а остальные шесть, по его мнению, человечеству предстоит еще пережить. Каждой из таких войн будет предшествовать техническая революция. При этом по мере технического прогресса лю­ди со временем откажутся от применения ядерных бомб и ракет и перейдут к более тонким способам ведения войн — с помощью искусст­венных землетрясений, изменения температуры погоды на территории противника и т.д.

Это представление Г.Кана нельзя признать убедительным, так как он исходит из одного технократического подхода и не учитывает другие компоненты общественной структуры, которые также влияют на состо­яние отношений между народами. Г.Кан прежде всего не учитывает состояние и пути развития самого человека, человеческого потенциала, общественной жизни в целом и в частности процесса объединения че­ловечества, который прокладывает себе дорогу по мере его развития. Здесь игнорируются также инстинкт самосохранения человека, гло­бальные проблемы и т.д.

Некоторые ученые считают, что информация, знания в современ­ных условиях все больше и больше заменяют сырьевые ресурсы. Это позволяет бедным в ресурсном отношении странам добиваться успеха иными путями. В таких условиях по их мнению может возникнуть новый передел мира по совершенно новым основаниям. При таком положении большие размеры территории и богатств в недрах не всегда могут служить залогом богатства страны.

Вместе с тем теперь богатство может возникать как бы из ничего, так как его создает индустрия развлечений, досуга, образования и т.д. Это свидетельствует о том, что богатство увеличивается за счет увели­чения энергетического потенциала самого человека, его сил, способно­стей, разума как своеобразного неотъемлемого неотчужденного орудия труда.

Известный западный политолог Самуэль Хантингтон считает, что если раньше войны велись между народами и странами, то теперь войны будут происходить между цивилизациями и прежде всего на религиоз­ной почве.

В качестве подкрепления своей мысли он приводит рост арабского фундаментализма, появление новых экономических центров (Япония, Китай и т.д.).

Противоречия и столкновения между сложившимися цивилизаци­ями, действительно, могут стать в обозримом будущем определяющим фактором мировой и региональной стабилизации. Однако для того, чтобы оценить мировую обстановку в целом, необходимо учитывать и противоположные тенденции, которые неуклонно прокладывают себе дорогу и усиливают свое действие.

При этом, по нашему мнению, при анализе перспектив будущего развития следует исходить не из одной какой-либо стороны способа производства общественной жизни, как это делают Г.Кан и С.Хантин­гтон, а учитывать все его компоненты в их совокупности. Лишь всесто­ронний учет всех компонентов способа производства общественной жизни позволит выявить господствующую тенденцию в развитии чело­вечества на ближайшую перспективу.

Если рассматривать мировое развитие именно под таким углом зрения, то следует иметь в виду, что в современных условиях меняется сам человеческий потенциал общественной жизни — ее сердцевина и движущая сила. Происходит не только переход от национально-госу­дарственных к цивилизационным общностям, но и постепенное форми­рование человеческого сообщества в рамках всего мира. Этот процесс по разным причинам особенно усилился в современной обстановке. В ходе технизации и урбанизации, развития техносферы и ноосферы, усиления контактов между людьми возникает планетарное человечест­во, о чем пророчески писали Т.де Шарден и В.И. Вернадский. Более того, происходит интеграция природно-социального человека с техни­кой, что может привести к трансформации его социально-природной сущности. А это может служить важной гарантией и фактором усиления тенденции к преодолению по крайней мере мировых войн между наро­дами. Но дело не только к этом. Меняется также и отношение челове­чества к мировым войнам.

Вопрос о войне и мире в современную эпоху приобретает особенно актуальный характер, так как не только прогресс человечества, но и его сохранение зависит от того, найдет ли оно в себе силы и мужество одолеть угрозы, таящиеся в современном мире.

Во все времена естественное чувство или инстинкт самосохранения человека, тенденции, объединяющие людей, выступали одной из важ­нейших причин предотвращения войн между народами, борьбы за мир. Однако это естественное чувство, выступающее отражением естествен­ной природы человека, его самосохранения и развития наталкивалось на социальные законы антагонистических общественных отношений, на эгоистические интересы правящих классов, которые порождали вой­ны между народами.

К тому же до сих пор не вставал вопрос о самом существовании человечества как целого. Лишь в современных условиях, с изобретени­ем оружия массового уничтожения, вопрос о его самосохранении при­обрел для человечества все более актуальный характер. А это не может не повысить роль инстинкта самосохранения и как следствие этого гарантии сохранения мира между народами.

В современных условиях складывается своеобразная ситуация. С одной стороны, хищнические устремления агрессивных сил — это спе­цифический исторический закон общества, в котором господствует ча­стная собственность. В то же время в общественной жизни действуют более глубокие естественные законы самосохранения, которые находят свое выражение во всех странах и в деятельности всех народов. Хотя социальные исторические законы могут на время отодвинуть естествен­ные законы, однако в конечном счете приоритет остается за естествен­ными законами, которые носят более фундаментальный характер.

Разумеется, утверждение естественных законов не происходит автоматически. Для этого требуется активная деятельность миролю­бивых сил.

В современных условиях меняется не только человеческий потен­циал, но и материально-производственная сфера общественной жизни. Переход от промышленной к постпромышленной цивилизации, рост мирового общественного производства и мирового совокупного обще­ственного продукта также уменьшает степень напряженности в отно­шениях между народами.

Рост техники, появление ядерного оружия, с одной стороны, по­рождает военную опасность, создает угрозу для жизни человечества, а с другой — это оружие массового уничтожения служит сдерживаю­щим фактором на пути развязывания агрессивных войн, а тем более мировых.

Самое же главное, что позволяет с оптимизмом смотреть в будущее, заключается в том, что, как уже отмечалось, соотношение между соби­рательством, собственным производством и грабежом других у человека не остается постоянным, а носит конкретно-исторический характер. Чем выше производство, чем лучше обеспечиваются его потребности, тем соответственно при прочих равных условиях сужается роль и сфера перераспределения материальных ресурсов из одних рук в другие путем насилия и грабежа. При этом играет роль также и качество природной среды.

Нынешний рост мирового производства, в том числе и в таких густонаселенных странах, как страны Юго-Восточной Азии, ряда госу­дарств Африки и Латинской Америки позволяет надеяться, что произ­водственная тенденция в жизни современного человечества будет пре­обладать и неуклонно одерживать верх над его грабительскими устрем­лениями господствующих классов некоторых стран.

Коренные изменения происходят также и в сфере отношений обще­ства с природой. С одной стороны, глобальные проблемы усиливают противоречия между странами, а с другой — они способствуют сплоче­нию человечества по их преодолению.

С одной стороны, наличие ядерного оружия порождает военную опасность, создает угрозу для жизни человечества, а с другой — это оружие массового уничтожения служит сдерживающим фактором на пути развязывания агрессивными силами всевозможных конфликтов, а тем более мировых войн.

С одной стороны, глобальные проблемы обостряют ситуацию в мире, усиливают противоречия между странами, а с другой — они способствуют сплочению человечества на их преодоление.

Что касается социальных противоречий и конфликтов, путей их разрешения, то некоторые западные социологи считают, что утвержде­ние либерализма означает конец истории, так как она якобы уже при­шла к своему логическому завершению. Однако нужно заметить, что современное западное общество с его господством рыночной экономики, представительной демократией — это отнюдь не последнее слово в развитии человеческой цивилизации. Человечество будет стремиться идти дальше по пути поиска новых, более совершенных форм своей жизни и деятельности. Но и на этих путях нельзя не замечать новых наметившихся тенденций.

В свое время К.Маркс писал, что после того как исчезнут классы и классовые антагонизмы, социальные революции перестанут быть по­литическими революциями.

Следует обратить внимание на то, что Маркс говорит не только об исчезновении политических революций как своеобразной формы пре­образования общества, но и о коренном изменении характера обще­ственного прогресса вообще — переходе от социальных революций к социальным эволюциям. По всей вероятности эта тенденция в XXI веке будет все сильнее прокладывать себе дорогу в развитии человеческой истории.

Исторический опыт свидетельствуют, что далеко не все возможно­сти, созданные объективными условиями, превращались в действитель­ность. Для превращения возможности в действительность в качестве непременного условия должна выступать активная творческая деятель­ность самих людей.

Этому же способствуют не только объективные, но и субъективные условия, постепенно складывающиеся в современном мире. К ним от­носятся: рост планетарного сознания, горькие уроки и тупиковый ха­рактер двух мировых воин, ничего не давших человечеству кроме неис­числимых жертв, страданий и слез, а также пример Японии и Германии, которые на путях мира и научно-технического прогресса достигли не­измеримо больших результатов, чем на тропе войны. Усиливающаяся роль ООН и другие факты позволяют смотреть на XXI век с надеждой на позитивный результат.

Ненасилие рано или поздно в конце концов одержит верх над наси­лием, а эпоха империализма, войн и социальных революций сменится эпохой научно-технического, социального и нравственного прогресса.

Перед человечеством выдвигается в качестве неотложной задача ус­тановить такой общественный и международный порядок, который соот­ветствует социальной природе человека, причем все больше нарастают необходимые условия для установления такого нового порядка.

Во все времена характер прогресса в обществе носил как револю­ционный, скачкообразный, так и эволюционный, или постепенный, характер. Во все времена человек стремился обеспечить свой прогресс с наименьшей затратой сил, средств, а тем более жертв и человеческих жизней. Это закономерно вытекает из тенденции к самосохранению и самореализации общества.

В процессе общественной жизни исторические законы, выступаю­щие прежде всего продуктом социальных условий, либо устранялись, либо утверждались путем насилия и ожесточенной борьбы, либо само­отрицались более или менее постепенно естественными законами, за­ключенными в природе человека. Именно последние в той или иной мере и прокладывали себе дорогу. При этом чем больше имеет место неадекватность социальных условий потребностям человеческого по­тенциала, тем в большей степени прогресс общества осуществляется путем крутой ломки прежних структур и общественных отношений и наоборот.

На определенном этапе общественного развития в силу неадекват­ности социальных условий природе человека, доминирующей формой прогресса выступало скачкообразное революционное развитие, а плата за прогресс была чрезвычайно высокой и взималась неисчислимыми жертвами, человеческими жизнями, кровью, горем и слезами людей.

На новом этапе в связи с тем, что социальные условия становятся все более адекватными природе человека и новым отношениям челове­ка с природой, цели, характер, средства, а также и цена прогресса существенно меняются. В качестве доминирующей формы прогресса может стать постепенное развитие.

При этом само собой разумеется, что это не исключает возможных скачков, трудностей и даже жертв при осуществлении тех или иных социальных преобразований, революций в технике, в области культуры и т.д. И тем не менее все же на первый план будут выдвигаться нравст­венные формы прогресса самого человека.

Конечно, современная обстановка создает немало препон на пути утверждения настоящего мира на нашей планете. Сюда относятся не только проблемы, связанные с состоянием самого общества и его соци­альной структурой, но также и глобальные проблемы, перед которыми встало современное человечество, проблемы, которые могут разделить мир по новым параметрам.

В процессе последующего развития можно ожидать столкновения различных исторических тенденций. Одна, вытекающая из развития современного производства, улучшит перспективу мирных отношений между народами. В то же время ей будет противостоять тенденция, вытекающая из природных основ общественной жизни, устоявшихся традиций, антинародных общественных порядков в целом ряде стран мира и т.д.

В начале и середине XX века, как уже отмечалось, обострилось несоответствие между базисом силы отдельных империалистических государств и распределением колоний и зависимых стран. Это несоот­ветствие привело к двум мировым войнам и бесчисленному множеству локальных. На современном этапе возникло глобальное несоответствие в рамках целостного человечества между распределением населения, которое сосредоточено главным образом в странах Юга и центрами мировой экономической и политической мощи, которые сосредоточены главным образом в странах Севера. И если обострение социальных противоречий, связанных с экономическим неравенством внутри от­дельных стран, вызвало глубочайшие социальные сдвиги и потрясе­ния, то можно лишь представить, какой гигантский катаклизм может вызвать конфликт между богатыми и бедными нациями в мировом масштабе.

Способны усилить различные социальные катаклизмы в обществе и агрессивная политика некоторых кругов на Западе, их беспощадная эксплуатация развивающихся стран, попытки превратить Россию в страну третьего мира, попытки расширить НАТО на Восток и т.д.

И все же будем оптимистами. Мир неуклонно движется от эпохи насилия к ненасилию и нравственному прогрессу.

Следует иметь в виду, что если начало XX века ознаменовалось утверждением промышленной цивилизации в целом ряде стран, то начало XXI века будет ознаменовано вступлением многих стран в этап постпромышленной цивилизации.

А это в свою очередь будет приводить к изменению самой цели и характера исторического прогресса. Разумеется, конечной целью про­гресса во все времена выступал человек. Что же касается непосредст­венной цели, то в качестве таковой до сих пор выступал не человек сам по себе, а собственность, богатство, прибыль, материальные блага и т.д.

Теперь же человек все более и более превращается не только в опосредованную, но и непосредственную самоцель прогресса.

В современных условиях в связи с этим могут измениться не только цели прогресса, но и средства его достижения. Раньше в силу опреде­ленных исторических обстоятельств в качестве «средства» прогресса нередко выступали грабежи, насилие, войны и другие социальные ка­таклизмы.

По мерс дальнейшего развития человеческого общества вероятнее всего на мировом социальном «рынке» будут все больше и больше терять спрос варварские формы прогресса, которые связаны с разрушениями и кровавыми жертвами и, наоборот, повысятся в цене научно-техниче­ские, а главное нравственные формы прогресса, связанные с совершен­ствованием самого человека. Это будет означать, что удельный вес обеспечения собственного благополучия за счет грабежа других и пере­распределения собственности будет постепенно сужаться за счет дости­жений таких результатов на путях научно-технического прогресса. А это может привести к смене в XXI веке эпохи империализма, войн и социальных революций эпохой технического и нравственного прогресса.

Почти все XX столетие прошло под знаком глубокого противобор­ства двух общественных систем — капитализма и социализма. В резуль­тате драматических событий конца 80-х и начала 90-х годов двухполюс­ный мир распался. Он все более стал превращаться в многополюсный. В нем появились новые очаги цивилизации в виде Объединенной Запад­ной Европы, Японии, Китая, мусульманских стран со своими интереса­ми и тенденциями. В отличие от биполярности, где существовал значи­тельный отрыв ряда государств мира от всех остальных, для многопо- люсности или многополярности характерна примерная сопоставимость возможностей одновременно нескольких государств мира. В таких ус­ловиях особую роль приобретает сбалансированность интересов раз­личных народов и государств. Роль гаранта «сбалансированного мира»могла бы играть в таких условиях Россия, расположенная на евроази­атском пространстве.

Однако качественно изменившаяся геополитическая и военно- стратегическая ситуация в мире требует радикального и комплексного переосмысления всей внешнеполитической линии, основанной на бипо­лярной основе баланса сил.

С одной стороны, необходим отказ от непомерных внешнеполити­ческих амбиций и противостояния с США, а с другой — необходимо добиваться обеспечения «оборонной достаточности», безопасности страны, недопущения распространения НАТО на Восток.

Задачи политики в области международных отношений заключа­ются в том, чтобы, исходя из объективной оценки обстановки, обеспе­чить безопасность страны на международной арене путем: а) привлече­ния необходимых союзников (в качестве таковых могут выступать прежде всего страны СНГ); б) использования или нейтрализации своих настоящих или потенциальных противников; в) налаживания взаимо­выгодного экономического и политического сотрудничества со всеми странами. Здесь перед Россией открываются широкие возможности в смысле объединения сил Запада, Востока и исламского Юга.

Безусловно, всеобщий мир — это не всеобщее братание и не устранение всяческих противоречий, а способ их ненасильственных разрешений.

Борьба различных общественных тенденций неизбежна, но она не должна вести к разрушению государства, его экономики, социальной и духовной сфер.

Лекция 21

МЕХАНИЗМ АДАПТАЦИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ: СООТНОШЕНИЕ ПРАВОВЫХ, ПОЛИТИЧЕСКИХ И СОЦИАЛЬНЫХ МОМЕНТОВ

 

За сравнительно короткий отрезок времени, прошедший с момента выхода в свет первого издания данной работы, выражение «адаптация политической системы» уже достаточно прочно вошло в лексикон оте­чественных политологов. Это не означает, однако, что мы полностью постигли все тонкости этого чрезвычайно сложного, многомерного про­цесса, выявили его закономерности. По мере изучения данного явления перед исследователями встают все новые и новые проблемы. Об одной из них, а именно о соотношении правовых, политических и социальных моментов в ходе адаптации политической системы и пойдет речь в этой лекции. Свою концепцию мы будем строить, опираясь на успешный опыт адаптации политической системы США в годы «нового курса», на серьез­ную попытку подобного рода, предпринятую в годы «прогрессивной эры», а также на тот интереснейший материал, который дает социально-полити­ческая история России в XX веке и ее сегодняшняя действительность.

Прежде всего хотелось бы пояснить, почему из всех многочислен­ных вопросов, встающих при изучении механизма адаптации полити­ческой системы, мы выбрали именно проблему соотношения правовых, политических и социальных начал в интересующем нас явлении. Да потому, что к этому нас активно подталкивают драматические реалии нашей сегодняшней действительности. Справедливости ради надо ска­зать, что над этими сюжетами ученые и политики-практики начали задумываться еще в начале нашего века, когда человеческая цивилиза­ция (по крайней мере западная и евразийская) вышла на один из самых крутых поворотов в своей истории. Дж.Гобсон, Ч.Мерриам, Р.Гильфердинг на Западе, В.И. Ленин, Н.И. Бухарин, П.Н. Милюков, Н.Д. Кон­дратьев в России — вот лишь некоторые, достаточно известные имена тех, кто в своих трудах так или иначе затрагивал эти вопросы. При всех весьма серьезных различиях для большинства исследователей и поли­тиков того периода была характерна убежденность в том, что карди­нальные сдвиги в экономике напрямую диктуют и предопределяют ход, характер и темпы изменений в организации общества, в том числе и в политической сфере. Это был своего рода экономический детерминизм применительно к политологическим и социологическим сюжетам.

Безусловно, любая сколько-нибудь серьезная перестройка эконо­мического организма общества оказывает заметное воздействие на всю совокупность политических отношений. Можно наметить несколько каналов такого влияния. Сдвиги в экономике, как правило, ведут к изменению социальной структуры, появлению новых групп со своими специфическими интересами. А это ведет к созданию новых обществен­но-политических объединений, корректировке программно-целевых установок старых партий и движений. В итоге обновляется политиче­ская повестка данного общества. Новые социально-политические про­блемы, порожденные трансформацией экономики, ставят перед госу­дарственными институтами целый комплекс подчас совершенно неожи­данных вопросов. Естественно, в их функционировании, а иногда и в структуре происходят определенные подвижки, ибо они вынуждены реагировать на давление социума. Наконец, изменения в экономиче­ской сфере, особенно в век бурного научно-технического прогресса, влияют и на политические технологии, а это не может не сказаться самым серьезным образом на работе политического механизма. Вот лишь некоторые каналы, по которым осуществляется «давление» эко­номики на политическую систему.

Весь вопрос в степени детерминированности этого давления. В тру­дах ученых, анализировавших эту проблематику в начале нашего века, масштабы этого взаимодействия, как сегодня очевидно, явно преувели­чивались, а характер упрощался.

Пожалуй, одной из первых стран, где в полной мере проявились многообразие, многомерность, многофакторность и зигзагообразность процесса адаптации политической системы, стали Соединенные Штаты Америки. Именно там, в годы «прогрессивной эры» была предпринята крупномасштабная попытка осуществить перестройку всей политиче­ской системы, с тем, чтобы позволить ей более уверенно отвечать на непростые вызовы новой эпохи. Эти бурные события были вызваны к жизни теми огромными качественными изменениями, которые про­изошли в Америке в последней трети XIX века. Правда, в политической сфере они сказались далеко не сразу. Если в экономике становилось все очевиднее, что США превращаются в страну классического монополи­стического капитализма (и с этим мало кто спорил), то о перестройке политической системы в это время говорили лишь наиболее радикаль­ные круги. Американский истеблишмент отнюдь не жаждал перемен. Его вполне устраивал существующий порядок вещей, а господствовав­шая в то время социал-дарвинистская идеология освящала своим авто­ритетом сложившееся статус-кво.

Однако огромные подвижки в экономике неуклонно разрушали привычный уклад жизни, ее ценности, которыми руководствовались многие поколения американцев. Почему на глазах исчезает «американ­ская мечта»? что надо сделать, чтобы предотвратить гибель традицион­ного общества? — эти вопросы будоражили умы американцев, вносили мощный заряд социальной напряженности в жизнь общества. Именно в этом бурлящем социальном котле зарождались те импульсы, которые через какое-то время вынесли на повестку дня вопрос о модернизации политической системы, ее приспособления к меняющемуся социуму. Иными словами, проблема перестройки, усовершенствования состав­ных компонентов надстройки общества переходила уже в политическую плоскость, становясь предметом острейшей межпартийной борьбы.

Поскольку основные элементы партийно-политической системы прочно контролировались противниками модернизации, для радикаль­ных кругов американского общества оставалась единственная возмож­ность — создать инструмент для оказания внесистемного давления на государственные структуры. По всей видимости, такой сценарий начала перестройки партийно-политической системы, иногда перераставший в революционный взрыв, разрушавший всю прежнюю модель государст­венного устройства, был характерен для ранних попыток модернизации политических систем. Это и неудивительно. У правящих кругов еще не было в распоряжении эффективного идеологического и политико-пра­вового инструментария, с помощью которого можно было без особого риска осуществить интеграцию как целей, так и самих участников движения протеста в лоно политической системы и на этой основе добиваться ее адаптации к меняющемуся социуму. Без этого любое требование перемен вызывало резкое отторжение у правящей элиты, которая видела в этом покушение на свои господствующие позиции.

«Прогрессивная эра» (1900-1916 гг.) как раз и интересна тем, что стала одним из первых примеров нового подхода к вопросам адаптации политической системы. В правящей элите США на рубеже веков сложи­лась довольно влиятельная группировка, которая сознательно встала на путь реформирования политической системы своей страны. Теоретиче­ские подходы этой группировки разрабатывали такие крупные ученые, как Г.Кроули, У.Уэйл, Ч.Ван-Хайз, Л.Брендайс и др. Ведущими пол­итическими лидерами этих кругов стали Т.Рузвельт и В.Вильсон. Если суммировать их действия, направленные на адаптацию политической системы США к изменившимся условиям, то прежде всего следует сказать о двух обстоятельствах.

Во-первых, «прогрессисты» отказались от прежней тактики правя­щих кругов, нацеленной на лобовую конфронтацию с любыми проявле­ниями социального протеста. Наоборот, на вооружение были взяты совершенно иные методы борьбы — перехват у них наиболее популярных идей и лозунгов, их интерпретация, позволяющая выхолостить из них излишне радикальный дух, а затем активное использование для интегра­ции в рамки политической системы рядовых участников движения проте­ста. Во-вторых, такая тактика требовала от правящих кругов готовности идти на определенные уступки и перемены в политической жизни.

И действительно, в годы «прогрессивной эры» был проведен ряд реформ политических механизмов США, позволивших в значительной мере адаптировать его к новой ситуации. Наиболее существенную роль в этом процессе сыграла исполнительная власть. Важнейшим результа­том ее деятельности в эти годы, на наш взгляд, следует признать посте­пенное внедрение в политическую практику концепции «позитивного государства», совершенно по-иному, чем прежде, трактовавшую роль и место этого института в жизни общества. В соответствии с новым взгля­дом на задачи государства, оно стало искать пути упорядочения и регу­лирования трудовых отношений, укрепления своих позиций в сфере валютно-финансовых операций, определенной регламентации дея­тельности трестов и устранения наиболее одиозных форм социальной несправедливости. Исполнительная власть все явственнее стремилась к тому, чтобы играть роль верховного арбитра в жизни плюралистическо­го общества.

Новые идеи требовали правового обрамления — только тоща они могли заработать. И вот здесь процесс адаптации натолкнулся на серьез­ные препятствия. У сторонников реформ хватило сил для того, чтобы разработать соответствующее законодательство и даже провести его через легислатуры штатов и конгресс, но явно не доставало для того, чтобы добиться признания их соответствующими конституционному праву.

Без правового закрепления нововведений не может быть и речи о консолидации обновленной модели политической системы, а пока не достигнуто данное состояние, вряд ли есть основания рассчитывать на ее эффективное функционирование. Но именно в правовой сфере сто­ронникам модернизации как раз и не удалось тогда сколько-нибудь существенно потеснить последователей «правового фундаментализма». «Лучше терпеть зло, нежели прибегать к разрушительным нововведе­ниям, которые могут оказаться хуже этого зла», — эти слова кумира консерваторов У.Тафта стали своеобразным девизом всех противников перемен. Им казалось, что тормозя эрозию традиционной модели «аме­риканской системы», препятствуя введению в нее новых элементов и модификации функций старых институтов, Верховный суд укрепляет ее устои. Консервация отживших свой век политических форм внешне выглядела как стабилизация. По сути же она оборачивалась стагна­цией, в ходе которой в организме общества нарастала раковая опухоль социальных противоречий. Конфликт «прогрессистов» с судебной вла­стью, поставившей под сомнение все реформы, ярко продемонстрировал всю значимость правового компонента в процессе адаптации политиче­ской системы.

Таким образом, судьба данной перестройки партийно-политиче­ской системы США в итоге оказалась обусловленной сложным сочета­нием социальных, политических и правовых факторов. Их переплете­ние, взаимодействие формировало ту сложную результирующую, кото­рая определяла динамику изменений в политическом организме США, темпы приспособления основных его институтов к новым условиям и в конечном счете степень эффективности их адаптации. Последняя про­блема вызвала и продолжает вызывать нескончаемые споры в научной среде. Это не случайно, ибо итоги «прогрессивной эры» действительно весьма противоречивы. С одной стороны очевидно, что в политической системе США произошли определенные изменения. Начавшееся усво­ение азов теории «позитивного государства» меняло всю схему функ­ционирования политической системы. На законодательном уровне многие идеи прогрессистов были воплощены в жизнь, что позволило несколько стабилизировать социально-политическую ситуацию, перекрыв каналы для расширения влияния и дальнейшей радикализации движения проте­ста. А ведь это одна из ключевых задач процесса адаптации.

Другое дело — насколько устойчивы в долгосрочном плане были эти изменения. Нестыковка социально-политических и правовых мо­ментов в ходе адаптации политической системы привела к тому, что прочность усвоения новых идей, надежность их закрепления в полити­ческой практике оказались не столь значительными, чтобы предотвра­тить ревизию достижений реформаторов. Особенности политико-правовой системы США, заключавшиеся в том, что еще на самой ранней стадии американской истории, когда только-только вырабатывался мо­дус взаимоотношений властей в механизме «сдержек и противовесов», Верховный суд присвоил себе право интерпретации любого законода­тельства и определения его конституционности, открывали массу лазе­ек для пересмотра итогов «прогрессивной эры». Как справедливо отме­чает известный американский политолог У.Д. Бернхэм, судебные вла­сти «по существу, полностью оградили элиту общества от атак со сторо­ны жертв процесса индустриализации». И все-таки, несмотря на незавершенность и непрочность реформ, проведенных в данный пери­од, опыт адаптации политической системы США к изменившимся усло­виям можно назвать позитивным. Даже частное изменение тех принци­пов, на которых строилась политика правящих кругов и функциониро­вание основных государственных структур, позволило Соединенным Штатам избежать жестоких социально-политических катаклизмов, по­трясших многие европейские страны. Революционная волна погребла не один политический режим, радикально видоизменила карту мира и грозила вообще похоронить старый мир. Неслучайно в эти годы, как никогда интенсивно дебатировался вопрос о «закате западной цивилизации».

Насколько основательны были эти опасения? Ответ на этот карди­нальный вопрос во многом дает сопоставление уже упоминавшегося опыта перестройки партийно-политической системы США в годы «про­грессивной эры» и событий, связанных с крахом «старого порядка» в России. Бурное индустриальное развитие России стремительно размы­вало прежний уклад жизни, перекраивало социальную структуру об­щества. Все это во многом напоминало ситуацию, сложившуюся в те годы в США, но были и весьма существенные различия. Оставался нерешенным острейший аграрный вопрос. Однако правящая элита ка­тегорически отказывалась даже ставить эту проблему, разжигая тем самым костер социального конфликта. Упорное игнорирование полити­ческой верхушкой новых и старых, унаследованных от прошлой эпохи, экономических проблем с каждым днем уменьшало шансы на нахожде­ние цивилизованных развязок накопившихся противоречий. Все это усилило поляризацию общества, увеличило привлекательность ради­кальных рецептов выхода из кризиса.

Если в Соединенных Штатах в правящей элите оформилась влия­тельная реформистская группировка, стремившаяся всеми силами вве­сти социальный конфликт в русло легитимной политической борьбы, то в России верхи общества предпочитали силовое решение конфликтных вопросов. Именно на это были нацелены все политические институты империи. Жесткая, закрытая политическая система, традиционная для нашей страны, плохо контактировала с новыми социально-политиче­скими силами, вышедшими на арену общественно-политической жиз­ни. Если в Соединенных Штатах адаптация политической системы проходила в результате сложного взаимодействия движений протеста и реформистски настроенной части политической элиты, то в России в рамках существовавшей политической системы о таком развитии собы­тий не могло быть и речи. Вся политическая традиция была нацелена на подавление оппонента, диалог с ним воспринимался не как мудрость, а как слабость.

Экономический кризис, вкупе с неудачами в войне с Японией про­демонстрировал, что у власти нет рецептов решения ключевых про­блем, нет видения перспектив развития общества. Любые альтернатив­ные варианты с порога отвергались правящей верхушкой. Апогеем этой близорукой политики стали события 9 января 1905 года, когда власти своими действиями перекрыли все возможности для диалога с поддан­ными, а следовательно, уничтожили всякие шансы на реформирование общества, на постепенную адаптацию его политических институтов к требованиям новой эпохи. А поскольку легитимного выхода противоре­чия не получили, произошел революционный взрыв. Конфликт достиг наивысшего накала осенью 1905 года. Именно тогда правительство под мощнейшим прессом обстоятельств, наконец отказавшись от силовых мер, решилось на политический маневр. Были предприняты очень скромные и осторожные попытки реформы политической системы Рос­сийской империи, ее частичного приспособления к сложившейся ситу­ации. Несколько позднее начались реформы в сфере социально-эконо­мических отношений, связанные с именем П.А. Столыпина.

Если раньше в нашей литературе явно принижалось значение этих событий, то сегодня модно максимально завышать их историческое значение, преувеличивая эффективность столыпинских реформ. Бес­спорно, сам факт их начала свидетельствовал о больших изменениях в обществе. Бурные революционные события за короткий срок сущест­венно видоизменили его лицо. Однако правящая верхушка далеко неа­декватно оценивала эти изменения. Более того, все рядах действитель­ные сторонники реформ находились в подавляющем меньшинстве. Для большей же части политической элиты Российской империи все эти новации представлялись чисто временной, конъюнктурной мерой. Да и от силового варианта решения конфликтных проблем они не собирались отказываться. Российская аристократия не оставляла надежд на тоталь­ную реставрацию «старого порядка». Ясно, что в такой ситуации гово­рить об эффективной адаптации политической системы не приходится. Посуществу, вплоть до 1917 года правительству так и не удалось перевести социальный конфликт в плоскость легитимной политической борьбы, а оппозиции закрепить на правовом уровне свои хотя бы наиболее умерен­ные социально-экономические и политические предложения. Это посто­янно подпитывало социальную базу радикальных сил, утверждавших, что в России эволюционный вариант развития общества не имеет будущего. Только радикальная, революционная ломка всех существующих социаль­но-политических институтов может открыть дорогу для общественного прогресса, утверждали лидеры радикальной оппозиции.

Нежелание и неумение правящей верхушки царской России нахо­дить конструктивные ответы на вызовы времени перекрывали все кана­лы, все возможности для адаптации политической системы к новым условиям, к новой расстановке социально-политических сил, к новым запросам общественного развития. Это и предопределило судьбу импе­рии. Победа Октябрьской революции в России поставила массу слож­ных проблем и перед политиками-практиками и перед теоретиками-государствоведами. С одной стороны, революция одним махом устранила все препятствия на пути социально-экономического развития страны. Правда, за это пришлось заплатить весьма дорогую цену. Но в то время вопрос о цене успеха мало кого волновал, тем более, что новое государ­ство уверенно брало все новые рубежи и всего за три десятилетия Рос­сия, ставшая называться Советским Союзом, не только вернула себе статус великой державы, но и превратилась в сверхдержаву, во многом определявшую динамику развития всего мирового сообщества.

С другой стороны, по мере оформления принципиально иной моде­ли политической системы стали возникать и накапливаться новые воп­росы, которые ждали своего решения. Иными словами, временно снятая революцией проблема адаптации политической системы спустя некото­рое время встала, но уже в иной плоскости. Сложившаяся в СССР жесткая «закрытая» или «тоталитарная» модель политической системы развивалась и функционировала по своим, особым законам и те вари­анты адаптации, которые уже были хотя бы частично апробированы в США и Великобритании, здесь явно не могли сработать, а выработать свои подходы, догматизированное советское обществоведение так и не сумело. Правда, этот факт стал очевидным спустя почти 70 лет после революции, а в первые 10-15 лет во всем мире шла ожесточенная поле­мика о том, какая модель политической системы — закрытая «тотали­тарная» или открытая «демократическая», имеет лучшие перспективы.

Значительную лепту в этот спор внесли Соединенные Штаты, ко­торые в 30-е годы, под руководством Ф.Д. Рузвельта осуществили один из самых удачных экспериментов по модернизации американского об­щества в целом и адаптации его политической системы к новым усло­виям. Эта проблема встала во весь рост в связи с великим экономиче­ским кризисом 1929-1933 годов, до основания потрясшим все здание американского капитализма. Известный американский политолог У.Д. Бэрнхэм отмечал: «Кризис был равнозначен полному краху нашей эко­номики и породил такую нужду и страдания, которые большинству современных американцев просто трудно представить». Кризис проде­монстрировал, что «система свободного предпринимательства» дала не просто серьезный сбой, но исчерпала свои возможности как саморегу­лируемого, самонастраиваемого организма. А это уже выходило за рам­ки чисто экономических проблем. По существу, на рубеже 20-30-х годов обанкротилась вся прежняя политическая философия, исходив­шая из презумпции невмешательства государства в сферу социально- экономических отношений. Только форсированное вторжение феде­рального правительства в эту область могло выправить положение и стабилизировать ситуацию. Как уже отмечалось, в годы «прогрессивной эры» в этом направлении был сделан определенный шаг, но надежно закрепить наметившиеся изменения в характере функционирования политической системы не удалось. Процесс ее адаптации остался явно незавершенным и это сказывалось на эффективности всех политиче­ских институтов, на их способности чутко реагировать на все нараставший ком проблем, порожденных новым витком развития буржуазного обще­ства. С началом кризиса неспособность политической системы уверенно решать стоявшие перед ней задачи проявилась достаточно отчетливо.

Кризис 1929-1933 годов, бурные события в Европе убеждали аме­риканских реформаторов, что развал экономики и эффективное функ­ционирование демократических политических институтов — вещи не­совместимые, а вне этих реалий они не мыслили себе существования и развития Америки. Иными словами, кризис привел к тому, что эконо­мический, социальный и политический аспекты процесса адаптации оказались переплетенными теснейшим образом. Не найдя комплексно­го решения этого сложнейшего клубка проблем, трудно было рассчиты­вать на успех в осуществлении перестройки политической системы. Ответ нащупали уже «прогрессисты», но, во-первых, они не сумели довести задуманные преобразования до логического завершения; и, во-вторых, жизнь не стояла на месте, и перед обществом за прошедшие полтора десятилетия встали новые, более сложные проблемы.

И все же ключ, с помощью которого реформаторы могли открыть дорогу для движения вперед был: теория Кейнса давала шанс на стаби­лизацию экономической ситуации, а наработки западноевропейских социал-демократов обрисовывали фронт работ в сфере социальных от­ношений. Оставалось найти политические рецепты, позволявшие госу­дарству эволюционным путем внедрить новые установки в жизнь. Эту миссию взяла на себя демократическая партия, ставшая инициатором и главным катализатором крупнейшей в истории США партийно-пол­итической перегруппировки. Именно с перестройки двухпартийной си­стемы началась адаптация всего политического организма к новым за­просам общественного развития. Опять-таки демократическая партия начала утверждаться в роли генератора новых идей и новых политиче­ских технологий еще с конца XIX века, но полностью эта роль перешла к ней лишь в годы «нового курса». Выдвижение Ф.Д. Рузвельта на роль лидера партии, его успех на выборах радикально изменили соотноше­ние сил в высших партийных эшелонах, а это позволило быстро и достаточно глубоко осуществить ревизию программно-целевых устано­вок этой организации. На вооружение была взята либерально-этатист­ская идеология, «которой присущи две взаимосвязанных черты. Во-первых, это форсированное развитие государственного регулирования эко­номики, во-вторых, это огосударствленный подход к решению социаль­ных проблем в духе широкого социального маневрирования»^[186], — отмечал известный отечественный исследователь Н.В. Сивачев. Пол­учив в свои руки основные рычаги государственного управления, ведо­мые Ф.Д. Рузвельтом демократы смогли в короткий срок существенно перестроить всю социально-экономическую инфраструктуру амери­канского общества. Бурная законотворческая деятельность ньюдилеров изменила весь политический ландшафт Америки и характер функцио­нирования государственных институтов. Инициатива в политическом процессе прочно перешла к исполнительной власти, прерогативы кото­рой заметно расширились, что привело к временной разбалансировке «системы сдержек и противовесов» — станового хребта американского государства. Деформацию «системы сдержек и противовесов», имев­шую место в это время, вряд ли можно оценивать однозначно.

С одной стороны, резкий крен в сторону усиления исполнительной власти помог вытащить страну из трясины кризиса. Именно ее усилия­ми были созданы «встроенные стабилизаторы», которые помогли упо­рядочить мощнейшие стихийные силы частнопредпринимательской экономики. Социальная инфраструктура при всей своей дороговизне помогла усовершенствовать механизм интеграции движений социаль­ного протеста, что, естественно, увеличивало устойчивость политиче­ской системы. Однако, с другой стороны, разбалансировка «системы сдержек и противовесов» таила в себе в долговременном плане немало проблем и опасностей, ибо эффективно выполнять свои функции этот механизм может только, когда в отношениях его составляющих уста­навливается устойчивый модус, который можно охарактеризовать как «сотрудничество—соперничество». Когда же одна из ветвей власти на­чинает подавлять остальные, диктовать им правила игры, это быстро сни­жает потенциал всего данного механизма, вызывает обострение полити­ческой борьбы, ведет к эрозии партийно-политического консенсуса.

Несмотря на острейшие политические коллизии, характерные для середины 30-х годов, когда перегруппировка достигла своего пика, в обоих противостоящих лагерях осознавали, что дальнейшее «раскачи­вание лодки» может привести к тому, что она опрокинется, и это будет катастрофой и для противников и для сторонников реформ. Именно понимание угрозы, исходящей от неконтролируемой эскалации конф­ликта, толкало соперничавшие стороны к поиску путей воссоздания консенсуса и восстановлению баланса в отношениях трех ветвей власти. Особое значение в этом процессе приобретай правовой фактор: ведь именно неспособность реформаторов закрепить свои политические ус­пехи на правовом уровне помешала довести до логического конца адап­тацию политической системы в годы «прогрессивной эры». И в годы «нового курса» эта проблема стояла достаточно остро. Верховный суд США стал последним бастионом противников реформ. Рупор консерва­торов, газета NewYorkHeraldTribune писала: «Два препятствия оста­ются на пути нового курса — Конституция и Верховный суд. Эти два оплота свободы, два стража конституционных принципов государствен­ного устройства и прав меньшинства только и являются сдерживающей силой против тенденции к усилению президентской власти, развиваю­щейся последние четыре года». Опираясь на них, консерваторы вновь попытались повернуть вспять процесс адаптации политической систе­мы. Но на этот раз события пошли по другому сценарию. Ф.Д. Рузвельт сумел добиться того, что Верховный суд признал конституционными основные законы «нового курса» и таким образом закрепил в праве новые подходы к решению социально-экономических проблем и институционализировал те изменения в политическом механизме, которые были порождены новыми потребностями общественного развития.

С другой стороны, и сама оппозиция, под влиянием тех изменений, которые происходили в стране, начала постепенно менять свои про­граммно-целевые установки и, как следствие, тактику. Ее лидерам становилось очевидно, что бескомпромиссное отрицание этатических реалий, призывы к возврату к «нормальным» временам не имеют перс­пектив. Изменение уже достаточно прочно вошли в плоть и кровь «аме­риканской системы». Демонтаж новых структур, новых норм социаль­но-экономических отношений грозил такими катаклизмами, которые могли бы почти наверняка до основания разрушить эту самую «амери­канскую систему». Осознание этой истины заставило лидеров оппози­ции признать правомерность этатистского подхода к социально-эконо­мическим проблемам, но при этом они стали стремиться к интерпрета­ции новых законов в консервативном духе, к использованию новых структур в интересах тех социальных сил, которые они представляли. На этой основе уже можно было вести диалог с умеренными реформатора­ми. Иными словами, создавалась почва для воссоздания на новой основе межпартийного консенсуса. А это означало, что адаптация политической системы США к новым историческим условиям на сей раз завершилась вполне успешно. Те социальные импульсы, которые породили саму по­требность в адаптации, получили целостное политическое выражение в реформах «нового курса», были надежно институционализированы и за­креплены на правовом уровне и в общем плане признаны оппозицией. По существу, Ф.Д. Рузвельт успешно «построил в рамках старой конституции совершенно иную государственную систему». Он вывел политическую систему США на новую, более высокую орбиту, что открыло широкие горизонты для очередного витка общественного прогресса.

Проблема адаптации политической системы очень остро встала в нашей стране в середине 80-х годов. Во весь рост ее поставил на апрель­ском (1985 г.) Пленуме ЦК КПСС М.С. Горбачев, который очень лю­бил, когда его сравнивали с Ф.Д. Рузвельтом и называли крупнейшим реформатором конца XX века. Однако в нашей стране повторить экспе­римент, адекватный «новому курсу», не удалось. В принципе, задачи, стоявшие перед руководством страны, были ясны: необходимо было повысить эффективность нашей экономической системы, улучшить ка­чество жизни населения и добиться повышения гибкости и мобильности основных политических институтов. Тем не менее, несмотря на много­численные заверения Горбачева о наличии у него четкой «концепции перестройки», ни он, ни его сподвижники так и не смогли сформулиро­вать ее в доступной и понятной для населения форме. В итоге, вместо мобилизации общества на осуществление реформ, происходило нара­стание хаоса и неразберихи. Управляемость процессом адаптации по­литической системы стало быстро теряться.

Фатальной для судеб начатой адаптации политической системы стала XIX партийная конференция (1988 г.), когда было принято реше­ние о параллельном проведении экономической и политической ре­форм. В результате государство (у нас это было равнозначно партии) стало стремительно терять контроль над экономикой, в которой не менее интенсивно начали нарастать кризисные процессы. Вместо улуч­шения качества жизни происходило ее ухудшение. Как следствие росла социальная напряженность, падало доверие к властям и тем ценностям, на которых базировалось наше общество и его политическая система.

Бесспорно, любые адаптационные процессы сопряжены с опреде­ленными кризисными явлениями. Но в оптимальном варианте смысл адаптации как раз и состоит в том, чтобы найти политические рецепты лечения болезней, которыми страдает общество. В данном случае бес­системные действия реформаторов лишь усугубляли положение. Пол­ная неопределенность ситуации, утеря ориентиров рождала растерян­ность в рядах самих инициаторов «перестройки», вела к серьезной пе­реоценке изначальных целей и задач реформ. В верхнем эшелоне пар­тийной элиты резко обострилась борьба по вопросу о том, какими программно-целевыми установками следует руководствоваться в про­цессе осуществления преобразований. Горбачев и его ближайшее окру­жение стали быстро склоняться к мысли о том, что смысл перестройки должен заключаться не в усовершенствовании существовавших обще­ственных отношений и политических институтов, а в замене их на принципиально иную модель. Иными словами, речь пошла (вначале в завуалированной форме) не об адаптации существующей политической системы к новым условиям, а о ее ликвидации.

На этой волне на авансцену политической жизни стали быстро выдвигаться новые силы, новые лидеры, которые именовали себя «де­мократами». В отличие от инициаторов перестройки, они уже прямо говорили о том, что страна должна принципиально изменить маршрут своего движения, срочно демонтировать все якобы устаревшие социаль­ные и политические институты. Хотя лидеры «радикальных демокра­тов», так же как и Горбачев, любили апеллировать к опыту «нового курса», их действия в корне отличались от того, что делал Ф.Д. Руз­вельт, какие идеалы он стремился утвердить. Всемерно осуждая рево­люционный путь общественного прогресса, всячески подчеркивая свою приверженность эволюционному варианту движения вперед, они, на деле, попытались осуществить тот же самый «великий скачок», за кото­рый в начале века ратовали большевики.

Скачок наша страна действительно осуществила. Весь вопрос—куда? То ли вперед, в XXI век, то ли назад, в век XIX. Это — во-первых. А, во-вторых, еще предстоит подсчитать, во что обошелся России этот новый, на сей раз «демократический» скачок. Это вопрос будущего. Но уже сейчас ясно, что попытка адаптации, подчеркиваем—адаптации политической системы в нашей стране вновь закончилась неудачей. Энергия социаль­ного недовольства оказалась направленной не на конструктивную дея­тельность по усовершенствованию всей совокупности социально-пол­итических отношений, а на разрушение основ советской государствен­ности.

Могут возразить — возможно, она отжила свой век и не так уж плохо, что мы от нее отказались. Допустим это, но ведь смысл любой замены одной формы государственного устройства и присущих ей отно­шений собственности другой заключается в переходе к более высокораз­витым и эффективным. Мы же по многим показателям оказались отбро­шены далеко назад. Цена свершившейся трансформации намного пре­высила все разумные пределы.

Что еще, кроме цены, заплаченной за эксперименты наших рефор­маторов, заставляет говорить о неудаче предпринятой попытки адапта­ции политической системы? Во-первых, раскол общества и почти кри­тическая поляризация общественно-политических сил, при которой трудно рассчитывать на слаженную, продуктивную работу всех элемен­тов политической системы. Во-вторых, жесточайший экономический кризис, порожденный политическими катаклизмами, ставит под сомне­ние само будущее демократических политических институтов, ибо уже давно аксиомой стало положение о том, что нищих демократий не бывает. В-третьих, до сих пор не удалось сформулировать приемлемой для большинства системы идейных ценностей, на которую могла бы уверенно опираться новая политическая система — без этого она пови­сает в воздухе. В-четвертых, не выработана стабильная правовая осно­ва функционирования новых политических механизмов, правовую сферу постоянно лихорадит, следовательно, до прочной институциона- лизации всех тех многочисленных и весьма принципиальных нововве­дений в сфере социально-политических отношений еще далеко. Нако­нец, вся эта совокупность неразрешимых социальных, политических, правовых проблем препятствует формированию устойчивого обще­ственно-политического консенсуса, без которого ни одна политическая система не может считаться стабильной, а следовательно, приспособ­ленной к текущим потребностям общественного развития.

Итак, мы рассмотрели четыре различных попытки адаптации по­литических систем, предпринятых в XX веке в США и России, и попы­тались выявить соотношение социальных, политических и правовых моментов в этих процессах, понять, как эти факторы влияли на успех или неуспех начатых преобразований. Очевидно, что объяснить успех или неудачу процесса адаптации, отталкиваясь от роли только одного из этих факторов, нельзя: это явление многослойное, многоплановое, комплексное, в нем теснейшим образом переплетаются все указанные факторы, и именно их взаимодействие обуславливает общую динамику процесса адаптации политической системы. Когда какой-либо из этих факторов по тем или иным причинам выпадает из общей связи, в ходе адаптации немедленно возникают перекосы, ставящие под сомнение конечный результат преобразований. Важно подчеркнуть, что успех процесса адаптации детерминируется не просто объединением указанных факторов в единый комплекс. Необходимо, чтобы содержащийся в этом комплексе потенциал был направлен в конструктивное русло, иначе вме­сто постепенного, эволюционного приспособления базовых элементов политической системы к новым реалиям произойдет обвал и страна будет ввергнута, по крайней мере временно, в состояние хаоса и анархии.

Что обеспеч