День моего рождения в Стрельне 19 августа

В день моего рождения, 19 августа, я почти всегда устраивала у себя на даче в Стрельне веселые праздники. Этот день мне напоминал мое счастливое детство, когда я проводила его в имении у своих родителей в Красницах, окруженная их любовью, лаской и заботою. Мне хотелось, чтоб и другие веселились в этот день, и я старалась сделать его радостным.

Как-то раз в день моего рождения у меня собралось много моих любимых балетных артистов, мы все переоделись в костюмы «Пьеро» и под музыку делали разные красивые позы и группы, конечно срепетованные раньше. На этом вечере были Великие Князья Кирилл и Борис Владимировичи.

Но из всех устроенных мною праздников самый грандиозный и удачный был в 1911 году, 19 августа. Было много сюрпризов и разных развлечений.

Для этого вечера я заказала большие афиши, какие обыкновенно вывешивают повсюду по случаю какого-нибудь особого летнего праздника, на который хотят привлечь публику соблазнительными приманками. Большими буквами значилось, что на вечере любезно согласились выступать артисты Императорских театров Павлова, Кшесинская, Преображенская и Гельцер. После представления будет подан ужин у Фелисьена, по окончании которого будет сожжен великолепный фейерверк от Серебрякова, а после вечера на станции Стрельна будет подан экстренный поезд для гостей, которые пожелают вернуться обратно в Санкт-Петербург. В самом конце афиши было сказано, тоже крупными буквами, что продажу шампанского на этом вечере любезно согласилась взять на себя Н. Бакеркина. Эти афиши за несколько дней до праздника были развешаны по всему моему саду.

Из всей этой программы вечера только два указания соответствовали действительности, это был фейерверк от Серебрякова и экстренный поезд, все остальное было шуткой.

Для спектакля на балконе была устроена сцена, вместо боковых кулис была расставлена зелень, и только задняя декорация была специально нарисована для этого случая. Все было по-настояшему: электрическая рампа и, конечно, занавес. Вход на сцену для артистов был устроен через окно моей нижней спальни. Приготовлений, репетиций, волнений было, конечно, масса.

Кшесинскую, то есть меня, изображал мой старый друг, барон фон Готш. Он танцевал в этот вечер мою «Русскую» в женском сарафане и замечательно меня имитировал. Я с ним тщательно прорепетировала этот номер. Он так вошел в свою роль Кшесинской, что, подражая мне, весь день лежал на кушетке в женском капоте и ел, как и я, только бутерброды с икрой.

Павлову в «Жизели» изображал Миша Александров и летал по всей сцене, как она. Он был одет в тюники и был бесподобен.

Преображенскую изображал тот же барон Готш, но в классической вариации в ее жанре, пародируя все ее жесты. И в этой роли он был замечательно удачен.

Катю Гельцер изображала Нина Нестеровская в вариации из балета «Дон Кихот». Она весь день попивала коньяк и немного перехватила - «для храбрости», как она всех уверяла.

Последний номер протанцевали Клавдия Куличевская с Неслуховской, а кавалером у них был Воеводский, офицер Кавалергардского полка.

Бакеркину - сидящую за столом с шампанским - изображала я.

Ужин был для этого вечера накрыт на открытом воздухе, на дамбе на берегу моря, почему и назван был «у Фелисьена», по имени известного ресторана у воды. Вся дорожка от дачи и до дамбы была иллюминирована плошками. Столики освещались специальными садовыми фонарями со свечами.

Всю мою программу вечера чуть не нарушил совершенно неожиданно назначенный в Петергофе парадный обед по случаю приезда Сербского Короля Петра I на предстоящую через два дня свадьбу Князя Иоанна Константиновича с Королевной Еленой Сербской. На обеде обязаны были быть Великие Князья Борис, Андрей Владимировичи, Дмитрий Павлович, Сергей Михайлович и Князь Гавриил Константинович.

К моему счастью, обед длился недолго, и все они приехали ко мне немного позже, нежели первоначально я предполагала, но это нисколько не помешало удаче праздника.

Я встречала гостей, как всегда у себя на даче, в летнем платье, и, когда все были уже в сборе, побежала к себе наверх под предлогом посмотреть, все ли готово, и быстро переоделась в полный вечерний туалет, нацепила, как Бакеркина, повсюду разные брошки и непременно одну нацепила на лоб, натянула длинные, до локтей, перчатки и уселась у стола, у входных дверей на балкон, где была сцена. Как только я села, всех гостей пригласили в «театр» смотреть представление. Впереди всех шел Борис Владимирович, и я, подражая голосу и манере Бакеркиной, предложила ему программу вечера. Борис Владимирович, который прекрасно знал Бакеркину, сразу догадался, кого я имитирую, и от всей души расхохотался, что сразу придало всему вечеру веселый характер. Когда все уселись по местам, Борис Владимирович стал стучать ногой и кричать: «Занавес! Занавес!» - как это делается в Париже, когда публика выражает свое нетерпение, если спектакль долго не начинается.

Появление «знаменитых» артистов на сцене вызвало всеобщий хохот. Действительно, барон Готш и Миша Александров презабавно исполнили свои женские роли.

После спектакля все пошли ужинать «к Фелисьену», на дамбу у взморья. Ужин очень удался своею оригинальностью и красотою панорамы: с одной стороны виднелись огни Петербурга, а с другой - Кронштадта, а прямо напротив - огни Лахты. Все столики были освещены фонарями.

В заключение, как это и было указано в афишах, был сожжен чудный фейерверк от Серебрякова.

Вечер продолжался до самого утра, он на славу удался, все были довольны и веселы.

Экстренный поезд доставил горожан под утро домой, что, между прочим, мне стоило всего-навсего 55 рублей.

 

КИЕВСКАЯ ТРАГЕДИЯ

Вскоре после дня моего рождения, 27 августа, Андрей уехал в Киев присутствовать на больших маневрах, в которых принимал участие полк, чьим шефом он был.

В Киев прибыли по этому случаю Председатель Совета Министров П. А. Столыпин, Министр Финансов граф В. Н. Коковцов и значительная часть Свиты Государя. В первые дни происходили маневры в окрестностях города и осмотр исторических мест Киева. На 3 сентября был назначен парадный спектакль в городском театре. С утра были получены тревожные сведения от полиции, что в Киев приехали террористы и есть опасность покушения, если их не удастся вовремя арестовать. Все полицейские поиски были напрасны, и среди охраны Государя усилилось беспокойство. Самым опасным моментом полиция считала проезд Государя из дворца в театр, так как путь был всем известен, но доехали все благополучно. Во втором антракте Государю был подан чай в аванложе. Императрица в театр не приехала, были только старшие Великие Княжны. В этот момент из зрительного зала раздался страшный треск, а потом неистовые крики. Не зная, в чем дело, Государь сказал: «Неужели это провалилась ложа?» - шум и треск были непонятны. Но когда все бросились обратно, то увидели, что очень близко от Царской ложи, в первом ряду партера, стоял во весь свой рост, в белом летнем сюртуке, П. А. Столыпин, придерживая рукой грудь, из которой сквозь его пальцы струилась кровь. Увидя Государя, Столыпин поднял руку, делая жест, чтоб Государь удалился из ложи, и стал его крестить. Столыпина окружили близстоящие люди, чтобы поддержать его, так как он начал быстро слабеть, лицо сделалось мертвенно бледным, и он упал без чувств на кресло. Дальше, по словам Андрея, трудно было разобрать, что происходило. Все кричали, некоторые куда-то бежали, офицеры с шашками наголо преследовали кого-то и в проходе, почти у выхода из залы, поймали и хотели заколоть.

Выяснилось потом, что в проходе был пойман и сильно избит убийца Столыпина Богров. Это он дал знать полиции о прибытии в Киев террористов, так как ранее служил в полиции осведомителем, был удален и снова принят перед самыми киевскими торжествами. Полиция тщетно искала весь день террориста, не зная, что это он был перед нею. Он просил, чтобы его допустили в театр под тем предлогом, что он знает террористов в лицо и если кто из них проникнет в театр, то он укажет его агентам охраны. Полиция его пропустила как своего агента в театральный зал, где никто на него не обратил внимания, и он совершенно беспрепятственно и спокойно подошел к Столыпину и в упор выстрелил в него и так же спокойно стал удаляться, когда его схватили.

П. А. Столыпина тотчас отвезли в частную клинику, где после осмотра раны доктора выразили опасение, что он не выживет, так как была задета печень. Пять дней боролся Столыпин со своим почти что безнадежным состоянием и 8 (21) сентября скончался.

Весть о покушении на Столыпина дошла до нас в Петербург на следующее утро, и я невольно задумалась над тем, как трагически не везло моему бедному Ники. Его постигал удар за ударом: так рано он потерял своего отца, женился в такие грустные, траурные дни, коронация омрачилась катастрофой на Ходынке, он потерял лучшего своего Министра Иностранных Дел графа Лобанова-Ростовского, умершего вскоре после своего назначения, и вот теперь теряет лучшего своего Министра, который подавил революционную вспышку 1905 года. Мы тогда не могли и помыслить, что его ожидало в будущем и как ужасно завершится его судьба.

Когда вспыхнула революция 1917 года, многие думали, что, будь жив Столыпин, ему, может быть, удалось бы ее остановить.

Глава тридцатая 1911-1912