Лекция 8 западноевропейская культура XVIII века

 

1 XVIII столетие в Европе - век Просвещения.

2 Буржуазно-просветительское направление в искусстве и культура рококо. Новый классицизм.

 

Чтобы почувствовать духовную атмосферу XVIII столетия в Европе, давайте обратимся и самому популярному французскому драматургу это­го времени Ж.-П Бомарше и его «Севильскому цирюльнику»:

"Розина. Вечно Вы браните наш бедный век.

Бартоло. Прошу простить мою дерзость, но и он дал нам такого,

за что мы могли бы его восхвалять? Всякого рода глупости: вольномыслие, всемирное тяготение, электричество, веротер­пимость, оспопрививание, хину, энциклопедию и мещанские драмы".

Доктор Бартоло, комический герой Бомарше, перечислил здесь социальные, политические, философские, научные проблемы, волновавшие поколения XVIII века. Этими проблемами жил XVIII век. О них писали книги и спорили в кофейнях Парижа и Лондона, в дворянских гостиных Москвы и Петербурга, о них говорили люди высокой образованности и полуграмотные подмастерья. Это были великие научные открытия и вместе с тем великие дискуссии века.

Эта эпоха - эпоха дворянско-сословных монархий в Европе, век феодализма, абсолютистской королевской власти и Великой французс­кой революции, если Людовик ХIV отождествлял себя с государством, то его потомок Людовик XV следуя той же идеологической программе, заявлял: "Это законно, потому что я этого хочу".

И беззаконие процветало. Обратимся к фактам. Во Франции осо­бенно наглядно это проявилось в так называемых ордерах на арест. Пустой бланк за подписью короля давал право арестовать любого, чье имя будет внесено в соответствующую графу. Такие бланки некоторые предприимчивые люди даже стали продавать по 120 ливров за штуку. Эти ордера буквально наводнили страну.

Хотя во Франции крепостничество было уничтожено еще в ХV сто­летии, однако крестьяне юридически свободные, арендовавшие у поме­щиков землю, жили в такой нищете, что часто в полном отчаянии бро­сали все свое хозяйство и уходили в город, пополняя города и доро­ги новыми толпами нищих. По стране их бродило более миллиона.

Правительство всей своей политикой, всеми законодательными актами утверждало социально-сословное неравенство. Так, в 1781 году Людовик XVI издал специальный указ о том, что офицерский чин могут получить только те лица, у которых четыре поколения предков были дворянами. Будущие блестящие наполеоновские генералы Марсо, Ней, Ожеро, Бернадот (впоследствии король Швеции) имели чин унтер-офи­цера и дальше продвинуться по службе не могли. Аристократы сразу же получали высшие командные посты. Виконт Тюрени в 13 лет был назначен командующим кавалерией, герцог Фронсак получил чин пол­ковника, будучи семилетним мальчиком.

ХVIII век изобиловал бесконечными войнами, обострившими все социальные противоречия. В I700 г. скончался испанский король Карл П, не оставивший наследников. Между Англией, Францией и Австрией началась война за испанскую корону, длившаяся 13 лет. Через 27 лет примерно такая же ситуация возникла в Австрии. Теперь велась война за австрийское наследство, продолжавшаяся 8 лет. В ней участвовали шесть европейских государств. Через 8 лет после ее окончания разразилась так называемая Семилетняя война, также втянувшая в бойню солдат 6 государств.

Вольтер, свидетель этих событий, писал в своем "философском словаре": "Самое замечательное в этом адском мероприятии, что каж­дый из вожаков-убийц торжественно призывает бога помочь ему уби­вать своих ближних. Если какому-нибудь военачальнику удается убить две, три тысячи человек, то за это еще не благодарят бога, если же от меча и огня гибнут десятки тысяч и до основания рушится нес­колько городов, тогда устраивается пышное молебствие, поют в четы­ре партии длинную песню на языке непонятном никому из сражающихся" (латыни).

Итак, картина социальной и политической жизни народов Европы в ХVIII столетии достаточно мрачна. И, тем не менее, появляются люди-писатели, философы, ученые, оптимистически настроенные, идеи которых контрастируют со сложившейся обстановкой. В Англии это - Дж. Локка, Дж. Толанд, А.Смит, Д. Юм. Во Франции - Ф. Вольтер, Ж.-Ж. Руссо, Д. Дидро, Ж. Д’Аламбер, Э. Кондильяк, Н. Гольбах, Д. Ламетри; в Германии - Г. Лессинг, И. Гердер.

Видя в истории постепенное восхождение от невежества к прос­вещению, они уверовали в безграничные возможности разума и силу идей, полагая, что разум в процессе прогрессивного развития общества в конце концов, одержит победу над пороками и приведет челове­чество ко всеобщему благоденствию.

Если разум - всемогущая человеческая способность, то научное познание понимается как высшая и самая продуктивная форма деятельности разума. Кто же эти люди? Просто беспочвенные, прекраснодушные мечтатели? Что же питает их оптимизм? Что бы разгадать эту загадку давайте прислушаемся к диалогу персонажей Бомарше. В этом их убеждали достижения научной мысли. Та небольшая часть человечества. Которая имела возможность заниматься интеллектуальным трудом, проделала огромную работу в XVIII столетии.

XVIII век начал заниматься электричеством. И хотя дальнейшие достижения были сделаны в XIX веке, но уже тогда оно стало предметом всеобщего интереса и великих надежд. Стали известны целебные свойства хины в борьбе с малярией, от которой не знали спасения в те дни. Тогда же впервые стали применять оспопрививание. Это было сенсационным открытием. Оспа косила народы, гибли десятки и сотни ты­сяч людей. В России от оспы умер молодой царь Петр П, во Франции - король Людовик XV.

Одним из важных событий в духовной жизни века было постижение законов всемирного тяготения, открытых Ньютоном. Он за­вершил создании новой механистической картины Вселенной, начатое его предшественниками Коперником и Бруно, Кеплером и Галилеем, Де­картом и Лейбницем. Вольтер распространил идеи великого англича­нина на континенте. Российская академия именно за распространение и популяризацию идей и открытий Ньютона присвоила ему звание своего почетного члена.

В речевом обиходе ХVIII века все новые научные, социальные и политические идеи связывались со словом "философия". Это слово пу­гало консерваторов и наоборот произносилось с восторгом людьми жаждущими перемен.

Центральным пунктом этой новой "философии", т.е. философско-идеологичоской системы Просвещения являлась проблема человека в обществе. Необходимость осмысления и новых решений этой проблемы вызревала по меньшей мере, в течение двух предшествующих столетий - Позднего Ренессанса и трагически-гуманистического ХVII века. Эпоха религиозных войн, фрагментами которой явились и первые буржуазные революции, привела к глубокой секуляризации культуры. К концу ХVII в. религия перестала быть универсальной организующей формой общества. Она сделалась теперь либо идеологией в узком смысле слова (рационализированным комплексом догм, обслуживающих особые государственные или сословные интересы, либо неотчуждаемой личной верой). Этот процесс сопровождался невиданным нравственным кризи­сом, правовым беспределом. С сутью этого кризиса и его вопиющими проявлениями мы познакомились в лекциях о культуре Возрождения и XVII столетия.

В этот период сложилась весьма драматическая ситуация; либо западноевропейское общество и его культура перестают существовать, либо оно находит пути спасения. И оно не погибло, ибо западная культура смогла создать новых нравственно-правовых абсолютов, которая объективно запрашивалась эпохой, и, провозглашая которую, подымающаяся буржуазия только и могла обеспечить себе роль общедемократического лидера. Именно эта система и явилась фундаментом идеологии Просвещения. Центральное место в ее разработке принадлежало известному английскому философу Джону Локку, близкому другу Ньютона. Его «Опыт о человеческом разуме» и «Трактат о государственном управлении» содержали позитивную программу, принятую и английскими и французскими просветителями.

Ее основные элементы: а) обостренное внимание к вопросам рас­пределительной и карательной справедливости ("каждому свое"), б) развитие контрактной этики, т.е. культуры соблюдения договоров и соглашений, в) идея неотчуждаемых естественных прав на жизнь, свободу и собственность, дарованных каждому индивиду от рождения. Итак, соблюдать справедливость, чтить договоры, уважать чужую свободу - система нравственных абсолютов Просвещения.

Вслед за Локком французские просветители Руссо и Монтескье обосновали теорию общественного договора. В своих работах они проводили мысль об образовании государства посредством договора между народом и правителями, т.е. тем, кому он вручает часть своей власти. При этом государь обязан править только на основе разумных законов, обеспечивающих благо каждого человека и народа в целом. В связи с этим Монтескье отказывал в праве на законность неограниченной власти, а тем более – деспотии. Его идеалом была английская конституционная монархия с парламентом и четким разделением трех ветвей власти: законодательной, исполнительной и судебной,

Нужно отметить, что для французского Просвещения вообще, характерна большая пестрота политических и философских позиций. С которых атаковались абсолютизм, социальное неравенство и клерикальное мракобесие.

На первом этапе (20-40 гг.) Просвещение включало большое число выходцев из аристократии. Им, как, впрочем, и представителям третьего сословия, казалось возможным решить спор с абсолютной монархией мирным путем (Вольтер, Монтескье и др.). Разительно отличается от них второе поколение просветителей, которое идейно оформляется в 50-е годы. Это те, кто будет «просвещать головы для грядущей революции» - Дидро, Гельвеций, Гольбах, люди, опиравшиеся на материалистическое учение о природе и радикальную социальную программу. Наконец, особняком стоит Руссо, который был деистом по своим философско-религиозным позициям, но, выражая политические интересы низов, обнажал иллюзии своих соратников относительно «орудий просвещения».

Так как основным полем борьбы в этот период являлась область идеологии, то это существенно меняло положение искусства в систе­ме философских размышлений. Вопросы сущности искусства и его воспи­тательных возможностей привлекали самое пристальное внимание, ибо здесь, по мнению просветителей, открывался прямой путь к "естест­венному человеку", т.е. природному, свободному, чувствующему - преж­де всего - существу, стремящемуся к удовольствию и избегающему страдания. Именно таким виделся "естественный человек большинству просветителей: стремящимся к собственной выгоде и естественным радостям, но не в коем случае за счет других людей. Искусство, с точки зрения просветителей, являлось самым девственным способом эмоционального и интеллектуального воспитания общества, его подго­товки к грядущим социальным переменам.

Эстетическая проблематика наиболее глубоко и многосторонне разрабатывалась французским просветителем Д. Дидро. В числе его наиболее известных художественно-критических работ - целый ряд обзорных статей о выставках Академии, называвшихся Салонами (1759-1781г.г.). Дидро - критик требовал от художника превраще­ния искусства в средство, которое "заставило бы нас любить добро­детель и ненавидеть порок". Путь к этому он видел в усилении со­держательной стороны искусства. Желая охарактеризовать не удовлетворявший его уровень выставки Салона 1759, Дидро восклицал: "Живописи много, мысли мало".

Утверждение морализующего характера искусства проводилось им неуклонно, на протяжении многих лет. Он делал это не исподволь, а открыто, с вызовом. В "Салоне 1763" в связи с работами Греза он восклицал: "Мне по душе сам этот жанр - нравоучительная живо­пись. И так уж кисть долгие годы была посвящена восхвалению разв­рата и порока. Смелей, мой друг Грез? Морализируй в живописи, у тебя это получается прекрасно•"

Критика Дидро должна была оказывать теоретическую помощь всему, что представлялось в искусстве с просветительских позиций, прогрессивным. Наиболее яркий пример этому - борьба Дидро с уста­новленной классицизмом в XVII в. иерархией жанров. В этой иерархии, разумеется, не было места ни "мещанской драме", о которой уже неодобрительно упоминал в "Севильском цирюльнике" персонаж Бомарше, ни бытовому роману, ни комической опере, ни жанровой живописи. Между тем, именно в этих жанрах третье сословие, не имея еще сил для других форм самоутверждения, противопоставляло феодальному упадку нравов свой идеал патриархальной добродетели и чувствитель­ности. Дидро, не разрушая целиком привычную пирамиду жанров, вбивал

в нее клин, так называемые «средние жанры», которые он помещает между традиционными «высокими» и «низкими».

В драматургии роль клина играл «серьезный жанр», встававший между трагедией и комедией, его предмет – «добродетель и долг человека». Средним жанром в живописи, по Дидро, стало так называемое «жанровая живопись». Она противостояла застылости исторической картины на развенчивании которой критик не жалел красок в своих салонах. Новая жанровая или нравоучительная живопись воплощалась для него в творчестве двух художников – Греза и Шардена. «Деревенская невеста», «Паралитик» Греза, воплощавшие этический идеал третьего сословия и любимые публикой, получали в «Салонах» Дидро самую высокую оценку. Эта высокая оценка искусства Грезе не выдержала проверки временем. Публики последующих поколений сухими поверхностные по живописи полотна этого художника кажутся назойливо поучительными и слезливыми. А вот творчество Жана-Батиста Шардена не перестают восхищать любителей искусства. Шарден исключительно «мирный» по своему складу художник. Мирны и уютны его жанровые сцены, изображающие доброправных хозяек, матерей семейства, занятых хлопотами по хозяйству и детьми; мирны и скромны его натюрморты, чаще всего составленные из самых простых домашних предметов – медный бак, кувшины, ведра, корзины. Но самая его спокойная простота, его приверженность к чисто житейским мотивам являлась в те времена вызовом аристократическим вкусам. С удивительным живописным талантам, индивидуальной техникой многослойного полупрозрачного цвета Шарден опоэтизировал, очеловечил мир обыденных повседневных вещей.

Если Шарден, Грез, Дидро, Руссо в своем творчестве отражали жизнь и мироощущение людей из третьего сословия с их добродетельностью, простотой и сентиментальностью, то что же собой представлял собой этот мир, который становился объектом острой критики со стороны просветителей?

После кончины старого Людовика XIV в 1715 году как-будто бы все инстинкты денежной наживы и “сладкой жизни”, кое-как сдерживаемые и скрываемые раньше строгой администрацией “Великого монарха” выходит наружу. Обогащение, плутни и скандалы откровенно, демонстративно заполняют жизнь светского общества, с необыкновенной стремительностью Париж превращается из молитвенно-замкнутого города, каким сделала его мадам де Ментенон, престарелая фаворитка короля, в столицу развлечений, деловых операций и авантюр. Аристократия спешит развлекаться до наступления “потопа”. Нравы становятся откровенно нестрогими, вкусы - прихотливыми, формы - легкими и капризными. Эта среда стала рассадником нового художест­венного стиля рококо (от французского "рокайль" - раковина). Придворная среда не сама сформировала этот стиль - она подхватила то, что носилось в вечереющем воздухе Европы XVIII в. Европейский мир изживал свои последние сословно-патриархальные иллюзии, и рококо звучало как прощальная элегия.

По сравнению с барокко рококо принесло с собой далеко не только жеманность и прихотливость. Оно освободилось от риторической напыщенности и отчасти реабилитировало естественные чувства, хотя и в балетно-маскарадном костюме.

Основоположником рококо в живописи считают талантливого французского художника Антуана Ватто. Его творчество лучше всего показывает, какого рода человеческие открытия таило в себе это "мотыльковое искусство". Сплав бытового, декоративного и театрального в интимных лирических фантазиях - в этом весь Ватто, но в этом также и характер рокайльного стиля, трудно представить худож­ника более обаятельного в своей искренности и грациозности, чем Ватто. Его картины - это шедевры утонченной живописи, настоящий праздник для глаза, но такого, который любит нежные, неяркие от­тенки и сочетания.

Ватто писал мельчайшими бисерными мазочками, ткал волшебную сеть с золотистыми, серебристыми и пепельными переливами. "Как умеет он в своих картинах "галантных праздников" (''Общество в пар­ке". "Праздник любви") выразить в будто фарфоровых фигурках живые чувства и эту внезапно среди хрупкого веселья охватывающую душев­ную усталость и печаль.

Щемящий меланхолический мотив одиночества человека, запертого в самого себя, как в клетку, еще сильнее звучит в картине "Жиль" И это именно Ватто, галантный, грациозный, рокайльный Ватто мог высказать, - значит он так чувствовал, значит, уже тогда людям было знакомо ощущение пустоты.

Всякий стиль в художественной культуре имеет и свою глубину и свою поверхностную пену; наряду с глубокими художниками были художники очень поверхностные, внешние. Это раздвоение стиля осо­бенно явственно в послеренессанскую эпоху: его можно наблюдать и в барокко, и в классицизме, и в рококо. Насколько Ватто глубок, настолько Буше, считавший себя учеником Ватто, внешен. Франсуа Бу­ше, модный художник, пользовавшийся особым покровительством мадам де Помпадур, создал типичный вариант придворного рокайля, легковесного и манерного. Он писал пасторальные сцены с жеманными пасту­хами и пастушками, эротические сцены, пухленьких обнаженных прелестниц под видом Диан и Венер, сельские пейзажи - какие-нибудь заброшенные мельницы и поэтические хижины, похожие на театральные декорации. Буше очень любил пикантные детали, игривые двусмыслен­ности. Нежные и светлые краски рококо у Буше до того уже нежны, что напоминают нечто кондитерское. Вместе с тем они очень изысканны: розовые, бледно-зеленые, дымчато-голубоватые.

В живописи рококо легкие оттенки тона закрепляются и изоли­руется как самостоятельные цвета. Им даже давали названия в духе "галантной" стилистики: "цвет бедра испуганной нимфы", "цвет потерянного времени" и т.д.

Важное место в культуре занимало прикладное искусство. Тот же Буше много работал в области декоративной живописи, делал эскизы для гобеленов, для росписи по фарфору. В мебели, посуде, одежде, экипажах стиля Людовика XV сказывалось опять-таки влечение к при­думанному, желание освободиться от официозности строгого придвор­ного классицизма Людовика XIV в поздний период его царствование, оказаться в ирреальном мире хрупких изящных замков. В эпоху Людовика XV одежды, прически, сама внешность человека стали больше чем когда-либо, произведениями искусства. Людей опознавали и ценили по платью. Насколько жалкой и убогой была одежда "плебеев", "черни", настолько рядились в пух и прах господа. Должностным лицам при­сваивался особый наряд. Даже палачу предписывалось появляться в завитом парике, камзоле, шитом золотом и туфлях с бантами. Идея "аристократического вызова" реальности явно чувствовалась во внеш­нем облике знатных дам. Тонкость талии доводилась до предела с помощью корсета, а пышность юбок усиливалась фижмами и кринолинами, так что фигура приобретала силуэт, совершенно несвойственный реальному телу и при этом окружалась мерцающими облаками кисеи, перьев и лент. Внешний портрет дамы - аристократки завершала башнеобразная прическа, осыпанная светлой пудрой. Драгоценной куклой, райс­кой птицей, изысканной орхидеей хотели видеть женщину.

Таким существом подобало фантастическое окружение рокайльных интерьеров. Если ренессанские зодчие стремились расчленять про­странство и плоскость на простые и ясные геометрические части, если в культуре барокко, несмотря на весь ее динамизм, все же сохраняется известная структурность и симметрия, то тенденция рококо - полная асимметрия.

Формы изменчивые, как облака, витые, как раковины, ветвистые, вьющиеся. Плоскость стены уничтожается декоративными панно и зеркалами, отражающимися друг в друге. Хрупкие столики и пуфы стоят на тонких, загнутых книзу ножках, как балерины на пуантах. Представления о тяжести, массе намеренно изгоняются и рококо заставляет каждую вещь играть противоестественную роль, не вытекающую из ее структуры. Стано­вятся необыкновенно популярными причудливые безделушки из перламутра и фарфора.

Гедонистическая культура рококо с ее пикантными сюжетами, изыс­канностью и красивой игрушечностыо сильно отличается от живописи Шар-дена и Греза, литературы Бомарше, Дидро и Руссо и тем не менее в них много общего. Во всех этих явлениях культуры отражается время, особая духовная атмосфера эпохи, мироощущение человека ХVIII века - признаки новой человечности - более хрупкой, но и более душевной, нежели идеалы «эпохи Версаля». Теряют доверие отвлеченные принципы монархии и церкви, требовавшие человеческих жертв и получившие их в свое вре­мя с избытком. Земное счастье и его естественные дары освобождаются мало-помалу от суровых приговоров и ограничений и властно требуют внимания и уважения.

Но чем больше приближалось время Великой и страшной французской революции, тем разительнее менялись представления, настроения и вкусы.

Очень показательно в этом отношении изменение позиции Дидро в его теории средних жанров. По мере приближения революции, когда стали обнаруживаться скрытые ранее возможности трагедии (и исторической жи­вописи), он выступил против ограниченности и самоуспокоенности ме­щанской драмы, подлости и самодовольности буржуа. "Парадокс об акте­ре" Гидро называют первым теоретическим документом, ознаменовавшим вступление театра Франции в героический, предреволюционный период. Каким контрастом с работами Дидро конца 50-х годов звучит в "Парадоксе" его предупреждение актеру "Перенесите в театр ваш будничный тон...ваши домашние манеры..., и вы увидите, каким вы будете жалким, каким слабым".

Воцарился новый классицизм революционной буржуазии, взявшей на­прокат тон и котурны античных героев. Это была уже третья попытка в истории европейской культуры возродить античные идеалы и, видимо, наименее удачная и интересная. Римский культ героического и пафос гражданского подвига сочетался с мнимой естественностью, простотой, напыщенностью, статичностью фигур, вымученным рационализмом. Идеологи классицизма были уверены, что подражая античности (понимаемой ими на свой лад), искусство тем самым подражает природе. В некоторых же отношениях классицизм отступил от "природы" даже по сравнению с рококо: хотя бы в том, что отверг живописное видение, а вместе с ним и богатую культуру цвета в живописи, заменив их рас­краской.

Знаменосцем искусства Революции стал Луи Давид. В своем единственном шедевре "Смерть Марата" созданном на подъеме неостывшего чувства горя, он сумел преодолеть ограниченность и на­пыщенность нового революционного классицизма. Впоследствии Да­вид уже никогда не поднимался до такой художественной высоты. В культе героического таилась злополучная отвлеченность. Давид видел героев в Робеспьере и Марате; после падения якобинской диктатуры он вскоре так же искренно предался душой Наполеону. И это была не только черта личной биографии Давида, но и всего направления классицизма, столь ярко им представленного. В за­емные идеалы и нормы классицизма парадоксальным образом вмеща­лись противоположные социальные идеи: и бунт против тирании, и поклонение тиранам, и ярое республиканство, и монархизм. И са­мому Наполеону была присуща эта двойственность. Искусство буржу­азного классицизма на протяжении каких-нибудь 15 лет повторило в миниатюре эволюцию почитаемого им Древнего Рима - от респуб­лики к империи.

ХVIII век в европейской истории закончился целым рядом кро­вавых, трагических событий, разрушивших светлые идеалы и прекраснодушные иллюзии просветительской культуры.

 

ЛИТЕРАТУРА

 

1 Аверинцев С.С. Второе рождение европейского рационализма// Вопросы философии.- 1989. - № 3

2 Дметриева Н.А. Краткая история искусств.- М.: Искусство,1975

3 Каган М.С. Лекции по истории эстетики.- Л.: Аврора, 1973

4 Соловьев Э.Ю. Феномен Локка / Прошлое толкует нас. - М.: Политиздат, 1991

5 Якимович А.К. Шарден и французское Просвещение.- М.: Искусство, 1981

6 Яковлев В.П. Европейская культура XVII-XVIII веков.- Ростов-на-Дону, 1992