Глава 13. Поцелуй Тыбурция

 

В детском муниципальном воспитательном учреждении «Гнездышко Бурылина» в большой чести был следующий обычай. Когда появлялся новенький, его не били. Не заставляли есть черный хлеб с гуталином, не принуждали две недели спать под кроватью, не ездили верхом с первого на четвертый этаж, не пришивали ночью к простыне. «Гнездышко Бурылина» отличалось от всех прочих заведений демократизмом и полетом фантазии.

В первую же ночь у вновь прибывшего похищали носки. Носки препровождались в медкабинет, где их успешно мумифицировали с помощью гипса и других укрепляющих растворов. Когда носки приобретали достаточную твердость, новенького будили, ставили на тумбочку, а на голову к нему водружали загипсованные предметы белья. После чего новенький должен был горланить песню, состоящую всего из двух строк:

 

Стоят в углу носки,

Носки Тыбурция!

 

Целый час. Причем, если в процессе исполнения носки падали с головы неофита, песня запускалась по новой. Многие к утру соскальзывали в обморок. Это считалось высшим шиком, называлось «поцелуем Тыбурция».

Я глядел на носки Пендрагона-Ляжки и думал, что носки экс-деспота даже не стали бы мумифицировать. Нужды бы не возникло. Носки Ляжки и без того имели все свойства так ценившейся в «Гнездышке Бурылина» одеревенелости. Я представил, как бывший Владетель Владиперского Деспотата стоит на тумбочке с собственными носками, надрывает горло в детской народной песне про интимные части гардероба, и душе моей стало весело.

Ляжка тем временем наладил свои носки на прутики и воткнул их поближе к открытому пламени. Кипчак насадил игуану на вертел, поместил ее над углями с подветренной от носков стороны.

Я поморщился.

– Зря морщишься, – сказал Ляжка. – Игуаны вполне съедобны. Даже вкусные. Вкусней короедов…

Ляжка, он же Пендрагон, маньяк и деспот, сочинитель «Беспредела медведей в Тевтобургском лесу», большой талант в области экономики и тэ дэ и тэ пэ, сидел на трухлявом пне и шевелил ноздрями в предвкушении обеда.

Он несколько успокоился, почему-то перестал называть меня мастером и вообще вел себя как-то неопределенно. Но со смещением себя с должности не смирился. Такие не смиряются.

Кстати, я выяснил, почему Деспотат Владиперский. Ляжку звали Владипер Ляшко – все просто. Почему его предки назвали Владипер, он не сказал. А Деспотат потому, что слово красивое.

– Короеды… – презрительно фыркнул Коровин. – Что ты знаешь о короедах, садист? Пока ты там…

Коровин кивнул в сторону скрывшегося за горизонтом вала, окружавшего Деспотат.

– Ладно, – внезапно успокоился Коровин. – Устал я что-то… Кипчак, когда будет готова игуана, толкни. Я посплю пока.

Я тоже поспал. Минут двадцать. Потом мы перекусили, и в путь.

Деспот вел нас по предгорьям уже почти два дня. Коровин считал, что доверять Ляжке нельзя, я считал, что доверять, конечно, нельзя, но в этот раз Ляжка вряд ли обманывает. Такие типы всегда очень тонко чувствуют угрозу. А угрозы я напустил изрядно – то и дело испытывал на окрестных кустарниках меч, прицеливался из бластера в камни и высказывался в том смысле, что число четыре – очень нехорошее число. Особенно в японской культурной традиции. Число смерти. А число три – наоборот, очень удачное. Особенно в культурной традиции русской. От таких намеков Пендрагон трепетал. Для усиления эффекта я велел Кипчаку периодически поглядывать на диктатора голодными глазами и облизываться. Эффект получился должный – деспот вел уверенно, не вилял, с дороги не сбивался и уверял, что скоро придем на место.

Мы вообще продвигались достаточно быстро. Тундра выдалась ровная, грибы только мешали, погода была хорошая, к тому же я ощущал злобный прилив сил.

Да и остальные тоже бодрились – всегда бодришься, когда за спиной у тебя кобольды. Кобольды чувствовались.

– От кобольдов не уйти, – говорил Кипчак. – Они очень хорошо нюхают, лучше, чем железные собаки.

– Говорят, – задумчиво сказал Коровин, – что их тонкий нюх можно обмануть…

– Как? – поинтересовался Ляжка.

– Надо хорошенько измазаться пометом.

– Каким пометом? – тут же спросил Ляжка.

– Тебя интересует конкретно сорт?

– Ну да… То есть нет, конечно… Просто…

– Сколько их у вас? – спросил Коровин. – Кобольдов? Сколько голов?

– Ну, это, конечно, как считать…

Кипчак сделал каннибальское лицо. Пендрагон нехотя показал, что в самом Деспотате кобольдов нет, слишком опасно их держать в такой близости. Так что прежде, чем пустить их по следу, Застенкер должен будет смотаться за восемьдесят километров к востоку. Даже если он обернется волком, на дорогу туда и обратно у него уйдет никак не меньше трех суток. А то и четырех. Конечно, кобольды устали почти не знают, но дня четыре форы есть.

Все равно расслабляться не стоило.

На второй день после бегства, или, говоря красиво, после ретирады из Владиперского Деспотата мы наткнулись на хижину. Ближе к вечеру уже.

– Там хижина, – указал я пальцем в сторону от дороги. – Ну-ка, деспот, проверим, как ты знаешь свое хозяйство. Кто живет в этом бунгало? Робинзон Крузоэ? Маркизус Карабасус?

– В этом сарае проживает Тытырин, – ответил Пендрагон. – Поэт-почвенник, вы его, наверное, видели на поэтической спартакиаде. Он у нас в Деспотате раньше культмассовым сектором заведовал. Я его потом выгнал из-за…

– Творческой зависти, – закончил Коровин. – Нехорошо таланты выжимать, Ляжка, нехорошо…

– Да какой он талант? Лапоть липовый, баклан… Из-за творческой недостаточности я его выгнал, вот из-за чего! Вы же видели его…

– Что ж он живет вне пределов Деспотата?

– Якобы для художественного уединения, – объяснил Ляжка. – Сейчас я его высвищу.

И Ляжка принялся свистеть. Засунув в свою пасть почти всю левую руку, громко.

Свистеть пришлось недолго, кривая дверь отвалилась в сторону, и на свет явился бородатый поэт Тытырин – тот самый, что «сторона ты моя, покос, сторона ты моя, дорога…», а потом шапку оземь.

– Привет, Тытырин, – надменно сказал Ляжка. – Мы к тебе с инспекционной поездкой.

Тытырин долго и пристально разглядывал нашу компанию, затем начал громко смеяться, и смех его растянулся минуты на три, не меньше.

– Что ты ржешь? – злобно спросил Ляжка. – Как ты ведешь себя перед своим меценатом?

– Могу поспорить – тебя просто взяли за жабры, – отсмеявшись, сказал Тытырин.

– С чего ты взял?

– По роже твоей вижу! Тебя взяли за жабры, и отныне ты никакой не Пендрагон! Отныне ты такой же, как все остальные! Лошара!

– Ты сам лошара! – оскорбился Ляжка. – Вспомни, как ты меня умолял выкупить тебя у гоблинов! Вот и делай после этого людям добро…

– А теперь ты меня будешь умолять, – усмехнулся Тытырин. – Чтобы я пустил тебя переночевать. Здесь знаешь, что по ночам…

– Кипчак, – сказал я. – Будь другом, дай мне игуану.

– Жареную?

– Сырую.

Кипчак сунул мне пресмыкающееся. Тытырин смотрел на все это с неким напряжением.

Я взвесил игуану на руке и огрел ею Тытырина по голове. Хорошенько так. После чего спросил:

– Понятно, надеюсь?

– Вполне, – кивнул Тытырин. – Проходите в коттедж, господа, отдыхайте на здоровье.

Мы прошли. Конечно, не в коттедж, никакого коттеджа не было. В лачугу прошли. И разместились с большим трудом. Я велел Тытырину развести огонь; сам стал отдыхать. Кипчак устроился поближе к очагу и уже спал, свернувшись калачиком, но через веки посматривал, следил за обстановкой.

Я оглядывал хижину. Очаг, топчан, охапка сена в углу, полка с какими-то книжками, много книжек. Я пнул стену, полка вздрогнула, книжки просыпались на меня.

В руках у меня оказалась поэма «Шагреневый трактор» тоже знакомого нам по поэтическому ристалищу поэта Снегиря. С тытыринскими комментариями. Хотел почитать на сон грядущий, но сил не хватило.

Ляжка держался с опасливой независимостью, с достоинством, но спиной к Коровину старался не поворачиваться. Видимо, они на самом деле были старыми знакомыми, видимо, Коровин уже вламывал Пендрагону-Ляжке в ухо.

И на меня Ляжка тоже нет-нет да и поглядывал. Зачем-то.

– Да, – мечтательно сказал Коровин, разогнав притаившихся над очагом вампиров, в смысле летучих мышей. – Да, жизнь – страшная штука… Сначала спекулируешь контрафактными базами данных и самодельными макаронами, затем маленькое, любительское такое, предательство, затем становишься деспотом. Карьера, однако… Ну, тут уж как у кого. У кого мальчики в глазах, у кого нажитые честным путем фунты стерлингов…

– Первичное накопление капитала, – полемически ответил Ляжка. – Тут уж ничего не поделаешь, так у всех. Затем мы перешли на более высокую стадию развития…

– Твои мордовороты выбили мне два зуба! – крикнул Коровин. – А потом заставляли меня материализовывать мертвую воду.

– Да, какие зубы, какая вода… – возразил было Ляжка.

– Молчи и слушай! – строго сказал Коровин. – Вы знаете, что такое мертвая вода?

Мы не знали. Коровин объяснил:

– Она может оживлять мертвецов, возвращать им двигательную активность. Достаточно распылить несколько литров над кладбищем, и будет…

– Зомби в гипермаркете и рассвет говнецов, – закончил я.

– Точно! Так что в соответствии со всеми международными законами ты, Ляжка, военный преступник. Бактериологическое оружие – это не шутки.

Коровин кровожадно подмигнул.

– Так что тебя, Ляжка, будут судить международным трибуналом. Ты просто Генрих Геринг [31]какой-то! А ты знаешь, чем окончились приключения Толстого Генриха?

Ляжка испугался. О трудной судьбе Генриха Геринга он был наслышан.

– Да… – сокрушенно вздохнул Коровин. – А ведь ты вполне мог стать… фармацевтом, допустим. Или краснодеревщиком. Или даже…

Коровин посмотрел на меня.

– Дерматологом, – подсказал я.

– Вот! Мог бы стать дерматологом! А стал обычным гадом.

– Это не я! – сразу же сказал Ляжка. – Это этот мерзавец Застенкер! Он сам заставлял меня эту воду синтезировать! Мечтает армию мертвецов создать! Кобольдов делает. А мне самому почти ничего не надо, мне и так хорошо, я только во имя народа…

– Кроме платины, – сказал я.

– Какой платины? – насторожился Коровин.

– Обычной платины. Я думаю, в количестве десяти килограммов. В суме переметной. Там десять?

– Двенадцать, – буркнул Ляжка.

– У вас что, двенадцать килограммов платины?!! – Коровин даже встал.

Я не ответил.

– У вас двенадцать килограммов платины, – утвердительно сказал Коровин. – Как интересно…

В глазах эльфа вспыхнул огонек жадности. Я даже испугался немного – иметь еще одного конкурента на золото Деспотата мне не улыбалось. И еще я увидел, как напряглись уши поэта, который на секунду появился на пороге с хворостом в руках, а потом быстро исчез, как ни в чем не бывало. Типа, не услышал.

– Я пострадал от режима, – задумчиво сказал Коровин, рассматривая запястья. – От твоего, между прочим, Ляжка, режима… И теперь, как всякий нормальный пострадавший от режима, имею полное право на возмещение затрат на лечение. Так?

– Абсолютно так, – подтвердил я.

– Плюс моральный ущерб, – считал Коровин. – Плюс ущерб репутации, плюс ущемление доброго имени, не говоря уже об упущенной выгоде… Я думаю, мне вполне хватит восьми килограммов…

Я предупреждающе кашлянул. Чтобы эльф не зарывался.

– Впрочем, могу легко обойтись тремя, – тут же заявил он. – Трех мне вполне хватит. За глаза. И за руки.

– Зачем тебе платина? – неожиданно взъерепенился Ляжка. Денежные вопросы он воспринимал весьма близко к сердцу. – Зачем тебе платина, если у тебя и так все есть!

– Что есть? – вкрадчиво спросил Коровин.

– Все… – осекся Ляжка. – Все, что тебе нужно для счастья. Небо, земля, вода, кошка… Да ладно, ладно, мне ничего не надо, забирайте…

– Успокойся, деспот, – вздохнул Коровин. – Не нужно мне твое золото… платина то есть. У меня действительно все есть. Тащи свою платину туда, откроешь пончиковую.

– Что такое пончиковая? – спросил сквозь сон любознательный Кипчак.

– В двух словах этого не объяснить, – ответил я. – Но там хорошо.

В дверях появился Тытырин с бородой. Тытырин притащил худого тундрового кустарника, сложил в очаг. Снял с полки экземпляр «Шагреневого трактора», брезгливо скомкал, подпалил, подсунул под кустарник. Кустарник зачадил горьким дымом, потом заиграл маленькими синими огонечками.

– Пожрать у меня ничего нет, – объявил Тытырин, когда огонь разгорелся. – Говею, однако. Пост.

– Откуда ты знаешь, что пост? – спросил Ляжка.

Тытырин не удостоил Ляжку ответом.

– Толокно есть, – передумал Тытырин, взглянув в наши проголодавшиеся лица. – Фунта два. Можно баланду завести.

– Заводи, – велел я.

Тытырин принялся заводить баланду. Баланда из толокна была безрадостна как на вкус, так и на цвет. Я съел половину солдатского котелка и разморился. Огонь слегка подпекал мои пятки, я лежал, глядя вдаль, вернее, в стену, грустил душою от одиночества – я вдруг почувствовал одиночество, да уж.

Коровин и Кипчак спали, Ляжка и Тытырин бодрствовали, и лишь это меня несколько развлекало. Они по очереди читали свои стихи, спорили, иногда перемежая спор сочинениями признанных классиков. Для придания художественного весу своим аргументам.

Иногда приходили в полемический экстаз.

Тогда Тытырин в бешенстве дергал себя за бороду, борода периодически отклеивалась, и Тытырину регулярно приходилось приклеивать ее игуаньим салом.

– Какой же ты крупный прозаик! – обидно, но в полтона хохотал Ляжка. – Если у тебя даже борода не растет? Ты просто щенок! Дристливый бобик! Ты жалок! Ты, что, свои стихи с заборов списываешь? Это же восемнадцатый век!

– Я не жалок, я почвенник! – кричал Тытырин. – Соль земли, читай по буквам! И не надо меня в глаза тыкать своим гнилым постмодернизмом! Ты сам не поэт, ты поэтическая отрыжка!

Ну и так далее. Приятно послушать людей с задором, что ни говори. И я слушал, слушал и постепенно уснул, и был сон мой крепок и тепл, утро же началось так.

– А-а-а-а!

Вопль в районе правого уха.

Я перекатился на бок, подхватил бластер и прицелился во входную дверь.

И тут же возникла картина. Старая лачуга, примерно как эта. Со стола сыплется лущеный горох, женщина и детишки в старинном платье с ужасом глядят на дверь.

Сюжет № 5. «В ожидании кобольда».

Что-то у меня все картины с ужасом.

Но кобольда в этот раз не было. На пороге возник Ляжка во взорванных чувствах.

– Ненавижу! – зарычал он. – Ненавижу его! Предатель! Грязный предатель! Ничтожество!

– Что случилось? – сонно спросил Коровин. – Не отвечай, догадываюсь. Твой бывший соратник выложил на стене пометом игуаны бессмертные строки «Беспредела медведей в Тевтобургском лесу»? Я недавно уже встречался с подобной низостью…

– Ненавижу! – снова завопил Ляжка.

– Не, Коровин, – возразил я. – Ты ошибся.

– В чем же?

– Это был не помет игуаны, это был помет армадилла…

– Платина! – уже завизжал Ляжка. – Эта сволочь утащила нашу платину!

Коровин засмеялся. Я ощупал свой комбинезон. Моя платина тоже исчезла. Писатель-почвенник Тытырин оказался не таким дураком, каким я его себе представлял.

– Найду – убью! – страстно сказал Ляжка.

Коровин продолжал хохотать.

Кипчак к событиям оказался вполне равнодушен, проблемы цены и стоимости его не занимали.

Ситуацию осложнил Доминикус. Непонятно из каких побуждений он приблизился к страдающему Ляжке и потерся хребтом о его ногу.

– Отвянь! – в сердцах крикнул Ляжка и злобно отшвырнул Доминикуса ногой.

Доминикус не сносил дурного обращения с собой. Он распрямился, молниеносным прыжком оказался на голове Ляжки и впился в нее всеми конечностями.

– Мама! – На этот раз в голосе Доминикуса пело здоровое кошачье бешенство.

– Мама! – Это вопил уже экс-диктатор, и голос его был преисполнен боли.

– Доминикус, дружок, – посоветовал Коровин, – осторожнее с глазами. Эта сволочь может их тебе выцарапать…

Доминикус между тем продолжал с мрявом трепать свою жертву, не разжимая, так сказать, смертельных объятий. Ляжка метался по окрестностям, дико стараясь разобраться с врагом. Получалось не очень, в бою Доминикус был свиреп, мне ли не знать. И я даже немного сочувствовал Ляжке, мне было его жалко. Честное слово.

После нескольких минут воплей, катаний и стенаний Ляжка не выдержал и крикнул:

– Застрели его! Застрели его из бластера!

– Не могу, – ответил я. – Я в Гринписе состою.

Ничего, подумал я. Пусть помучается немного.

Однако очень быстро Ляжка нашел способ одержания победы. Он принялся разбегаться и стукаться головой о глинобитную стену, каждый раз уязвляя своего противника собственным темечком. Доминикус мяукал.

– Так не честно! – сказал Коровин. – Не по-спортивному! Такой лоб справился с таким маленьким!

Ляжка ответил нечленораздельно. Разбежался посильнее, намереваясь разом покончить с врагом. Но Доминикус подтвердил славу супербойца. Перед самым сокрушительным ударом он ловко сместился в сторону, и Ляжка сокрушил стену собственной головой.

Удар был хорош. Даже выдержавший напор лошадиного копыта череп Ляжки спасовал.

– Происхождение видов, – глубокомысленно сказал Коровин. – Естественный отбор, так сказать, в чистом виде. Триумф сильнейших особей, отбраковка слабых и генетически бесперспективных. Эволюция… Доминикус, душа моя, иди к папочке, я обработаю твои раны…

Доминикус вытер о деспота лапы, прошагал по нему от плеча до правой ступни и длинным прыжком запрыгнул на коровинское плечо.

Ляжка собрался и сел. Я не выдержал и засмеялся.

Экс-деспот Пендрагон, только что павший в борьбе с эльфийским котом Доминикусом, выглядел подобающим образом. Павше. Лицо вдрызг разодрано когтями, по царапинам бисерится кровь, вокруг поналипла шерсть клоками. Не пендрагонья шерсть, кошачья. Из-за уха свисает хвост игуаны копченый. Почему-то.

Кипчак собрал с Ляжки хвост, домовито спрятал в сумку.

– Смешно… – грустно сказал Ляжка. – Как смешно… Каждый норовит плюнуть в поверженного льва…

– Вставай, поверженный лев, – сказал я. – Надо идти. А то твой друг-поэт наведет на наш след.

– Он мне не друг, – ответил Ляжка. – У меня нет друзей, я одинок, как… как я не знаю кто.

– Говоря стихами, которые ты так любишь, ты одинок, как колонок. Ты одинок, как воронок. Ты одинок, как… Как акваланг.

Так сказал Коровин.

– Может, я и неудачный правитель, – раздраженно сказал генетически бесперспективный Ляжка. – Может, я и такой лопух, как вы все тут хотите показать, но я тоже кое-что знаю!

– Что ты можешь знать? – Коровин пренебрежительно плюнул. – Что ты можешь знать? Ты даже с кошкой не можешь справиться. Лопух!

Ляжка надулся от важности. Так надуваться человек может в двух случаях: либо в случае запущенной водянки, либо в случае, когда он на самом деле что-то знает.

– Вот ты, Коровин, куда, думаешь, мы идем? – спросил Ляжка.

– Туда… Там человек какой-то, насколько я понимаю. У него нужная нам информация… – ответил Коровин.

Ляжка отвернулся, вытер с лица пот и кровь.

– Только вот ты не знаешь, что это за человек!

Ляжка быстро глянул на меня.

– Колись, деспот! – Коровин угрожающе зашевелил пальцами, пытаясь генерировать молнию. – А то я устрою тут демократическую революцию! Я тебя… я тебя заставлю собственные носки сожрать!

Мир состоит из цепочек, про себя отметил я.

Вспомнил с утра про свинью – и весь день проходит под знаком свиньи.

Мир состоит из цепочек.

Случайно утром подумай о носках – и носки в том или ином виде будут преследовать тебя весь день.

Когда-нибудь, когда я буду сидеть на краю туманной пропасти и слушать восточный ветер. Тот, что пахнет алыми орхидеями с безымянных притоков Ориноко, кислыми зернами шоколада. Когда-нибудь, устав от сочинения картин, я соберу книжку, сведу в нее все странные закономерности, но никому эту книжку не покажу, никому. Потом.

Подумай о носках, подумай о василиске.

Возвращаясь.

Питаться своими же носками Ляжке не хотелось, он покорно вздохнул, ковырнул в зубах сухой травинкой, снова вытер лоб и стал рассказывать:

– Месяца четыре назад я отправил Застенкера в разведку. Дошли до меня сведения, что увеличилось поголовье гномов, стало их много в моих пределах. И что напал на этих гномов смехотун… Болезнь такая, какая-то сволочь там придумала… Короче, тот, кто его подхватывает, начинает смеяться. Начинает, а остановиться не может. Он день смеется, два смеется, все время смеется. Не ест, не спит, только смеется. Если его не лечить…

– Как можно вылечить от веселья? – осведомился я.

– Надо рассказывать страшные истории, – просветил меня всеведущий Кипчак. – Если рассказывать страшные истории три дня и три ночи, то смехотун уходит…

Коровин подтверждающее кивнул:

– Вот и я о чем говорю. – Ляжка с ненавистью поглядывал на Доминикуса. – Прослышал я, что на рубежах моего государ… на рубежах Деспотата, значит, зреют очаги смешливой инфекции. Ну, я туда Застенкера и послал. Он обернулся и давай выяснять, как там дела. Может, заслоны пора выставлять, может, гуманитарную миссию пора разворачивать, обстановку, короче, надо разузнать. Через две недели прибегает обратно, докладывает. Говорит, что все нормально, смехотун косит гномовские пуэбло одно за другим. Нужно принимать меры, пока не поздно, иначе скоро весь условный запад будет ухохатываться. И еще этот баклан Застенкер сказал, что будто бы появился там кто-то, кто будто бы организует этих…

Ляжка поглядел на Кипчака и решил, что, пожалуй, не стоит произносить то, что он сказать собирался.

– …Гномов, – закончил он. – Организует гномов, разную помощь им оказывает, вроде как бы даже лечит. Меня, сами понимаете, это обстоятельство весьма и весьма заинтересовало, и я решил разведать про это получше. Снарядил еще человечка, и он послушно в путь потек, это недалеко отсюда. И не было от него вестей…

– Ты можешь рассказывать покороче?! – неожиданно злобно спросил Коровин.

Вообще, Коровин после плена и клеточной отсидки как-то изменился. Жестче стал, что ли. А может, просто это голод так на людей воздействует.

– Я и так коротко…

– Ну! – Между пальцами Коровина все же мелькнула желтая молния. – Можно еще короче!

– Короче, тот человек, к которому мы идем, – это Лариска.

И что-то странное произошло с Коровиным.

Я увидел, как сжался его правый кулак, увидел, как ноготь на среднем пальце сложился пополам, и из-под него показалась кровь.

 

Глава 14. Электрификация

 

Три перехода. Три дня по тундре. Мы шли быстро, без приключений. Ничего, ничего не происходило.

Коровин. Он стал иногда отставать и слушать. Торчал посреди тундры, слушал. Я тоже слушал, но ничего вот только не слышал.

Ничего. Но почему-то, не знаю почему, я начал чувствовать, что путешествие мое подходит к концу. Скоро, очень скоро, так или не так, но все будет кончено. Это чувствует каждый, когда приходит время.

Вы когда-нибудь видели глаза собаки, которую ведут убивать?

Она чувствует. Что приходит время.

Интересно, откуда я это знаю? Откуда я знаю про глаза собаки? Я ведь ничего не помню. Того, что было до «Гнездышка Бурылина».

Стреляй сюда, в лоб. Сказала бабушка и дала мальчику ружье. А в другую руку дала веревку. А на веревке Рей.

Иди к реке, там овраг.

Мальчик добрался до оврага. Рея привязал к черемухе. Тот лег на землю и стал смотреть, а с веток свисала паутина черемуховой тли. Мальчик поднял ружье.

Линии сходятся в точку, земные токи, идущие поперек меридианов, завязываются в узел, вода наполняется мертвой песней, одуревшие киты втыкаются в атлантические пляжи. Скоро все кончится. Скоро.

Интересно, откуда я знаю про Рея?

Время тут на самом деле течет не так…

Может, у меня была бабушка? И собака? Может, у меня была собака!

Скоро уже. Узнаю. Узнаю, я очень постраюсь.

Пуэбло показалось на четвертый день. Вынырнуло из кустарника, из карликовых березок. Несколько десятков невысоких домиков, построенных из чего попало. Лачуги, в общем-то. Даже вала не было. Плетень. Единственным защитным сооружением был плетень.

– Худо живут, – сразу оценил Кипчак.

– Почему? – спросил я.

Кипчак втянул воздух.

– Свиньями не пахнет, курицами не пахнет, гусями не пахнет, – объяснил Кипчак. – Худо живут.

Коровин поглядел на Ляжку.

– На все рук не хватало, – сказал Ляжка. – Но я работал… И не надо на меня так смотреть, я между прочим для гномов даже азбуку выпустил. Кипчак, скажи.

– Хорошая азбука, – сказал Кипчак.

– Благодетель… – проскрипел Коровин.

– И не грабил их никогда, между прочим! – с вызовом сказал Ляжка. – Все только на обмен! Не то что…

Коровин не ответил, отвернулся. Волновался он что-то, видно было – по морде мотаются красные пятна. Наша компания приблизились к поселению, и навстречу вышел старый гном серого цвета.

– Серый, – тихо сказал Кипчак. – Серые мутные.

В руках у серого был белый флаг.

– Он что, сдается? – спросил Коровин.

– Города падают к нашим ногам без боя, – сказал я. – Население выносит бравым воинам ключи в виде тульских пряников.

– Белый – знак болезни, – прошептал Ляжка.

Я пригляделся. Белый флаг был рубашкой. Детской, вернее, небольшой по размеру рубашкой, которую привязали за рукава к палке.

– Стойте, челы, – сказал старый гном. – У нас смехотун.

Я решил быть вежливым и сказал.

– Респект вам, дедушка, – сказал я. – Нам надо поговорить с одной корягой, то есть с девушкой юных лет. У вас есть такая?

Гном меня, кажется, не понял.

– Нам нужна Лара, – нагло влез Ляжка. – Я знаю, она у вас. Нам надо с ней поговорить.

– У нас смехотун, – повторил гном. – Смотрите сами…

Ляжка посмотрел на нас с сомнением.

– Мы идем, – решил я за всех. – Давно не смеялся.

– А я еще давней, – серьезно добавил Коровин. – Так давно, что я даже не помню.

Гном с белым флагом развернулся к своей помойке.

– Десять лет назад на острове Ява нашли окаменелости человека по размерам в два раза меньше современного человека.

– И что? – спросил я.

– Это были хоббиты, – ответил Коровин и пошагал за гномом.

И Ляжка пошагал.

Кипчак подождал меня.

– Серые – мутные, – напомнил я и увидел, как из рукава курточки вылезла праща.

Какой-либо планировки в пуэбло не было. Строения располагались кое-как-придется, серый гном вилял между ними, отыскивая главную дорогу.

Гномов видно не было, их присутствие угадывалось по смешкам, раздающимся из хижин. Эти смешки несколько раздражали, мне все время хотелось оглянуться и проследить, не надо мной ли смеются. И мне было совсем не весело.

Возле одной из хибар гном остановился и молча кивнул. Мы откинули какую-то тряпку. Внутри было светло. Крыша дырявая потому что. И сквозь нее свет.

Несколько коек из жердей, в койках гномы. Серьезные такие, смотрят в небо сквозь потолок. На стульчике перед ними девчонка. Сидит, рассказывает. Нас вроде бы не заметила, ну, или не захотела.

– … и тогда понял он, что есть среди них чудовище, которое спряталось в человеке, и никак это чудовище не обнаружить. И решил он испытать его с помощью одного способа. Каждый должен был дать какое-то количество крови в особую банку…

– Страшные истории, – пояснил Кипчак. – Чтобы не смеялись.

– Прямо Святая Филомена [32], – пробормотал Ляжка. – Сейчас прослезюсь… прослежусь.

– Здравствуй, Лара, – сказал Коровин. – Рад тебя видеть…

Он хотел сказать что-то еще, но то ли не осмелился, то ли еще что-то. Так или иначе, Коровин промолчал.

Она обернулась, я узнал ее.

Это ее карточку показывал мне Седой. Его дочь. Как трогательно. Как тесен мир. Таракан с тараканом да не сойдутся на одной столешнице.

А она изменилась. На фотку не похожа. Похудела. Скулы торчат. Волосы совсем короткие. Глаза воспаленные. Но все равно.

Лара была красива.

По всем объективным показателям. И еще… У меня создалось странное впечатление. Что будто бы она здорово похожа на…

Но такого не могло быть. Не могло.

– Здравствуй, – повторил Коровин. – Ты что, Лариска, меня не узнаешь?

– Узнаю, – как-то пусто ответила эта Лара. – Вполне…

– Я Коровин. Помнишь, тогда я вызвал дождь из лягушек, и мы прятались под…

Коровин замолчал.

– Тогда еще, до всей этой сырости…

– Я помню, – сказала Лара. – Я все помню, хотя прошло уже… много времени. Слишком много, пожалуй… Так ты, значит, Коровин. Его…

Лара указала пальцем на Ляжку:

– Его зовут Пендрагон. А раньше его звали Ляжка. А еще раньше… А это кто?

Лара повернулась в мою сторону и долго смотрела. Потом сказала:

– Все гораздо хуже, чем мне представлялось.

К чему это она?

– Вот и я о чем, – кивнул Коровин. – А это мой друг, кстати, познакомься. Он тоже эльф, правда, еще начинающий. Ты не можешь его знать.

– Не могу так не могу… – равнодушно сказала Лара. – Что вам от меня нужно, эльфы?

Прием был прохладный. Не могу сказать, что недружественный, но прохладный.

– Мы хотим с тобой поговорить, – сказал я. – У нас важный вопрос…

– Я занята. – Лара снова отвернулась.

– Это безотлагательное дело, – продолжил я.

– Вечером поговорим. Сейчас не могу. Снова начнут смеяться.

Коровин кивнул мне. Нечего, мол, связываться раньше времени.

Что ж, до вечера мы могли вполне и подождать.

Снаружи поджидал серый гном. Он провел нас на противоположный конец пуэбло, где имелась небольшая площадка с навесом, очагом и котлом.

– Караван-сарай прямо, – поморщился Ляжка.

– Не знаю, как караван, а сарай точно, – добавил Коровин. – Впрочем, дареному бегемоту в уши не смотрят. Надо располагаться.

– Хотелось бы кое-что прояснить, – сказал Ляжка.

– Что именно? – спросил я.

– Я обещание выполнил, проводил куда надо. Хочу уйти.

– Иди, – разрешил я. – Хоть сейчас.

– Ну куда ты пойдешь? – вмешался Коровин. – Один? По тундре? Подожди немного, Владик. Ладно?

И ласково улыбнулся.

– Ну, конечно, – неожиданно согласился Владик.

Мы стали устраиваться. Ляжка развел огонь и принялся разводить в котле остатки толокна, Коровин расчесывал Доминикуса, Кипчак пребывал в столярном состоянии. Одеревенел то есть. Я щелкнул его по носу.

– Очнись, сын Робера. Пора бы тебе уж и привыкнуть.

– Это… – сказал Кипчак. – Это… Она же…

– Не удивляйся, мой юный друг, – перебил его Коровин. – Не стоит ничему в мире удивляться. Но если тебе нужен конкретный ответ, то могу его дать. Это та, о ком ты думаешь.

Кипчак, раздавленный очередным приобщением к истории, закрыл глаза.

Время до вечера прошло быстро. Время всегда быстро проходит, когда спишь.

Вечер был как вечер, созвездия только яркие, будто небо висит низко, в километре над землей.

– Ты знаешь, Кипчак, существует мнение, что мир покоится на трех китах, – сказал я.

– На летучих? – спросил Кипчак.

– На подводных. Киты – это гигантские рыбы.

– На рыбах мир не может находиться, у них спины скользкие, – ответил Кипчак.

– Нашего Кипчака надо на кафедру философии определить, – усмехнулся Коровин. – Кстати, если судить по небесным сферам, пора бы нашей подруге показаться.

И только Коровин это сказал, как появилась Лара.

– Что вам надо? – спросила она. – Зачем вы пришли? Вербовать сторонников?

– Не нужны нам никакие сторонники, – сказал я. – Мы сами себе сторонники. Нам нужна твоя помощь.

– Что?

– Надо найти одного человека. – Я не стал разводить сантиментов. – Ты его знаешь…

– Я не буду вам помогать, – сказала она. – Не буду помогать. И не хочу никого видеть.

– Может…

– Я не буду вам помогать, – повторила Лара.

Жаль. Подумал я. Жаль, что придется по-плохому.

– Лар… – сказал было Коровин.

– Вам лучше уйти. – Лара развернулась и исчезла между лачугами.

– Вот видишь, – развел руками Коровин. – Упрямая, тут уж ничего не поделаешь…

– Распустили баб, – довольно грубо заметил Ляжка. – Теперь плоды пожинаем…

– На нет и суда нет, – сказал я. – Давайте тогда снова спать.

– А как же Персиваля искать будем? – шепотом спросил Коровин. – Есть идеи?

Я не ответил, повернулся к нему спинным мозгом.

Но спать не стал. Подождал, пока стемнеет окончательно, и начал действовать.

Достал веревку, связал в петлю. В петлю вставил толстую палку. Этому меня научил Варгас. Простое устройство, безо всяких восточных хитростей. И называется просто. Удав. Дешево и сердито. С помощью удава можно развязать язык кому угодно. Даже Штирлицу. Вообще Варгас рекомендовал использовать стальной тросик, но тросика под рукой не было. И я обошелся веревкой.

Мне надо было поговорить.

С Ларой.

Я не знал, сколько дней осталось, но почему-то чувствовал, что мало. Неприятное ощущение под правой ключицей. Как ледяной гвоздь насквозь. С утра. Видимо, со временем я все-таки просчитался.

Я пощупал пальцем этот холодный гвоздь и направился к центру деревни. Честно говоря, мне было довольно жутко. Я шагал по темным пространствам между саманными и плетенными из лозы хижинами, а вокруг меня раздавался смех.

Страшно.

Планета Х могла быть не только тупой и забавной, Планета Х вполне могла быть и страшной.

В центре поселения на площадке между кривыми халупами горел костер. И я почему-то был уверен, что Лара возле этого костра.

Так и оказалось.

Они сидели возле костра. Чего-то делали там, копошились. Я подкрался поближе.

Лара.

Лара и маленькая гномовская девочка в дурацкой шапочке цвета эфиопского флага. Красивая шапочка, яркая. Интересно, откуда здесь такие яркие цвета? Шапочка гномовской девочке шла. Катьке шла. Катькой эту девчонку, кажется, зовут, Кипчак сказал, когда мы ее днем сегодня видели.

Катька и Лара вязали. Сидели, с зубовной болью стучали спицами, быстро-быстро шевелили пальцами. Полуночное вязание, шерстяное колдовство, танец с саблями маленьких лебедей.

Лара вязала носки. Длинные носки или чулки, я в этих тонкостях не разбираюсь, видно было только, что они черно-красного цвета и стелются по земле. Может, это были носки для цапли.

Катька, гномчонок, или гномчонка, не знаю уж, вязала что-то похожее на жилетку. Тоже в эфиопской гамме. Растафарай, растафарай.

Я вышел на свет.

Лара не посмотрела на меня, продолжала вязать чулки-переростки.

– Моя бабушка во время войны работала на снарядном заводе, – сказал я.

– Во время какой войны? – спросила Катька. – Когда Персиваль схватился с рыцарями Черного Креста?

– Ну, почти что… Так вот, во время войны моя бабушка работала на снарядном заводе. А после работы она возвращалась домой и вязала носки из козье-собачьей шерсти, чтобы отправить их на фронт. И за все годы войны она связала пять тысяч пар носок. Или носков.

Сказал и подумал, что я никогда не знал своей бабушки. Не знал, но почему-то был уверен в том, что все так и было. И патронный завод, и пять тысяч носков. Все.

И собака Рей, и, наверное, черемуха.

– А вы у нас останетесь? – спросила Катька. – Нам рыцари нужны ой как! Два больших рыцаря и этот дурачок тоже. Смешной такой. А у вас есть меч?

– Есть, – ответил я. – Он там лежит. У моего оруженосца.

– Если у вас есть меч, вы настоящие рыцари.

Рыцарем быть мне еще не приходилось. Я вдруг пожалел, что у меня нет леденца. Или помадки из жженого сахара. Или свистульки. Глупо, но мне захотелось подарить этой Катьке свистульку.

– Завтра сделаю тебе свистульку, – сказал я. – Из рога.

– Из какого рога?

– Из рога единорога, – ответил я. – Лара, скажи мне, как найти Персиваля?

Лара поглядела на меня безо всякого интереса. Катька поглядела с испугом.

– Ты знаешь, где он?

– Он мертв, – ответила Лара. – Это все знают…

– Он пал в бою! – пропищала Катька. – На него набросилась тысяча кровожадных волков, и он бился до конца! А потом пал…

– Пал смертью храбрых, – добавил я. – В героическом бою. Но некоторые считают, что это не так…

– Мне нет дела до некоторых.

Скучно. Я нащупал в кармане петлю с палкой. Скучно.

– Тысяча кровожадных волков, – сказала Катька. – Целая тысяча.

– Ты вяжешь жилетку для братика? – улыбнулся я.

– Не для братика, – покачала головой Катька. – Для Зубастика.

– А кто такой Зубастик?

– А вот.

Катька встала. Обнаружилось, что сидела она на квадратной корзинке, с такими корзинками в американских фильмах ездят на пикник. Катька откинула крышку и вытащила…

Тут я немножко обалдел.

Потому что Катька вытащила Сима. Кибернетического пса изобретателя Дрюпина. Пес был дезактивирован, свернут в металлическое кольцо. А зубы действительно торчали в разные стороны.

– Это Зубастик? – спросил я.

– Это он. – Катька погладила Сима по голове. – Он – щенок древней собаки динго, они раньше обитали в пустотах…

– В пустынях, – поправила Лара.

– Ну да, в пустынях. Они жили в пустынях и откладывали в горячий песок коричневые яйца. Вот такие.

Катька показала мне разрезанный по экватору баскетбольный мяч.

– Где ты его взяла?!

Спросил я, пожалуй, несколько нервно.

– На болотах. – Катька снова погладила Сима. – Я маслянику собирала, гляжу, лежит…

– А больше там ничего не было? Рядом с этим яйцом?!

– Нет, – ответила Катька, – больше там ничего не было. Только яйцо древней собаки динго. Эти собаки жили в пустынях и питались небесными токами. Они были страшны и огромны, а потом пришла вода, и они все заржавели. А это яйцо лежало в иле и не заржавело.

Катька постучала по мячу.

– И оно бы еще лежало, наверное, но на него напал болотный коркодил. Коркодил разгрыз скорлупу, и щенок захлебнулся в воде.

Катька всхлипнула.

– Щенок захлебнулся, он мертвый. – Гномчонка прижала Сима к себе. – А я вяжу ему рубашку из крапивы…

– Зачем? – спросил я.

– Крапивные рубашки могут оживлять, – сказала Катька. – Надо связать семнадцать крапивных рубашек, и тогда, если, конечно, хотеть по-настоящему, Зубастик оживет. Так Лариса мне сказала.

Я посмотрел на Лару, но она на меня не посмотрела.

– Мне нужен Персиваль, – сказал я.

Катька поглядела на меня с еще большим испугом.

Лара даже не подняла голову, стукала спицами, снабжая незнакомую мне цаплю теплыми вещами – ведь вполне возможно, что скоро придет зима.

– Мне нужен Персиваль, – повторил я.

Нет ответа, что уж там.

– Может, ты мне все-таки скажешь? – попросил я. – От этого много зависит. Может быть, кто-то даже умрет…

– Никто не живет по двести лет. Умирают даже философы.

Умная.

– Хорошо, – сказал я. – Помоги тогда лично мне. Я сбился со счета, со временем нелады…

– Я не помогаю. Никому, никогда.

– Я сбился со счета, – повторил я. – Дело в том, что вот здесь, в правом легком, у меня капсула. В ней яд. Скоро она может лопнуть. На днях, скорее, а может, через неделю… Если я не выберусь отсюда, то умру. Мне нужен этот Персиваль. Как вы там его еще называете…

– Это все очень трогательно, – равнодушно ответила Лара, – но мне совершенно плевать. Если ты умрешь в этом мире, то просто очутишься в том. Это ведь все не по-настоящему. Так что отвали. Мне тебя не жалко.

Я покивал, потом сказал:

– Все это немножко не так. Дело в том, что я не совсем…

– Я больше не хочу этого слушать. – Лара отвернулась.

Ну, ладно. Я опустил руку в карман, нащупал петлю…

Со стороны поселения послышался смех. Квакающий, может, крякающий.

– Опять! – испугалась Катька. – У Люлюки приступ, надо…

Лара вскочила, оставила свои спицы и нырнула в темноту между хижинами.

– А ты чего не бежишь? – спросил я у Катьки.

– Нельзя. Надо огонь поддерживать. Если не поддерживать огонь, то они еще больше смеяться будут. Когда горит огонь, они меньше смеются.

– Понятно. – Я устроился на полене возле костра.

– Тут почти нет маленьких, – грустно сказала Катька. – Только Никита, но я не хочу с ним дружить, у него по шесть пальцев. Если бы Зубастик…

– Катька. – Я подмигнул девчонке. – А можно, я поглажу твою собачку?

– Можно, – улыбнулась Катька. – Зубастик хороший. Только яйцо разбилось…

– Не, – покачал головой я. – Я, пожалуй, не буду его гладить. А вдруг он меня цапнет?

– Он не может цапнуть. Зубастик давно утонул…

– Знаешь, – перебил ее я. – Моя бабушка, та, что связала пять тысяч носков, она рассказала мне одну историю. Про одну девочку, которая могла оживлять мертвых. Но не людей или там коров, а мелочь всякую. Мышей, другой мелкий рогатый скот. Она оживляла мертвых, и однажды на старой свалке она нашла яйцо. Яйцо было окаменевшее и странное, с квадратными боками. Сначала эта девчонка хотела сделать из яйца держалку для книг, но потом ей пришла необычная идея. Она решила яйцо оживить. И оживила. А из яйца вылупился дракон…

Из темноты показалась Лара.

– Как это она делала? – спросила Катька. – У нее вода живая была?

– Нет, живой воды у нее не было, она знала волшебное слово. Хочешь, я тебе расскажу?

– Хочу! – Катька захлопала в ладоши.

– Только это слово надо на ухо говорить. Подойди поближе.

Катька наклонилась ко мне.

– Не подходи! – сказала Лара. – Не подходи к нему!

Но я уже подмигнул Катьке обаятельнейшей улыбкой французского шансонье, Катька не устояла и приблизилась, и я сказал ей на ухо шепотом заветное:

– Электрификация. Запоминай. Э-лек-три-фи-ка-ция.

– Электрификация, – сказала Катька. – Странное какое слово…

Лара расслабилась и отступила.

– Все волшебные слова странные, на то они и волшебные, – объяснил я. – Запомнила?

– Электрификация..

– Хорошо. А теперь возьми Зубастика за правое ухо и три раза повтори волшебное слово.

– Зачем? – Катька насторожилась.

– Попробуй. А вдруг получится? Вдруг он оживет. Все равно хуже-то не будет…

– Ладно, попробую.

Катька взяла киберпса за ухо и произнесла:

– Электрификация. Электрификация. Электрификация.

Внутри у Сима, которого нынче звали Зубастиком, зажужжало. Он дернулся, задрожал, сервомоторы пискнули, Сим поднялся на лапы.

– Он ожил! – воскликнула Катька. – Ты его оживил! Он оживил Зубастика!

Лара посмотрела на меня, и я увидел, как в ее глазах проскользнул интерес.

– Он оживил Зубастика! – Катька прижала к себе голову Сима. – Он оживил Зубастика!

Катька принялась прыгать. К моему немалому удивлению, Сим тоже принялся прыгать. Прыгал он тяжело, с тупым пружинным звуком, проваливаясь в мягкий грунт. Никогда не думал, что Сим обладает игривым нравом. Видимо, на него тоже подействовал мир Планеты Х.

– Зубастик, иди сюда! – позвала Катька.

Сим подбежал к Катьке, сел. Катька напялила на него крапивную рубашку.

Пока, Сим, подумал я.

Живи.

Уноси в своей кевларовой башке тысячу и одно изобретение технического гения господина Дрюпина. Изобретений, половина из которых принадлежит, кстати, мне. Которые сделали бы меня богатым.

– Спасибо, дяденька, – пискнула Катька. – Спасибо тебе!

– Пока, – сказал я. – Смотри, вовремя его смазывай.

Меня никто никогда еще не называл дяденькой.

– Лара, погляди, Зубастик ожил! – Катька скакала. – Посмотри, какой он!

Я сунул руку в карман и быстро швырнул в огонь петлю.

Без комментариев. Но если очень хочется, можете считать меня сентиментальным.

И еще так.

Солдат ребенка не обидит. Ребенка, бородулю, умственно отсталого баяниста. Впрочем, если бы это был, к примеру, Дрюпин, я бы с удовольствием его немножко попытал. А тут вот стух. Какие глубины обнаружишь в себе, оказавшись заброшенным на задворки мироздания! Оказывается, я романтик! Никогда бы не подумал.

А и думать нечего. Я развернулся и ушел.

– Эй! – позвала Лара.

Я остановился.

Она не остановилась. Прошла мимо и шепнула:

– Не надо тебе его искать.

– Почему? – спросил я.

Но она не ответила.

Умная. Красиво говорит. Мне такие, кажется, нравятся. Черт, а ведь она на самом деле здорово похожа на Сирень.

К чему бы это?

 

Глава 15. Суши и боль

 

– Хорошую идею может исковеркать дурное воплощение! Как говорил мне сам великий… человек… дай подлому люду в руки кормило государственного корабля, и лодка разобьется о скалы! Какой-нибудь деловой человек организует империю или там Деспотат. Сначала все хорошо идет. Все вроде бы есть. И экономика, и идеология, все. Жизнь идет, благосостояние непрерывно растет, все вроде бы как надо. Даже культура и та на подъеме… Потом приходят временщики! У которых нет ни на йоту совести, нет ни грамма ответственности перед подданными! И все! Государство лихорадит! Надои падают! Красные волки подступают к границам! Свиньи на парашюте тоже падают! И не простые свиньи, а свиньи крашеные! Куда это годится? А теперь кобольды… За что мне все это…

Это был не сон, это был Ляжка. Ляжка утомительно канючил где-то на границе восприятия. Но дремать под это канюченье было хорошо, просыпаться не хотелось совершенно.

– Вставай, сид, – разбудил меня Кипчак. – Вставай.

– Что?

Кипчак был слегка испуган.

– Что случилось? – спросил я. – Неужели что-то хорошее?

– Там кобольды, – сказал бесхитростный Кипчак.

И указал рукой направление.

Я встал, посмотрел. Тундра как тундра. Пусто.

– С чего ты взял?

– Я их чую.

– Где Коровин?

– Тут, – ответил Коровин. – Мы тут.

Они были тут. На самом деле.

– Не покатило нам все-таки, – сказал Коровин. – Не успели…

– Происки Застенкера, – вздохнул Ляжка. – Проклятый узурпатор…

– Надо уходить, – сказал я.

– Надо… – кивнул Коровин.

– Надо туда, – Кипчак кивнул в сторону нужного направления. – Там река.

Мы быстро собрались к околице. Там встретили Лару. Она сидела на старой покрышке и смотрела в сторону горизонта.

– Вам надо уходить, – сказал я. – Бери всех, кто может передвигаться, и идите туда.

Я указал пальцем. Сказал:

– Если повезет, вы успеете. Недалеко река. Кобольды не любят воду, успеете переправиться и сможете спастись. К тому же им нужны не вы…

– А остальные? – Лара кивнула в сторону хижин. – Те, кто не может идти?

Я пожал плечами.

Лара покачала головой. Уходить она не собиралась.

– Твой отец просил тебя найти, – сказал я. – И вытащить. Если хочешь, я могу тебя вытащить. Я могу.

Никакой реакции.

– Он просил прощения, – сказал я. – Очень.

Лара молчала. Только кулаки сжимала.

– Как знаешь, – сказал я. – Не буду тебя уговаривать. Когда я найду вашего Персиваля… Я передам ему от тебя привет.

Она усмехнулась.

Я развернулся.

– Погоди, – позвала меня Лара.

Я погодил.

– У тебя же оружие? – Лара кивнула на бластер. – Можно… хоть что-нибудь сделать?

– Нет. Мало зарядов.

– А ты? – Она повернулась к Коровину. – Ты же можешь?

Коровин спокойно и равнодушно покачал головой.

Лара снова усмехнулась. Я решил спросить. Так, на всякий случай:

– Скажи напоследок, теперь уже все равно. Где этот ваш Перец?

– Он мертв.

– Это неправда.

– Он мертв.

– Я же говорил, – кивнул Коровин. – Сдох, как тузик..

– Тут почти триста человек, – сказала Лара. – Триста. Они совершенно беззащитны…

– Не человек, – поправил я. – Гномов. Но для меня разницы нет, я не расист. Но… Вам нет дела до моих интересов, мне нет дела до ваших. Это честно.

Она прикусила губу.

– С удовольствием бы тебе помог, – улыбнулся я. – Но у меня свои проблемы. Это тоже честно.

И правдиво. Мне следовало уходить. Мне следовало спешить. Оставалось совсем немного времени, мало дней. Я почувствовал, скоро капсула лопнет, и эта дрянь разойдется по моей крови. Доберется до мозга, сосуды разорвутся, я стану тихим. И умру в муках. А я не хочу умирать в муках. Я хочу умирать в своей постели в окружении многочисленного семейства. Лет через восемьдесят. И с именем.

– Желаю здравствовать, – сказал я Ларе. – Будешь в том мире, пошли мне открытку. Я отвечу. Честное слово.

– Ты тоже уходишь? – спросила она у Коровина.

Коровин кивнул.

Лара отвернулась. Сидела на своей покрышке и смотрела почему-то в небо. Как будто ждала чего. Помощи. Небо было серое и унылое.

– Пока-пока, – сказал я, перепрыгнул через плетень и пошагал в тундру.

Кипчак и Ляжка ждали неподалеку.

– Ну что? – спросил Ляжка.

– Сваливаем, – ответил я. – Скоро тут будет… Ничего скоро тут не будет. Лучше поспешить. Нам туда.

– А как же… – У Кипчака образовалось растерянное лицо. – Мы же тут единственные, кто может…

Кипчак поморщился.

– Кипчак, не парься попусту, – сказал я. – Я освобождаю тебя от твоей клятвы. Если хочешь, можешь… можешь делать что хочешь.

– Вы совсем меня не так поняли, сид, – покачал головой Кипчак. – Я совсем не то думал…

– Тогда идем.

В деревне было тихо. Все попрятались. Иногда из хижин слышались смех и стоны, иногда я замечал блестящие через дырявые стены глаза. Мы прошли по границе поселения и углубились в тундру. И скоро началась вода. Болото.

Болото – это хорошо.

Жижа. Мутная, густая, больше похожая на грязь. Хорошо. Пираний нет. Я шагнул первым. Коровин, Кипчак и Ляжка за мной. Через километр началась зыбкая суша. Вернее, не совсем суша, так что-то среднее. Но идти стало легче.

– Почему мы идем в этом направлении? – спросил Коровин. – Что там? Там река?

Я промолчал. Кипчак ответил:

– Там река.

– Может… – робко предложил Ляжка.

– Там, – я указал пальцем за плечо. – Там через час будут кобольды. Так что выбора особого нет. Вперед. Разберемся потом. По ходу дела.

Я прибавил темп.

Жаль, что так получилось, думал я, перепрыгивая с кочки на кочку. Жаль, что Лара так ничего не сказала. Это осложнит задачу. Но об этом подумаем после. Сейчас болото, болото не терпит посторонних мыслей, сейчас надо уходить…

Коровин остановился.

– Что случилось? – спросил я. – Останавливаться не время…

– Я вернусь, – сказал Коровин. – Пожалуй…

– Куда? – не понял я.

– В пуэбло.

– Зачем?! – Я все еще не понимал.

– Ты что, еще ничего не понял?!! – рассмеялся Ляжка. – Он же…

– Я вернусь, – твердо сказал Коровин. – И не собираюсь никому ничего объяснять.

– Твое дело, – пожал плечами я. – Я тебя не держу. Кота не жалко? Эти монстры ведь его сожрут, он ведь не возродится…

– Ничего, – Коровин почесал Доминикуса. – Как-нибудь…

– Мама, – сказал Доминикус.

Вот урод, подумал я. Урод. Коровин – урод.

– Бластер не дам, – сказал я.

– Не надо. Пока, Кипчак, сын Робера.

Коровин подмигнул и побрел назад.

– Это уж непременно. – Ляжка показал ему вслед неприличный знак.

Коровин уходил. Точно. Время тут по-дурацкому бежит. Сейчас вот очень ускорилось.

– Он просто свинья, – сказал Ляжка, когда Коровин потерялся среди болота. – Эта дура просто таких болванов притягивает, они на нее цепляются…

– Пошли.

И мы пошли, рассекая болотную жижу. Мы шли, шли, шли, болото не кончалось и не кончалось. Даже глубже становилось. Как будто кто-то подливал и подливал мутной водицы. Несчастный Кипчак проваливался иногда почти по шею, в редких случаях с головой. Я предлагал взять его на закорки, но гордый Кипчак отказался и выдержал еще километра два.

А потом он сказал:

– Прости, сид.

И я сразу все понял. Путешествие заканчивалось. В начале путешествия все длинно и весело, в конце…

В конце все происходит быстро. Даже очень быстро. Иногда даже не успеваешь думать, успеваешь только делать.

– Бластер возьмешь? – спросил я.

Кипчак отрицательно покачал головой.

– Почему?

– Да он его даже не удержит, – сказал Ляжка. – Такой…

– Я не удержу, – подтвердил Кипчак.

– Возьми тогда меч.

Но и от меча Кипчак тоже отказался. Меч был в полтора раза выше самого Кипчака. А больше у меня никакого оружия не было.

Требовалось что-то сказать, и я сказал:

– Ты молодец, Кипчак. Я был рад, что ты был моим оруженосцем.

– Я тоже рад.

Кипчак развернулся в сторону пуэбло.

– Ну и вали! – крикнул Ляжка. – Всегда знал, что гномы гады…

– Река там, – указал я. – Надо поспешить.

– Надо.

Болото скоро улучшилось, появилось больше кочек, проходимость повысилась. Очень повысилась.

– Да не расстраивайся ты, – успокаивал Ляжка. – Ничего… Тут еще не такие дела случаются, я за это время такого понавидался…

Но я плохо слушал Ляжку, в четверть уха. Я старался не думать. Но не думать получалось плохо. Тогда я стал вспоминать «Анаболиков», композиция «Суши и боль», альбом «Честные спириты».

Простые, входящие в сердце каждого человека слова:

 

Здравствуйте, Людочка, время пришло.

Лодку засмолим, наточим весло

И поплывем вдоль бурунов в рассвет,

Встретим мы счастье, которого нет.

 

Но даже «Анаболики» в этот раз не помогли. Я прокрутил в голове всех «Честных спиритов», но ничто не порадовало. Тогда я решил для облегчения душевного состояния поколотить Ляжку, но почему-то не смог, отчего гвоздь, плотно обосновавшийся в моем правом легком, вырос до размеров австрийского штыка.

Было вообще-то больно. Скоро как, надо же.

– Ляжка, – попросил я. – А ты помнишь наизусть «Беспредел медведей»?

– Местами. Рассказать?

– А что-нибудь еще есть? Ассортимент держишь?

– Есть, – ответил Ляжка. – Поэмы в основном. Последнее время я работал в крупной форме. Вот, например, из последнего. Поэма «Смерть двух членов союза писателей посредством электрорубанка», «Параплан и губернатор», «Как я был на ВВЦ»…

– Давай про параплан, – попросил я.

Ляжка принялся читать.

Поэма оказалась реалистическим произведением и посвящалась губернатору некоей приморской области, который имел обыкновение каждую неделю облетать свои владения на параплане. И вот однажды он тоже полетел, намереваясь с воздуха отынспектировать строительство коровника, но едва взлетел, как параплан схлопнулся. Губернатор стал падать, и в падении перед ним встала картина всей его жизни – от детского сада до прихода к браздилам правления… Довольно скучно. Немного порадовал финал. Колхозники увидели падающего губернатора и натаскали сена, смягчив тем самым падение.

«Параплан и губернатор» почему-то не затронул мою душу. Что-то тоскливо было мне.

Что-то одиноко мне было. Я вдруг испугался, что капсула лопнет сейчас и здесь. Здесь мне не хотелось. И вообще.

Как плохо одному.

Я всегда был один, и всегда мне было плохо.

Хватит, наверное, с меня одиночества.

– А знаешь, я тебе так и не рассказал, – внезапно остановился Ляжка. – Самое главное ведь в том, что этот самый Коровин…

– Помолчи, Ляжка, – велел я. – Я в меланхолии…

– Ну, как знаешь, – пожал плечами Ляжка. – Хотел тебе помочь…

– Полчаса тишины, – велел я.

Полчаса мы молчали. Я молчал. И старался не думать.

Не думать.

Не думать.

Не думать, перейдем реку, там будет время подумать.

А Ляжка вздыхал, ругался, вел себя точно, как Коровин в плохом настроении. Потом мы оказались у реки.

Река была что надо. Не очень широкая, но глубина подходящая, сразу видно. Если переплыть, то оторваться можно.

– Ляжка, – сказал я. – А ты никогда не слышал, что Вселенная заключена в пуговицу слабоумного великана Струльдеррсона?

Ляжка ответил в весьма сочных выражениях. Что Вселенная заключена отнюдь не в пуговицу великана, а в его… Ну, совсем не в пуговицу, короче.

– Ты просто устал, Ляжка, – сказал я. – Такое бывает, когда устаешь.

После чего плюнул в реку и побежал назад.

Я возвращался.

– Ну вот, опять! – плаксиво всхлипнул Ляжка. – Почему моя жизнь так богата идиотами?

 

Глава 16. Мертвая вода

 

Почему я это сделал?

Не знаю. Многие не могут объяснить причины тех или иных своих поступков. Сделают, а уже потом понимают, что сделали то, что НАДО было сделать.

Я такой же.

У меня было прекрасное настроение.

Прекрасное.

…Они были непохожи на зомби из фильмов. Они были хуже.

Гоблины и без того неприятные существа, воскрешенные из мертвых гоблины тем более. Кобольды оказались совсем не огнедышащими конями. Они оказались дохлыми, но почему-то ходячими гоблинами, потом я на них насмотрелся.

– Мертвая вода, – объяснил Кипчак. – Мертвая вода это, сид.

Клочковатая шерсть в разные стороны, вывороченные наружу зубы. У некоторых не хватало конечностей. Ушей. Щек. Трудно это объяснить или описать. Стадо горилл, умерших год назад от горилльего гриппа, откопанных и снабженных импульсом движения.

Зомби-гоблины. Гоблины-зомби.

Один из них, скорее всего для разведки, пролез через изгородь и был убит Кипчаком. Гном насадил его на копье, как медведя на рогатину. Молодец.

Коровин увидел кобольда, и его стошнило. Прямо на стену.

– Коровин, – сказал я. – Попробуй предсказать свою судьбу по знакам, что спровоцировал твой желудок…

Коровина стошнило еще раз.

– Мне кажется, сейчас будет к месту спеть какую-нибудь душевную песню, – предложил я. – Например…

– Сделай что-нибудь… – попросил Коровин. – Сделай, а? Они тут всех разорвут…

Он стоял, привалившись к стене хижины. От своего произведения отстранился подальше. И я с приятностью отметил, что Коровин испуган и растерян. Что нет на его лице следов героизма, и следов уверенности тоже нет. Обдристался Коровин. Обломался. Недавно был такой герой-герой – «я возвращусь, спасу женщин и детей», а сейчас наоборот. Легко быть героем, когда кобольды далеко. Шизик. Шизик, лечить его иглоукалыванием. Все они тут такие. С закидонами. Изменчивые. Устал я от них. Психи.

– Я тебя прошу, – Коровин придал голосу умоляющее звучание.

– Не мельтеши, Коровин, – усмехнулся я. – Твои вибрации меня раздражают. Лучше поной. Я прошу.

Коровин сел на землю, обнял голову руками и принялся ныть. Точно шизик. Доминикус залез к нему на плечо, встопорщил шерсть и стал похож на взбесившуюся щетку для молочных бутылок. Оба шизики.

– Коровин! – усмехнулся я. – Знаешь, ты похож на картину норвежского художника Эдварда Мунка. Называется «Крик». Кричи, Коровин. Кричи, я хочу, чтобы кругом были крики.

Коровин кричать не стал.

– Кипчак! – крикнул я. – Тут кто-нибудь может сопротивляться?

– Могут. Десять. Серый главный. Оружия нет.

– А пращи? – спросил я.

– Пращей нет. Дикие. Есть забор…

– Разбирайте забор на дубины и становитесь у плетня. И еще.

Я снял бластер и передал его Кипчаку.

– Положи его на плечо и стреляй. Помни, что в нем всего три заряда. Раз, два, три. Ясно?

– Ясно!

– Пробеги по домам, погляди, может, все-таки есть что из оружия…

Кипчак завалил бластер на свое неширокое плечо и побежал по хибарам.

Я вышел на окраину поселения. Поглядел.

На горизонте клубилась пыль.

Так говорят. Но в моем случае никакой пыли, конечно, не кружилось, в тундре пыли не бывает. Просто со стороны горизонта в нашу сторону двигалось грязное пятно. Довольно быстро двигалось, до него оставалось километра два, не больше. Я достал меч, принялся его медленно вращать, разминая кисть.

Откуда-то вынырнула Катька. Она вела на поводке железного Сима. Сим, пожиратель лаборантов, механический олигофрен, был послушен и кроток. Вертел по сторонам кевларовой башкой. Крапивная жилетка ему очень шла.

– Вы будете сражаться? – спросила Катька.

– Не-а. – Я покачал головой. – Не будем. С кем сражаться-то?

– С чудовищами!

– Это разве чудовища. – Я презрительно сплюнул. – Вот раньше были чудовища, это да! А сейчас они все вымерли, даже неинтересно.

– Жаль… А я так хотела посмотреть на сражение…

– Ну, мало ли будет еще сражений, – зевнул я. – Еще надоедят. Кстати, у меня к тебе совет.

– Да?

– Не отпускай Зубастика. Пусть он с тобой рядом будет.

– Не отпущу. Я теперь за него отвечаю.

– Правильно.

Лара стояла в стороне. Держала в руках костяной меч с обломанным острием. Поглядывала с презрением на Коровина. И с улыбкой на Ляжку.

Он вернулся со мной. Побоялся один. Оно и понятно, вместе веселей. Сейчас Ляжка лихорадочно мастерил что-то вроде костюма из толстых сучьев. Чтобы кобольды не добрались до диктаторской плоти, догадался я. Получалось у него плохо, прутья все время отваливались, веревочки развязывались.

– Беги на другой конец деревни, – велел я Катьке.

– Я не хочу!

Гномы, особенно молодые, отличаются завидным упрямством.

– А кто тогда присмотрит за тылом? – спросил я. – Мы все будем тут, а вдруг кобольды подкрадутся к нам сзади? Мы останемся беззащитны… Я хотел послать Кипчака, но он такой рассеянный…

Конструкция Ляжки рассыпалась, так что бывший диктатор вновь остался гол и наг перед лицом беспощадного врага.

– Мы присмотрим за тылом, – тут же сказала Катька. – Там много хороших сучьев…

– Где? – заинтересовался Ляжка.

Катька махнула рукой и потащила Сима к противоположной стороне пуэбло.

– Если что, свисти, – посоветовал я.

Катька кивнула.

– Я это… – покачал головой Ляжка. – Пойду… поищу что-нибудь для обороны…

Я промолчал. Ляжка убежал.

Лара подошла ко мне. В глаза не смотрела.

– Я… я даже…

– Давай потом, – подмигнул я. – Сначала немного кровопролития, потом светские беседы…

– Я думала…

– Таким красивым девушкам думать противопоказано.

Это был первый комплимент, который я отвесил в своей жизни.

Лара открыла в недоумении рот и покраснела. Я щелкнул языком. Лара покраснела еще больше.

Появился старый серый гном со товарищи. Сотоварищей было немного, десяток голов. Вооружены в основном дубинами, дрючками, молотками. У одного топор. Мощное войско. Десантно-штурмовой батальон.

– Вот это да, – присвистнул я. – Дедушка, кого вы привели? Этим зверям даже оружие не нужно. Загрызут.

Я засмеялся. Старый гном посмотрел на меня с глубоким непониманием.

– Ладно, диспозиция у нас, значит, такова. Вы прячетесь за хижинами. Когда кобольды врываются в населенный пункт, вы выскакиваете с устрашающими криками и начинаете планомерно уничтож