Постструктуралистский анализ дискурса

Материалы к лекционному курсу 5

История постструктурализма как интеллектуальной традиции начинается с 60-ых гг. 20 века и продолжается до сих пор. Его часто определяют как реакцию на структуралистские теории языка и дискурса.

В большинстве этих теорий язык и дискурс рассматриваются как продукт и инструмент коммуникации. Через анализ структуры дискурса коммуницирующий достигает понимания речи и тех целей, с которыми связывается использование языка. Постструктурализм несколько по-иному подходит к проблеме дискурса. Дискурс для поструктуралистов не ограничивается речью, говорением. Более того, использование языка в повседневной жизни вовсе не вовлекается в анализ, считается незначимым. Главное внимание в постструктурализме уделяется анализу письменных текстов.

Большинство постструктуралистов придерживается идеи, что дискурс является первостепенным инструментом коммуникации. Причем его рассмотрение выходит далеко за пределы собственно коммуникативного действия (в традиционном понимании последнего как состоящего из коммуницирующих субъектов, передаваемого сообщения, кода, необходимого для понимания сообщения, шума как технического, так и культурного, и т.п.). Из наиболее известных авторов этого направления назовем следующих: Жак Деррида (1930 – 2004?), Жак Лакан (1901 - 1981), Мишель Фуко (1926 - 1984). Затронем также в рассмотрении базовые идеи философии Жан-Франсуа Лиотара (р. 1924 -?) и Жана Бодрийяра (р. 1929 -?).

Ж. Деррида. Французский философ, литературовед и культуролог, интеллектуальный лидер «Парижской школы». Среди его трудов: «Голос и феномен» (1967), «Письмо и различие» (1967), «Шпоры. Стили Ницше» (1978), «Психея: изобретение Другого» (1987), «Призраки Маркса» (1993) и другие. Он подверг критике сам принцип «структурности структуры» и традиционные семиотические представления. Деррида указал на «неизбежную ненадежность» любого способа языкового обозначения. Он полностью отвергает идею о том, что язык может выражать что-то определенное. Впервые свои идеи он излагает в 1969 году в статье «Структура, знак и игра в дискурсе о гуманитарных науках». В ней Деррида сформулировал основные идеи своей философии: идею децентрации структуры; идею знака и «следа»; принцип «свободной игры мысли».

Деррида отмечает, что в основе представлений о структуре лежит понятие «центра структуры» как некоего организующего начала, того, что управляет структурой. Но само это начало избегает структурности. По мнению автора, этот «центр структуры» не является объективным свойством структуры. Это всего лишь фикция, постулируемая наблюдателем. Это результат его «силы желания», как говорит Деррида, (или «воли к власти», как говорил в свое время Ницше). В практическом отношении Деррида рассматривает этот результат как следствие навязывания тексту некоторых смыслов читателем (в ходе, например, интерпретации). А сам текст может быть совершенно иным. Но в то же время само интерпретирующее Я понимается Дерридой как своеобразный текст, «составленный» из культурных систем и норм определенного времени. Такое рассмотрение Я заранее ограничивает произвольность интерпретации со стороны этого Я культурно-историческим контекстом. И саму культуру в целом Деррида рассматривает как сумму дискурсов и/или текстов и утверждает, что «ничего не существует вне текста». Любой индивид неизбежно находится «внутри текста», в рамках определенного исторического сознания. Это в конечном итоге и определяет границы «интерпретативного своеволия» любого индивидуального сознания. Таким образом, весь мир – это бесконечный и безграничный текст (можно это положение сравнить с пониманием мира итальянским семиологом Умберто Эко: он называл мир «энциклопедией» и «словарем»). Отметим также, что Деррида признает метафорическую природу языка, что обеспечивает поэтический характер любого типа мышления, в том числе и естественнонаучного.

Весьма своеобразно Деррида подходит к проблеме знака. Генетически его взгляды восходят к идее Фердинанда де Соссюра о «немотивированности означающего», о произвольности знака, об отсутствии какой-либо естественной связи между знаком и предметом. Посему Деррида включает в рассмотрение только слово и обозначаемое им понятие, т.е. слово и мысль (в классификации знаков по Ч. Пирсу такого рода знаки относятся к символам). За знаками у Дерриды нет предметов. А раз так, то нет значений, а смысл не может быть всегда одним и тем же. Смысл слова, считает Деррида, это его бесконечное подразумевание. Отсюда вытекает принципиальная неопределенность любого смысла. Но предметы все же «маячат» в рассуждениях Дерриды (только надо помнить, что предметы легко заменяемы, и референция как таковая не может быть установлена). Сам знак представляет собой своеобразный «след» (вполне допустимо рассматривать как вторичный знак) обозначаемого им предмета. «След» обеспечивает в конечном счете возможность языка и письма. «След» не есть знак, отсылающий нас к какой-то сущности. «След» ничем внешним не определен. Он определен только своим собственным становлением, в котором имеет место присутствие и отсутствие одновременно.

Согласно Дерриде, вся система языка – это система «следов», т.е., по сути, вторичных знаков. Смыслы их альтернативны. Чтобы продемонстрировать это положение, автор и предлагает свой особый метод – деконструкцию - как метод извлечения из текста смыслов.

Такая приверженность альтернативности во всем побуждает Дерриду отстаивать тезис о примате графического оформления языка над устной, живой речью. Живой язык непосредственно связан с деятельностью, а графическая система записи (письмо) предельно условна (любое слово можно записать по-разному: кириллицей, латиницей, иероглифами, различными способами фонетической транскрипции и т.д.). Условность графики усиливает в концепции Дерриды расхождение между означающим и означаемым. В этом он видит главный смысл противопоставления звука письму (или рисунку).

Тем самым Деррида строит свою модель использования языка в оппозицию «фоноцентризму», устанавливающему привилегию живой, устной речи над графикой. В устной речи дан автор высказывания в своем непосредственном присутствии со всеми своими взглядами и интенциями, посредством чего и закрепляется определенный смысл произнесенного. Отвергая «фоноцентризм», Деррида отвергает автора как создателя смыслов. В значительном смысле он делегирует эту функцию и читателю.

 

Жак Лакан - французский философ и психоаналитик, ученик З. Фрейда. Его также называют французским теоретиком и практиком так называемого «структурного психоанализа», основателем и главой французской школы фрейдизма (с 1964 по 1980 гг.). Среди произведений, например, статья «Стадия зеркала и ее роль в формировании функции Я» (1949). Главная цель его деятельности заключается в возврате к Фрейду через реинтерпретацию психоанализа Фрейда в терминах структурной лингвистики Ф. де Соссюра. Он исходит из мысли Фрейда об особом значении языка для характеристики бессознательного и его продуктов его функционирования (особое внимание при этом Лакан уделяет идее самости). Лакан признает, что бессознательное структурировано как язык. Все человеческие желания, интенции вписываются в уже существующий символический порядок. Фрейд использовал связь языка и бессознательного для диагностики и лечения психических заболеваний (через фиксацию речевых нарушений, оговорок). Известно, что структура личности, по Фрейду, вписывается в триаду «Оно – Я – Сверх-Я». Лакан эту триаду заменяет другой триадой – «реальное – воображаемое – символическое». Это «порядки» или измерения человеческого существования, в зависимости от координации которых складывается «судьба» субъекта. В этой триаде «реальное» - это хаос, недоступный именованию, «воображаемое» - источник субъективного иллюзорного синтезирования, а «символическое» - совокупность объективных механизмов языка и культуры. Именно «символическое» у Лакана выступает как структурирующая сила. Она господствует и над «реальным», и над «воображаемым». Она материальна и представлена в означающем, т.е. в материальных формах языка. Роль означаемого в этой модели выполняют смыслы (или референты).

Согласно Лакану, человеческая судьба очерчена цепочками «означающих». Лакан вводит понятие «децентрированный субъект». Он играет у Лакана роль медиатора между «означающими», а также между «реальным», «воображаемым» и «символическим».

Свои философские идеи Лакан переносит в свою врачебную психотерапевтическую практику. Он не стремился адаптировать пациента к социальному окружению. Его цель – в языковой проработке душевного опыта, посредством чего должен быть осуществлен прорыв от «пустой» речи к «полной». Для достижение поставленной цели предполагается своеобразное «подключение» индивида к символическому порядку, который задается культурой. Для этого Лакан широко использует так называемые «сюрреалистические» обороты, каламбуры, игру слов, смещения (метонимию), сгущения (метафоры). В итоге получаем такое понимание бессознательного, которое сложно назвать научным. Это понимал и сам Лакан. И потому его практика может быть определена скорее как культурное явление. «Структурный психоанализ» - это не лечение в прямом смысле слова. Использование этой методики не ведет к избавлению от страданий. По мнению Лакана, использование данного метода ведет к языковым проработкам дискурсивных обнаружений человеческой судьбы. Особое внимание при использовании этого метода Лакан уделяет детскому возрасту.

 

Мишель Фуко – французский философ, теоретик культуры и историк. Среди произведений: «Безумие и неразумие: история безумия и классический век» (1961), «Рождение клиники: археология взгляда медика» (1963), «Слова и вещи: археология гуманитарных наук» (1966), «Надзирать и наказывать: рождение тюрьмы» (1975), «История сексуальности» (1976 – 1984). Фуко создал свой вариант постструктурализма. Он резко отрицательно относился к «текстуальному изоляционизму», ведущему к уничтожению всех «внетекстуальных факторов» (ср. у Дерриды: «ничего нет вне текста»). Фуко считает, что приписывание языку особой автономности по отношению ко всем историческим и социальным системам является одной из форм «идеологий», препятствующих развитию познания.

Для Фуко текст вторичен по отношению к тем силам, которые порождают и каждый конкретный текст, и весь «мир текстов». Все эти тексты – проявление всеобщей текстуальности сознания. Фуко выступает против такой автономности языка. Он проводит идею прямой и непосредственной зависимости и обусловленности историческими и социальными системами референции. В связи с этим Фуко стремится рассматривать человеческое мышление и сознание с исторической точки зрения. Историчность человеческого сознания Фуко определяет как глубоко внутреннюю характеристику каждой эпохи. Тем самым он пытается доказать своеобразие и уникальность человеческого сознания в каждый отдельно взятый период.

История понимается Фуко как ряд прерывностей, как «дисконтинуитет». Для раскрытия существа такого подхода он еще в середине 60-ых гг. 20 в. вводит понятие «эпистема» или «дискурсивная формация». «Эпистема» – это «концептуальная структура», «структура прежде всех других структур». По ее законам образуются и функционируют все другие структуры. Причем такой «доминантной структуре» приписывается языковой характер. Более того, понимается и трактуется она по аналогии с языком. (В таком понимании структуры исследователи творчества Фуко усматривают отголосок структуралистского периода в его творчестве). Фуко сводит всю деятельность людей к так называемым «дискурсивным практикам», содержание которых определяется эпистемой. Проблемное поле эпистемы при этом складывается из дискурсов различных научных дисциплин. Несмотря на различия в предмете и методах, научные дисциплины благодаря эпистеме реализуются в строго определенном речевом, языковом коде, содержащем свод предписаний и запретов. По мнению Фуко, эта языковая норма бессознательно предопределяет языковое поведение и, следовательно, мышление людей. По сути дела, эпистема сводится к совокупности научных представлений своего времени. Сам Фуко в истории западноевропейской цивилизации выделяет пять основных периодов: античный и средневековый (они практически автором не рассматриваются); возрожденческий или ренессансный (15 – 16 вв., т.е. эпоха Возрождения); просветительский (17 – 18 вв., для которых характерной становится традиция классического рационализма); современный (с начала 19 в. и по сей день, это и есть современность). Эти периоды кардинально различаются. Причем в первую очередь, с точки зрения Фуко, эти различия касаются стилей мышления эпохи.

Фуко считает эпистему принципиально непознаваемой для ее современников. Все дело в том, что механизм ее действия лежит в сфере бессознательного. Фуко пытается обрисовать и механизм смены эпистем. Суть этого механизма заключается в трансформациях, или мутациях, эпистем. Фуко намечает три класса трансформаций дискурсивных практик: - деривации (внутридискурсивные зависимости): изменения путем дедукции; - мутации (междискурсивные зависимости): смещение границ между дисциплинами, изменение роли и позиции субъекта; - редистрибуции (внедискурсивные зависимости): смещение функции дискурса.

Исходя из неосознаваемого механизма пользования дискурсивными практиками, Фуко в конечном итоге говорит о навязывании некоторых знаний человеку в качестве неоспоримого авторитета. В этом усматривает проявление власти дискурсов над сознанием человека. При этом понятие власти у Фуко не несет однозначно негативный смысл. Оно скорее может быть охарактеризовано как фатальная неизбежность. Следует особым образом подчеркнуть, что власть у Фуко не совпадает с социальной властью. Это, скорее, «метафизический принцип», стихийный, неупорядоченный и сознательно неуправляемый.

 

Жан-Франсуа Лиотар – французский философ, теоретик «нерепрезентативной эстетики», создатель концепции «нарратологии», обосновывающей ситуацию постмодернизма в философии. Среди работ: «Феноменология» (1954), «Отклонение исходя из Маркса и Фрейда» (1968), «Состояние постмодерна» (1979), «Распря» (1983), «Склеп интеллигенции» (1984).

Лиотар сравнивает два понятия: «миф» и «нарратив» (рассказ, история). Принципиальное отличие их он видит в том, что миф ориентирует нас в прошлое, а нарратив – в будущее, т.к. в нем формулируется идея, ожидающая своего воплощения в будущем, а не создающая основания для настоящего. В своих рассуждениях Лиотар подчеркивает, что проект современности, который сформировался в начале 20 века (и этот проект Лиотар называет метанарративом, метарассказом), уничтожен Освенцимом. С этого момента, по мнению автора, открывается постсовременность. «Метанарратив» разрушен. На его место Лиотар предлагает систему микронарративов. Они живут в повседневности и определяют ее. Их Лиотар определяет как языческие.

Разрабатывая идею микронарратива, Лиотар выделяет две системы правил, по которым строится речевая деятельность: «режимы» предложений и «жанры» дискурса. «Режимы» предложений – это правила построения предложений. Они могут быть выделены по типам деятельности: размышления, познание, описание, повествование, вопрошание, демонстрация, приказание и др. По отношению друг к другу они гетерогенны и непереводимы друг в друга. «Жанры» дискурса – это правила соотнесения предложений в цепочку для достижения тех или иных целей. «Жанр» дискурса определяет общую цель и делает возможным сочетание гетерогенных режимов в единую цепочку.

Придерживаясь в целом идеи языковых игр, Лиотар разрабатывает теорию языковой агонистики. В ней утверждается агонистический (состязательный) характер пространства языковых игр. Сперва он прилагает это положение к сфере научного знания, а позже усматривает возможность перенести ее на все сферы жизни общества.

Лиотар утверждает, что в основе игры лежит не согласие, а напротив, разногласие. Эту идею он развивает в работах «Состояние постмодерна» и «Распря». В центре внимания рассуждений Лиотара – конфликт между режимами предложений, особенно в ситуации, когда требуется отдать предпочтение одному из них. Выбор режима всегда предполагает неизбежную несправедливость к нереализованным режимам. Разрешить конфликт между режимами внутри одного жанра возможно, с точки зрения автора, посредством так называемой тяжбы – судебной процедуры. Распри же между жанрами дискурса неразрешимы в принципе. При этом Лиотар подчеркивает, что не существует единых правил разрешения конфликтов. Существует только разнородная совокупность конфликтующих языковых правил.

Лиотар предлагает фиксировать конфликт, свидетельствовать о распре, не давая переходить ей в тяжбу. С его точки зрения, тяжба удваивает несправедливость по отношению к отвергнутому судебной инстанцией режиму. Он требует не допускать возникновения непреодолимого разрыва между двумя жанрами дискурса. Между ними всегда, считает автор, должно сохраняться что-то общее.

Дискурс, по мнению автора, может приводить к определенным последствиям. Они могут быть непоправимыми и такие последствия автор называет «ущербом». И могут быть поправимыми. Их автор называет «уроном». При этом если у потерпевшего нет дискурсивных средств выразить свои претензии, он превращается, по мнению Лиотара, в «жертву», обреченную на молчание. Лиотар формулирует в связи с этим задачу философа: бороться против гегемонии одного дискурса над другими, помочь «жертве» найти свою идиому, т.е. свое особенное выражение.

Но прийти к гегемонии дискурсу не так-то легко. Препятствия на этом пути создает не чья-то воля, как считает Лиотар, а сама принципиальная гетерогенность режимов предложений и жанров дискурса. Каждый из них – атомарен и трансцендентен по отношению друг к другу. Между ними всегда пропасть. Эти пропасти Лиотар называет «разрывами в языковом континууме». Их он оценивает как место «события» («со-бытия», т.е. в Хайдеггеровском смысле). Каждое предложение у него – это событие, и раскрытие и презентация Вселенной, т.к. в любом предложении всегда предполагается некое «наличие» (ср. обороты во французском или английском, например, языках: «il y a …», «it is …»).

Из всех этих рассуждений Лиотар выводит механизм существования бытия. Он заключается в «онтологической языковой игре». Основное ее правило – представлять не реальные события, а другие представления. Тем самым в такой языковой игре мы имеем дело с языковым виртуалом. Здесь нет референции, представление здесь понимается не как показывание, а указание на другое представление. Причем представляя другое представление, первое представление полностью отдается ему, забывая себя. Отсюда Лиотар делает вывод: то, что не представлено, не есть бытие, оно не существует. Оно есть небытие. И получается, что бытие в этой онтологической языковой игре представлено как небытие.

В качестве иллюстрации возможности представления непредставимого Лиотар указывает на художественный авангард. И в целом проявляет интерес к эстетике модернистского и постмодернистского искусства. А вот среди дискурсов, рвущихся к гегемонии, Лиотар указывает на экономический дискурс.

Вводя понятие о представлении того, чего нет, Лиотар стремится подчеркнуть феномен недостатка реальности. Причем это качество, по мнению автора, присуще самой реальности. Лиотар имеет в виду тот факт, что мы нередко имеем представления о том, чего нет в доступной нам реальности. Так, например, мы оперируем идеей мира (в смысле тотальности сущего), но не обладаем способностью показать ее пример, т.е. показать ее наглядно. Далее. Мы оперируем идеей простого (т.е. того, что не разложимо далее на части), но не можем проиллюстрировать ее никаким чувственным образом. То же касается и абсолютно великого, могущественного, а также всех научных и философских абстракций.

 

Жан Бодрийар – французский философ, социолог, культуролог. Основные сочинения: «Система вещей» (1968), «Общество потребления» (1970), «К критике политической экономии знака» (1972), «Зеркало производства» (1973), «Символический обмен и смерть» (1976), «О совращении» (1979), «Симулякры и симуляции» (1981), «Фатальные стратегии» (1983), «Экстаз коммуникации» (1987), «Прозрачность Зла» (1990) и другие.

Бодрийар проявляет в целом интерес к области политической экономии, в которой три формы стоимости: объектную, товарную и знаковую, - противопоставляет символическому обмену как их совокупности. В своем творчестве, следовательно, Бодрийар не прошел мимо марксизма. Опираясь на последний, он формулирует весьма оригинальную критическую теорию языка.

Но если Маркс анализирует товарную форму стоимости, то Бодрийар обращается к ее знаковой форме. У него товар и знак неразрывны. Бодрийар отмечает, что всегда рациональный «дискурс вещей» (товаров) и их производства, дискурс объекта потребления как знаковой функции структурирует поведение человека, определяет «дискурс субъекта». Другими словами, не потребности являются основанием для производства товаров, а наоборот – система производства и потребления производит потребности. Тем самым в акте потребления потребляются не товары, а вся система объектов как знаковая структура. При этом вне системы обмена и потребления нет ни субъекта, ни объектов.

У Бодрийяра за знаками нет реальности. Он отстаивает идею произвольности знака (как и у Ф. де Соссюра). Реальность в таком понимании – это всего лишь отражение знака. «Мир», вызываемый к жизни в процессе символической деятельности, - это всего лишь эффект знака, его тень. Процесс обозначения Бодрийар называет симуляцией, а его результаты – симулякрами. Получается, что то реальное, на что мы ссылаемся в своей знаковой практике, это всего лишь симулякр символического, его редуцированная форма. «Мираж референта» - это всего лишь фантазм того, что знак подавляет и вытесняет в процессе обозначения. Так, по Бодрийру, осуществляется «террористический контроль смысла».

 

При подготовке данного изложения использованы материалы авторского спецкурса «Феномен коммуникации в современном мире: философско-теоретический анализ».