Кризис индивидуальной жизни

А. В. Толстых полагал, что основная причина психологических переживаний в поздней старости состоит в противоречии психических, духовных способностей и биологических возможностей человека. «Это состояние – могу все и ничего уже не могу – один из трагичнейших моментов старости, когда к человеку одновременно приходят и обостренное понимание жизни, и невозможность жить».[201]Он приводит описание Ф. Паульсона, биографа знаменитого немецкого философа И. Канта, последних лет его жизни.

Ощутив на 72-м году жизни неожиданный упадок сил, отказавшись от чтения лекций и впав в печальное состояние старческой слабости, Кант пишет Гарве: «Пользуясь довольно хорошим здоровьем, я чувствую себя как бы пораженным душевным параличом. Я испытываю муки Тантала, видя, что мне нужно подвести итоги в вопросах, касающихся всей области философии, и я все еще не выполнил этой задачи, хотя и сознаю исполнимость ее».

Восемь лет продолжалась эта утонченная пытка, и смерть была вожделенным избавлением для человека, достигшего интеллектуальных высот и застигнутого врасплох беспомощностью на пороге немыслимых философских откровений.

Э. Кюблер-Росс была одной из первых, кто проследил путь умирающих с того момента, когда они узнавали о своем конце, до того как они испустили последний вдох. Согласно Кюблер-Росс, умирающие обычно проходят через пять стадий.

Первая из них – отрицание. Слова: «Нет, не я!» – самая обычная и нормальная реакция человека на объявление ему смертельного диагноза. В зависимости от того, насколько человек способен взять события под свой контроль и насколько сильную поддержку ему оказывают окружающие, он преодолевает эту стадию легче или тяжелее.

Гнев, охватывающий больного при вопросе «Почему именно я?», характеризует вторую стадию. Умирающий изливает этот гнев на заботящихся о нем людей и вообще на всякого здорового человека. Для завершения этой стадии важно, чтобы умирающий получил возможность излить свои чувства вовне. Затем начинается стадия «торга»: больной вступает в переговоры за продление своей жизни, обещая, например, быть послушным пациентом или примерным верующим.

Перечисленные три фазы составляют период кризиса и развиваются в описанном порядке или с частыми возвращениями назад. После разрешения этого кризиса умирающий вступает в стадию депрессии. Вопросов он больше не задает. Он просто говорит себе: «Да, на этот раз умереть предстоит именно мне». Он замыкается в себе и часто испытывает потребность плакать при мысли о тех, кого он вынужден оставить. Это стадия подготовительной печали, на которой умирающий отрекается от жизни и готовится встретить смерть, принимая ее как свой последний жизненный этап. Это принятие смерти составляет финальную стадию жизни умирающего, когда он, как правило, смиренно ждет своего конца.[202]

Можно полагать, что не все люди в одинаковой мере проходят описанные выше стадии умирания. Более того, человек, полноценно проживший все ступени и периоды индивидуальной жизни, уходит из жизни достойно, с чувством выполненного долга.

Э. Эриксон полагал, что окончание жизненного цикла порождает «последние вопросы» о шансах человека трансцендировать за пределы своей идентичности и своего часто трагического или даже горько трагикомического участия в собственном неповторимом жизненном цикле, в исторической цепи следующих друг за другом поколений. Все великие философские и религиозные системы, имевшие дело с крайней индивидуализацией, ответственно оставались верными современным им традициям, культурам и цивилизациям. Находя трансценденцию в самоотречении, они оставались все же этически озабоченными «сохранением миропорядка».

«Любая цивилизация, – пишет Э. Эриксон, – может быть оценена по тому, какое значение она придает полному жизненному циклу индивида, так как такое значение (или его отсутствие) не может не затронуть начал жизненного цикла следующего поколения и, таким образом, шансов других людей на то, чтобы встретиться с этими конечными вопросами с некоторой ясностью и силой».[203]