Италия в эпоху Возрождения. 4 страница. Есть причины полагать, что появление храма в Индии принадлежит позднейшему времени и что на первых ступенях своего культурного развития индусы проводили

Есть причины полагать, что появление храма в Индии принадлежит позднейшему времени и что на первых ступенях своего культурного развития индусы проводили служение под открытым небом. Впоследствии священное место, обнесенное крытым помещением, обратилось в храм. Постройка его должна быть отнесена к правлению царя Асоки, который признавал буддизм государственной религией. Древнейшие памятники, дошедшие до нас, относятся уже к III столетию до Р. X. Это в большинстве случаев колонны из красноватого песчаника, футов сорока высотою и с радиусом в десять футов у базы. Столб, покрытый надписями, венчается четырехугольным плинтусом, на котором помещается капитель в виде сидящего льва — эмблема Будды. Столбы эти называются то столбами добродетели — по нравоучениям, которыми они были исписаны, то львиными столбами, или столбами закона, так как на них начертывали царские повеления. Наряду с этими столбами можно отметить круглые башенные постройки, порой чрезвычайно массивные, имевшие, вероятно, прямое отношение к культу.

Самое характерное, национальное, так сказать, детище индийской архитектуры — это так называемая топа или дагон, которые встречаются в Индостане во множестве. Топа состоит из цилиндрического основания, на котором покоится куполовидный верх, напоминающий формой до некоторой степени кочевую киргизскую палатку или тот водяной пузырь, которому может быть уподоблена жизнь человеческая, по толкованию Будды. Вокруг памятника всегда бывала ограда, отделанная под деревянный забор, с четырьмя воротами, ориентированными относительно сторон света. Порталы сплошь покрывались скульптурами, капители колонн разнообразились изваяниями слонов и львов. Вершина купола увенчивалась жертвенником с маленьким навесом наверху в виде зонтика. Иногда на юге Индостана топы обставлялись концентрическими рядами колонн.

Назначение топ чисто культурное: они служили телохранительницами частиц мощей Будды. Его тело было после смерти, согласно преданию, разделено на 84 000 частей, которые были заделаны в коробочки из золота, хрусталя, серебра и лазури и разосланы по всему Индостану. Топы располагались порою группами, — главная из них в Мальве, близ Бидиша, и состоит из трех десятков топ.

При топах строились вигары — монастыри для общежития. Строились они из кирпича и дерева, иногда высекались в скалах и украшались массой причудливых орнаментов. Особенно орнамент развился с той поры, когда монастыри сменились храмами и вигара сделалась домом молитвы для прихожан. Вигара представляла длинную залу, заканчивавшуюся полукружием, с двумя рядами каннелированных колонн на округлых неуклюжих базах.

Высокие топы и многоярусные постройки домов дали чрезвычайно оригинальный мотив построек — уступчатые пирамиды, обыкновенно называемые пагодами. Каждый ярус выступал кровлей, украшался пилястрами и закругленными кровельными навесами, а вверху все здание сводилось на купол. Низ пагод связывался с колоннадой сквозными портиками и переходами.

Собственно надгробных памятников у индусов не было, так как обычай сжигать тела, а пепел кидать в воду делал всякое надгробие излишним. Вдобавок взгляд на тело умершего как на предмет, прикосновение к которому оскверняет человека, еще более устранял необходимость памятников.

В скульптуре индусов условный символизм, как и в Африке, вязал художественное творчество. Зверообразное изображение божеств заставляло художника уклоняться с истинного пути реализма, придумывать новые образы и формы, порой чисто патологического характера. Трехголовые идолы, человеческое туловище с грузной слоновьей головой — все это, сочиненное весьма искусно, все-таки носит на себе более плоды роскошной фантазии, чем трезвого реализма. Большие группы скульпторам окончательно не удаются: чувствуется полнейшее отсутствие композиции, все оказывается загроможденным и перебитым. Но в общем индусы отлично чувствовали форму, понимая движение, умея придавать фигурам превосходную своеобразную грацию.

III

Подобно Египту, в Индии строго соблюдался придворный церемониал. Царь был олицетворением божества, и его повседневная жизнь была рядом формальностей, установленных издревле. Каждое появление царя вне дворцовой ограды было торжеством. Впереди шли рабы с курильницами, за ними двигалось кольцо раззолоченных колесниц, в центре которого, окруженный телохранителями, качался в золотом, украшенном жемчугом и тигровыми кожами паланкине властитель. На царские охоты в заповедные парки царь выезжал на слоне в блестящей сбруе, с толпой вельмож, служителей и жен, которые пели торжественные охотничьи песни, когда царь, спустив тетиву, убивал зверя. В дни религиозных процессий среди слонов и колесниц шли на цепях прирученные львы, тигры и пантеры. Музыка, гром труб, барабанов, пенье, ароматы индийских курений неслись над площадями. Порой религиозное служение принимало чудовищные размеры. Так, знаменитый обряд приношения в жертву коня одними подготовительными обрядами занимал пятнадцать месяцев. При празднествах бога смерти Ямы жрец ежедневно в течение четырех месяцев изливал на огонь масло до тысячи раз в день. На молитву созывались огромными металлическими колоколами, висевшими при вигарах.

Формализм сказался и на одежде. В таких странах, как Индия, взгляд на одежду вырабатывается своеобразный. На нее смотрят как на аксессуар, а не как на необходимость. Женщины все свои старания обращали на плетение волос и украшения, не особенно заботясь о прикрытии, и наряд, изображенный на рисунке, мы можем назвать по меньшей мере эксцентричным. Но там, где дело касалось каст, одежда явилась формой. При известных обстоятельствах необходим был цветной костюм. Свидетели, приводимые к присяге, обязаны были являться в красном платье, в красных цветах на голове, посыпанной землей. Цари носили желтую одежду. Брамины — белую.

Брамины были слепые исполнители обычая. Ни один брамин не имел права сам себе стричь волосы или брить их, а предоставлялось это служителю. В ушах он носил серьги, на голове венок, в одной руке держал трость, в другой — кувшин для омовения. Он не имел права не только спать, но даже купаться раздетым. Идеал индусской жизни, по Ведам, был таков. Юноша, поступая к старому брамину в ученики, отказывался от женщин, музыки, танцев. Он обязан был ходить босым, не натираться душистыми маслами, не носить зонтика, жить подаянием. Окончив ученье, он делал подарок учителю и выбирал себе жену из своей касты. Сделавшись семьянином и жрецом, он был обязан, по возможности, истреблять в себе все телесные побуждения и погружаться только в миросозерцание. Когда волосы его поседеют, на лбу и на щеках появятся морщины, а в доме уже будет взрослый сын, он может взять с собой священный огонь и утварь и уйти в дебри лесов, чтобы там бичеваньем и молитвой освободиться от человеческих слабостей и прегрешений. Он здесь уже не должен заботиться ни о каких удобствах и, одетый в шкуру черной газели, будет спать на голой земле, питаться упавшими с деревьев плодами, в холод смачивать свою одежду, а в жару находиться между четырех костров. Когда искус доходил до своей высшей точки, суровый фанатик сбривал свою всклокоченную бороду, обрезал ногти и, прикрытый одним жалким лоскутком ткани, шел опять в мир, странствуя из города в город, питаясь милостыней, безучастный ко всему окружающему, углубленный в созерцание божества...

IV

Буддизм, разливаясь по Азии, нес в своем потоке и архитектуру своеобразного культа. Мотивы становились чудовищными, фантастическими: восточное воображение придавало им чисто сказочные формы. Таким является храм в Боробуду на острове Ява, расположенный на террасе, усеянной множеством ниш, из которых в каждой помещается по сидячему изображению Будды. Верх этой кудрявой постройки заканчивается большим дагопом и представляет, бесспорно, одну из оригинальнейших построек мира¹. Расходясь к востоку, буддизм захватил и «крайнее звено в цепи культурных народностей Азии» — Китай.

¹ Храм этот разрушен землетрясением.

Но китаец и индус — два полюса. Индус — весь поэзия и мистика. Китаец — это самый будничный реализм и проза. Его ум способен проникаться только чисто практическими соображениями. Его воображение поражается завитками деталей, но остается совершенно глухо к широкому пониманию художественных принципов. Переделав Будду в Фа, а пагоду в Тха, китаец навесил прежде всего на выступы крыш колокольчики и, откинув купольную систему построек, предпочел многоярусные восьмиугольные пагоды. Да и едва ли он смотрел на свой храм как на дом молитвы: для него он был городским украшением — и только. Резные колонки, переходы, базы — все это находится в ближайшем родстве с Индией, и оригинальной осталась разве одна крыша, в виде шапки с загнутыми полями, венчающая всевозможные постройки, даже надгробные монументы. В общем стиль Китая не лишен известной легкости, даже излишней легкости, карточной, так сказать. Например, их памятники — ворота, так называемые Пэ-лу, имеют форму скорее остова, чем постройки. Торжество китайского оригинальничанья — фарфоровая башня в Нанкине, в настоящем столетии сильно попорченная.

Но в деле практики Небесная империя опередила давным-давно своих соседей. Замкнувшись с севера знаменитой стеной от вторжения монголов, она соорудила целую систему каналов, соединив ими свои реки, и таким образом получилась громаднейшая водная система в мире. Грандиозная постройка мостов шла об руку с прорытием каналов. Масса мелких обиходных вещей обратила на себя внимание китайца. Он стал выделывать фигуры из фарфора, камня, слоновой кости, металлов. Формы окружавших его животных, растений, даже своеобразные очертания гор развили в нем более оригинальный, чем изящный вкус. Ремесленная сторона произведений их обиходной жизни заслуживает полнейшей похвалы. Чистота и безукоризненность отдельных частей рисунков у них изумительна. Всякий реальный, обиходный рисунок у них превосходен. Но когда китаец коснется изображения божеств, у него является какое-то глумление над человеческим образом, вместо экспрессии является гримаса. Замечательна та черта, что, когда китайцы вошли в сношение с европейцами и увидели новейшие плоды нашего искусства, им они показались дикими, они не хотят знать нашего приема живописи. Они отрицают тень, говоря, что тень дело случая, что она не присуща предмету и только затемняет его колорит. Они отрицают перспективу, утверждая, что предметы надо изображать не такими, какими они кажутся, а какие они есть: оптический обман ракурса и перспективного уменьшения здравый смысл обязательно должен исправить.

Взгляд китайца на все окружающее очень прост. Когда ему холодно, он не почувствует себя тепло. Китайцы не верят в чудеса, потому что у них бродячие фокусники распарывают себе внутренности и залечивают их тотчас же снова, потому что их врачи воскрешают мертвых. Они требуют, чтоб каждый был приписан к какой-нибудь религии для порядка. «Религий много — разум один, мы братья» — вот их формула. Религия — обряд, государственное установление, к которому можно относиться с крайним индифферентизмом. Божество — для них вопрос сомнительный, туманный, а главное, пустой, не имеющий практической подкладки. Отсюда — безнравственный материализм. Они умирают, как животные, с сухим спокойствием и говорят вежливо о покойнике: «Он раскланялся со светом». А живут они еще спокойнее, проводя в жизнь тезис: «Тюрьмы заперты и днем и ночью, но всегда полны; храмы всегда открыты, но в них нет никого».

Недвижный квиетизм Китая многие века дремлет за своей несокрушимой стеной. Где же причины его долгой жизни? Ведь это не горсть замкнувшихся от мира людей, — это треть населения всего земного шара, ведь эта страна по пространству несравненно более обширная, чем вся Европа. Разнообразие климата, разновидность северных и южных типов должны были бы скорей послужить к розни и распаду, чем к тесному сплочению. Но основной принцип их политической системы связал их слишком плотно для того, чтоб Небесная империя могла распасться.

В Китае правительство стремится, чтобы каждый член государства был грамотным. Далее: открытая дорога экзаменов ведет каждого на самые высшие должности. Все правление основано на умственных качествах. В три года раз в провинциях производятся публичные экзамены для занятия государственных должностей. Выдержавшие испытания подвергаются переэкзаменовке в главном городе округа и, наконец, еще раз испытываются в императорском управлении в Пекине. Вакантные места, таким образом, замещаются ученейшими людьми, и от экзаменационного испытания никто не освобождается.

Если такая система для европейца и покажется нелепой, то все же он должен сознаться, что она поразительно прочна, и недаром треть человечества тысячелетия свято хранит ее и признает ее за единственное политическое благоустройство. Макиавелли сказал некогда: «Форма правления — дело не важное, хотя полуобразованные люди думают иначе. Высшей целью правления должно быть постоянство, которое гораздо важнее свободы». Общество, которое стремится к царству разума, думая, что он один должен управлять государством, конечно, достойно уважения.

Глава третья

ЗАПАДНАЯ АЗИЯ

Ассирия. — Персы. — Евреи

I

Одиннадцатая глава Моисеевой книги Бытия начинается так: «На всей земле был один язык и было одно наречие.

Двинувшись с востока, они нашли в земле Сенаар равнину и поселились там.

И сказали друг другу: «Наделаем кирпичей и обожжем огнем». И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола вместо извести.

И сказали они: «Построим себе город и башню, высотой до небес, и сделаем себе имя прежде, чем рассеемся по лицу земли...»¹

¹ Книга Бытия. — Пер. Св. Синода.

Башня возбудила ревность Иеговы, осталась недостроенной и была названа Вавилоном. Сравнительно менее древние известия подтверждают существование этой пирамиды, называвшейся капищем Бела, или Ваала. Она была восьми ярусов и имела шестьсот футов ширины в основании и на столько же поднималась в высоту. Развалины ее видны до сих пор: это остатки действительно гигантской постройки, подобной которой не встречается нигде на земном шаре.

Стремление к монументальным постройкам было присуще народам Центральной Азии. Колоссальные размеры и гор, и долин, и рек дали колоссальный размер и архитектурным мотивам. Не стесненное узкими рамками понятий египтян и китайцев, искусство ассиро-вавилонской культуры развилось в роскошное самобытное целое. Могучее его влияние отразилось не только на ближайших соседях, но и в самой Европе. Бели в Ассирии мы можем уследить за некоторыми египетскими веяниями, то и классическое искусство в свой черед не чуждо Вавилону. Здесь человечество, впервые сбросив с себя гнет условности, типично реализует видимую природу, говорит новое слово.

Нам совершенно были незнакомы памятники ассириян и вавилонян вплоть до XIX века. Праздные туристы, слонявшиеся по Центральный Азии, возвращались назад с мелкой рухлядью старины и с отсутствием какого бы то ни было представления о древних памятниках страны, занимавшей когда-то такое великое место в истории человечества. Только в 1842 году французский консул в Мосуле — Бота решился на систематические раскопки. Он начал их на восточном берегу Тигра, где, по уверению древних авторов, должна была находиться Ниневия. Окрестное население очень недоброжелательно отнеслось к изысканиям, и вдобавок они кончились полнейшим неуспехом. Но Бота не унывал и принялся за раскопки в Хорсабаде — местечке возле Мосула. Здесь его ожидал полный успех. Он вскоре наткнулся на стену, изукрашенную барельефами, и эта находка послужила началом огромной цепи открытий, осветивших тьму сказочных тайн Ниневии. По стопам Бота пошел англичанин Лаярд, обогативший музеи Лондона нимрудскими древностями, откопавший целые дворцы, и теперь мы знаем о древнеазийском искусстве не меньше, чем о египетском.

Писатели древности утверждали, что Ниневия имела восемьдесят четыре версты в окружности и была обнесена огромными стенами и башнями. Раскопки подтверждают, что пространство, занимаемое ею, было колоссально. Вся Ниневия была расположена на целом ряде холмов, которые размещаясь группами, образовывали естественные границы между частями города. Раскопки дали нам превосходные образцы скульптуры; особенно поразителен портал хорсабадского дворца с четырьмя изображениями крылатых львов с человечьими головами. Все стены дворцов оказались покрытыми алебастровыми плитами, Мидийский костюм сплошь украшенными барельефами. Все постройки террасовидные, причем порой встречаются уступчатые пирамиды, что указывает на первобытную точку зрения архитектурных начал. Стены колоссальной толщины и сложены из кирпича, который, господствуя за недостатком камня на Вавилонской башне, перешел и сюда.

Обратим внимание на характерную сторону ассирийских построек: живопись и скульптуру по алебастровым плитам и глазурованному кирпичу. И тут, как в Египте, обе великие отрасли искусства служили только декорацией дворца, служили известным архитектоническим мотивом. Но религиозные сюжеты здесь не находили такого простора изображению, как это было в Египте. Обыденный жанр и особенно царский быт составляют главный сюжет мотивов пластики и живописи.

Здесь мы встречаемся с царскими охотами и пирами, со всевозможными битвами и поединками и. небольшим количеством мифических сюжетов. На фигурах лежит азиатский отпечаток местного типа: они дебелы, приземисты, коренасты, с явным расположением к ожирению. Реализм мускулов несравненно могучее, чем в Египте. Торсу соответствует такая же голова, с сильно развитой нижней челюстью, крючковатым носом и маленьким лбом. Волосы убраны в завитки, движения довольно свободны и экспрессивны. Слабее прочего одежда — без складок, плотно прилегающая к телу, словно выделанная из толстой несгибающейся кожи. Лошади имеют условный характер, от которого, впрочем, не мог отделаться и впоследствии классический мир, но зато дикие звери, и особенно львы и ослы, превосходны. На рельефе, найденном в северо-западном нимрудском дворце, есть дивное движение льва, в которого нацелился царь из лука¹. Здесь чувствуется вдохновение.

¹ Не менее чудесные вещи можно найти в «Охоте на дикого осла», барельефе, находящемся в Британском музее. Реализм позы брыкающегося жеребчика поразителен.

Если в Египте выразился впервые живописный стиль, то в Ассирии впервые явилась жизнь в изображениях видимой природы. Соединения чисто фантастические — человеческой головы с звериным туловищем или птичьей головы с человечьим торсом — гораздо сильнее здесь, чем в Египте. Остатки живописи по кирпичу, которая развалилась с этим кирпичом, дошли до нас в жалких образцах. Но все-таки мы можем проследить на их глазури любимые изображения ассирийцев: лев, смоковница, гриф и плуг. Раскраска очень сильна: деревья ярко-изумрудного цвета, фон ярко-голубой, фигуры желтые. У Бота есть великолепные рисунки этих остатков.

Древнейшим памятником Ассирии считают львов на берегах Хабура у Артабана. Затем идут нимрудские и хорсабадские скульптуры. Позднейшая эпоха — дворцы Куюнджи с рельефами по нежному алебастру эпохи VII—VIII веков до Р. X.

Когда Ниневия пала, место ее занял новый Вавилон — этот умственный центр Средней Азии, полный сказочного великолепия. Колоссальный, как его могучая предшественница, он имел в наружной стене сто бронзовых ворот, а цитадель города имела еще другую ограду. Капище Бела стояло среди огромного двора, куда проникали тоже через бронзовые ворота. Святилище представляло громадную уступчатую пирамиду, низ которой состоял из храма, где находился золотой идол, трон, жертвенник. Наверху стоял другой храм, тоже с золотой утварью. Золотые идолы, по всей вероятности, делались не из сплошного золота и носили только золотую оболочку.

II

Ассирийская одежда не могла, подобно египетской, ограничиться лоскутком материи, обернутым около таза. Климат Ассирии потребовал длинную до пят рубашку, иногда укороченную до колен и подпоясанную поясом. Верхнее платье надевали только привилегированные классы, впрочем, впоследствии такое различие сгладилось. Костюм мужской и женский был почти одинаков, да оно и понятно при том рабском положении женщины, какое она имела на Востоке. В Египте женщины занимали первое место в обществе, и даже мужской египетский костюм стал походить на женский. На Востоке, напротив того, женский костюм приблизился к мужскому, так как даже в деле мод прекрасная половина человеческого рода была лишена всякой самостоятельности. Зато самые материи были великолепны. Азия издревле славилась выделкой тканей, особенно цветных и узорчатых. Украшенные кистями и тяжелой бахромой, с широкими каймами, разукрашенными арабесками, они сверкали великолепной пестротой Востока. Строгий придворный этикет перешел в позднейшее время в невероятную, освященную законом роскошь. Пурпурные одежды придворных, опахала, блестящее оружие, зонтики — все это было ходячим музеем драгоценностей. Сам царь являлся в белом клобуке с диадемой на нижней его части и фиолетовыми лентами, спускавшимися за спину. В руке он держал царский вызолоченный посох. Так как царь был в то же время и жрец, то порой на его одежде являлось изображение звезд и созвездий, служивших предметом поклонения ассирийцев.

Азия славилась оружием. Дамасская сталь с незапамятных времен была известна ее оружейникам. Ее щиты, луки, мечи расходились по всему свету. И особенно азиаты склонялись к кинжалу, который мог носить каждый гражданин в знак своего благородного происхождения. Их рукояти со звериными головами порой удивительно изящны. Несомненно, что войско ассирийцев было превосходно вооружено. Армии были вполне благоустроены, с трубными сигналами, знаменами при колесницах полководцев, копьями, топорами, панцирями, бронями. Но с истинно восточной жестокостью обращались победители с пленными. Легчайшим наказанием было обращение побежденных в евнухов, затем шло выкалывание глаз, сажание на кол.

Частные жилища ассирийцев очень похожи на египетские: те же плоские крыши, открытые галереи, та же простота мотива. В деталях является новизна: капители колонн своеобразны, здесь впервые появляется волюта — завиток капители, занявший потом такое огромное место в ионическом ордере. В орнаменте есть оригинальность и самобытность, сильнее всего развернувшиеся при облицовке дворцовых зданий. Комнаты укрывались превосходными коврами, заменявшими и циновку, и обои, и входную дверь, и даже перегородку.

В роскошную эпоху владычества вавилонян дворцы разрослись до небывалых размеров. Навуходоносор для своей скучающей супруги мидянки разбил сады по уступам террас, на пространстве 160 тысяч квадратных футов. Эти сады напоминали ей гористую отчизну и были известны в древности под именем «висячих садов Семирамиды». Они поднимались выше дворцовых башен. Каждая платформа террасы была сложена из кирпича и подпиралась массивными каменными устоями. На кирпич были настланы каменные плиты, потом толстые слои гипса, тростника и асфальта, прикрытые от сырости толстыми свинцовыми листами. На эти листы был насыпан такой слой земли, что на ней свободно могли пускать корни вековые деревья. И все это чудо искусства орошалось из насосов, поднимавших из Евфрата воду в бассейн самой высшей террасы.

III

После временного появления в Средней Азии мидийцев и их попытки объединения под одним владычеством всех соседних народов в истории выступает новая могучая монархия — персов. Суровые, не изнеженные, продукт своей пустынной, скалистой страны, они явились народом свежим, полным сил и самосознания. Блестящий талантами полководца Куруш (Кир), свергнув мидийское иго и завоевав Вавилон, распространил свою монархию до берегов Каспийского моря. Камбис и Дарий поддержали величие молодого престола. Преемник последнего, Ксеркс, пошел войной против Европы, грозя и на Морею распространить восточное владычество. Словом, Персия является перед нами на идеальной высоте могущества и славы.

До нас дошла довольно ясная картина их искусства, которое строго группировалось около двух предметов: царской власти и культа умерших. Ни обширных храмов, ни даже идолов мы не находим у персов. Удивительная трезвость мысли персов, признававших борьбу Ормуза с Ариманом и поклонявшихся огню, как-то не согласовалась с изображениями идолов. Они обоготворяли своих героев и царей, но отрицали всяких истуканов.

Древнейший памятник, дошедший до нас, Пасаргады, — древняя столица царей. Там находится уступчатая пирамида с храмиком наверху, которая обыкновенно называется гробницей Кира. Весь храмик и ограда, оцепляющая его, носят на себе несомненный отпечаток эллинского влияния. Домик — несомненная усыпальница, в которой, впрочем, нет саркофага.

Более интересны скалы Персеполя: гробницы царей в виде крестообразных уступов с колоннами, фронтоном и антаблементом. Персепольские колонны уже эллинского типа. Те же каннелюры, база с плинтусом, капитель с лотосами, бусами и завитками. Только порою верх отличается оригинальным соединением двух лошадиных или бычьих голов, да в базе, в отличие от ионической, нет вогнутого кольца.

Главнейшие развалины персепольских построек не могут дать нам полного представления о цели, для которой эти постройки были возведены. Жилых помещений мы не видим, но всюду помещение для народных масс. (Не место ли приношений податей и даней?) В порталах чувствуется сильное египетское влияние, но самобытная азиатская капитель колонны говорит в то же время о своих традициях, имевших колыбелью именно эту страну, а не другую. Эти двойчатки головы, глядящие врозь, представляют удивительно смелую подробность и превосходное гнездо для балки.

Частные жилища нынешних жителей Ирана до того не сложны, до того напоминают своими тонкими колоннами и цветными занавесами походные шатры, что можно без натяжки представить себе такие же жилища и в эпоху персидского могущества. Дворцы, напротив того, были роскошны. Довольно сказать, что здание опоясывал ряд стен, понижающихся рядами, так что из-за одного ряда зубцов выставлялся террасой другой ряд, причем каждый имел свою раскраску. Таким образом, стены имели вид пестрого пояса семи цветов: белого, черного, пурпурового, голубого, красного, серебряного и внутреннего — золотого. Сам дворец строился из кипариса и кедра, и дерево покрывалось золочеными листами, даже крыша была вызолочена.

Барельефные изображения прославляли подвиги царей, причем в виду имеется не один какой-нибудь исключительный царь Ксеркс или Дарий, но представитель власти вообще. Приемные залы разукрашены сценами придворных церемониалов, картинами приношения даров. Если в самом типе изображения и чувствуется ассирийское влияние, то все же он еще свободнее и роскошнее. Профиль плеча схвачен удачно, под складками чувствуется тело, которое само по себе хилее и тщедушнее ассирийского. Как и ассирийцы, персы очень сильны в изображении животных, особенно фантастических, причем любимой темой художника является бой льва с единорогом.

С развитием роскоши при царях, переезжавших на лето из жарких Суз в прохладную Эктабану, придворная жизнь достигла того же великолепия, с каким она процветала в Вавилоне. В книге «Есфирь» рисуется прекрасная картина пира, который задавал жителям Артаксеркс.

«В третий год своего царенья он сделал пир для всех своих вельмож и придворных, для главных начальников персидских и мидийских войск и для правителей областей, показывая великие богатства своего царства и дивный блеск своего величия в течение многих дней: ста восьмидесяти дней. Когда же эти дни миновали, царь устроил пир для народа своего, находившегося в престольных Сузах, — от большого до малого, пир семидневный на садовом дворе дома царского. Белые бумажные и яхонтового цвета шерстяные ткани, прикрепленные пурпуровыми шнурами, висели на серебряных кольцах и мраморных столбах. Золотые и серебряные ложи были на помосте, устланном камнями зеленого цвета, и мрамором, и перламутром, и камнями черного цвета. Напитки были в золотых сосудах и сосудах разнообразных, ценой в тридцать тысяч талантов, и вина царского было множество по богатству царя...»

Из этого описания видно, до каких чудовищных размеров доходила придворная роскошь. Мидийско-персидские костюмы — длинные, широкие, скрывавшие недостатки роста, тканные из шерсти и шелка с систематично выработанными складками — блистали роскошно яркими цветами. Золотые цепи, браслеты, мидийские ботинки, зонтики, веера составляли необходимую принадлежность облачения. Александр Македонский, пораженный блеском царских одежд, променял свой простой греческий костюм на пурпурные мантии, высокие тиары персов. Царь носил бережно завитую длинную бороду, которая порой пряталась в футляр. Они чернили брови, румянились, носили накладные бороды и парики.

Хотя, в сущности, персы не имели храмов и капищ и только у позднейших писателей (Страбона и Навзания) встречаются сведения о святилищах, где горел неугасимый огонь, но так как жертвы все-таки приносились непосредственно под открытым небом, то непроизвольно образовалась корпорация магов. Занимая ближайшие к царю должности, эти жрецы огня и солнца контролировали самого царя при обычных жертвоприношениях. Они составляли и государственный совет, и верховный суд. Они имели свой институт, который и снабжал всю Персию учеными руководителями культа. При жертвоприношениях они завязывали рот, чтобы нечистым дыханием не осквернить божества; даже разговаривая с царем, надо было прикрывать рот. Подчинение женщины в Персии было полное. Жен держали стадами в гаремах, считая неприличным даже рисовать женщину на картинах. Но в то же время нравственное семейное начало стояло очень высоко. Браки были религиозной обязанностью. Предающийся разврату или разгулу восточных привычек считался слугой сатаны. Закон был всегда на стороне женатого, а не холостого, на стороне многосемейного, а не бездетного. Была особая молитва — послать добрых мужей стареющим девам. Но ранее пятнадцати лет замуж выходить не позволялось. Новорожденного трижды омывали коровьей мочой, считая ее очистительным средством. Юноши с пятнадцати лет, дня их совершеннолетия, носили пояс из верблюжьих волос, какой и теперь носят последователи религии Зороастра: это был символ возмужалости и гражданственности. Умерший считался нечистым, а так как стихии — огонь, вода и земля — были проявлениями божества, то тело не могло быть ни зарыто в землю, ни сожжено, ни брошено в реку: его клали на открытом поле среди камней на съедение животным.