Философское осмысление поэзии. Е. Баратынский, Д. Веневитинов. Деятельность «любомудров»

Баратынский, бесспорно, самый крупный и самый глубокий после Пушкина поэт поколения, пришедшего в литературу вслед за Жуковским и Батюшковым.

В поэтическом творчестве Баратынского преобладают элегии и поэмы. В поэмах Баратынский сказал новое слово, уклонившись от дороги, намеченной Пушкиным в «Кавказском пленнике».

В русскую поэзию, однако, Баратынский вошел и навсегда остался в ней как превосходный лирический поэт-элегик. В его творчестве удивительно совпали содержательное наполнение элегии, ее «поэтическая философия», сохраненная «памятью жанра» от древних веков до наших дней, и жизненная философия поэта, его понимание мира, истории, современности и себя.

Жуковский и даже Батюшков на что-то надеялись. Жуковский верил, что вечное счастье ожидает людей за пределами земного бытия, в загробном мире, что «там» он найдет и любовь, и красоту, и гармонию в своем сердце и согласие с миром. Батюшков, когда его «маленькая философия» потерпела крах, пытался найти спасение в религии. Баратынский – поэт нового, следующего за ними поколения – разочарован во всем: в устройстве бытия, в месте, отведенном человеку в мире (между землей и небом), в любви, в дружбе. Он не верит ни в гармонию на земле, ни в гармонию на небе, он сомневается в возможности счастья «здесь» и в достижении счастья «там». Человек, по мысли Баратынского, изначально раздвоен, разорван. Он не находит гармонии ни в своей душе, ни с миром, окружающим его. Таков общий «закон» мироустройства. В самом деле, размышляет Баратынский, у человека есть тело и душа; тело привязано к земле, оно смертно, а душа рвется к небу, она бессмертна. Но часто душа, живя повторениями, т. е. видя и переживая одно и то же, умирает как бы раньше тела, и тело становится бессмысленным, лишенным разума и чувств. Или, рассуждает Баратынский, нам даны страсти, благодаря которым мы можем жить полно и напряженно, но сама жизнь втиснута в узкие и короткие временные и прочие рамки («О, тягостна для нас // Жизнь, в сердце бьющая могучею волною // И в грани узкие втесненная судьбою»). Эта двойственность – разорванность в человеке тела с душой, с одной стороны, и человека и мира, с другой, – изначальна и вечна. Она неотменима. Противоречие не может исчезнуть и не может быть примирено, преодолено и разрешено. Таков «закон» бытия.

А раз «закон» нельзя отменить, то чувства по поводу того, хорош он или плох, неуместны. Отсюда господствующая эмоция – разочарование. Маска Баратынского-поэта – застывшая ироническая насмешка скептика. Баратынский не столько переживает свое разочарование, сколько размышляет о нем. И вот это мучительное и холодное размышление, не допускающее громких возгласов, всплесков и разгула чувств, становится внешне спокойным, но таящим угадываемую за ним трагическую внутреннюю мощь. А размышляет Баратынский о жизни как о неизбежном страдании, выпавшем на долю человека и сопровождающем его от рождения до смерти.

В одной из лучших элегий «Признание» герой задумывается не только об утраченной любви, но о самой невозможности достижения счастья. Он не может поверить в иллюзию («Не буду я дышать любви дыханьем!»), ибо высокие чувства всегда оборачиваются «обманом», «сновиденьем». В элегии «Разуверение» герой Баратынского не верит не в данную, конкретную любовь, а в любовь вообще:

Мир, говорит Баратынский, лишен гармонии, он драматичен и трагичен. Но, чтобы эту дисгармонию воплотить, чтобы об этой дисгармонии поведать всем, ее нужно сначала победить, преобразить и превратить в гармонию. Это может сделать только поэт – сын гармонии. Он владеет искусством стиха, который сам есть гармония. Побеждая дисгармонию, поэт дает миру надежду: он возвещает ему, что гармония все-таки есть. Демонстрируя ее в стихе, он исцеляет свою душу и освобождает от скорбей, от страданий души других людей, неся им духовное здоровье. Таким образом, с точки зрения Баратынского, исцеляющей от страданий мощью наделены поэзия и избранники-поэты, которые причастны ее тайнам.

Об этом Баратынский сказал в стихотворении «Болящий дух врачует песнопенье…»:

Баратынский пишет о том, что действие поэзии на больную душу (больную, конечно, метафорически: страдающую, обремененную либо заблуждениями, либо страстями, не дающими душе покоя) подобно действию священника, который, причащая, искупает грехи грешника и отпускает их. Подобно тому, как священнику при религиозном обряде Причащения Святых Тайн дана посвящением в сан таинственная власть прощения людских прегрешений, так и поэзия обладает «таинственной властью» освобождать, примирять страсти, приводить их в согласие, иными словами, «разрешать» их в душе певца. И тогда, причастившись этим тайнам поэзии, этой гармонии, обретя чистоту, душа поэта будет в состоянии наполниться гармонией и петь, излиться стихами, а затем передать и эту гармонию, и эту чистоту другим людям, всему миру. Поэт становится способным быть духовным врачом, целителем душ, а это означает, что он способен нести гармонию, покой, согласие, «мир» в души людей, которые через него становятся причастны таинственной власти гармонии.

Сравнение действия поэзии с религиозным действием привело в поэзию Баратынского религиозно окрашенную лексику, обилие слов, которые употребляются в молитвах и церковном обиходе: сочинение стихов — песнопенье, отпущение грехов — разрешение, освобождение от душевных мучений, страдание — скорбь, покой — мир, согласие, исповедующаяся у священника — причастница. Стихи-молитвы приобщают поэта-певца к Богу, к таинственной гармонии, прощают грешную и скорбящую душу, разрешают ее от душевной боли и очищают. Искупленная, поэзия становится «святой» и передается читателям, которые тоже «причащаются» гармонии, подобно тому, как верующий «причащается» Богу. Поэтическое размышление Баратынского становится похожим на молитву и таким же религиозно строгим, соответствующим церковным канонам.

С течением времени Баратынский все больше становился поэтом-философом, философическим элегиком, которого волнуют общие вопросы бытия: жизнь и смерть, история и вечность, расцвет поэзии и ее угасание. Баратынский с глубокой печалью и вместе с тем строго и холодно раздумывал над тем, что поэзия уходит из мира, что поэтическое чувство исчезает под напором «расчета» и «корысти»

. Баратынский понимал, что общечеловеческая мера ценности поэзии потеряна и что причина этого лежит в трагической разобщенности между поэтом и народом («Но нашей мысли торжищ нет, // Но нашей мысли нет форума!..»).

Стихотворения Баратынского в предельно заостренной форме запечатлели гибель благородных порывов человеческого сердца, увядание души, обреченной жить однообразными повторениями, и, как следствие, исчезновение искусства, несущего в мир разум, красоту и гармонию.

Задумываясь о своей человеческой и поэтической судьбе, Баратынский часто оказывался скептиком и пессимистом, но есть у него стихотворение, в котором сквозит тайная надежда, теперь уже сбывшаяся

Óбщество любому́дрия — литературно-философский кружок, собиравшийся в Москве в 1823—1825 годах. Члены общества называли себя «любомудрами».

В кружок входили воспитанники Московского университетского благородного пансиона, а также студенты и вольнослушатели Московского университета; многие из них после завершения образования были зачислены на службу в Московский архив Государственной коллегии иностранных дел, получив прозвище «Архивные юноши», закрепленное за ними А.С. Пушкиным в «Евгении Онегине» («Архивны юноши толпою // На Таню чопорно глядят».).

Члены «Общества любомудров» на собраниях, носивших преимущественно философский характер, изучали сочинения Б. Спинозы, И. Канта, И.Г. Фихте, Л. Окена, Герреса, Ф. Шеллинга, а впоследствии сыграли заметную роль в разработке диалектики и философии искусства в России.

На любомудров оказала воздействие «система тождества» Шеллинга, на основе которой предпринимались попытки построения цельного философского «науко-учения». В области эстетики любомудры выступали против «критики вкуса» и эмпиризма, доказывая необходимость «единства теории изящного» (Одоевский, Веневитинов, Киреевский, Шевырев).

«Философия, - отмечал Веневитинов, - и применения оной ко всем эпохам наук и искусств – вот предметы, заслуживающие наше внимание, предметы тем более необходимые для России, что она еще нуждается в твердом основании изящных наук и найдет сие основание, сей залог своей самобытности и, следственно, своей нравственной свободы».

Философское умонастроение уживалось у некоторых членов общества с либерально-политическими интересами (Киреевский с увлечением читал Гельвеция, Веневитинов под влиянием творчества Байрона воспевал «свободу» и «месть» узурпаторам). Либеральные настроения в кружке усилились накануне восстания декабристов, когда, по свидетельству Кошелева, сочинения французских «политических писателей» оттеснили немецкую философию. Но после 1825 года, напуганные репрессиями, любомудры распустили общество, а его устав и протоколы были сожжены Одоевским.

Участники кружка печатались преимущественно в "Вестнике Европы" и "Мнемозине" (созданной совместно Одоевским и Кюхельбекером), а после роспуска общества большинство из них объединились вокруг созданного «любомудрами» "Московского вестника".

Общество любомудрия, сыгравшее заметную роль в разработке на русской почве идеалистической диалектики и философских теорий искусства, в известной мере подготовило деятельность Н.И. Надеждина и В.Г. Белинского. Шеллингианское понимание истории как науки «самопознания» человечества неизбежно привело любомудров к национальным истокам. Именно «любомудры» стали основоположниками славянофильства.

Веневитинов Дмитрий Владимирович (14.09.1805-15.03.1827), русский поэт и общественный деятель. Основал с товарищами в Москве “Общество любомудров”. Лучшие его произведения: “Поэт”, “Жертвоприношение”, “Последние стихи”, переводы из Гете (“Фауст в пещере” и др.). Некоторые из его произведений дышат пессимизмом и разочарованностью, но в большинстве — светлый взгляд на жизнь и вера в человечество. Критическими статьями Веневитинов опередил в эстетическом понимании современников.

В 1822 - 24 как вольнослушатель посещал лекции в Московском университете. Увлекался не только историей, философией и теорией словесности, но и математикой и естественными науками. Сдав экзамены за курс университета, поступает на службу в Московский архив Коллегии иностранных дел, но главным его занятием была литература.

Веневитинов стал одним из организаторов московского "Общества любомудрия", которое ставило своей целью изучение идеалистической философии и романтической эстетики. Высшей целю человека и человечества поэт считает самопознание, которое для него есть путь к гармонии мира и личности.
Главная тема стихотворений Веневитинова - судьба поэта ("Поэт", 1826; "Поэт и друг", 1827). Он посвящает стихи друзьям, близким людям, возлюбленной (был безнадежно влюблен в Зинаиду Волконскую): "К моей богине" (1826), "Элегия" (1827), "Завещание".
Среди литературно-критических статей выделяется "Раэбор статьи о "Евгении Онегине", высоко оцененный А.Пушкиным. Веневитинов писал также о живописи, музыке.
Его стихи "Смерть Байрона" (1825), "Песнь грека", "Новгород" (1826) выражают вольнолюбивые идеи и настроения. Он сочувствовал декабристам.

Веневитинов Димитрий Владимирович - поэт, родился 14 сент. 1805 г., умер 15 марта 1827 г. Несмотря на столь кратковременную жизнь, чрезвычайно богато одаренная натура Веневитинова успела развернуться с такой полнотой, что его имя является тесно связанным с историей не только русской поэзии, но и русской мысли. Происходя из старинной дворянской семьи, В. уже с детства попал в самые благоприятные условия: для будущей карьеры имелись в запасе отличные родственные связи, а в настоящем, когда должно было совершаться его первоначальное воспитание, с одной стороны - полная материальная обеспеченность с другой - заботливое попечение его умной и образованной матери. До поступления в университет В. воспитывался и получал образование дома: до восьмилетнего возраста его учила сама мать, а затем были приглашены наставники, из которых особенное влияние оказал на В. умный и просвещенный франпуз-эльзасец Дорер, хорошо ознакомивший его с французской и римской литературой. Греческому языку В. учился у грека Байло, известного своими изданиями некоторых из греческих классиков. В. рано ознакомился с древне-классическим миром; отсюда изящная гармоничность душевного строя В., ясно отразившаяся в неразрывной связи между его поэтическим вдохновением и его философским мышлением, благодаря которой современники называли его "поэтом мысли". Он обладал также способностью к живописи и, значительным музыкальным талантом, был не только хорошим исполнителем, но и композитором и усердно занимался историей музыки.

Семнадцати лет от роду В. без всяких затруднений мог уже перейти к университетским занятиям. В студенты В. не поступал, а слушал те лекции университетских профессоров, которые наиболее привлекали и удовлетворяли его любознательность. Особенно интересовали его курсы А. Ф. Мерзлякова, И. И. Давыдова, М. Г. Павлова и профессора анатомии Лодера. Последние три пытались связать преподавание своего предмета с господствовавшею тогда на западе философскою системой Шеллинга и, несомненно, много способствовали умственному развитию В. в духе шелленгианства. Мерзляков оказывал благотворное влияние на университетскую молодежь также и устроенными им общедоступными педагогическими беседами; здесь В. скоро привлек к себе общее внимание ясным и глубоким умом и замечательной диалектикой. Эти блестящие качества он проявлял и в кружке даровитых и развитых студентов, центром которого был Н. М. Рожалин, и в котором молодые люди занимались философскими прениями и читали собственные сочинения на разные отвлеченные темы. Сдав через два года выпускной экзамен, Веневитинов определился в 1825 году в московский архив коллегии иностранных дел, намереваясь потом служить по дипломатической части за границей. В названное учреждение тогда поступала масса молодежи, рассчитывавшей подвизаться на дипломатическом поприще; поэтому и многие из упомянутого товарищеского университетского кружка остались в прежних отношениях. Легкая канцелярская служба оставляла много свободного времени. Из упомянутого товарищеского кружка образовалось довольно многочисленное литературное общество, а пятеро из его членов составили более интимное тайное "общество любомудрия", с целью исключительного занятия философией, преимущественно немецкой; но оно было ими же самими закрыто, вследствие опасений, возбужденных в них событием 14 декабря, к которому оказались прикосновенными знакомые их и родственники. К числу небольших работ, читавшихся на собраниях общества, принадлежат прозаические наброски В.: "Скульптура, живопись и музыка", "Утро, полдень, вечер и ночь", "Беседы Платона с Александром" - представляющие (последняя даже и по самой форме) удачное подражание диалогам Платона, как по развитию мыслей, так и по поэтическому тону.

У членов общества явилось желание иметь свой печатный орган. Сначала предполагалось выпустить в свет альманах (альманахи тогда были в моде); но Пушкин, приехавший в начали сентября 1826 г. в Москву, посоветовал кружку начать издавать ежемесячный журнал. В., находившийся в дальнем родстве с Пушкиным и уже известный ему по своей статье о первой песне "Евгения Онегина", вследствие чего они быстро и сблизились друг с другом, изложил программу задуманного периодического издания общества, озаглавив ее: "Несколько мыслей в план журнала". Вскоре было преступлено к изданию журнала, названного "Московский Вестник", в духе веневитиновской программы, по которой основная задача русского периодического журнала заключалась "в создании у нас научной эстетической критики на началах немецкой умозрительной философии и в привитии общественному сознанию убеждения о необходимости применять философские начала к изучению всех эпох наук и искусств". Журнал стал выходить с начала 1827 г., под наблюдением коллективной редакции и под официальной ответственностью М. П. Погодина. Но В., главный вдохновитель нового дела, к этому времени уже перешел на службу из Москвы в Петербург. Этому способствовала платонически обожаемая В. известная княгиня Зинаида Александровна Волконская. Он тогда же получил место в канцелярии иностранной коллегии, где важную должность занимал родственник княгини, гр. Лаваль. Уезжая из Москвы в конце октября, В. взял с собой спутником, по просьбе той же Волконской, француза Воше, который только что возвратился туда, проводив в Сибирь родственницу княгини Зинаиды графиню Е. И. Трубецкую, рожденную Лаваль, последовавшую туда за сосланным своим мужем-декабристом. При въезде в Петербург В. и Воше были арестованы вследствие крайней подозрительности полиции ко всем, имевшим хотя бы малейшее отношение к участникам заговора 14 дек. Трехдневный арест оказал, на В. в двояком отношении дурное влияние: кроме тяжелого нравственного впечатления, от которого он долго не мог оправиться, пребывание в сыром и неопрятном помещении вредно подействовало на его и так уже слабое здоровье, так что не прошло месяца по выходе из под ареста, как В. опасно заболел. Болезнь, впрочем, продолжалась не долго. Радушно встреченный своими ближайшими начальниками и найдя в лице некоторых из тогдашних поэтов и литераторов расположенных к нему друзей, В. повел деятельную жизнь, усердно исполняя служебные обязанности, посещая высшее петербургское общество и, сверх того, находя время для усиленных заняли поэзией. Но он скучал по Москве, где оставались любимая им родная семья, неизменно обожаемая им, несмотря на ее гораздо более зрелый возраст, княгиня Волконская и, наконец, его товарищи по литературному обществу и по затеянному сообща журналу, заботы о котором В. горячо высказываются в сохранившихся его письмах к Погодину и другим. Неудовлетворенность своим положением побуждала помышлять о скорейшем отъезде на службу в Персию. До отъезда из Москвы, Веневитинов с жаром отдавался изучению немецких философов Шеллинга, Фихте, Окена, а также и творений Платона, которые читал в подлиннике (об этих его занятиях свидетельствуют письма к некоторым друзьям, напр., к Кошелеву, а также и небольшая работа, исполненная им для княжны Александры Трубецкой, под заглавием "Письмо о философии", замечательная по платоновски стройному изложению и безукоризненной ясности мыслей); в кратковременное свое пребывание в Петербурге В., по видимому, наиболее времени посвящал поэтическому творчеству. Это видно как из количества его вообще немногочисленных стихотворений, приходящихся на петербургский период его жизни, так и из достигнутого в них совершенства формы и глубины содержания.