Националистические и региональные движения в Западной Европе. Рикардо Петрелла

Территориальные противоречия, возникающие в любой общест­венной системе, представляют собой следствие конфликтов между социальными группами с различными интересами, которые зани­мают неравное положение в структурах власти — политической, экономической, культурной или религиозной. Любая система, ко­торая стремится обеспечить собственную стабильность и жизнеспособность, должна предвидеть и оценить эти противоречия и ус­тановить над ними контроль. Иногда они приводят к распаду сис­темы, чаще — к кризисам в специфической субсистеме, служат источниками частичной или латентной нестабильности. <...>

Этнонационалистические и регионалистские требования

Националистические движения, исходя из той же логики, на которой основана легитимность национального государства, вы­ступают с требованием автономии или даже суверенитета либо независимости. Региональные движения стремятся добиться удов­летворения социальных потребностей общины или региона и уча­стия в управлении имеющимися ресурсами. Они требуют измене­ния политических, экономических и культурных отношений между регионами и центральными властями в рамках существующего го­сударства. Обычно речь идет о более широкой законодательной, исполнительной и финансовой автономии региона или реорганиза­ции общественной администрации в экономической (региональные планы), социальной (децентрализация системы просвещения и об­разования), культурной (региональные культурные хартии) и дру­гих сферах. Как и другие динамичные явления, националистиче­ские и региональные интересы сосуществуют, совмещаются, на­кладываются друг на друга или противоборствуют, рассекая одни и те же социальные группы в пределах общей территории. Помимо различий; оба типа требований имеют ряд сходств:

· ставят под сомнение национальное государство как унитарную и централизующую целостность;

· выступают против гегемониального (отрицание права на уча­стие) и стандартизирующего (дискредитация различий) управле­ния общественной системой, соответствующей культурной модели доминирующих групп и территорий;

· выражают потребность в ускоренном социоэкономическом и культурном развитии на основе более широкой территориальной демократии или управления ресурсами на благо индивида, а не во имя неопределенной эффективности кик самоцели. <...>

Для понимания причин националистических и региональных движений я предлагаю выделить три группы переменных. Эндо­генные переменные определяют то, что можно назвать базовыми структурными компонентами, необходимыми для возникновения напряженности в масштабах страны или региона. Экзогенные пе­ременные относятся к нации-государству и окружающей общест­венной системе, а промежуточные переменные определяют состояние, процессы и механизмы, которые способствуют усилению территориальной напряженности либо тормозят ее развитие.

Эндогенные переменные

В эту категорию я включаю пять переменных:

1) наличие (отсутствие) культурной идентичности или набора данных, который воспринимается как признак нации;

2) наличие (отсутствие) специфических языковых особенно­стей, прежде всего стандартизированного языка, продолжающего выполнять какую-либо социальную функцию (коммуникации) и исчезновение которого воспринимается как серьезный ущерб ин­дивидуальной и коллективной идентичности;

3) политико-институциональный статус региона до и после его включения в состав нации-государства;

4) относительный уровень экономического развития и потенциал;

5) автономный либо гетерономный характер экономического развития.

При всей кажущейся очевидности весьма трудно определить наличие или отсутствие культурной идентичности или набора при­знаков, присущих нации. Главный вопрос не в том, что такое на­ция, а в том, насколько она является субъектом символического представительства, значимости и идентификации, воспринимаемым в качестве такового самими жителями регионов, а также посто­ронними.

Судя по самовосприятию, территориальная национальная иден­тичность характерна для Шотландии, Уэльса, Страны басков, Ка­талонии и Фландрии. Подобная идентичность формируется в Валлонии и на Канарских островах. Термин "народ" в смысле "нация" распространен в Юре (Швейцария) и Фриули (Италия). Террито­риальная идентичность воспринимается как реальность активным меньшинством в Галисии, Бретани, на Корсике и Сардинии. Она давно исчезла в Фрисландии и никогда не существовала в Эльза­се, где осознание общности и территориальная идентичность более точно выражались сочетанием "народ Эльзатии". В последние годы симптомы территориального самосознания появились у некоторых жителей Окситании.

Что касается точки зрения членов доминирующих социальных групп нации-государства или групп, отождествляемых с государст­вом, то Шотландия, Уэльс, Страна басков и Каталония обычно воспринимались ими как нации. Это признание никогда не оспари­валось в отношении Шотландии. Оно было неопределенным и пе­ременчивым применительно к Уэльсу. До недавнего времени, в особенности в условиях диктатуры Франко, оно не признавалось в отношении Страны басков и Каталонии. Фландрия добилась такого признания в 50-е и особенно в 60-е годы. Не воспринимаются в качестве наций Бретань, Корсика, Сардиния, не говоря уже об Окситании. Эльзас никогда не выступал с притязаниями на статус нации, и вопрос об этом не возникал, точно так же, как и в Фрис­ландии и Фриули. В Юре признание отдельного народа не создало никаких принципиальных проблем.

Вторая — языковая — переменная тесно связана с первой. За исключением Шотландии, эта черта в той или иной степени при­суща всем рассматриваемым регионам. Проблема языка всегда иг­рала важную стратегическую роль в Стране басков, Каталонии, Фландрии, Юре, Уэльсе, Эльзасе и Фрисландии. Она послужила толчком для националистической и (или) региональной мобилиза­ции в Бретани, на Корсике, в Галисии и Окситании. Недавно она приобрела важное значение на Сардинии и фигурирует в качестве одного из основных требований в Фриули.

Язык — это одно из важнейших выражений особой идентично­сти группы. Естественно, он не единственное, но зато наиболее очевидное и наиболее распространенное выражение специфично­сти. Он сразу и очевидным образом отличает "нас" от "них". Внешне язык выступает как барьер, но изнутри — это инструмент опознания и интеграции. Его освоение детьми представляет собой самое важное средство существования человека как члена группы и приобщения к культуре. <...> Если языковой код группы не признается в качестве официального языка государства, которому принадлежит группа, неизбежно возникают проблемы, появляется источник для конфликта как на индивидуальном, так и на группо­вом уровне.

<...> Существенное значение имеет третья переменная — по­литическая история региона, в особенности его политико-институциональный статус накануне и после включения в состав нации-государства. Поэтому рассматриваемые регионы отличаются большим разнообразием. Независимым или суверенным статусом в прошлом обладали Шотландия, Уэльс, Каталония, Бретань. Традиции автономии или независимости есть у отдельных час­тей (но не всего этнорегиона) Страны басков, Фландрии, Валло-нии, Фриули, Фрисландии, Окситании, Юры и Эльзаса. Никогда не были независимыми Канарские острова, Корсика (за исклю­чением коротких периодов в IX в., 1735—1760 и 1793^—1796 гг.) и Сардиния.

Политическая независимость, или автономия (неважно, под­линная или относительная), накануне включения в состав нации-государства потенциально представляет собой фактор, способст­вующий националистической или региональной мобилизации. Он приобретает четкое символическое значение. Парадоксально, что то же самое происходит в регионах, которые никогда не были не­зависимыми, но территориальная идентификация которых стиму­лируется языковыми и социокультурными факторами. На Корсике, Сардинии и Канарских островах особенно подчеркивается, что на­род смог сохранить свою идентичность и особые черты, невзирая на века чужого господства; следовательно, пора найти средства, чтобы самостоятельно решать вопрос о своем будущем.

Воздействие четвертой переменной — экономического потен­циала и уровня развития — особенно проявляется при структур­ной недоразвитости и ухудшении экономических условий. Если чья-то "невидимая рука" неспособна обеспечить равномерное и гармоничное развитие производительных сил и материальное бла­гополучие, жители бедных регионов теряют веру в способность центральных властей и господствующих экономических сил ре­шить их проблемы. В результате они все больше отвергают недо­развитость как естественное и,неизбежное явление. Неравномер­ность развития воспринимается ими как следствие экономической и политико-институциональной системы, поощряющей региональ­ные различия и неравенство в производстве и при распределении богатства. Централизованное государство представляется им как неадекватный и изживший себя институт.

При ухудшении экономических условий недовольство социаль­ных сил в регионах, переживающих упадок или сталкивающихся с серьезными проблемами реконверсии, неизбежно направлено про­тив центральных органов нации-государства и доминирующих групп ядра. Среди наиболее ярких примеров — Валлония, Шот­ландия (с 50-х годов), Уэльс (с 20—30-х годов). Экономический спад был одной из причин, побудивших часть средних и сельских слоев (небогатых землевладельцев) поддержать региональное дви­жение в ОксиТании. По тем же причинам в начале века нижние слои средних классов, сохранявшие тесные связи с сельским миром, стали социальной базой современного баскского национализма.

В условиях недоразвитости и спада ключевое значение приоб­ретает пятая переменная — автономный или гетерономный харак­тер экономического развитие Согласно этому критерию в боль­шинстве рассматриваемых регионов с 50-х годов возрастала, хотя в различной степени, зависимость их хозяйства от политики и ин­вестиций, неподконтрольных местным силам (исключение состав­ляют Каталония и Страна басков и с 60-х годов Фландрия). Буду­чи экономической периферией и находясь в нижней части таблицы по различным экономическим показателям, они играют подчинен­ную роль в процессе осуществления перемен, обновления и опре­деления своего будущего. Периферийность также стала субъек­тивной, воспринимаемой данностью. В прошлом одним из выходов была эмиграция наиболее динамичной части работающего населения из периферийных районов. Теперь же периферия отвергает эмиграцию и отстаивает свое право непосредственно и самостоя­тельно решать вопросы, касающиеся ее будущего и распределения ресурсов. Это характерно для Бретани, Корсики, Сардинии и Га­лисии, где централизованное управление экономикой, подчиненное стремлению олигополистских групп (транснациональных корпора­ций, государственной бюрократии и финансовых холдингов) из­влекать выгоды и сохранить конкурентоспособность на мировом рынке, вызывает отрицательную реакцию и становится одной из главных причин националистических и регионалистских требова­ний. Отсюда, возможно, и наблюдаемое в последние годы поле­вение националистических движений. Таким образом, социо­культурные и языковые составляющие соединяются с экономи­ческим компонентом под лозунгом "жить и работать в родном регионе". Отказ от принципа абсолютной мобильности рабочей силы воспринимается как один из инструментов, необходимых для сохранения экономического потенциала родного края и су­ществования общности.

Экзогенные переменные

В этой категории я выбрал три переменные: стадии и обстоя­тельства формирования наций-государств, особенно в XVIII и XIX вв.; намечаемая и достигнутая степень унификации и централизации; сопротивление, оказанное центральными властями (доминирую­щими социально-экономическими группами в нации-государстве), требованиям официального признания многообразия и децентрали­зации.

Особенности и обстоятельства формирования наций-государств проливают свет на различия между Великобританией, Францией, Италией и Испанией. Важную роль сыграла индустриализация как фактор, ускоряющий формирование нации-государства. В Велико­британии и Франции промышленная революция и свершивший ее средний класс в течение XIX в. укрепили уже существовавшие струк­туры нации-государства. Капитализм, с одной стороны, и промыш­ленное и технологическое развитие — с другой, стимулировали реальное формирование наций-государств в экономическом (внутренний рынок), социокультурном (благодаря прессе, обязательному образованию, военному призыву, распространению цен­ностей городского среднего класса и национальному языку), поли­тическом (бюрократическая централизация) и идеологическом (нерушимое национальное единство, подъем империалистического национализма, колониальные империи) плане. Эти явления намно­го позже стали характерными также для Испании и Италии.

Намеченная и достигнутая степень унификации и централиза­ции неодинакова в разных странах. Если в Соединенном Королев­стве языковая унификация и социокультурная нивелировка про­изошли в результате длительного и глубинного процесса, то во Франции они были более скоротечными и жесткими, в особенно­сти с последней четверти XIX в. В Бельгии политика социокуль­турной унификации продолжалась недолго, в Италии она слабо проявилась, а для Испании характерны специфические черты как французской, так и итальянской моделей.

Что касается политико-административной централизации, то все страны более или менее близки к общей модели. Власть и су­веренитет неделимы и принадлежат центру, который может деле­гировать определенные административные или даже законодатель­ные обязанности периферийным органам по соображениям управ­ленческой целесообразности и эффективности. В целом централи­зация остается правилом, основой и вдохновляющим принципом политической организации нации-государства.

Сравнительный анализ показывает, что в последние тридцать лет нежелание "центральных" властей официально признать мно­гообразие и децентрализацию сыграло более важную роль, чем по­литико-административная централизация. Насильственное подав­ление баскской самобытности, осуществлявшееся при Франко бо­лее систематически и грубо, чем в отношении каталонцев (отчасти по причинам, связанным с гражданской войной), объясняет силу и жесткость баскских националистических требований. И напротив, уступки Лондона Уэльсу в 50-е годы, несомненно, способствовали ослаблению националистических требований. Это касается также Фрисландии, Бретани и Корсики. Однако политика Парижа в по­следние годы усилила требования автономии. Отказ предоставить самоуправление может в долгосрочной перспективе лишить авто­номию всякой привлекательности и послужить причиной для вы­бора сепаратистской альтернативы.

Промежуточные переменные

Эти переменные во многом определяют силу националистиче­ских и регионалистских требований и оказывают воздействие на форму и динамику территориальной напряженности. Я выделяю четыре переменные:

· восприятия, установки и поведение населения критических ре­гионов в условиях возрастающей унификации и централизации;

· характеристика проводников культурной (школы, прессы, церк­ви) и политической (националистические и (или) региональные партии и движения) мобилизации и формы мобилизации;

· степень поддержки националистических и (или) регионалист­ских требований крупными общенациональными партиями, проф­союзами рабочих и организациями работодателей;

· внутренние противоречия и слабости господствующей социаль­но-экономической системы (экологические бедствия, энергетиче­ский кризис, структурная безработица, недовольство работой, не­управляемость государства, кризис представительной демократии, бюрократии и т.д.).

Любое социальное движение, полностью или частично отвер­гающее существующую социальную систему, не может сразу до­биться поддержки всего народа. По многим причинам, включая отчуждение, инертность, компромисс и т.д., усиление унифици­рующего и централизующего воздействия центра неодинаково вос­принимается жителями периферии. Обследования показывают, что быстрое осознание территориальной идентичности отнюдь не обя­зательно вызывает соразмерную поддержку националистических требований — напротив, более привлекательны регионалистские требования, которые воспринимаются как более умеренные. Сила националистических движений во Фландрии и Стране басков из­давна состояла в том, что они имели базу среди всех слоев насе­ления этих регионов. Слабость же националистического и (или) регионалистского движения на Корсике до середины 70-х годов была обусловлена отсутствием массовой поддержки. В последние годы положение существенно изменилось, и теперь Корсика стала ис­точником большей территориальной напряженности, чем Бретань, где после периода массовой мобилизации в 1965—1976 гг. положение стабилизировалось.

В Уэльсе высокая степень "британизации" коренного населения определяет слабый интерес большинства уэльсцев к политическим темам, включая независимость, автономию и т.п. В этом отноше­нии уэльское движение заметно отличается от шотландского. От­носительный успех последнего обусловлен тем, что по историче­ским, культурным и экономическим причинам шотландцы более восприимчивы к лозунгам автономии и политической независимо­сти. (Открытие месторождений нефти в Северном море вопреки предсказаниям не оказало стимулирующего воздействия на шот­ландский национализм. По моему мнению, гораздо важнее были деиндустриализация Шотландии и снижение уровня жизни.) И напротив, трудности, с которыми столкнулось окситанское движе­ние, его экстремистские порывы и раскол на многочисленные мар­гинальные кланы, занятые междоусобными склоками, во многом объясняются тем, что широкая общественность на юге Франции сдержанно, с некоторым смущением и даже подозрением отне­слась к возникновению окситанского феномена.

Исходя из анализа успехов и провалов различных движений можно отметить следующие факторы, способствующие культурной и политической мобилизации:

· важность установок и поведения традиционных институтов со­циализации (школы, церкви и т.д.), в особенности в контексте культурных и языковых требований. Одной из предпосылок фор­мирования территориальной идентичности является контроль над школьной системой;

· ключевая роль средств массовой информации (печатных, но прежде всего электронных). Националистические или регионали-стские движения наталкиваются на серьезный барьер, если элек­тронные СМИ игнорируют символы и речи, подчеркивающие цен­ность специфики периферийного региона. Однако и такая ситуа­ция может в конечном счете благоприятствовать националистиче­скому или регионалистскому движению: чем интенсивнее цен­тральные власти проводят политику непризнания специфического характера региона, отказывая меньшинству в доступе к СМИ, тем больше требования становятся легитимными и оправданными или, по крайней мере, воспринимаются в качестве таковых;

· завоевание школ и СМИ невозможно, если отсутствуют организо­ванные политические силы, которые могут поставить цели, способные воздействовать на воображение и чувствительность масс.

На возможности локальной, культурной и (или) политической мобилизации существенно влияют отношение и поведение круп­ных общенациональных партий и массовых профсоюзных органи­заций. Обычно традиционно правящие крупные партии в лучшем случае ограничиваются реверансами в ответ на региональные тре­бования, а то и открыто противодействуют им. Это совершенно понятно, поскольку они управляют существующей политической, экономической и культурной системой. Но и они могут оказаться восприимчивыми к регионалистским требованиям. Возможен рас­кол между сторонниками якобинских (унитаристских и централистских) и регионалистских подходов. В этом отношении показате­лен пример партии Суареса в Испании. Вопреки ожиданиям круп­ные оппозиционные партии (традиционно левые) существенно не отличаются от правых и традиционно выступают как поборники доминирующей нации-государства. Их уступки регионалистским требованиям часто продиктованы тактическими соображениями в их борьбе за власть. Правда, в последние годы установки и стиль поведения обеих сторон изменились. Французская коммуни­стическая партия говорит, что она поддерживает культурные (но не политические) требования Окситании и Эльзаса. В Италии компартия в 1979 г. предложила законодательство в поддержку развития языков и культур меньшинств, хотя вплоть до недавнего времени ее отношение к возрождению сардинского языкового ре­гионализма было скорее отрицательным. Со своей стороны социа­листическая группа в Европейском парламенте в сентябре 1979 г. дважды предлагала резолюцию о принятии европейской хартии о региональных языках и культурах.

В более сложном положении находятся профсоюзы, которые на местах тесно соприкасаются с социально-экономическими и на­ционалистическими требованиями. Политика конфедеральных ор­ганов на общенациональном уровне и практика местных федера­ций нередко сильно различаются. Например, региональные проф­союзы виноградарей Ларзака во Франции без колебаний воспри­няли окситанские лозунги (voleum viure al pais — "не обкрадывай­те нашу страну"), но центральное руководство Национальной фе­дерации профсоюзов аграрных работников, Всеобщей конфедера­ции труда и Французской конфедерации труда никогда не прояв­ляли особой симпатии к окситанскому феномену. Тем не менее недавно позиция профсоюзов тоже изменилась, поскольку они дальше не могли игнорировать требования о большем участии в управлении экономикой страны, большей автономии в распределе­нии ресурсов на уровне компаний и предприятий, об улучшении условий жизни и труда, плюралистской и партиципативной демо­кратии — и в то же время отвергать эти же требования, когда они исходили от регионов, национальных меньшинств, "миноризированных" культур и так называемых региональных языков.

С 60-х годов среди "факторов давления", способствовавших расширению националистических и регионалистских движений в Западной Европе, важную роль стали играть изменения, происхо­дящие в системе ценностей европейских народов. Возникновение новых ценностей предшествовало нынешнему кризису, природа которого выходит за рамки структурных дисфункций системы про­изводства (безработица, инфляция, энергетический кризис, сни­жение производительности, инвестиций, международный валют­ный беспорядок, обострение экономических "войн"). Социальные и политико-институциональные структуры также находятся в кри­зисном состоянии, о чем свидетельствует падение доверия к ре­презентативной, парламентской демократии, олигополизация соци­альной жизни, неуправляемость, ослабление регулирующей роли традиционных институтов социализации (семьи и церкви), недо­вольство своей работой. Новые ценности подчеркивают важность корней (не меньше, чем мобильности), легитимность выражения множественных типов лояльности наряду с необходимостью един­ства, качество жизни, а не только рост количества товаров и услуг (быть не менее важно, чем иметь); более равномерное распреде­ление результатов материального прогресса, творчество и авто­номность индивидов и групп в такой же мере, как компетентность, прибыльность и интеграция; культурное многообразие наряду с необходимостью взаимозависимости и взаимопроникновения.

Вплетение этих новых ценностей в социальную ткань и в прак­тику "весомых" социальных и культурных протагонистов не следу­ет преувеличивать. Однако нельзя не заметить одновременность возникновения этих новых ценностей и националистических и рё-гионалистских устремлений. Не учитывая одно, невозможно по­нять и объяснить другое.