Новейшие» предложения неодостатка

Новые» предложения неоизобилизма

Данилов –Данильян с.131

В предыдущем разделе было показано, что вместо смены направления развития цивилизации, к чему призывали доклад Комиссии Брундтланд и Конференция по окружающей среде и развитию в Рио-де-Жанейро, практически все страны, разрабатывая свои стратегии устойчивого развития, на самом деле избрали вариант развития «как обычно», но с учетом некоторых природоохранных требований, связанных в основном с загрязнением и необходимостью сохранить естественные экосистемы в пределах природных резерватов. Выбрана старая схема, которая сводится к попыткам чисто технического и финансового решения проблем эколого-социального кризиса. Более того, сейчас наметилось наступление технологических оптимистов или, как их называют на Западе, «изобилистов».

Последний доклад Римскому клубу, названный «Фактор четыре: удвоение продукции при использовании половины ресурсов» [Weizsaecker, Lovins, Lovins, 1997], посвящен новым технологиям в различных отраслях хозяйства.

По оценкам авторов доклада, такие технологии в среднем позволяют в 4 раза повысить эффективность использования ресурсов. Подчеркивается, что это новый этап развития технологий, когда происходит переход от повышения эффективности использования труда к повышению эффективности использования ресурсов. В книге приведены впечатляющие примеры подобных технологий: экономичный гиперавтомобиль и производство мяса с малыми затратами энергии, капельное орошение и электронные книги, видеоконференции и киберпоезда и многие другие. Кроме того, обсуждается проблема новой организации рынка подобных технологий и новой налоговой базы, которая ликвидирует извращенные стимулы и будет поощрять эффективность использования ресурсов.

В докладе также рассматриваются различные экологические вопросы: от изменений климата и ликвидации отходов до эколого-экономических проблем, влияния международной торговли на окружающую среду и национальных экологических счетов.

Вместе с тем в докладе не обсуждаются проблемы разрушения естественных экосистем, хотя и рассмотрен вопрос сохранения биологического разнообразия, очень сжато — всего на четырех страницах. В этом маленьком разделе авторы доклада справедливо отмечают, что о сохранении биоразнообразия глупо говорить только с конъюнктурных сиюминутных экономических позиций, так как оно обеспечивает сопротивление изменениям в биосфере. Но вместе с тем авторы совершенно не связывают угрозы биоразнообразию ни с проблемой переключения человеком на себя чрезмерной части энергетического потока биосферы, что лишает огромное число биологических видов пищи и неизбежно ведет к их исчезновению, ни с разрушением на суше большей части естественных экосистем и экологических ниш видов, что влечет те же последствия. Не упоминается также о сохранении разнообразия сообществ организмов и естественных экосистем, без которых невозможно сохранить биоразнообразие. И все же авторы, объявив, что не только не причисляют себя к технологическим пессимистам (позиции которых всегда были близки Римскому клубу), но — после рассмотрения новых эффективных технологий — могут называть себя «неоизобилистами», в последней главе доклада отмечают, что ненасытное потребление может опередить «революцию эффективности».

Можно полагать, что, скорее, «революция эффективности» мало что изменит в сложившихся в XX веке взаимоотношениях человека с природой и не решит принципиальных экологических проблем. Во-первых, неоизобилисты, подчеркивая в описаниях новых технологий не только их ресурсную эффективность, но дешевизну и доступность получаемых продуктов, не попытались оценить количественно возможный рост продаж этих продуктов. Если они действительно намного дешевле и доступнее тех, что предлагаются сейчас, то рост их выпуска может оказаться столь существенным, что в конечном итоге негативные последствия превысят все ресурсные выгоды от применения новых технологий. Во-вторых, и это главное, социально-экологический кризис возник уже в начале XX века, и все это время непрерывно появляются новые технологии, в том числе и повышающие эффективность использования ресурсов, снижающие удельное (в расчете на единицу продукции) воздействие на окружающую среду и т. п. Можно утверждать, что переход к «революции эффективности» в том же понимании, что и у авторов доклада, был фактически начат гораздо раньше их публикации. Старт этой революции дал энергетический кризис 1973 г., и она давно идет полным ходом в Японии, Германии, США и других развитых странах. В частности, с 1973 г. до настоящего времени в результате разработок и внедрения энергосберегающих технологий в мире сэкономлено гораздо больше энергии, чем получено из всех вместе взятых новых источников энергоснабжения [Клименко и др., 1997]. Однако экологический кризис не только не ослабевает, но продолжает углубляться.

Таким образом, неоизобилизм авторов последнего доклада Римскому клубу не вносит ничего принципиально нового в те стратегии, планы и программы устойчивого развитая, которые сформированы во многих странах. Более того, неоизобилизм как раз подталкивает их на путь действий «как обычно», создавая иллюзию возможности решения экологических проблем, рассматриваемых в редуцированном виде. Фактически он проповедует не только возможность дальнейшего повышенияь уровня потребления в развитых странах, но и осуществимость достижения этого уровня остальным миром.

Обсуждаемый доклад Римскому клубу [Weizsaecker, Lovins, Lovins, 1997] нельзя рассматривать в качестве научной базы устойчивого развития, как неоднократно предлагается на его страницах. Этот отчет — очередное (отнюдь не первое) проявление надежд на то, что переход к устойчивому развитию и экологические проблемы сводятся только к ресурсосбережению, снижению загрязнения и, в какой-то степени, сохранению биоразнообразия, которое признается важной задачей, но она остается совершенно неопределенной. При этом все надежды по-прежнему основаны на слепой вере в возможности человека, а биосфера как совокупность естественных экосистем, частью которой является цивилизация, исключается из рассмотрения.

«Спасительная» идея коэволюции*

Кроме чисто технологических подходов к устойчивому развитию, известны различного рода гуманистически-философские концепции (существуют и чисто эмоциональные попытки его описания, а также разрабатываются умозрительные идеологии и «зеленые» религии). Из таких концепций в России, а в последнее время и за рубежом, наиболее широко используется представление о коэволюции природы и общества.

Устойчивое развитие, как и каждая серьезная проблема, создает некое интеллектуальное поле, тем более сильное, чем значительнее разница между масштабом проблемы и исходными возможностями ее решения. В это поле втягиваются понятия и идеи, известные в связи с другими проблемами, и генерируются новые, в нем создаются модели, концепции, доктрины, теории и учения.

На первых порах основные усилия сосредоточены на осознании проблемы, ее исследовании и структуризации, и разнообразие «интеллектуальных тел», заполняющих поле проблемы, достигает максимума к концу этого этапа. Конечно, и в дальнейшем исследовательские усилия не прекращаются, но доминирующими становятся действия по строительству системы (теории, технического устройства, организационно-технического комплекса и пр.), которая решит проблему.

Перелом от преимущественно аналитической работы к разработке стратегий и программ (совсем не обязательно резкий) знаменуется сокращением разнообразия в поле проблемы: остается только то, что востребовано для решающей системы, а остальное вытесняется на периферию и либо практически бесследно исчезает, наподобие пены морской (как исчезли производные дробных степеней Н. Бугаева и многие другие математические конструкты), либо вовлекается в поле иных проблем (может статься, на первую роль).

Совершенно очевидно, что разнообразие «интеллектуальных тел» в поле проблемы — необходимое условие успешности ее решения. Однако требуется непрерывная инвентаризация этого арсенала, поскольку со временем отдельные его элементы становятся не столько стимулирующими и созидающими, сколько отвлекающими и даже тормозящими. Конечно, интеллектуальное поле проблемы развивается, пока существует проблема, и любая оценка может много раз измениться. Тем более следует регулярно стричь газон.

Проблема перехода к устойчивому развитию для предотвращения экологической, или биосферной, катастрофы, вне всякого сомнения, превосходит по своей грандиозности все прочие, с которыми когда-либо встречалось человечество. И никогда еще не было такого гигантского разрыва между масштабами проблемы и нашими возможностями ее решения.

За четыре десятка лет, считая с 1960-х годов, когда началась кристаллизация глобальных экологических проблем в научных публикациях и дискуссиях, человечество, несомненно, продвинулось в создании интеллектуального поля проблемы, но физически, как не раз отмечалось в настоящей книге, не смогло сделать почти ничего: имеющиеся отдельные позитивные результаты ничтожны в сравнении с тем приростом разрушительного воздействия на биосферу, который был обеспечен цивилизацией за этот период. А ведь четыре десятка лет, каким бы кратким мгновением ни казались они в сравнении с астрономическими или геологическими, даже историческими эпохами, — это, по-видимому, период того же порядка продолжительности, что отделяет нас от начала необратимых процессов деградации биосферы (если они, будем надеяться, еще не начались).

В научной разработке устойчивого развития пока продолжается процесс наращивания разнообразия. Если судить формально, по структуре потока публикаций, то происходит он, главным образом, за счет междисциплинарного взаимодействия, расширяющегося вовлечения материала, накопленного в общественных науках — экономике, социологии, истории, но особенно заметны весьма многочисленные попытки философских обобщений далеко не завершенных разработок естественных наук.

Подобное бурное внимание к новому научному направлению не допускает однозначной оценки. С одной стороны, возбуждается общественный интерес, но, с другой стороны, некий перегрев обещает быстрое и неадекватное охлаждение. Попытки всевозможных обобщений и экстраполяции стимулируют научный поиск, но, вместе с тем, подчас приводят к забалтыванию как острых научных проблем, так и перспективных результатов. И, может быть, самое главное: намечается разрыв между темпами развития естественнонаучного основания и той философско-методологической надстройки, которая ускоренно сооружается над ним. Возникает неприятное ощущение дефицита конкретного знания, которое лишь для немногих оказывается дополнительным стимулом, а для большинства — источником недоверия.

Как известно из истории науки, взаимоисключающие подходы к одной проблеме могут сосуществовать какое-то время, пока не будут найдены исчерпывающие аргументы в пользу одного из них и против другого. Случается и синтез того, что поначалу из содержательных соображений казалось несовместимым (хрестоматийный пример — «объединение» корпускулярной и волновой теорий света). Но, во всяком случае, полезно «выяснить отношения»: какие постулаты представляются не укладывающимися ни в какую логически непротиворечивую систему, а какие — по крайней мере формально — совместимы. Часто коллизии понятий и подходов обусловлены разным пониманием одних и тех же терминов — тогда полезно уточнить, какой смысл вкладывается в используемые слова.

С этих позиций рассмотрим понятие коэволюция применительно к взаимодействию природы и общества, предполагая выяснить, какое отношение оно может иметь при тех или иных трактовках к анализу устойчивого развития, а заодно — и в связи с этим рассмотрением — привести некоторые комментарии к понятиям ноосфера, ноосферогенез, антропоцентризм, опять-таки в контексте устойчивого развития, не покидая обусловленного этой проблемой интеллектуального поля.

Н. Н. Моисеев пишет: «Термин "ноосфера" в настоящее время получил достаточно широкое распространение, но трактуется разными авторами весьма неоднозначно. Поэтому в конце 60-х годов я стал употреблять термин "эпоха ноосферы". Так я назвал тот этап истории человека (если угодно, антропогенеза), когда его коллективный разум и коллективная воля окажутся способными обеспечить совместное развитие (коэволюцию) природы и общества. Человечество — часть биосферы, и реализация принципа коэволюции — необходимое условие для обеспечения его будущего» [Моисеев, 1997].

Далее в том же источнике сказано, что «в Рио-де-Жанейро была предпринята попытка сформулировать некую общую позицию, общую схему поведения планетарного сообщества, которая получила название sustaliiable development, неудачно переведенное на русский язык как "устойчивое развитие"». В следующем абзаце об этом английском термине Н. Н. Моисеев говорит, что «представляется наиболее разумным считать его идентичным термину "коэволюция человека и биосферы"», и, избегая использования русскоязычного термина устойчивое развитие, завершает: «Именно поэтому я буду считать разработку стратегии sustainable development определенным шагом к эпохе ноосферы, то есть шагом на пути ноосферогенеза» [Моисеев, 1997].

Идею коэволюции развивали в своих работах многогие современные авторы [Родин, 1991; Карпинская, Лисеев, Огурцов, 1995]. Первоначально термин понадобился для обозначения взаимного приспособления биологических видов. Затем стало ясно, что он удачно выражает более широкий круг явлений — соразвитие взаимодействующих элементов единой системы, естественно, развивающейся (коль скоро развиваются ее части) и сохраняющей при этом свою целостность по крайней так долго, как необходимо для постановки вопроса о коэволюции в ней. Коэволюционирующие элементы, конечно, сами являются системами, и именно в этом качестве рассматриваются при изучении их соразвития.

Еще Одум [1975] выделил девять типов взаимодействия популяций, и все девять с большими или меньшими основаниями могут рассматриваться в качестве разновидностей коэволюции. Наиболее интересные, «невырожденные» типы коэволюции предполагают своего рода сближение двух взаимосвязанных эволюционирующих систем, но не движение к одному общему образу (конвергенция), а взаимную адаптацию, когда изменение, произошедшее в одной из систем, инициирует такое изменение в другой, которое не приводит к нежелательным или, тем более, к неприемлемым для первой системы последствиям. Для таких случаев обязательна некая (относительная) симметрия, равнозначность, «равноположенность» коэволюционирующих систем. О том, что такое нежелательность, неприемлемость, вряд ли стоит рассуждать «в общем виде», проще определять это применительно к конкретным случаям.

Анализ возможности коэволюции природы и общества — задача столь специфическая, что подводить ее под какую-либо позицию любой классификации практически нет смысла. Такой анализ предельно сложен (во всяком случае, если не забывать о биологическом и социальном аспектах) и требует совершенно особого рассмотрения. Кроме того, чрезвычайно важна цель, ради которой поставлен вопрос о коэволюции биосферы и человека. Эта цель — разрешение экологических проблем через переход к устойчивому развитию, причем коэволюция выступает как средство или как форма такого разрешения, либо даже как его дефиниция.

Как же можно трактовать коэволюцию природы и общества, биосферы и человека? По-разному, в зависимости от понимания, прежде всего, первого элемента в этих конъюнкциях и характера взаимодействия между обоими элементами. Первый постулат (воспользуемся формулировкой Н. Н. Моисеева [1997]) вряд ли встретит возражения: «Человечество — часть биосферы». Это очевидное положение подчеркивает принципиальную асимметрию отношения «человек — биосфера» и уже поэтому заставляет усомниться в правомерности самой постановки вопроса о коэволюции биосферы и человека.

Однако при помощи некоего насилия над здравым смыслом (научное знание ведь не всегда с ним совпадает) допустим теоретическую возможность коэволюции части и целого. Можно сослаться на аналогии с математикой, где бывает так, что частный случай эквивалентен общему, мощность подмножества равна мощности множества и т. д., хотя подобные аналогии явно неполноценны, так как речь в них идет об идеальных конструктах, а не о реальных системах. Для исследования этой теоретической возможности применительно к нашему предмету следует уточнить, что такое биосфера и ее эволюция, а также эволюция человека (общества).

Известно только одно удовлетворительное определение биосферы: это система, включающая биоту (т. е. совокупность всех живых организмов, в том числе человека) и окружающую ее среду (т. е. совокупность всех объектов, испытывающих воздействие биоты и/или воздействующих на нее — классическое системное определение среды). Это определение не является абсолютно жестким, поскольку в нем используется требующий уточнения термин воздействие, но это уточнение, опять-таки, должно даваться применительно к конкретным случаям.

Важны такие воздействия биоты на окружающую среду и окружающей среды на биоту, которые прямо или опосредованно имеют значение для выживания человека как биологического вида, для сохранения, воспроизводства на Земле человеческого общества, цивилизации (пусть в существенно преобразованной организационной форме, но обусловливающей правомерность применения этих слов — общество, цивилизация). Именно с этих позиций следует подходить и к оценкам изменений в биосфере и обществе как приемлемым или неприемлемым, желательным или нежелательным.

В эволюции биосферы главенствующая роль принадлежит биоте: это соответствует значимости тех функций, которые выполняет система живых организмов при формировании горных пород, почвы, атмосферы и океана, хотя при этом не отрицается и не умаляется значение абиотических факторов. Эволюция биоты реализуется через процесс видообразования, причем в силу системности ее организации исчезновение вида с арены жизни или появление нового вида практически всегда влекут волну видовых изменений в экосистемах, которым соотнесен данный вид (в его «экологической нише»). Имеются оценки скорости этого процесса. По палеонтологическим данным, средняя продолжительность существования вида составляет около 3 млн. лет. Согласно современным представлениям, для естественного образования нового биологического вида требуется период порядка 10 тысяч лет. Эти временные характеристики вряд ли менялись в течение нескольких сотен миллионов лет.

Эволюция человеческого общества происходит при сохранении генетических констант вида Homo sapiens и реализуется через взаимосвязанные процессы развития социальных структур, общественного сознания, производственных систем, науки и техники, материальной и духовной культуры. При анализе проблемы коэволюции основной интерес представляют воздействия человека на биосферу; качественный характер, тип, структура этих воздействий меняются прежде всего вследствие научно-технического прогресса, техноэволюции. Последняя реализуется через инновационный процесс, некоторыми своими чертами напоминающий видообразование в биоте.

Материальное производство и управление им, как и биота, имеют системную (причем стихийно сформировавшуюся) организацию; инновация, т. е. появление нового элемента технологии производства или управления, равным образом, отказ от использования какого-либо элемента (впрочем, это тоже инновация), как правило, вызывают волну других инноваций в соответствующей «технологической нише». Однако скорость техноэволюции, в отличие от биоэволюции, непрерывно возрастает, в конце XX века на инновационный цикл в передовых отраслях требуется порядка 10 лет.

Правомерно ли при такой разнице в скоростях биоэволюции и техноэволюции (три десятичных порядка) говорить о коэволюции природы и человека? Может ли биосфера реагировать на инновации в человеческом хозяйстве образованием новых биологических видов, приспособленных к последствиям этих инноваций? К новым по характеру и/или масштабам воздействия на нее? Очевидно, не может.

Желательны ли для человека подобные (гипотетические) реакции биосферы на антропогенные воздействия? Очевидно, да: кому не понравилось бы появление, например, бактерий, разлагающих полиэтилен, быстро превращающих горы пустых алюминиевых банок в бокситы или нефелины, стойко противодействующих закислению почвы и т. д. и т. п.?

Имеют ли место неприемлемые для человека последствия его воздействий на биосферу? Очевидно, да: у всех на устах не только очаговые, локальные последствия деградации окружающей среды, приводящие к недопустимому росту заболеваемости, смертности, генетических уродств и пр., но и региональные последствия, например опустынивание, угрожающие существованию целых народов. Что касается угрозы глобальных последствий, то она все еще недооценивается большинством человечества, прежде всего потому, что пока не удается с полной достоверностью назвать тех, кто уже умер или стал калекой в результате именно этих последствий, привести соответствующую статистику и показать все это по ТВ. Огромный риск — дожидаться таких статистических и телевизионных доказательств трагической серьезности этой угрозы, чтобы приступить, наконец, к необходимым радикальным действиям по решению экологических проблем и устойчивого развития.

Сможет ли человек ускорить процесс видообразования в биоте, чтобы «усилить» ее возможности для коэволюции (например, техногенным созданием новых видов или, что, по сути, то же самое, направленным воздействием на генетический аппарат естественно возникших видов)? Такая постановка вопроса наверняка тешит воображение каких-либо наиболее рьяных адептов научно-технического прогресса. Не обсуждая весьма вероятные (скорее всего, неизбежные) кошмарные последствия интродукции в естественную биоту организмов с генетической структурой, созданной человеком, достаточно заметить, что реализация такой возможности означала бы прекращение естественной эволюции биосферы, превращение биоты в систему, развитие которой целенаправленно регулируется человеком. Но тогда о коэволюции биосферы и человека говорить просто бессмысленно, как бессмысленно говорить о коэволюции автомобиля и его хозяина, хотя и в этом случае первый не всегда делает именно то, что хочется второму.

Таким образом, если рассматривать развитие биосферы прежде всего как эволюцию ее биотической подсистемы, биоты, то разрыв в скоростях биоэволюции и техноэволюции обусловливает бессодержательность и внутреннюю противоречивость постановки вопроса о коэволюции биосферы и человека. Может быть, вывод изменится, если рассматривать развитие на относительно малых временных промежутках, так что процесс видообразования останется за пределами внимания? Нет, не изменится. Для обоснования обратимся к системно-кибернетическим представлениям о биосфере и к теории биотической регуляции окружающей среды.

Развитие биосферы за период человеческой истории не раз становилось объектом научного анализа. Обобщение накопленного материала было одной из целей при работе над книгой «Экологические проблемы: что происходит, кто виноват и что делать?» [Арский и др., 1997]. Главный ее вывод не является ни новым, ни неожиданным, хотя большинством все еще не осознается в полной мере: вся деятельность человека после того, как он овладел огнем, перешел от собирательства и охоты к земледелию и скотоводству, для биосферы — возмущение.

Реакция любой системы на возмущение зависит от его величины, от того, ниже оно допустимого порога воздействия на систему или выше. В первом случае с помощью присущих ей компенсационных механизмов система подавляет негативные последствия, а обычно и сам источник возмущения, но во втором она начинает разрушаться, деградировать. Однако при этом до определенного момента система может сохранять способность к самовосстановлению, но после этого момента развиваются необратимые процессы, которые уничтожают либо принципиально изменяют систему — она перерождается, переходит в иное качество.

При описании качества системы используются и количественные параметры. Конечно, нередко они совершенно недостаточны для этой цели, особенно когда дело касается социальных систем, всего, что связано с человеком. Тем не менее именно количественные параметры, если они правильно выбраны (существенные, фокальные, критические, жизненные и пр. — атрибутов для таких параметров используется немало), служат надежным ориентиром при регистрации и анализе процессов и событий, о которых говорилось в предыдущем абзаце.

Существенные (будем пользоваться этим термином) параметры системы при ее нормальном функционировании (точнее: при невозмущенном состоянии системы) сохраняют свои значения в определенных границах. При возмущениях, не превосходящих порога устойчивости системы, ее компенсационные механизмы возвращают значения этих параметров в указанные границы. Такие границы принадлежат к характеристикам качества системы. Перерождение системы — это переход к новой устойчивости, с другими границами допустимых изменений существенных параметров (а может быть, и иным составом параметров).

Эти системно-кибернетические положения, а также применяемые вместе с ними принцип гомеостаза и принцип Ле Шателье, весьма широко известны по многочисленным приложениям в самых разнообразных областях науки и техники. Но исключительно сложен вопрос о том, как приложить их к экологическим проблемам, как определить существенные параметры биосферы, границы их допустимых изменений, порог устойчивости биосферы к возмущениям. Надо прежде всего определить, в чем состоит системность биосферы, как это свойство, в данном случае почти самоочевидное с позиций здравого смысла современного человека, охарактеризовать средствами науки, по возможности широко используя при этом количественные средства.

Возьмем, к примеру, вопрос о новой устойчивости, к которой система перейдет после запороговых возмущений. Естественно продолжить рассуждения, приведенные выше, таким образом: новые границы допустимых изменений наверняка окажутся приемлемыми не для всех элементов (например биологических видов) и подсистем (например сообществ организмов) трансформирующейся системы; часть из них обречена на гибель, другая часть — на перерождение, переход в иное качество, хотя некоторые могут и пережить трансформацию.

Однако применительно к биоте такой исход, в целом достаточно оптимистичный, может и не состояться именно по причине ее высокой системной организации. Гибель биологического вида в силу внешних причин — дезорганизационное событие, и наших знаний о биоте, как правило, совершенно недостаточно для того, чтобы судить, где остановится волна дезорганизации, вызванная этим событием — сколько других видов, в какой последовательности и в какие сроки в результате исчезнут с арены жизни.

Ограничится ли действие этой волны лишь одним видом, или она смоет сообщества организмов, опустошит экологические ниши целых экосистем? Не распространится ли она, сочетаясь со многими другими подобными волнами, на всю биосферу? Не окажется ли человек среди уязвимых, внутренне неустойчивых видов при таких изменениях? А может быть, неуязвимых и вовсе не окажется? Для всякой реакции на внешнее возмущение требуется время. Не настала ли такая эпоха нашего воздействия на биосферу, когда ни одна реакция не завершается прежде, чем обнаруживается новое воздействие, требующее новой реакции? Мы не знаем, как отвечать на эти вопросы, и только крайняя наивность оставляет нерассуждающую надежду на то, что как-нибудь все обойдется.

Можно лишь удивляться тому, как мало исследований посвящено попыткам ответить на эти вопросы. Среди имеющихся своей логичностью, последовательностью, обоснованностью выводов, глубиной анализа и богатством проанализированного материала ярко выделяется разработанная В. Г. Горшковым теория биотической регуляции окружающей среды [Горшков, 1995]. И хотя известны критические выступления против теории В. Г. Горшкова, они гораздо менее убедительны, чем сама теория. Кроме того, теории биотической регуляции нечего противопоставить: неизвестно никакой другой научной концепции, которая содержала бы систему логически непротиворечивых ответов на столь широкий круг вопросов, порождаемых возникшими экологическими проблемами.

Согласно теории биотической регуляции, с момента своего возникновения биота оказывала на окружающую среду мощное формирующее влияние, возраставшее по мере развития биоты. Под воздействием биоты формировалась регулируемая окружающая среда, одновременно развивались соответствующие регулирующие механизмы самой биоты. В результате образовалась высокоорганизованная система — биосфера, в которой посредством надлежащей подстройки потоков биогенов (веществ, участвующих в функционировании биоты) обеспечивается беспрецедентно высокая точность регулирования всех параметров, существенных для биоты (физических и химических характеристик климата, атмосферы, почвы, поверхностных вод суши и Мирового океана), в определенных интервалах вариации возмущений.

Для осуществления регулятивных функций по отношению к сформировавшейся окружающей среде биота должна обладать определенной, весьма стабильной внутренней структурой, характеризуемой через распределение общей биомассы, потоков энергии и биогенов по группам организмов. Свойства этих характеристик В. Г. Горшков справедливо назвал законами устойчивости биосферы. Для сохранения высокой способности к регулированию биосфера должна обладать богатым разнообразием биологических видов (биоразнообразием).

Вплоть до середины XIX века производимые человеком возмущения биосферы соответствовали их допустимым пределам, структурные соотношения в биоте сохранялись в границах, определенных законами устойчивости биосферы, а потери биоразнообразия были незначительны. Но около столетия тому назад человечество, невиданными темпами расширяющее свое хозяйство и увеличивающее свою численность, перешло порог допустимого воздействия на биосферу, обусловило деформацию структурных соотношений в биоте и угрожающее сокращение разнообразия. Эти явления и процессы непрерывно нарастают, биосфера перешла в перманентно возмущенное состояние.

Наступила эпоха глобального экологического кризиса. Его регистрируемые всем известные проявления — сокращение биоразнообразия, обезлесение, опустынивание, деградация поверхностных вод суши, исчезновение с лица Земли целых экосистем, рост концентрации углекислого газа в атмосфере, истощение озонового слоя и пр.

Далеко не все согласны с этими оценками. Однако неизвестны научные работы, в которых приводятся сколько-нибудь убедительные аргументы в пользу того, что продолжение всех этих тенденций безопасно для человека, что он выживет в деградирующей окружающей среде и нет необходимости менять тип развития цивилизации.

Очевидно, отсутствуют основания называть нынешний тип взаимодействия цивилизации и биосферы коэволюцией. Что, однако, может прийти ему на смену, если человек сумеет переломить инерцию стихийного, неконтролируемого роста экономики, населения, разрушения природы? На сей счет имеются две основные точки зрения.

Первая, существенно более распространенная, — отнюдь не по причине лучшей обоснованности (этого как раз нет), а в силу привычного соответствия традиционным воззрениям и стандартному пониманию человеческого интереса, — должна быть названа техницистской. Ее сторонники уповают на научно-технический прогресс как ключ к решению экологических проблем. Но чего в принципе можно было бы ожидать от техники в этом случае? Очевидно, только одного: частичной или полной замены биоты в регуляции окружающей среды.

Следовательно, необходимо сравнить возможности биоты с реальными и потенциальными возможностями техники. В. Г. Горшков [1995] провел такое сравнение и пришел к выводу, что информационный поток, перерабатываемый биотой при осуществлении ею функции регуляции окружающей среды, на 16 порядков превосходит предвидимые технические возможности цивилизации. Он убедительно показал также, что даже если бы человечество справилось со всеми научно-техническими проблемами и сконструировало соответствующую систему (по сути — техносферу в варианте, при котором она заменяет биосферу), то она потребовала бы 99% трудовых и энергетических затрат цивилизации.

Но применительно к экологическим проблемам главное — не эффективность подобной системы и ее конкурентоспособность по отношению к естественной биоте (разумеется, по человеческим критериям). Куда важнее, что на реализацию такой системы человечество заведомо не имеет времени: перспективы ее создания несравненно более туманны и отдаленны, чем угроза перерастания экологического кризиса в биосферную катастрофу.

Можно строить умозрительные конструкции частичной замены биоты в ее функциях регуляции окружающей среды техническими системами, даже не обязательно предполагая, что со временем они в совокупности образуют техногенный суррогат биосферы. Все соображения предыдущего абзаца могут быть с несложными модификациями воспроизведены и применительно к подобным абстрактным конструкциям. Помимо этого, в них есть и нечто принципиально антисистемное: ведь предполагается по частям заменять систему, относительно которой нам малопонятны не только устройство на операциональном уровне и взаимодействие подсистем, но и масса данных, без которых немыслим даже подход к разработке того, что на языке современного технического проектирования называется «техзаданием». Ориентация же на стихийный процесс, без единого плана, пусть даже превращаемого в детальный проект в ходе реализации, совершенно неадекватна проблеме.

Так или иначе, следуя техницистской точке зрения, даже если допустить малейшую возможность ее реализуемости, не усматривается ничего похожего на коэволюцию человека и биосферы.

Исходя из невозможности и нецелесообразности передачи регулятивных функций биоты техническим системам, единственный способ разрешения экологических проблем — сокращение антропогенного воздействия на биосферу до уровня, при котором она возвратится в невозмущенное состояние и сможет устойчиво оставаться в нем, поскольку регулирующие способности биоты будут достаточны для его поддержания (этот предельный уровень называется хозяйственной емкостью биосферы). Выполнение данного условия и является критерием устойчивого развития. Естественно, переход к устойчивому развитию требует радикальных перемен в человеческой цивилизации, во всех сферах жизнедеятельности людей. Очевидно, и в случае этого подхода нет ни малейших причин предполагать какую бы то ни было эволюцию биосферы «в сторону человека», а стало быть, и научно обоснованных мотивов применять термин коэволюция.

Таким образом, среди рассмотренных подходов не удается найти такой, при котором имелись бы убедительные основания для использования термина коэволюция применительно к человеку и биосфере. Никакого операционального содержания, которое могло бы иметь отношение к экологическим проблемам, этот термин не несет. В равной мере из приведенной аргументации следует некорректность отождествления терминов коэволюция и siistainable development (устойчивое развитие). Если и допустить возможность коэволюции человеческого общества и природы — за любыми мыслимыми историческими горизонтами и скорее в фантастическом, нежели научном плане, — то устойчивое развитие окажется необходимым условием для нее, а содержание соответствующих понятий заведомо не будет совпадать.

Если коэволюция природы и общества — понятие, введенное сравнительно недавно, то, как хорошо известно, ноосфера имеет более давнее происхождение и иной источник. В отличие от коэволюции природы и общества, для которой не удается найти ни одной содержательно приемлемой интерпретации, ноосферу толкуют и трактуют на все лады, и вопрос сводится к тому, чтобы выбрать для интерпретации этого понятия правильную методологическую основу.

Хотя основополагающий для глобальной экологии труд А. Лотки был опубликован в 1925 г. [Lotka, 1925], научное осмысление глобальных экологических проблем началось лишь в конце 1950-х годов. В. И. Вернадский и Э. Леруа, с именами которых связано появление термина ноосфера в 1920—1930-е годы, еще не сомневались в том, что воздействие человеческого хозяйства на биосферу в целом является (во всяком случае, было до тех пор) безусловно положительным, хотя этот стихийный процесс и требует рационализации. Согласно Вернадскому, «Под влиянием научной мысли и человеческого труда биосфера переходит в новое состояние — в ноосферу» [Вернадский, 1997].

В. И. Вернадскому принадлежит обоснование того фундаментального научного положения, согласно которому воздействие человека, прежде всего научной мысли, на биосферу по мощи стало сопоставимо с геологическими силами. Утверждая, что это воздействие должно стать объектом управления и стихийность уступит место целенаправленности и сознательности, В. И. Вернадский тем не менее не усматривал в стихийном развитии научной мысли угрозы самому существованию цивилизации. Аспект устойчивости биосферы как системы и регулятивные процессы, обеспечивающие эту устойчивость, вовсе не находят отражения в его трудах. (По ряду вопросов Вернадский, которому всякий догматизм был принципиально чужд, не раз менял свою позицию; здесь рассматриваются те воззрения, которых он придерживался на последнем этапе своего творческого пути.)

В 1939 г. В. И. Вернадский писал: «Любопытно, что рост машин с ходом времени в структуре человеческого общества тоже идет в геометрической прогрессии подобно тому, как идет размножение всякого живого вещества, людского в том числе...» [Вернадский, 1939]. Сомнений в возможности неограниченного роста в геометрической прогрессии при этом у В. И. Вернадского, по-ввдимому, не возникало. Отсюда несомненная экстраполяционность его представлении о направлении развития цивилизации.

С позиций теории биотической регуляции окружающей среды переход биосферы после экологической катастрофы в новое устойчивое состояние повлечет такие изменения на нашей планете, при которых выживание человечества вряд ли возможно. Задача ставится прямо противоположная: для своего выживания человечество должно так изменить цивилизацию, чтобы прекратилась антропогенная деградация биосферы, воздействие на окружающую среду соответствовало бы се хозяйственной емкости. Очевидно, что ни для будущего вновь невозмущенного, нормализованного (в случае осуществления устойчивого развития) состояния биосферы, ни, тем более, для ее нынешнего возмущенного состояния прогрессирующей деградации название ноосфера не подходит. Оно вообще не подходит ни для какого возможного состояния биосферы.

Поэтому нельзя согласиться и с предложением говорить «о появлении локально-региональных очагов (областей) ноосферы в биосфере» [Урсул, 1998]. Биосфера едина как саморегулирующаяся система, таковой и останется, что бы ни творил человек, пока остаются основания называть ее именно биосферой. Законы ее развития, ее устойчивости распространяются на все, что в ней есть, в том числе на человека и цивилизацию, и выделять в ней какие-либо «очаги», представляющие собой элементы чего-то высшего по отношению к биосфере, в данном случае неправомерно. Ноосфера — по смыслу, по претензии — в конечном счете должна охватить всю биосферу, отнюдь не только отдельные «очаги» (а возражения против правомерности такого понимания приведены в предыдущем абзаце), либо — как атрибут — должна найти другой предмет характеризации, нежели биосфера как целостная система.

И, как представляется, нет никаких препятствий для применения термина ноосфера к состоянию человеческого общества, как и предлагалось уже не раз — прежде всего, философами, и среди них А. Д. Урсулом. Такая концепция ноосферы несколько ближе подходу П. Тейяра де Шардена, чем взглядам В. И. Вернадского и Э. Леруа. Только связывать достижение обществом ноосферного состояния следует не с мистической «точкой Омега» Тейяра, не допускающей никакого научного объяснения, а с обеспечением устойчивости, когда человечество направляет научную мысль на осознание человеческих возможностей и ограничений, ответственно выбирает только такие направления развития, которые представляются безопасными для будущего цивилизации.

Ноосферогенез при таком понимании ноосферы — термин самоочевидный, объяснения не требует. Процесс ноосферогенеза уже идет, что само по себе еще не является гарантией его успешного завершения. Исток этого процесса следует относить, конечно, не к эпохе возникновения человека или появления научной мысли, а к XX столетию, когда были осознаны экологические проблемы и начаты поиски их решения.

Несколько слов об антропоцентризме. Традиционное понимание антропоцентризма, согласно которому человек — венец творения, центр вселенной, покоритель и господин природы, где все — если не во имя человека, то, во всяком случае, для его блага и т.д. и т. п., конечно, должно быть отвергнуто. Именно такое мировосприятие и влечет за собой наблюдаемые и нарастающие кризисные явления, сопутствующие развитию цивилизации, и прежде всего — глобальный экологический кризис.

Человек, несомненно, может и сам одичать среди своих бесчисленных (и слишком часто — бессмысленных) изобретений, и разрушить среду своего обитания, инициируя в ней деградационные процессы и уничтожая тем самым самого себя. Но разум дан ему не только для изобретения и производства технологий — его следует использовать для осознания последствий своих действий и их оценки. И здесь человек, конечно же, всегда будет исходить из своих интересов, развивая и углубляя их понимание, охватывая все более широкий круг явлений и отодвигая все дальше временной горизонт своего видения. В этом смысле человек всегда останется на позициях антропоцентризма.

Таким образом, под понятием коэволюция общества и природы, как и под концепцией неоизобилизма, нет научной основы. Тем более она отсутствует в случае умозрительных и эмоциональных подходов к проблемам устойчивого развития и «зеленых» религий. В то же время эта часть интеллектуального поля в своих отдельных фрагментах может быть востребована при формировании этических норм устойчивого развития, а многие предложения неоизобилизма, безусловно, полезны как фактор замедления катастрофического обвала. Единственной научной базой устойчивого развития в настоящее время остается теория биотической регуляции окружающей среды.

Использованные источники:

1. Экономика природопользования: Учебник / под ред. Папенова. М: МГУ, 2008 г.

2. Бобылев, Ходжаев. Экономика природопользования. М: МГУ, 2003.