Посвящаю детям давней войны 21 страница

- Небось, по Умильне своей тоскуешь? – спросил Бус.

- Нет, по дочурке младшенькой, по Снежанушке, - задумчиво ответил Ратмир.

Мысли Ратмира и Буса перенеслись на оставленный север, где в жилищах, согреваемых светом лучин, да багряными отблесками печного пламени, остались их жены и дети. Там уже наступала осень, и люди готовились расстаться с притихшим солнцем, которое все еще продолжало скрываться от них за южным горизонтом, отказывая в вечной весне. Мысли далеких и любимых, их помыслы и мечтания, бесшумно кружились возле войска, то и дело, влетая в него, и пополняя силы воинов. Другим источником силы была вера, такая же огненная и пронзительная, как светило, застывшее почти над их головами.

На очередном привале к Бусу подошел Евсистрат, с которым они уже подружились. Все-таки приятно, когда твой народ вызывает у кого-то столь большой и внимательный интерес, похожий на интерес жаждущего к прозрачной и безвкусной жидкости, именуемой водой.

Сперва, как водится, поприветствовали друг друга, потом отведали вина.

- Бус, как ты думаешь, что будет, если все римляне примут вашу веру? – спросил он.

- Ромеи – народ, который очень любит пропускать все через разум, - задумчиво ответил Бус, - Они и христианство сперва хорошенько обдумают, потом измерят и взвесят, потом свяжут с тем, что ранее придумано учеными, а потом превратят в нечто жесткое, соответствующее всем требованиям разума. Эта новая вера станет новым фундаментом порядка, и новые легионы будут громить тех, кто будет больше доверяться своему сердцу, чем голове. А внутри страны таких людей будет ждать та же участь, что ждет нынешних ваших христиан. Потом вера в разум может выпрыгнуть и из христианства, принять для себя новую оболочку, и снова обрушиться на своих противников. Так что, невозможно принять чью-то веру, все равно получится вера своя. Если, конечно, не произойдет чуда, и не откроется настоящая истина, которая способна преобразить каждый народ, но в это чудо я как раз и верю…

Евсистрат немного расстроился. Наследник всей древней философии своего народа, который, собственно, и создал это понятие, был поставлен в тупик словами какого-то северного варвара. Что поделаешь, нелегко человеку, родившемуся под шелест виноградников и журчание акведуков понять того, кто родился под завывание волков и уширежущий свист вьюги. Возможно, что тут бы и пришел конец их дружбе, если бы прямо возле них не вырос огромный всадник на пегом коне.

- Ерусалим уже близок! Я видел его стены! – сообщил вернувшийся из разведки Всеслав. В ответ на его слова воины размашисто перекрестились.

- И какие они, должно быть, угольно - черные? – с интересом спросил Бус.

- Нет! Белые как наш снег! – ответил Всеслав.

- Странно… - задумчиво вымолвил Бус, - Ведь если этот город покинут Всесильным, и в нем теперь поселился Чернобог со своими чертями, то и стены должны почернеть…

- Белый цвет – суть обман наших глаз, - словно прочитал его мысли Всеслав, - На самом деле они, конечно, черны, как наши сапоги. Но разве тьма когда-нибудь признается в том, что она – тьма?! Она всегда будет твердить о том, что только в ней и содержится истинный свет!

- Истинный свет… - шепотом повторил князь.

Воины прочитали молитву собственного сочинения, размашисто перекрестились, и пошли к городу. Вскоре и остальным воинам открылось, что его стены действительно кажутся белыми, как снег в конце груденя. Чуть поодаль шло войско Тита, которое готовилось сделать последний привал перед днем решительного штурма.

Со стен осажденного Иерусалима были хорошо видны многочисленные костры, пылающие ярче, чем небесные звезды. Из-за этого казалось, будто небеса уже сошли на Землю, и впереди грядет что-то невообразимое. Город был поглощен яростным ожиданием прихода Мессии, который соединит свой народ с его небесным творцом. Все знаки говорили о близости этого события, щеки иудеев уже чувствовали дыхание Машиаха.

- Но прежде нам предстоит сразиться с ордами Гога и Магога, и выжить в этой смертельной битве. А они уже здесь, под стенами, и завтра много кровушки Избранного народа окрасит стены Храма, - говорил рабби Нувх, обращаясь к иерусалимцам, которые плотной толпой собрались под стенами Соломонова Храма.

Закончив свою речь, седой законник взошел на наружную стену. Несмотря на собственную старость, он необычайно легко взошел по лестнице, иногда даже перепрыгивая через две ступеньки. Потом он долго смотрел вверх и вниз. Сперва на звезды небесные, а потом - на пылающие под ногами звезды земные. Его украшенная спиралями пейсов голова то и дело совершала ритмические покачивания, как будто в такт некой беседе, происходящей в самом нутре рабби. Его сопровождали многочисленные ученики, которые неотрывно смотрели на рот своего учителя и каждое мгновение ожидали излияния невероятной мудрости, способной в считанное мгновение изменить весь этот мир, очистить его от скопившихся под стенами гоим, и указать путь для Избранных.

- А кто из них Гоги, а кто – Магоги? – неожиданно спросил один из учеников, заставив учителя вздрогнуть и поморщиться.

Наверное, молодой Лазар, сам того не ведая, прервал какую-то исключительно важную беседу своего учителя, может, с самим Моисеем, может – с Соломоном, а может – с кем-нибудь и повыше. Нувх вздрогнул, огляделся по сторонам, а потом уставился на Лазара таким взглядом, будто впервые его увидел.

- А?

- Простите, учитель. Я только хотел спросить, кто из пришедших – народ Гога, а кто – Магога?

Как и положено всякому мудрецу, рабби не взволновался, он совершенно спокойно ответил:

- Гоги – римляне. А те, которые в шкурах – то Магоги. Они ведь с севера, и буква «М» говорит, что они – северяне.

- А почему «М», учитель? – поинтересовался Лазар, но вместо ответа услышал:

- Они сожгут и разорят весь город. Но Храм уцелеет, и прямо во время битвы придет Он! Да, придет Он, постучится в Золотые Врата! Так что, Лазар, заготавливай дрова для жертвенника!

Внизу, в самом городе, тем временем кипела напряженная работа. Всюду виднелись ишаки, везущие на своих спинах груз здоровенных камней, которые складывали прямо на городских стенах. Там же разжигали огни под огромными котлами, наполненными смолой. Другие жители города мастерили пращи, стрелы и прочее оружие, необходимое в предстоящей битве. Все-таки те евреи не имели ничего общего с засыпанными собственной перхотью ростовщиками средних веков, запертых в грязных гетто. Не было у них общего и с более поздними разжиревшими банкирами, гениями финансовой алхимии. Лишенные страха смерти, ибо павшие все равно будут воскрешены Пришедшим, иудеи готовились к битве.

Под позолоченным пологом шатра, на шикарных тигровых шкурах возлежал будущий император Тит. Сейчас он держал военный совет о завтрашней битве, на который был приглашен и Славен, но его пока еще не было.

- Мы должны во имя Юпитера вырвать этот город из мрака, вернуть его в Империю, подавить злобный мятеж зелотов. Но при этом нам нельзя озлоблять иудеев, ибо в таком случае мятеж рано или поздно повторится. Поэтому мы сперва проделаем ход в стенах, а потом пустим туда варваров, разрешим им грабить, убивать и насиловать. Все равно они скоро уйдут отсюда, на них и вина останется. А легионы войдут позже и установят наш Порядок!

- Император, об одном тебя прошу, не разрушай их Храм! Все когда-нибудь забудется, но этого они нам никогда не простят! – заметил Евсистрат, что заставило его повелителя немного задуматься.

- Да, я разрешу им делать в городе все, что их душам угодно, но только не рушить Храм! – решил он наконец, и обратился к одному из своих военачальников, - Прокопий, ты будешь смотреть за ними! И горе тебе, если Храм обратится в руины!

В шатре появилась огромная фигура воина, затянутого в волчью шкуру. Бус Славен уселся, как и положено гостю, напротив входа, после чего принял предложенную ему чашу с вином.

- Завтра выступаем, - сказал он.

- Обожди, пока мы стену обрушим, сам ты этого сделать все равно не сможешь, ведь у тебя нет катапульт, - ответил Тит, разумеется, через переводчика – Евсистрата, ибо он сам языка северян, как вы помните, совсем не знал.

- А мы поступим хитро. С запада поставим катапульты и отвлечем на них зелотов, а подкоп будем рыть на востоке.

- Обождем, - тоже через переводчика согласился Славен.

- Потом вы войдете в город и покажете зелотам, на что способны. Все их богатства – ваши, все женщины – тоже ваши, все пленные – ваши рабы.

- У нас рабов нет, да и не было, - сухо ответил Бус.

- Делайте, что хотите, на все твоя воля. Только об одном прошу – не трогайте Храм!

- Почему? – поинтересовался Бус.

- Вы уйдете к себе, на север, а мы останемся здесь. И нам они этого не простят! Будут мстить каждый день, и каждый час!

В ответ Славен усмехнулся в бороду, и эта молчаливая усмешка была принята Титом за знак согласия. Бус же вспомнил свой сегодняшний сон, в котором огромный змей проползал через постройку, удивительно похожую на Соломонов Храм, после чего его стены из белых сразу же стали черными. Еще он вспомнил слова Ратмира, который видел во сне что-то похожее и говорил о том, что почувствовал себя защитником русского мира от какой-то страшной южной угрозы. И так, и по-другому, выходило, что с Храмом должно быть сделано то же, что и земляки Тита совершили с не менее известным городом Карфагеном. Но Бус, конечно же, никогда не слышал ни про Карфаген, ни про ныне знаменитого оратора Катона.

С самого утра, с предрассветных часов, римляне начали копошиться. Застучали кирки, полетела в разные стороны несчастная пустынная земля. Уже к полудню яма расширилась и стала понемногу приобретать вид произведения классического военного искусства, которое называется минная галерея (надо заметить, что слово «мина» имеет латинское происхождение и появилось задолго до возникновения взрывных мин, столь привычных для нас), или, в русском просторечии, подкоп. Наблюдавшие за этими работами русичи отчаянно сочувствовали романцам, которые в страшной духоте и непролазном мраке остервенело рыли землю, рискуя быть заживо похороненными в ней, и перед своей смертью не увидеть даже солнечной красноты и небесной синевы. Пропитанные мраком и пылью, они время от времени вылезали из забоя, после чего принимались долго и тяжело дышать, выпуская из себя дурной подземный воздух. Когда же они отправлялись обратно, то их глаза были округлены от невероятного страха возвращения в кромешную темень…

С другой стороны города к стенам поползли тяжелые повозки с установленными на них камнеметными приспособлениями, именуемыми катапультами и баллистами. Дыша, как перед убоем, и издавая невероятный животный стон, быки подтаскивали тяжелую осадную технику, прабабушку артиллерии и ракет. Вскоре тяжелые округлые камни стали со свистом рассекать воздух, отправляясь по ту сторону огромных стен. Казалось, будто настоящий каменный дождь обрушился на проклятый город, будто уставшие держаться на своем месте каменные небеса рухнули вниз. Пропитанные потом «артиллеристы» впадали в бурную радость и весело обнимались, когда до их ушей долетал грохот камня, упавшего уже по ту сторону штурмуемого города. Их лица были гораздо веселее, чем лица остальных римлян, ведь они могли придать силу и движение тому, что по самой своей природе приговорено к вечному холоду и неподвижности. Упоение собственной силой не давало им покоя, приводило в бешеный азарт, в котором они, уподобившись самому Юпитеру, все бросали, и бросали на провинившийся народ градины каменного гнева.

Однако, узнав о результатах своего «бомбометания», римляне могли бы сильно огорчиться. Каменное наказание падало главным образом на пустые места, лишь изредка оно задевало зазевавшихся и калек, которые были не в силах убежать от хорошо видимого в полете булыжника. Точности прицеливания тоже не было никакой, и снаряды возмездия летели куда попало, почти всегда щадя самое главное. Но определенную сумятицу, скорее вызванную самим страхом небесной кары, чем ее результатом, обстрел все-таки произвел. Защитники крепости бросились к той стороне стены, из-за которой вылетали внешне грозные куски римского наказания, и поэтому совсем не увидали подкопа, хорошо заметного со стены благодаря столбу пыли и снующейся возле него толпе чумазых римлян.

К вечеру подкоп был готов, и первый легион шагнул в земные кишки. Спотыкаясь и задыхаясь, но, при этом, старательно соблюдая тишину, воины Рима поползли к концу тоннеля, где им предстояло разгрести тонкую стенку, отделяющую их от поверхности, после чего они могли вынырнуть прямо возле ног ошалелого противника.

Внезапно в легкие легионеров ударила струя свежего воздуха, столь невероятного для подземной глуши. Вместе с ним их глаза укололо копье света заходящего солнца. Но не успело пройти удивление, как через непонятно откуда взявшуюся дыру хлынул жесточайший поток бурлящей смолы. Несколько бойцов сваренными заживо рухнули на дно коридора, остальные бросились назад. Возникла толчея, которую успел накрыть еще один поток огненной волны. Терпеть такую муку было уже выше человеческих сил, и несколько обезумевших римлян, бросились за спасением на поверхность, но тут же были прирезаны, и их горячая кровь потекла в подземелье вслед за смолой, оросив головы еще живых.

Одного взгляда на обожженных, покрытых черной смолой солдат, было достаточно, чтобы понять – противник выявил направление минной галереи и вскрыл ее, упредив намерения штурмующих. Тит схватился за собственные виски с такой силой, что массивные перстни больно врезались в кожу. Ясно было одно, штурм провалился, теперь придется переходить к долгой осаде, изматывающей обе стороны. Придется проводить тщательную разведку, находить источники воды и старательно их уничтожать. А как ты их уничтожишь, если все они за стенами, а любой лазутчик будет сразу же узнан из-за сильной своей непохожести на обитателей города. Можно, конечно, попробовать их подкупить, но Тит еще не знал, кого можно там подкупить, да и сам такой вопрос можно ставить лишь тогда, когда у осажденных возникнет затруднительное положение…

Внезапно до ушей сына Веспасиана донесся звон мечей, яростные крики, и (может, это сон?) – разноголосое ржание многочисленных лошадей. Кто?! Откуда?!

Пока римляне старательно рыли подкоп, воины Буса еще раз помолились, потом взялись за руки, а потом вскочили на коней, моментально обратившись грозной монолитной силой, тысячеглавым надчеловекоконем. Еще секунда – и лава понеслась вперед, пролетела мимо чумазых землекопов, пронеслась мимо самодовольных «артиллеристов». Конники обогнули Иерусалим по ходу солнца, а потом застыли возле его северных ворот. Бус, Всеслав и Ратмир не сговариваясь соскочили с коней и в один миг оказались на, казалось бы, совершенно гладкой поверхности белой стены (которую они упорно считали черной). Обостренное зрение, гениальный глаз воинов, видел каждую щербинку, каждую выбоину в камнях, и привычные к ратному труду тела птицами взмывали ввысь. Перемахнув стену и ловко увернувшись от летящих на их головы камней, струй смолы и мешков с песком, северные воины уже подмяли под свои могучие тулова стражей ворот. Еще секунда – и ворота открыты настежь, и в южную смрадную духоту летит дуновение свежего полярного ветра. Ошалевшие от неожиданности защитники бросились искать спасения за внутренней стеной города. У ворот возникла кровавая давка, все новые и новые защитники забирались на груду поваленных тел, надеясь проникнуть за спасительные ворота, но в их спины уже дышали быстрые, почти что крылатые, северные кони. Камни, пращи, копья – все оказалось бессильным против крепчайшей стали, сработанной кузнецами далеких земель. Стражи внутренних ворот поспешили захлопнуть их с глухим скрежетом, напоминающим погребальную песню для тех, кто остался между стен…

Наскочив на большую груду окровавленных тел, правая створка ворот отчаянно отказалась закрываться. Ошалевший кудрявый стражник изо всех сил, страшно выпучив глаза, толкал ее вперед, но она упорно не поддавалась. Тогда он подскочил к мертвой груде и принялся в великой ярости хватать обездушенные тела и бросать их прочь, но в ту же секунду его согнутая спина повстречалась с мечом Буса Славена. Разметав по сторонам жаждущих земного спасения, конница Славена прорвалась во внутренние ворота. Всеслав пронзительно протрубил в висящий на его груди боевой рог, чем нагнал на обитателей Иерусалима дополнительный ужас.

Воин тех времен очень часто сражался, окруженный оскаленными мордами своих врагов, бился сразу с тремя – четырьмя противниками. Стальной меч был столь тяжел, что лихо размахивать им в начале 21 века не способен даже спортсмен. Поэтому витязю тех времен требовалась невероятная сила, помноженная на запредельную ловкость. Но это было не главным, главной была удивительная смелость, порожденная готовностью в любую секунду положить свою жизнь за други своя. Нельзя тогда было считаться воином, ни разу не побывав в битве, просто просидев дюжину штанов в тыловом учреждении, ибо тогда таких учреждений не было и в помине. Поэтому всякий человек, затянутый в стальные латы и сверкающий огромным мечом, был героем с самого своего первого боя и до конца своих дней.

В посолонь, начертанную на нагрудном щитке Буса, уперлось сразу пять копий. Но Славен тут же рванул поводья своего Алатыря, и от неожиданного резкого толчка копейщики мигом рухнули на землю, прямо под конские копыта. Выпущенный из пращи камень сбил юшман с головы Ратмира, но он этого даже как будто и не заметил, продолжая сверкать своим мечом.

Если на эту битву взглянула бы птица, то ей бы показалось, будто грозовое облако снизошло на Землю и щедро раздаривает направо и налево свои молнии – удары могучих мечей. Наверное, именно такая картина получилась бы у художника, задумавшего сотворить произведение, посвященное теме Господней Кары. Наверное, как раз, так и виделась Последняя Битва для людей того времени, и наше сверхсознание бережно хранит образ многочисленных конников, звенящих горячим от боя железом.

Опять затрубил боевой рог, и конная лавина разом повернула в сторону, пошла в прижатые к стене кварталы Иерусалима. В считанные мгновения разорялись сооружаемые наспех гнезда обороны, моментально разбрасывались тщательно сложенные груды камней и стрел. С диким криком, побросав оружие, и высунув длинные языки от страха, бежали уцелевшие защитники города, чувствуя своими затылками конское дыхание смерти. Среди низеньких домишек они кидались врассыпную, стараясь куда-нибудь получше спрятаться и не высовывать больше головы, чтобы нечаянно не лишиться ее. Жен и детей старались отправить в подземные норы и щели, туда же тащили и разнообразные ценности. Зарывшись там, делая по одному осторожному дыханию в минуту и упорно заставляя сердце биться как можно реже, ожидали иерусалимцы появления непонятных свирепых людей, одетых в волчью шкуру. Каждый из спасавшихся уже мысленно представлял самого себя убитым. Потом он еще раз оглядывался вокруг и видел плоть своей жены трепещущейся под могучим телом северного варвара, а своих детей - насажанными на длиннющие окровавленные копья просто ради потехи. Их кожа трепетала и сжималась, отчаянно сдавливая при этом все внутренности, и каждый чувствовал себя до мурашек одиноким, и с тоской вспоминал совсем недавнее время, когда он был маленькой частицей большой силы.

Но русичи, на всеобщее удивление, никого не убивали и никого не насиловали. Изумление усиливалось воспоминанием о строках из Торы, где четко и подробно говорилось, как должен вести себя победитель. Почему они этого не делают?! Может, они что-то худшее замышляют, для подготовки чего требуется много времени? Наверное, они всех нас на колы посадить решили, и окружить взятый город стонущими телами его бывших жителей?! Или они хотят повесить всех за ноги прямо в Храме, а потом долго и старательно выкалывать глаза и вырезать куски мяса еще живым телам?!

Но Русичи не собирались ничего этого делать. Они довольствовались пьяным, как мед, чувством победы, и не собирались разменивать его еще на что-либо. Всякое действие, особенно жестокое, неизбежно уменьшило бы торжество, отсекло бы его частицу. Даже для самых жестокосердных победителей лучше всего представить свои вероятные злодеяния мысленно, а потом их не совершить, и радоваться оттого, что он не сделал того, что мог, и ничуть не повредил того своего ажурного венца, который зовется победой.

Конная лава прошла внутри стен Иерусалима круг по ходу солнца, разбив при этом небольшой отряд защитников города, пытавшихся закрепиться на Сионском холме и взяв торчащий там дом Хасмонеев, который зелоты пытались превратить в свой опорный пункт. Оказавшись внутри дома, воины с большим интересом рассматривали незнакомую утварь и непривычные для рунического человека каракули иудейской вязи.

- Где же у них печка? – удивленно спросил Ратмир.

- Зачем им печь?! У них весь год жарко! – ответил Всеслав.

- Но ведь печка – она не только для тепла, это же все-таки сердце дома. Разве может быть дом без сердца, как и человек без сердца?

- Выходит, может, - за Всеслава ответил Бус.

- Да, тоскливо же они живут… - вздохнул Ратмир.

Снова протрубил боевой рог, и всадники бросились обратно к Храму, завершив тем самым свой круг по городу. В Храме засела основная масса защитников, присоединившаяся к храмовым стражникам, которые были самыми смелыми и сильными из всех жителей Иерусалима. Огромные ворота Храма оказались гораздо прочнее, чем городские ворота обеих стен, и здесь не могли помочь ни подкоп, ни лихой прыжок, вроде того, который недавно совершили Бус, Всеслав и Ратмир. Теперь требовалось передохнуть, собрать силы, дождаться подхода римлян, и подготовиться к самой главной части битвы.

Легионеры шагали, опустив голову, стараясь не встречаться глазами с взглядами воинов Славена. Мрачно и тягостно заполняли они площадь, будто шагали не по твердой земле, а по вязкой резине. Последним под стены Храма въехал Тит на своей колеснице. Был он мрачнее болотной речки, его глаза были готовы породить блестящие шарики слез. Наверное, он был лучшей иллюстрацией к слову «позор».

- Чего горюешь?! – спросил у него Бус, обратившись к Евсистрату, как к переводчику, - Главное-то еще не сделано, добрая половина зелотов укрылась в самом Храме!

Военачальник опомнился и отдал команду. Сотня воинов подбежала к воротам, и принялись отчаянно тыкать своими копьями в прочные деревянные створки. Стоял страшный грохот, повсюду летели щепки, но твердыня продолжала выситься на том месте, которое когда-то предназначил ей сам Соломон. В ответ на грохот ударов прямо над воротами открылись потайные бойницы, и из них хлынули безнадежные струи кипящей смолы. С воплями, хватаясь за головы, римляне отхлынули от непокорных стен.

- Нам бы только немного переждать, а там придет, придет Он! Обязательно придет! – говорил Нувх своей закутанной в тряпье жене Циле и всем ученикам, собравшимся вокруг них, - Чуть-чуть подождать, и Он придет! А Храм они не возьмут, ибо так сказано, и иначе никак не будет! Приникните отверстиями ушей к Золотым Вратам и ждите стука! Я велю! Сам Соломон вам велит!

- Как бы они еще чего не придумали… - испуганно сказал Лазар.

И романцы придумали. Они подкатили к воротам три здоровенных тарана и принялись наносить по ним удар за ударом. Глухой грохот разносился далеко по округе, ворота отчаянно трещали, но не сдавались. Воины взмокли, щедро орошая бесплодную городскую пустыню солеными струями, и радость их, казалось бы, победоносной находки сменилась выражением глубокого разочарования.

- Сильнее! Сильнее! – надрывая голос орал Тит. Потом он забыл и про свое начальственное положение, подойдя к тарану и отчаянно вкладывая в его удары силу своих рук. Но не помогло даже и участие будущего императора, проклятые створки держались с все той же мрачной силой, которой способен обладать лишь мертвый предмет.

Казалось, что солдат империи охватило какое-то безумие. Вскоре их собралось так много, что руки большинства легионеров уже не могли достать до таранных бревен, утыкаясь в спины товарищей. Однако, даже эти «неудачники» изо всех сил раскачивали свои тела в такт ударам, считая, что тем самым вносят свой вклад в победу. Сверху это было похоже на хождение сердитых волн по седому морскому простору. Но не могли людские валы разбить бездушный утес, к которому стремились все жизненные соки каждого из присутствующих здесь.

- Пройдитесь по округе и наберите дров, - распорядился Славен, - А то, я чую, они тут еще не скоро управятся!

Надо ли объяснять северному человеку, что есть дрова и как их заготавливать?! Ведь так часто жизнь этих людей напрямую зависела от наличия у них кусков сухой древесины, пригодных для принесения в жертву домашнему сердцу, то есть печке. Эти люди могли отыскать подходящие дрова даже здесь, в этой лысой пустыне.

Вскоре появились и куски сухого дерева, в основном – сандалового, и прочих растений, невиданных в наших краях. Но это ничего, лишь бы ярче горело!

- Отведи своих воинов, - сказал он Титу, - Мы кое-что придумали!

Конечно, Тит не хотел терять шанса стать победителем, но, видя тщетность собственных усилий, вынужден был согласиться. В мгновение ока возле непреклонных створок выросла дровяная гора, а еще через секунду она озарилась сочным пламенем, издающем разнообразные утонченные ароматы. Вскоре огненные змейки поползли уже и по самим воротам, расширяясь и вырастая в самых настоящих змеев – горынычей. Дерево весело трещало и украшало площадь россыпью брызг, летящих к самым звездам. Как завороженные смотрели ромеи и русичи на эту забаву, и очнулись лишь тогда, когда ворота рухнули, издав при этом оглушительный треск и грохот.

В образовавшийся пролом разом хлынули и римляне и русичи, соскочившие со своих коней на землю. В задымленном храме еще копошилось множество тел, стремящихся удержать эту последнюю свою твердыню, но все их старания были бесполезны перед отточенной северной яростью. Удар меча Всеслава пришелся на стену, а так как он был очень силен, то меч сломался пополам. Всеслав подвернул ногу, стал падать, и чтобы удержаться на ногах, схватился за копье, торчащее возле самого его уха. В результате он уронил копейщика, а потом поднял его в воздух вместе с копьем. Дальше он стал драться по-медвежьи, хватая врагов своими гигантскими ручищами и бросая их на мощеный камнем пол Храма. Получив мгновение для передышки, Всеслав дунул в боевой рог.

Оставшийся на улице Ратмир в ответ на этот звук улыбнулся и извлек из-за спины прямой русский лук и несколько стрел, обернутых просмоленной паклей. Вскоре в его руках появилась «катюша» – два камешка, из которых можно высечь искру.

Прокопий увидел его приготовления и тут же вспомнил про приказ Тита.

- Ты что! Не делай этого! – закричал он, бросившись к русичу.

Но Ратмир, подмигнув ему, уже успел запалить паклю. В последнюю секунду Прокопий заметил, что наконечник стрелы как-то странно сверкает… Так и есть, серебряный, и на нем начертан знак, который он видел в христианской катакомбе, когда спускался туда с облавой!

Оставив огненную полосу, стрела аккуратно влетела в зияющую черную дыру, которая совсем недавно угостила римское войско хорошей порцией горячей смолы. Вскоре там забегал маленький огонек, очень похожий на ангелочка. Росло это создание чрезвычайно быстро, и очень скоро окно окрасилась багровыми пламенными отблесками.

Внутри Храма тем временем произошло нечто невероятное, из ряда вон выходящее. Плотный строй стражников внезапно расступился и пропустил вперед сгорбленного старика, держащего в руках здоровенную пращу, заряженную камнем. Праща эта, по преданию, принадлежала самому легендарному Давиду, и именно из нее он убил чудовище Голиафа. Так это или нет, сказать сложно, но уже давно это оружие бережно хранилось в Храме.

Бус Славен подошел к Нувху и отнял у него это орудие убийства чудищ так же легко, как отбирают рогатки у мальчишек.

- Никого вы не дождетесь! Господь пока не попустил! – сказал он опешившим защитникам, совсем забыв о том, что они не понимают его языка.

Рабби Нувх, совсем забыв о том, кем он является, склонил голову и разревелся с такими криками и причитаниями, что стал похож на истеричную барышню. После этого шея законоучителя стала ждать такого же законного удара острого и блестящего железа, но его так и не последовало. Тем временем стражники Храма побросали оружие и с поднятыми, трясущимися руками стали выходить наружу. В отличии от русичей, римляне их встречали не очень-то и приветливо – надевали на шеи кованные ошейники, свидетельствующие о переходе в совсем новое, крайне неприятное качество. Новоиспеченных рабов отводили к повозкам, под надзор обозных легионеров, вооруженных огромными плетками.

Тем временем в воздухе уже стояла плотная пелена дыма, глаза отчаянно слезились, в горле першило. Славен решил выводить воинов обратно на площадь.

- Зачем?! – коротко спросил Евсистрат, имея в виду, конечно же, поджег храма. Ответ вождя варваров он собирался передать самому Титу.

- Так надо, - с северной краткостью ответил Славен.

Римские солдаты бросились в пылающее чрево Храма и возвращались оттуда, нагруженные множеством золотых предметов. Уносили они столько, сколько умещалось в их руках и на их спинах. Добычу также складывали на повозки, готовясь отправлять ее в далекий и совсем незнакомый этим вещам Рим. Когда в Храме стало уже опасно находиться, легионеры вспомнили о пленниках, и заставили их самих вытаскивать и отдавать победителям свое же добро. Славен заметил, как из дымного чрева выплыл огромный золотой семисвечник.

- Почему вы ничего не берете? Возьми хоть это, хоть на память! – удивился Евсистрат.

- Нам это ни к чему, у нас все равно такие вещи не ценятся. А ты бери, ведь вас ждет триумф!