Любить или воспитывать. 10 страница

– Ну раз так, тогда вы сами с ней и разбирайтесь! Может быть, она вам наедине свое идиотство объяснит! А я пошла! – неожиданно заявила мать, поднялась и вышла из кабинета маршевым шагом.

Я несколько оторопела. В мою уже намеченную картину семейного несчастья такое поведение матери не вписывалось совершенно.

Оставшись одна, Оля покрутила тонкой шеей, с любопытством оглядела мой кабинет, а потом деловито засучила рукав, обнажив смуглую худенькую руку.

– Слава богу! – с облегчением выдохнула я.

Девочка взглянула на меня с несказанным удивлением. Я не стала объясняться, решив, что это ни к чему.

– Сама? – спросила я.

– Ага, ага! – радостно и оживленно закивала Оля. – Ножиком порезала.

Моих предшествующих переживаний она, разумеется, не поняла, но зато великолепно разглядела, что «доктор» на «идиотство» почему-то совершенно не сердится.

– Просто так или по поводу?

Девочка честно задумалась.

– Ну как вам сказать…

– То есть какой-то повод вроде бы и был, с мамой поссорилась или с подружкой, но ты сама сомневаешься…

– Точняк!

– У твоих подружек?..

– О, у Маринки еще хуже! У нее все руки изрезаны!

– А почему именно изрезаны? Вы не курите?

– Не, не курим… Ну так только, баловались в компании… А! – Оля чуть ли не хлопнула себя по лбу. – Это вы про то, чтобы об руки сигареты тушить! Это у нас у Тольки Агафонова! Когда Маринка его бросила и написала в профиле, что встречается с Витькой из восьмого класса, а он тогда…

– Стоп! – сказала я. – Как ты сама думаешь, что это все такое?

– Глупость! – авторитетно, маминым тоном сказала Оля, машинально почесывая вырезанный на предплечье уже заживающий крест.

– Ага. Глупость. Но вот ни до, ни после, а в определенном возрасте, с одиннадцати до восемнадцати (если сильно выдается за эти границы, то это обычно уже болезнь), едва ли не каждый второй… Ты у матери-то не спрашивала?

– Не, что вы, она так орет!.. А вот папа и тетя чего-то отмалчиваются, – вдруг сообразила Оля. – Даже на них не похоже…

– Вот-вот…

– Но неужели же каждый второй?! – изумилась Оля.

– Ну да. После подростковости у многих остаются шрамы не только в душе, но и на теле.

– А я думала, это только у нас…

– Да вы обо всем думаете, что это только у вас! – в сердцах воскликнула я.

– А зачем же тогда это нужно? Откуда взялось и в чем смысл?

Оля, по-видимому, была стихийным эволюционистом. Мне это понравилось.

– Давай вместе рассуждать, – сказала я. – Раньше была инициация. Знаешь, что это такое?

– Слово слышала, но не знаю.

Я вздохнула и объяснила.

– Теперь в нашем обществе инициации фактически нет. Человек не знает, когда ему становиться взрослым. Может быть, это такая заместительная попытка. Испытать себя, доказать: я могу переносить боль, стало быть, готов к испытаниям взрослой жизни. Мы, когда маленькие были, для тренировки силы воли палец в кипяток совали, ходили вечером на старое кладбище и еще с гаража прыгали. Тоже ведь инициация…

– А революционер Рахметов на гвоздях спал, – неожиданно сказала Оля.

–?!

– Папа рассказывал… А почему инициации нет? Чтобы мы взрослыми не становились?

Ого! Воистину устами младенца…

– Не знаю, может быть и так. Людей слишком много, чем позже они становятся взрослыми и способными отвечать за свою семью и детей… Но может, дело еще и в том, что изменилась сама жизнь человека. Нет больше необходимости готовить его к будущей жизни такими изуверскими обрядами. А у вас – рудименты и атавизмы, как жабры у эмбриона и хвостатые младенцы…

Оля вопросительно вздернула бровки, и мне пришлось объяснять про рудименты и атавизмы.

Рудименты и атавизмы Оле очень понравились.

– Но раз уж мы заговорили про биологию, – сказала я. – Может быть и еще один вариант – такое, на пороге взрослости, специальное тестирование. Рабочая проверка своего тела, как доставшегося в длительное пользование агрегата. Знаешь, как машины на стенде тестируют – с повышенной нагрузкой и все такое…

– Точняк! – опять сказала Оля. – Это у нас тоже было. Кружились до потери пульса. Полотенцем душили…

– Бросьте бяку немедленно! – прикрикнула я. – Я сама знаю ужасный случай, когда мальчика после такого полотенца не смогли откачать.

– Да это давно было, в летнем лагере, два года назад, – успокоила меня Оля. – Теперь мы уже так не делаем. Что я, не понимаю, что ли!

– Понимает она… – проворчала я.

– Скажите, а почему мы все это в школе не проходим? – спросила Оля. – Это же про нас и очень важно!

– А я откуда знаю?! – теперь уже я злобно наморщила нос. – Я сто раз писала и предлагала. Все на словах согласны, а на практике как будто и дела никому нет.

За разговорами об эволюции время приема истекло. В дверь уже стучался следующий клиент. Мать Оли сидела в коридоре.

– Ну как? – встретила она дочь.

– Офигенно интересно! – весело воскликнула Оля. – Сейчас я Маринке позвоню, мы с ней встретимся, и я ей все расскажу…

Мать выглядела обескураженной:

– Так тебе мозги доктор вправил или нет? Надо нам еще приходить?

– Ой, а можно мы еще с Маринкой придем? – подпрыгнула Оля. – Я ведь так не сумею объяснить, как вы…

– Ага, – вздохнула я. – Еще Тольку и Витьку захватите, и кто там у вас еще…

Рядом с любовью

– У меня лично нет вообще никаких проблем! – жизнерадостно заявила полненькая, с россыпью подростковых прыщей, тринадцатилетняя Олеся.

Я порадовалась адекватности ее жизненной позиции и приготовилась следующим пунктом выслушать сентенцию о том, что множество проблем имеется у ее родителей или учителей.

– Хотя нет, все-таки есть проблема! – поправилась Олеся. – Потому что моя лучшая подруга Танька влюбилась в Тольку Крылова из восьмого «А».

– И что же – из-за Танькиной влюбленности ваши отношения ухудшились?

– Могут ухудшиться, если вы срочно не дадите мне совет, что делать.

– Но что конкретно произошло? Тебе тоже нравится Толя?

– Вот еще не хватало! – фыркнула Олеся. – На что он мне?! Просто Танька в своих страданиях-переживаниях чего-то от меня ждет, а я все пальцем в небо попадаю…

– Ага, теперь понятно. Опиши подробнее, как это у вас происходит.

– Ну она мне рассказывает. Ну я ее слушаю. Молчу. Она говорит: от лучшей подруги я не того ждала. Я говорю: а чего же? А она: мне важно твое честное мнение. Я тогда говорю честно: Крылов – дурак и страшила, а ты – умная и глаза у тебя красивые. Она говорит: Толик – совершенство, а на тебя я обиделась, потому что ты должна была меня поддержать в моих чувствах. Я говорю: я тебя поддерживаю, у вас все будет хорошо, вы друг друга стоите. А она: ты нарочно меня успокаиваешь, только чтобы отговориться и душевных сил не тратить. А я уже просто не знаю, чего мне еще сказать…

– Да, сложное у тебя положение, – согласилась я.

– Вы сами-то небось в такое никогда не попадали, – тяжело вздохнула Олеся. – Откуда вам знать…

– Да у меня еще круче было!.. – завелась я, лихорадочно вспоминая собственное детство и ища аналогии.

– Расскажите! – тут же попросила девочка. – Мне на примерах всегда легче понять.

И тут я вспомнила.

С Лешкой Кукушкиным я дружила с первого класса. Мы вместе лазали по крышам гаражей, играли в прятки, вышибалу и стрелки, собирали цветную проволоку на помойке радиотехнического училища и плели из нее ручки и колечки.

К пятому классу девочки и мальчики слегка разошлись в своих интересах. Я осталась в стане мальчиков, потому что девичьи нарождающиеся интриги были мне просто не по уму.

Однажды Лешка зазвал меня на крышу старого бомбоубежища.

– Катька, – сказал он. – Я доверю тебе свою тайну. Но ты никому…

– Зуб даю, гадом буду, век воли не видать, честное пионерское, – быстро сказала я и изобразила пионерский салют.

– Я люблю Свету Сурееву, – сказал Лешка, закуривая и глядя в небо.

С нашей одноклассницей Светой Суреевой – нежной, рыжеволосой, болезненной и субтильной девочкой с голубыми веками – я никогда не общалась. Лешкин выбор не поняла категорически, но уже знала – любовь зла…

– Ну и чего? – спросила я. – Я-то тут при чем?

– Я пробовал с ней говорить, она меня боится, – Лешка слыл хулиганом. – А ты лучше всех в классе сочинения пишешь. И вот! – Лешка раскрыл портфель, достал тетрадь по русскому языку и решительно вырвал из середины чистый лист. – Пиши сюда записку. Я потом своим почерком перепишу и ей отдам. Чтобы красиво было!

Друзья должны помогать друг другу. Я села на Лешкин портфель, пристроила листок на учебник по математике, открыла колпачок ручки и, подумав, написала: «Когда я заглянул в твои глаза, я потерял сон…»

Показала листок Лешке.

– Потрясно! – радостно сказал он. – То, что надо! Продолжай в том же духе.

На переменах Лешка совал Свете мои, аккуратно переписанные им, записки. Света записки брала, смотрела диковато и ничего не отвечала. Лешка страдал и бесился.

– Смирись! – советовала я ему на крыше бомбоубежища. – Ты ей точно совсем не нравишься, иначе она бы уже купилась. Такое, как мы с тобой ей, вообще только в книжках пишут.

Лешка понуро кивал, но не отступался.

Однажды Света, краснея и стесняясь, отозвала меня в сторону на перемене. Я сразу запаниковала: кто меня заложил?! Лешка меня убьет…

– Катя, ты понимаешь, Леша Кукушкин уже давно пишет мне замечательные письма, – чуть заикаясь от волнения, сказала Света. – Мне он, наверное, тоже нравится, но я стесняюсь…

– А-а! – облегченно засмеялась я. – Так ты хочешь, чтобы я ему от тебя записку после школы передала? Нет проблем, мы с ним почти каждый день гуляем. Давай…

– Катя, нет… – Света покраснела еще больше. – Он так красиво мне пишет, как я никогда не смогу… И вот я подумала, может быть, ты… ты же районную олимпиаду по литературе выиграла… Я тебе покажу Лешину записку, чтобы ты…

– Не надо! – громко воскликнула я (Света в испуге отшатнулась). – Не хочу читать чужие любовные записки! Это непорядочно!

– Какая ты благородная, Катя, – льстиво вздохнула Света. – Ты ведь мне поможешь, да?

Некоторое время я, дурея от идиотизма сложившейся ситуации, переписывалась сама с собой и наблюдала глупо-счастливую Лешкину физиономию. Потом не выдержала и настояла на очном объяснении. Его организовала опять-таки я. В нашем дворовом кодексе почему-то считалось, что девочка должна приходить в условленное место первой (что-то вроде подтверждения намерений для разговора). Свету на крышу бомбоубежища мне пришлось подсаживать, сама она залезть не могла и, пока лезла, испачкала мне пальто. Взволнованный Лешка выглядывал из-за водосточной трубы…

Оба благодарили меня, ничего не зная о моем двурушничестве. «Да пошли вы к черту!» – одинаково искренне ответила я обоим.

Сын Штирлица

Когда я пришла к началу своего приема, они все трое уже сидели в коридоре у кабинета. Подросток и мужчина были очень похожи между собой – высокие, с пепельными волнистыми волосами, с четкими, можно сказать, аристократическими лицами (причем лицо старшего отчего-то показалось мне знакомым). Женщина выглядела невзрачно, совершала много мелких движений и старалась заглянуть мне в глаза.

– Я сначала одна зайду, можно, да? Вы позволите мне? А вы тут посидите, да? Только не уходите никуда, ладно? Я быстренько с доктором…

Мальчик и мужчина одинаково кивнули.

Я пропустила ее в кабинет, уселась (женщина, устраиваясь, продолжала говорить что-то монотонно-извиняющееся), подумала: «Сейчас начнет жаловаться на своих мужчин. Сын хамит, муж не обращает внимания. Она им говорит, говорит… Отчасти я их даже понимаю», – и тут же оборвала свои мысли, уж слишком это непрофессионально – ведь я заранее, не услышав ни слова о проблеме, уже встала на одну из сторон. И что из того, что они красивые и молчаливые, а она – наоборот!

– …А главное, он ведь всегда, с самого детства, уделял ему много внимания! Не то что другие отцы. Мне все подруги наперебой завидовали, говорили: так просто не бывает, чтоб только тебе, замухрышке, такой мужик достался – красавец, водки не пьет, да еще и с сыном готов заниматься, играть, в походы, в музеи, в бассейн ходить…

Несколько удивившись откровенности ее подруг, я тем не менее почувствовала, что ничего не понимаю. Она как будто бы ни на кого не жаловалась.

– А что, собственно, у вас произошло? – спросила я.

– Сын бросился на мужа с ножом, – неожиданно кратко и четко ответила она, опустив взгляд.

– Господи, но почему?! – продолжая являть чудеса «профессионализма», ахнула я.

– Не знаю, ни один из них ничего не объясняет. Я просто вошла в кухню и стала свидетелем…

Все трое.

– Что случилось? Вы поссорились?

– Нет, – отвечает мужчина. – В том-то и дело. Все было как обычно.

Один мальчишка.

Отвечает односложно, и эти слоги приходится тащить клещами. Через некоторое время понимаю: был какой-то в меру дурацкий повод. Отец не одобрил что-то сугубо подростковое и запретил участие в какой-то тусовке. Ничего нового парень не услышал – позиция отца была известна ему заранее. Почему же – с ножом?!

– Какие у тебя вообще отношения с отцом? Сейчас? Два года назад? Пять лет?

– Нормальные.

– Мать говорит, что вы много времени проводили вместе. Ходили в походы, в бассейн…

– Да.

– Теперь, когда ты стал подростком, тебе это не нужно, а отец настаивает?

– Нет.

– Это уже не первая ваша открытая ссора?

– Первая.

Парень закрыт, серьезен, ни на какую иронию не ведется. Учится хорошо. Не слишком общителен со сверстниками, но есть друзья. Много читает, в том числе серьезную литературу. Неужели первая манифестация психиатрии?! Как жаль, если это окажется правдой…

Один отец.

– Я не понимаю. Я всегда старался уделять ему внимание. Не потакал капризам, это да, но всегда поддерживал все его увлечения, стремления. Покупал любые книги, водил в музеи, чтобы развивался. Занимался математикой, водил в походы, брал с собой в баню, куда мы ходим с друзьями. Поддержал, когда он хотел заниматься фехтованием, потом – мотоспорт, хотя жена была категорически против. Теперь я уже думаю, что это была ошибка; отстранился бы, как все, сбросил на жену – и ничего не было бы…

– Почему у вас один ребенок? – спросила я. – Если вы уделяли ему столько внимания, то…

– Не знаю, – мужчина откровенно растерялся. – Я как-то не думал… Может быть, потому, что я сам рос один? И жена тоже…

Одна мать.

– Все плохо, да, доктор? С сыном плохо? Это такой ужас… Я ночи не сплю. И муж тоже переживает: часами сидит на кухне, курит… Со мной оба не разговаривают почти. Хотя они и вообще…

– Я не знаю, – честно говорю я. – Вообще-то консультация психиатра вроде бы нужна. Но мне все время кажется, что где-то есть какая-то закавыка. О которой я еще не знаю и которая что-то в ситуации прояснит. Давайте попробуем еще раз…

Женщина говорит много и путано. Я цепляюсь за одну из фраз.

– Как дед умер, он изменился, – говорит она. – Это я о муже и его отце. Стал как-то еще суше. Это странно, в общем-то, потому что они не ладили никогда и взрослыми почти не общались. Это понятно, дед-то пил беспробудно, а мой – считайте, что в рот не берет…

– Скажите, покойный дед и ваш муж были похожи внешне?

– Если пьянку и возраст не учитывать, то одно лицо, – вздыхает женщина.

В моей голове нечто вполне оптимистично щелкает. Кажется, психиатр может подождать.

Один отец.

– Какие отношения были у вас с вашим отцом?

– Очень плохие. Он был алкоголиком.

– И?

– Регулярно напивался, во хмелю был буен. Дрался с матерью, учил меня жизни, но ни разу со мной не поиграл, ни разу никуда не сходил. Во всяком случае, я не помню. Прежде он был военным, потом его уволили, он воображал себя каким-то непонятым диссидентом, пострадавшим от режима, но я думаю, что уволили его за пьянку и хамство. Я его, можно сказать, ненавидел.

– Вы строили свои отношения с сыном от противного?

– Можно сказать и так. Но, как видите, не преуспел.

– Почему же? Ваш сын – воспитанный, умный мальчик, хорошо учится…

– Мой отец достиг того же самого своими методами, – горько усмехнулся мужчина. – Я тоже хорошо учился и подражал в манерах Штирлицу и «адъютанту его превосходительства»…

Так вот почему его лицо показалось мне знакомым! – сообразила я. Конечно, он же на Штирлица похож!

– Когда вы в первый раз дали отпор агрессии вашего отца? Помните?

– Конечно, помню! Это было в четырнадцать… – мужчина резко замолчал.

Я не пыталась нарушить это молчание.

Снова мальчишка. Теперь я уже знала, что спрашивать.

– Я ненавидел эти их походы. Двадцать километров с рюкзаком, потом сидеть в дыму и комарах и петь песни. В бане я терял сознание, они меня холодной водой отливали и говорили: «Терпи, казак, атаманом будешь». В бассейне два раза чуть не утонул, теперь могу купаться только там, где дно ногами достаю, хотя плаваю, в общем-то, хорошо. В музеях нужно было слушать экскурсовода, мне хотелось побегать, но отец стоял сзади, как статуя или другой какой экспонат. Мне плохо дается математика. Отец всегда со мной занимался. Часами. Никогда не повысит голос, может двадцать раз объяснить одно и то же. Но – никуда не деться, как паровоз по рельсам. «Еще десять уравнений, и ты у меня усвоишь эту тему». Он сам как будто не живет жизнь, а решает ее, как задачу по алгебре. И хочет, чтобы я – тоже. А я не хочу! И не буду.

– Ты помнишь деда по отцу? Какие у тебя с ним были отношения?

– Конечно, помню! Нормальные отношения. Он всегда пьяненький был, шутил со мной, смеялся, усами щекотал и на коленке качал. Даже когда я уже большой был, почти школьник…

Снова отец.

– Штирлиц шел по улице маленького западногерманского городка. Ничто не выдавало в нем советского разведчика, кроме волочащегося позади парашюта и старенькой буденовки, надетой слегка набекрень…

Мужчина криво и невесело улыбнулся.

– Не вышло из меня Штирлица, да? – спросил он. – Старался, старался – и довел я его, так? Как мой папаша меня? Как же это на вашем, психологическом языке называется?

– Черт его знает, – я пожала плечами.

– А что же делать теперь? Отселиться мне от них, что ли?

– Не говорите ерунды! – воскликнула я и вздохнула, предвидя огромное количество своих проблем. – Сейчас я буду учить вас говорить о чувствах. На нашем психологическом языке это называется «методика неоскорбительной коммуникации». Когда научитесь, сможете общаться с сыном. И ради всего святого: не делайте такое серьезное лицо. Помните: когда люди смеются, они не могут драться.

Скажу сразу: он оказался необучаемым. Обучилась жена. Заодно выяснилось, что все эти годы она играла в семье роль «разводящего», смягчала самые острые углы и не давала мужу и сыну столкнуться напрямую. Теперь с моей подачи завела дома психологический тренинг по «говорению о чувствах». Отец с сыном объединились, совместно крутя пальцем у виска: мать-то у нас того… Но потом незаметно для себя включились.

Парень пришел через год, записался самостоятельно.

– Дед был такой, отец такой, я, наверное, тоже. Что же мне, лучше детей вообще не иметь?

– Ага, – сказала я. – Вы все одинаковые. Радикалы. Хоть об дорогу бей. «Предупрежден – значит, вооружен» – слыхал такую поговорку?

– Слыхал. Стало быть, можно?

– Можно, – усмехаясь, разрешила я. – А как там у вас вообще-то?

– Ничего. Я отцу с матерью на Новый год билеты в театр подарил. Они пошли, вроде понравилось. Потом отец спрашивает: «Как ты догадался?»

– Ага. Вызывает Мюллер Штирлица и спрашивает: «Штирлиц, сколько будет дважды два – четыре?» Голос за кадром: «Конечно, Штирлиц знал, что дважды два – четыре, но он подумал: знает ли об этом Мюллер?»

Засмеялся открыто:

– О, этого у нас еще нет…

–?!

– А мы теперь с вашей подачи их коллекционируем.

– Что?

– Да анекдоты про Штирлица. Мама уже вторую тетрадку начала…

Посещение Небесной лавки

Все психологи, а уж тем более психотерапевты, иногда шарлатанят. Сфера деятельности такая – на грани между наукой, искусством и шаманством. Те, что говорят: у нас, дескать, все строго по науке – по Фрейду, Юнгу или, там, Перлзу, десятки лет практики, – лицемерят. Цыганские методики влияния на психику куда древнее и отработаннее, на научность между тем не претендуют. Лицемерие простим, ибо намерения у психологов самые добрые – убедить себя и окружающих в собственной легитимности, а в результате людям помочь.

Я как все. За пятнадцать лет практики случалось мне лечить детский энурез большими таблетками витамина С, случалось выдавать за объективную реальность нечто, в природе категорически не существующее, и т. п.

То, что помогает вдруг и только данной конкретной семье и более не воспроизводится, считаю эпизодами удачного шарлатанства. То, что регулярно и с успехом воспроизводится, для простоты называю своими собственными методиками. Нигде в психологическом сообществе их, естественно, не распространяю – неловко как-то, да и не нужно, в общем-то, ибо в стоящей у меня на полке прекрасной «Энциклопедии психотерапии» и так описано более пяти тысяч (!) методик – куда же еще!

Небесную лавку я сама посещала не раз. Разновидность визуализации, не более того. Чистенько, безобидно, без погружения в ужасные глубины бессознательного и разоблачительных толкований. Работаю в основном с подростками, там, где семья предъявляет претензию: «Он (она) сам (сама) не знает, чего хочет, а мы не хотим за него (за нее) решать».

Введение в методику очень простое. Говорю: я не знаю, как на самом деле устроен этот мир, но он явно откликается не только на наши действия, но и на наши мысли. Ибо мысль – тоже действие, это еще наш русский ученый Сеченов больше ста лет назад научно доказал. Так вот, мир, разумеется, не посылает нам то, чего мы хотим (это было бы слишком просто и даже неинтересно), но он обязательно доставляет нам то, на что мы осмелимся.

Теперь идем в Небесную лавку. Никакого введения в транс подросткам обычно не надо, они и так дети визуальной культуры, проваливаются в клип по щелчку пальцев. Обычно видят что-то вроде светлого и полупустого супермаркета, где стоят корзины с товаром. Над каждой корзиной висит ценник. Я говорю: ты уже взрослая (взрослый), что бы там ни говорили родители, и иногда лучше их самих знаешь, что почем. Вот, например, большая и чистая любовь, длиною сравнимая с жизнью. Вроде бы мечта любой девушки пятнадцати лет – и все они должны там толпиться, выхватывая из корзины заветные упаковки. Но почему это там пусто? Взгляни на цену. Ого! А разве ты до этого не знала, чем за такую любовь платят? Конечно, знала. В книгах читала, по телевизору смотрела. Не только длиною, но и ценою такая любовь сравнима с жизнью. Если осмелишься потратиться – бери, и у тебя будет такая любовь, о которой поют песни и рассказывают сказки…

Хочешь сначала приглядеться? Посмотреть, что вообще есть и что берут другие? Конечно, вполне разумная позиция (а родители еще говорят, что ты ни о чем серьезном не задумываешься!). Вилла на Канарах? Путешествия? Чемодан с долларами? Творческая профессия? Окончить модный институт, стать «белым воротничком» и провести свою жизнь в офисе? Никаких проблем, все это в лавке есть. Смотри на цену и решайся. Выбирай. Сколько и чего будет стоить тебе, из твоей нынешней позиции, приобрести виллу на Канарах? Чем придется пожертвовать, что совершить? Догадываешься и так, не глядя на ценник? А вот творческая профессия свободного художника по цене для тебя вроде бы куда доступнее. Ты же любишь рисовать, и все говорят, что не без способностей… Риски понятны? Решишься? Берешь?

Трудно решиться? Я тебя понимаю и сочувствую тебе. Но ведь лучше выбрать и устроить свою жизнь самому – и самому же заплатить по уже известным счетам. А не то без сформированного заказа достанется что придется, просто так, по генератору случайных чисел или вообще не разобранное с распродаж. Видела (видел) людей, которые живут как будто жизнью из коллекции позапрошлого года (позапрошлого века)? Вот и я тоже – сколько раз… Твои родители? Да ладно тебе, ты к ним пристрастна (пристрастен)…

Кто будет выбирать, если ты откажешься? Бог? Не знаю, не знаю, не буду врать. Мне никогда не доводилось встречаться не только с хозяином Небесной лавки, но даже с продавцами. Здесь никто не советует, никто не уговаривает. Но вроде бы все устроено именно так, что ты можешь сознательно выбрать…

Хочешь посмотреть, что обычно берут другие? Нет проблем. Когда я была ребенком, еще при СССР, у нас в специальных магазинах продавались такие «продуктовые наборы» – вместе с нужным тебе и дефицитным по тому времени продуктом ты вынужденно приобретал и еще пару съедобных, но тебе не нужных. Здесь такие наборы и сейчас есть – для экономкласса. Вот смотри, какие симпатичные, красиво упакованные наборчики. Видишь, их с утра уже почти все разобрали, осталось несколько штук на дне корзины. И по цене более чем доступно. Что это такое? Так ты название на упаковке прочитай. «Все как у всех». Это понятно?

Однажды ко мне на прием пришел папа-полковник с симпатичной дочкой-десятиклассницей. Девочка всю жизнь провела в гарнизонах, меняла школы, теряла друзей и теперь не могла определиться с выбором профессии и вообще жизненной дороги. Папа был на удивление тихий для военного и в нашу оживленную беседу с дочкой не встревал. Я как-то даже позабыла о его присутствии. Дошло дело и до Небесной лавки. Девочка с широко раскрытыми глазами ходила среди корзин с товаром, присматривалась… Тут из угла неожиданно выдвинулся папа и, явно волнуясь, заговорил:

– Доктор, разрешите обратиться!

– Я не доктор… Да ладно, обращайтесь!

– Скажите, доктор, ограничения по возрасту имеются?

– Простите, не поняла…

– Я имею в виду, могу ли я еще надеяться на посещение этого вашего магазина? Или меня туда уже не пустят?

– Это не мой магазин! – рассмеялась я. – Но ограничений по возрасту нет. Можете идти, выбирать и приобретать тот товар, на который у вас хватит средств.

– Спасибо! Спасибо! – неизвестно за что истово поблагодарил мужчина. – Мне очень этого не хватало. Я чувствовал, что как-то что-то… но я не знал, как можно…

Я мысленно оценила возраст мужика как близкий к «кризису сорокалетия» и, работая в интересах детей (у девочки имелся десятилетний брат), сочла возможным предупредить:

– Только не кидайтесь сразу к той корзине, у которой мужики вашего возраста толпятся, оглядитесь сперва… Там ведь и симпатичные оригинальные вещи имеются…

– Разумеется, разумеется, доктор, – пробормотал полковник, задвинулся обратно в угол и закатил глаза – видимо, не утерпел и сразу «пошел в разведку».

А я продолжила работу с девочкой.

Телепат

Мальчик был для своих пятнадцати лет невысокий, при этом горбился и упорно, не поднимая глаз, смотрел в пол. Однако пришел один и вроде бы по собственной инициативе, родителей не наблюдалось даже в коридоре.

– Я по поводу профориентации, – сразу расставил точки над «ё» мой посетитель. – Десятый класс у меня, а чего дальше делать – не знаю. У вас какие-нибудь тесты есть?

– Есть, – ответила я. – Если захочешь, я тебе дам на них ответить. Но знаешь, как-то я этим тестам не очень доверяю. Может быть, мы лучше сначала просто так поговорим?

– Да, конечно, давайте, – оживился мальчик и впервые взглянул прямо на меня. Глаза на его круглом лице казались значительно старше всего остального – у современных подростков, которые среди развлечений, придуманных для них взрослыми, сохранили способность думать, это часто встречается.

– У тебя есть какие-нибудь увлечения?

– Да, в общем-то, сейчас нет. Раньше в судомодельный кружок ходил, корабли делал. Теперь надоело.

– А предметы в школе, которые тебе нравятся?

– Тоже нет. Все как-то одинаково.

– А как ты учишься? – без всякой надежды спросила я.

– Я почти отличник, – неожиданно ответил мальчик. – У меня по физкультуре четверка и по литературе. Остальные – пятерки.

– Ого! – я была приятно удивлена. – Это очень расширяет спектр наших возможностей. Если ты без всякого интереса к учебе достигаешь таких результатов…

– Да тут никаких моих заслуг нет, – мальчик вздохнул и снова опустил взгляд. – И успехов тоже…

– Как это так? – удивилась я.

– Да я, понимаете, просто мысли читаю. С детства, – буднично сказал мой посетитель. – Поэтому все. Выхожу к доске и сразу у учительницы правильный ответ в голове читаю. И на контрольных тоже – смотрю на наших двух отличниц и делаю как они. С сочинениями только проблема…

– Ну ты даешь! – я приняла его игру. – А домашние задания как же? Задачи по алгебре, физике, химии? Или ты заодно читаешь мысли авторов учебников?

– Нет, что вы! – мне показалось, что в голосе мальчика прозвучал испуг. – Я только у тех, кого глазами вижу. Но ведь для дома ГДЗ есть, вы разве не знаете?

– Знаю, – кивнула я. – Но какие же тогда у тебя проблемы с профориентацией? Тебе, естественно, надо идти на юридический. Будешь великим сыщиком-следователем, будешь раскрывать самые сложные дела: тебе же достаточно только взглянуть на подозреваемого или свидетелей, и ты все о преступлении знаешь. А сколько преступлений сможешь предотвратить!

– Да, – мальчик серьезно кивнул. – Я об этом уже думал. Вроде бы я должен, раз уж так сложилось. Но мне, понимаете, не хочется. Не люблю я ментовки, преступников и все такое прочее…