Древняя магия очага

 

В первый раз за все время нашего пребывания на хуторе обеденный стол накрыли не на плану, а в саду под абрикосами. Вернувшись с пасеки, я увидела, что хозяйка одна не справляется и, не спросясь, стала помогать ей расставлять тарелки. Домна Федоровна не возражала, но к кушаньям меня не допускала все равно, и опять я уверилась в своем предположении, что печник Андрей человек совершенно особенный, уважаемый и могущественный (может даже духовный наставник одного из хозяев?). В моем воображении тут же возник образ убеленного сединами старца с печатью глубокой мудрости на иконописном лике…

— Эгей, хозяева, здорово ночевали? — раздался за калиткой звонкий баритон.

— Андрюша! Сынок! — Домна Федоровна почти бросила на стол блюдо с пирожками, всплеснула руками и побежала со всех ног встречать гостя.

Я удивилась дважды: небывалой суетливости (и даже небрежности!) хозяйки и тому, что она назвала преклонных лет мастера "сынком" (а в том, что это старик, я не сомневалась ни секунды). Я аккуратно поставила пироги в центр стола, накрыла их, чтоб не заветрились, полотенцем, и вышла встречать гостя, мигом образовавшего возле себя шумную приветную суету. Издали глянув на мастера, я от неожиданности пошатнулась, уцепилась за металлический столб, поддерживающий решетку виноградника, да так и осталась стоять в стороне от входа. Вдруг стало нечем дышать, тело била мелкая дрожь: несмотря на жару, мне было очень холодно, как будто меня окунули в ледяную прорубь… или нет — скорее, подняли в верхние слои атмосферы, где сквозь тающие покровы неба близко-близко сияют едва видимые с земли крупные голубые звезды. Печник заметил меня, подошел сам и, смеясь, поздоровался:

— Привет, красавица! Чего дрожишь? Озябла? Или забоялась чего?

Я вдруг осознала, какой должно быть у меня дурацкий вид сейчас. От этой мысли меня как будто отпустило. Улыбнувшись через силу, я выдавила:

— Скорей, последнее. Здравствуйте.

— Дядь Леша, теть Домна! И не стыдно вам? Ну я еще понимаю, когда мной детишек пугают! Но взрослую девицу…

Все рассмеялись, и я с ними (что далось нелегко). Тут хозяйка заторопила нас к обеду; с трудом отцепив от столба руки, я на деревянных ногах пошла к столу, оцепенение не проходило. Вкуса еды я не чувствовала (а судя по тому, как старательно и с какой выдумкой готовила их хозяйка, да и по скорости, с которой кушанья исчезали со стола, можно было понять — вкус у них отменный…).

Впрочем, надо объяснить, с чем же было связано мое состояние. Печник, славный своим мастерством по всей Донщине, оказался отнюдь не белобородым старцем, а веселым молодым худощавым парнем. В этом обстоятельстве, конечно, не было ничего особенного, в конце концов, мастерство, если ему обучаться с детства, может прийти и в юности…

И все-таки было в мастере нечто, от чего перехватывало дух и останавливалось сердце. Воображая себе старца с иконы, я представить не могла, до какой степени близка к истине, опуская, конечно, то, что "старец" оказался молодым. Лик (иначе и нельзя назвать лицо молодого мастера) светился не просто духовным светом (присущим, кстати сказать, всем казакам-характерникам), он лучился божественным огнем, столь сильным, что мне казалось — я вижу нимб над черной головой мастера. Впрочем, я его и видела: ясное сияние, озарявшее густые кудри, четко вырисовывалось на фоне абрикосовых стволов, выбеленных известью под самые ветви. Тонкие черты его лица несли в себе совершенную пропорцию — ни малейшей асимметрии, никакого изъяна. Высокое чело, прямой нос, необыкновенной красоты изгиб губ, прозрачная кожа цвета слоновой кости, чуть подкрашенная рассветным румянцем. Но более всего меня поразили глаза, нет, не глаза, а очи — огромные, черные как угли и такие же жаркие. Жар этот горел тайным светом где-то в глубине и буквально выплескивался пучками энергии при каждой вспышке смеха, исходившей от необыкновенного мастера. А смеялся он часто и заразительно. Казалось, любая мелочь смешит его: и разговоры Алексея Петровича о делах на пасеке, и рассказ Федора о невесте. Но больше всего (как думалось мне) его смешило мое поведение. Он единственный (так как все остальные взоры были прикованы к нему) заметил, что я почти ничего не ем:

— Эй, Дашка! За дружеским столом не зевай! — весело крикнул он, подхватил пирожок и кинул через весь стол мне.

Я едва успела поймать румяный комочек, совершенно обалдев от этой выходки. Однако его ребячество (ужасно непотребное в семье, где застолье — вещь чинная, упорядоченная, правильная) не только сошло ему с рук, наоборот — вызвало общее веселье, как будто за столом обедала не солидная казачья семья, а орава малолетних сорванцов, только и ждущих момента, когда кто-то первый начнет кидаться пирожками и хлебными шариками. Я недоуменно хлопала глазами, наконец, общий смех захватил и меня; я сама начала хохотать как сумасшедшая, понимая хозяев: действительно, как можно сердиться на этого человека, фонтанирующего веселой энергией — мощной, как тысяча солнц и чистой, как око ребенка? Я смеялась от души, но где-то, в глубине сердца остался легкий холодок тревоги: так не шел этот земной смех к его небесному образу.

Обед закончился, мастер Андрей и Федор пошли на план, Володя увязался с ними (кстати, с чудо-печником мой муж сдружился моментально), а я осталась — хотя и звали с собой — помогать Домне Федоровне убирать посуду. Во-первых, я пожалела хозяйку: с рассвета она крутилась на кухне без помощи и передыха, а во-вторых, мне было жизненно необходимо придти в себя и разобраться в своих чувствах. Сделать это мне так и не удалось; напротив, глядя на окрыленную и помолодевшую знахарку, на Алексея Петровича, двигавшегося вдвое бодрей против обычного, на Федора, сразу превратившегося в вихрастого подростка, да даже на своего мужа, вдруг скинувшего надоевшую маску кандидата наук, я окончательно запуталась. Я понимала, что все эти чудесные перемены с людьми произошли благодаря мастеру Андрею, и признавала, что ТАКОГО человека и в самом деле стоило ждать по особому; непонятны мне было только байки о каком-то колдовстве и даже вредительстве… В раздумьях я провела весь день до вечера. За ужином Андрей шутил и дурачился, я же, глядя на него, смеялась вместе со всеми, и до боли грустила душой где-то глубоко внутри.

Ночью меня захватил вихрь мыслей и фантазий. Но — нет, ничего такого, что может испытывать женщина к понравившемуся ей мужчине, не происходило со мной. Чувства мои были далеки от каких бы то ни было любовных переживаний, хотя мастер Андрей с первого же взгляда влюбил в себя всех обитателей хутора, и меня в том числе. Но влюбленность эта была сродни тому, как влюбляются дети в героев книжек, мультиков и фильмов, в мелодичные добрые песни о крылатых качелях или резиновом ежике. И причина грусти на донышке души крылась не в том, что мастер Андрей — мне, женщине замужней и старше его, — был недоступен как мужчина (его образ просто не вязался с подобной пошлостью). Его смех, его раскованность, его явная приземленность — шли вразрез с его возвышенным обликом, ликом ангела… да — именно ангела, или даже Архангела, ибо ангелы одинаковы и безлики, но каждый из Архангелов в канонах иконописи имеет свой индивидуальный, четко выраженный образ. Лишь пришла мне на ум эта мысль, как воображение нарисовало мастера Андрея в архангельском чине, в красной ризе, с золотыми — из света — крылами за спиной, с грозным мечом в руке… Он взглянул на меня глазами, полными скрытых молний, но пресветлые архангельские губы раздвинулись в детской улыбке, меч рассыпался, ризы упали, и остался только вселенский смех, животворный, сметающий все сомнения и тревоги, всемогущий солнечный смех, растворяющий в себе черный страх смерти и потерь, словно порошок дешевого кофе в крутом кипятке…

— Дашка, вставай, хорош дрыхнуть! Нет, вы на нее посмотрите — всю ночь мне спать не давала, а сама просыпаться и не думает! Вот я тебе…

Я повернулась на живот и зарылась в подушку, и в тот же миг покрывало сползло на пол, а спину и ноги покрыла холодная неприятная морось. Я вскочила с постели, не понимая решительным образом ничего.

— Ты с ума сошел? — спросила я своего мужа, стоящего передо мной с ковшиком воды в руках и широченной улыбкой на лице.

— Сама такая. — Вовка чмокнул меня в щечку и показал на часы. — Полдвенадцатого! Я со стройки уже, уходил, будил тебя — не встала, ладно, думаю, пусть поспит еще полчасика. За обедом пришел — а ты все валяешься! Главное, ночью мне выспаться не дала, хохотала во сне как придурошная, я уже испугался, может, рассудком двинулась с этими крестами да медитациями?

— Я? Хохотала?

— Ну а кто, я? Только под утро успокоилась… Как раз когда мне на работу вставать!

— Мог бы и не вставать, — пробурчала я, натягивая халат. — Ты в отпуске вообще-то.

— А что, если отпуск, так до обеда дрыхнуть надо? Да и какое дрыхнуть, тут такие ребята… Слушай, а Андрей этот — парень мировецкий! Зря ты вчера с нами не пошла, он столько всего рассказывал! Тебе бы вот как раз и послушать, раз ты Казачьему Спасу обучаешься.

Андрей. Я вспомнила лицо мастера, и грусть опять забралась мне в сердце.

Энергично отхлопав заспанное лицо колодезной водой (неизменно холодной даже в самую сильную жару) и тщательно уложив волосы, я минут десять копалась в шкафу, прикидывая, что бы такое надеть… Выбор остановился на синем, в цвет глаз, платье — оно, хоть и было длинновато, но относилось к тем универсальным вещам, в которых "и в огород, и в хоровод". Глянула в зеркало, отметила, что выгляжу на все сто, но вместе с тем никто бы не мог сказать, что нарядилась я специально.

И все же мои старания не остались незамеченными. Мастер Андрей, поглядев на меня долгим горячим взором, бархатно произнес:

— Из каких небес, птица синяя?

Обед прошел шумно и весело. После долгого сна аппетит у меня разыгрался не на шутку, я ела много, быстро и с удовольствием.

Андрей смеялся:

— Чем ночью занималась, Дашка? Кирпичи таскала? Я и то думаю — кто все кирпичи перетягал?

— Она мне спать не давала. Ладно бы, храпела, а то — хохотала ночь напролет, — отвечал за меня Володя. — Во сне смеялась, представляешь!

— Во сне смеются либо дети, либо святые, — необычайно серьезно промолвил мастер.

— А вы… ты… вы во сне не смеетесь? — спросила я.

— А я почем знаю? — улыбнулся он. — Спросить пока некого!

Я смутилась и почувствовала, как лицо наливается краской (до меня вдруг дошла вся двусмысленность моего вопроса). Но этого, к счастью, никто не заметил.

— Ну, таперича можно с голодными равняться — пообедавши! — мастер Андрей легко поднялся и направился в дом.

Мы с Володей взяли по корзинке с посудой и пошли на хутор. Вслед мне полетел веселый окрик мастера:

— Дарья! Посуду занесешь — зараз возвращайся! Мне в помощь будешь! Да платье переодень — шибко длинное!

…И опять я стояла перед шкафом в раздумье, ловя себя на мысли, что давно так придирчиво не подбирала наряд. За этим занятием меня и застала Домна Федоровна, зашедшая в дом за каким-то снадобьем.

— Ты чего стоишь столбом? — спросила она.

— Думаю, что надеть. Андрей сказал, платье это длинное очень.

— А что не жалко, то и надевай.

Я посмотрела на знахарку вопросительно непонимающе.

— Ну он тебя позвал глину месить, так? Вот и надевай, что замазать не боишься.

— Пришлось достать из рюкзака "раскопочные" шорты и майку…

Мастер Андрей, ждавший меня на порожках, мой новый вид одобрил:

— Во! Другое дело! Ну, пошли, подмастерье!

Мы вошли в дом. Кадку с рябинкой я не увидела, в центре уже было выложено основание печи в форме прямоугольника с двумя полукругами на месте задних углов. Рядом аккуратной горкой высились белые кирпичи и стояло цинковое корытце, полное светло-голубой смеси. На табурете зачем-то стоял небольшой радиоприемник.

— Танцевать умеешь? — ни с того ни с сего спросил мастер.

— Не особо, а что?

— Жаль. Глину надо месить, танцуя, — Андрей улыбнулся и, словно взмахнув крылом, рукой указал мне на ванночку.

— Постойте, мне что, туда с ногами забираться?

Ответом мне был раскатистый смех ангелоподобного мастера.

… Я топала по густой склизкой смеси туда-сюда, стараясь попасть в жаркий ритм какой-то бесконечной восточной музыки, негромко доносившейся из радиоприемника (Андрей поймал не то кавказскую, не то турецкую волну). Мастер был прав: ритмичные движения делали работу если не легкой, то приятной и лишенной однообразия и скуки. Впрочем, о скуке не могло быть и речи: кто бы мог скучать с таким мастером — не только на все руки, но и на язык!

Мастер Андрей работал не быстро, но ловко и грациозно. Танцуя, я любовалась его отточенными движениями и гибким телом. Он и сложен был по-ангельски: высок, тонок в стане, строен в ногах. Только руки выбивались из образа: мускулистые предплечья, широкие ладони, орудовавшие мастерком точно кистью живописца.

Работая, Андрей не умолкал ни на секунду. Его объемный, бархатный, мягкий баритон завораживал, лился в уши, словно елей, проникал в самое сердце и затрагивал тайные струнки души.

— А знаешь ли Дарья, что глина, которую ты месишь, совсем необычная?

— Какая необычная?

— Да можно сказать, волшебная! С этой глины тетя Домна колобки печет! Специально привожу ей в сезон по мешку.

— Зачем же ей колобки из глины?

— Лечит она ими. Разогреет колобок на огне, и катает по спине, у кого позвоночник болит. Глина эта любую хворь костную правит. Сама увидишь: чем больше по ней танцуешь, тем ногам легче. К концу дня не ходить — летать будешь, как греческий бог Гермес в крылатых сандалиях!

— Разве же можно лечебную глину на печку?

— Только такую и можно! Жар от нее целительный, чудотворный! Зимой окна не открывают, а дышится легко, как на просторе. Потому что глина эта — живая, в хату жилом дышит.

Выгребая размешанную глину из-под моих ног в небольшой тазик, Андрей поднял голову и метнул в меня озорной жаркий взгляд:

— А знаешь, Дарья, что Бог человека слепил из глины?

— Да, я об этом читала.

— А знаешь ли ты, что прежде человека Бог из глины слепил печь?

— Как — печь?

— Вот так — печь. Ну представь: в начале времен везде был только Хаос, холодный и бесприютный. И жил там одинокий Бог. Ему было зябко и голодно. И чтоб согреться и приготовить еду, он замешал глину и слепил себе очаг. И первым словом его было — что?

— Да будет свет?

— Не-а! Первое, что сказал Господь — "Да будет огонь в этом очаге!". А свет уже от огня сам по себе получился. И только потом, согретый и сытый Бог решил слепить человека — по образу и подобию печи.

— Вот как? — я не могла понять, дурачился ли мастер или говорил серьезно. — А я-то думала, что по своему образу и подобию.

— Была нужда ему плодить богов… Он сотворил из глины человека так же, как сотворил печь. Как у печи, он сделал человеку чело, щеки, плечи, ноги…

— Интересная теория эволюции.

— Это не теория, а самая что ни есть истина. Первым печником был Бог, оттого все мастера печные — боговы братья.

Он вновь залился смехом.

— Судя по тебе, Андрей, это чистая правда, — серьезно сказала я, и сама не заметила, как перешла на "ты".

Он тоже посерьезнел.

— А я и не шучу. Печь — сестра и мать Адамова. Сестра — потому что Отец один, мать — потому что глиняных людей Бог в печи обжигал и из лона их доставал, уже с божественным жаром внутри.

— Странные вещи я слышу... Ты ведь христианин, крест носишь. А в мифы веришь языческие.

— А я тебе не про нынешнего Бога рассказываю.

— А про какого же?

— Про древнего Бога, самого первого, который был от начала времен, отцом всего и отцом всех людей. Печь — это ворота в Навь, тот, древний мир. За каждой печью живет Бог начала, наш первопредок. Почему, ты думаешь, первые храмы человеческие не абы где были, а прямо в жилище, на месте очага? Да потому что если Бог в очаге живет, зачем же куда-то еще идти ему молиться? Он и сейчас там, только люди про это забыли. Кто с печью общий язык найдет, тот его увидеть может…

— И ты его видел?

Андрей тряхнул кудрявой головой (я не поняла, что это значит — да? нет?) и продолжал:

— Женское лоно Господь творил по образу той печи, внутри поместил огонь животворящий. Влагаешь в нее сырое, а получаешь готовое, с духом и душою. Печь из неготового в готовое, из смерти в жизнь переводит, из минувшего в грядущее. Очаг в доме — жизнь в доме, умирает последний из людей — гаснет очаг.

— А если нет в доме очага?

— Значит, это и не дом совсем. Да только так не бывает. Даже во временном доме очаг есть.

— Вот как? А у нас в квартире очага нет.

— Быть не может!

— Ни в одной городской типовой квартире я печи не видела. В домах побогаче, правда, камины есть, но и то единицы.

В глазах-углях чудесного мастера засветилось по крохотному солнышку.

— Дашенька-душенька, ластовка моя синеглазая! Кухня у тебя в доме есть? Плита есть? Или на чем ты обеды готовишь?

— Есть, конечно, но она же — газовая!

— Газовая, электрическая — большая ли разница! У огня всякая может быть природа — и газовая, и электрическая, и солнечная. Все едино! Любая печь — дитя той Божественной Первопечи. Любой огонь, у которого греешься и на котором еду готовишь, дом твой в храм превращает.

— Надо же… Буду знать теперь.

— Вот и знай! И с очагом своим обращайся соответственно, по всем правилам — там живет Первобог!

— По всем правилам это как?

— Печку свою — хоть и газовую — держи в чистоте, как в чистоте ты содержишь тело свое. Каждый день протирай! Пищу готовишь — благословляй крестом и молитвой, тогда частица ее Богу в дар пойдет, а взамен получишь здоровье и счастье семейное. Если печь хорошо попросить, она тебе дом сохранит от всякой напасти. И хворь прогонит, и печаль всякую. Знаешь, что в печи можно печаль свою сжечь, любую беду прогнать?

— Нет, не знаю… Как?

— А вот как. Святой воды возьмешь, в ней тряпочку намочишь, углы печные обмоешь. Затем ту тряпицу в остатках воды прополощешь и отожмешь хорошенько. Умоешься ею над чашкой, приговаривая: "смываю тоску, смываю беду, смываю черное горе", так двенадцать раз. Потом эту чашку с водой поставишь в духовку или на огонь, и пусть стоит там, пока не выкипит! А ты в это время рядом стой и приговаривай: "гори, тоска, гори, беда, гори, черное горе!". А еще огню печному можно дурные сны рассказывать, предчувствия нехорошие. Печка все выслушает, все пережжет, все к ладу направит. Внутри нее — переход из минувшего в настоящее, печь — почти как Бог, всемогуща, потому что каждый миг настоящего в минувшее превращается, а грядущее — в настоящее…

Его слова заворожили и испугали меня.

— Мастер Андрей… А ты ведь и вправду колдун и еретик. Теперь понимаю, почему про тебя столько баек ходит.

Он разразился хохотом.

— Колдун! Еретик!

Он хохотал так мощно, так пронзительно, так светло и звонко, что я не могла не поддаться магии его смеха. Мы безостановочно смеялись в течение нескольких минут, в глазах все расплывалось от слез, и когда в дверном проеме возникла чья-то плечистая тень, я не сразу поняла, кто это.

— Андрюха, ты зачем Дашутке хохотунчика подпустил? Вот смотри — муж придет, пооборвет тебе уши-то за такие хиханьки!

Едва успокоившись и утерев слезы, я разглядела Федора.

Мастер Андрей, не переставая смеяться (снизив, однако, уровень раскатов на пару тонов), весело крикнул:

— Это я-то колдун? Вона, Федька колдун так колдун! Он что, не рассказывал тебе? Он же кузнец! Он такое колдовство знает, которого никто не ведает?

— И какое же это колдовство? — от любопытства я даже перестала смеяться.

— Старую бабусю на молодую дивчину перековать может!

Последовал очередной взрыв смеха. Но в этот раз Андрей смеялся в одиночестве: мне было интересно (и потому не смешно), а Федор стоял мрачнее тучи.

— Ну ты что болтаешь-то, — глухо прорычал он и вплотную приблизился к мастеру.

В первый момент я испугалась — уж больно грозен был у Федора взгляд.

— Ну ладно-ладно, подумаешь, тайну выдал…

— Федор, это правда? — спросила я, вконец замороченная и гомерическим хохотом мастера, и нахмуренным видом сына знахарки.

— Неправда, — отрезал Федор. — Долго вам еще? Мать вечерять зовет.

— Все уже, на сегодня все.

Мастер пристукнул рукояткой мастерка последний кирпичик, протер инструменты и сложил их в деревянный ящичек.

— Дашка, чего стоишь по колено в глине? Бегом — ноги мыть, и к столу!

— А как я пойду-то? — я в растерянности смотрела то на ноги, покрытые голубой пленкой, то на чистые босоножки, одиноко стоящие в углу.

— А вот как! — Андрей рассмеялся, подхватил меня на руки и вынес из дома.

 

[1] Глава 5

[1] Стодарник. Таинство огня

 

Мастер Андрей оказался прав: после нескольких дней «танцев» в корытце с глиняным раствором у моих ног словно выросли крылья. Я не ходила, а летала, чувствуя себя молодой, полной сил степной кобылицей, отбившейся от одного из диких манычских табунов. Андрей посмеивался, говоря, что благодарить надо его волшебную глину, но я подозревала, что дело не только в глине. Мастер Андрей обладал удивительным талантом менять все и вся вокруг себя. Изменились хозяева, изменились рабочие (забывшие вдруг суеверный трепет перед мастером печей), изменился мой муж. Глаза горели, руки и ноги двигались легко и свободно, еще свободнее текли мысли и разговоры, даже погода июля — самого жаркого на Донщине месяца — радовала мягким теплом, отложив изнуряющий зной то ли на август, то ли вообще на следующий год. (Это было очень кстати: в доме уже сделали потолок, и работать нам приходилось практически в закрытом помещении; в жару не спасли бы и окна — днем летний воздух неподвижен…)

Впрочем, и глина была волшебной тоже. За пять дней мои ноги окрепли и подтянулись, лодыжки, никогда не отличавшиеся тонкостью, вдруг приобрели неведомое доселе изящество. Мозоли сошли, словно сами по себе, кожа на стопах стала розовой и нежной, как у ребенка.

Как-то вечером в бане я похвасталась новым состоянием своих ног перед Домной Федоровной. Она улыбнулась:

— Это тебе диво. А я таких чудес на своем веку много видела. Глинка Андрюшина не только форму улучшить может. Знаешь, сколько она хворей лечит? Все не перечесть!

— А какие хвори? — спросила я, приготовившись запоминать.

— Разные, — коротко ответила знахарка. — Тебе-то чего для?

— Ну как… знать, что лечить голубой глиной.

— Знать не все полезно. Глинкой лечить можно не всякий недуг, тут надобен точный диагноз. А то есть любители: лечат глиной все подряд, а их потом вперед ногами с хаты выносят.

— Разве от глины умирают?

— От глины — нет, а от дурости еще как.

— Тогда тем более скажите, что можно глиной лечить, а что нельзя!

— Про «лечить» — не скажу. А для красоты, для здоровья могу научить, как глиной пользоваться.

И тем же вечером я записала от нее несколько «рецептов красоты» с голубой глиной.

Месить глину с утра до вечера — занятие не из легких. Иногда на подмогу мне приходил Володя, а я занималась тем, что подавала мастеру Андрею кирпичи, предварительно обтерев их влажной тряпочкой. Но больше всего мне нравилось оставаться с ним вдвоем и слушать его бесконечные сказки о творении мироздания. У него был совершенно особый взгляд на эволюцию и историю человечества.

Как-то я спросила его:

— Отчего ты все время смеешься?

— Оттого что Бог сотворил Вселенную, смеясь.

— Разве в нашей жизни так много смешного? Скорей, больше грустного…

— Все зависит от того, под каким углом настроен фокус твоего зрения. Можно видеть дорогу и манящую синь горизонта, а можно замечать лишь коровьи лепешки под ногами.

— Но если все время вглядываться только в манящие дали, то и дело будешь попадать ногой в коровьи лепешки, — возразила я.

— Вот потому и надо быть внимательной к пространству. Да ты и сама это знаешь, иначе для чего тебя тетя Домна Спасу учит?

В первый раз за все дни он заговорил о том, что интересовало меня больше всего. Я тут же воспользовалась этим:

— Андрей, а ты тоже Спасом владеешь?

Он положил последний кирпич в ряду, полюбовался идеально ровным швом и с улыбкой произнес:

— Спасом владеть не может никто. Это он людьми владеет.

— А как же знания, практики, молитвы? Законы Спаса, наконец? Это же навыки, без которых человек не познает Казачий Спас!

Андрей заблестел глазами:

— Свод законов и навыков — не догма. Спаса люди достигают не потому, что они делают то-то и то-то, а потому, что они — делают.

— То есть, неважно, что я предпринимаю, главное, что я стремлюсь к познанию Спаса?

— В общем, верно. Дорогу осилит идущий! Но можно лазить по бурьянам, а можно шагать по широкой утоптанной тропе. Для того эти практики и нужны.

— А ты это все тоже проходил, чему меня Домна Федоровна учила? И пульс пространства, и белый шум?

— Практик, Дашутка, много. Все хотя бы по разу попробовать — жизни не хватит. Каждому дается то, что подходит ему больше всего. Хороший учитель знает, что надо изучать ученику, каков его путь в Спасе.

— А ты что изучал? Каков твой путь?

Андрей посмотрел на меня так серьезно, что и вправду стал похож на настоящего архангела:

— Я — мастер Огня.

— Почему огня? Скорей уж, мастер очага, ты ведь печи делаешь…

— Только познав природу Огня, можно построить для него правильное жилище. В печи дикий огонь в ручной превращается и человеку служить начинает. Но если ему не понравится в его доме, он будет мстить человеку.

— Как так — мстить?

— По всякому. Греть не станет, или пищу портить будет. А то и хату спалить может!

— Так вот откуда все эти разговоры… — подумала я вслух.

— Какие разговоры?

— Ну, что ты, если хозяева тебя обидят, можешь в печь колдовство положить, и…

Андрей перебил:

— Дашка! Ты посмотри: меня что, можно обидеть?

Его взгляд прошел сквозь меня как электрический разряд. Я тут же зарделась.

— Нельзя… я бы не смогла… даже если сильно захотела…

— Это во-первых! А во-вторых, если и обидит кто, сама подумай: станет ли мастер (не только я, любой уважающий себя печник) портить свою репутацию только из-за того, что кто-то ему не угодил?

— Действительно…

— Вот и действительно! Тот, кто позволяет себе класть печь грубо, небрежно, кто работает в спешке и думает только о деньгах, мастером называться не может! Таких вообще нельзя подпускать ни к глине, ни к кирпичам! А тем более — к огню. Да такие огня и сами боятся… Запомни, Дарья (вдруг будет у тебя свой дом и соберешься печь класть или камин) — настоящий мастер печь сам сложит и сам ее протопит в первый раз. По этому разу и станет ясно — мастер он или халтурщик. Печь, сделанная мастером, огню нравится, он живет там сам по себе. На такую печь и дров-то много не надо, огонь в ней малым питается. И погаснет — не уходит, а лишь засыпает, оттого печка долго тепло держит. У хороших мастеров печь до месяца может тепло хранить! А у иных — вовсе не остывает!

Я засмеялась:

— Что я про тебя знаю точно, Андрей, это то, что ты — мастер слова. Слушаю твои сказки и верю…

— Мастер Слова — тетя Домна. А я — мастер Огня.

— Домна Федоровна — мастер Слова? Она мне ничего про это не говорила.

— Потому что рано еще тебе Слову учиться, — с неохотой сказал Андрей.

— А…

— Дашка! Не спи! Шибче, шибче ногами перебирай! Воды подлей, не видишь, глина сохнет! — сердито-весело гаркнул он, и сбил меня с мысли.

Я подлила в корытце теплой воды из кувшина и энергично захлюпала ногами по глине. Пот катился с меня в три ручья, я сосредоточилась на дыхании, глубоко и ритмично вдыхая носом, а выдыхая ртом. Разогретый воздух был насыщен запахами глины, воды, дерева, соломы и навоза (как только положили потолочины, дом начали обмазывать саманом). Прямо за спиной у меня раздавались звуки скребков: корытце стояло в углу, близко к стенкам, и все звуки я чувствовала буквально кожей.

У Андрея кончилась смесь, он подошел ко мне наполнить тазик свежевымешанной глиной. Загребая ее, тыльной стороной ладони он коснулся моей лодыжки. От этого прикосновения меня бросило в озноб, кожа моментально покрылась мурашками.

Андрей усмехнулся:

— Замерзла? И то сказать — январь на дворе…

Под его взглядом я дрогнула и, чтобы перевести разговор в другое русло, спросила:

— А чего корытце тут стоит? Можно ведь ближе подвинуть, к кирпичам. И ходить туда-обратно не надо будет за каждым разом.

— Где надо, там и стоит. Это сильный угол, здесь глина Божьей энергией заряжается.

Тут до меня дошло, что корытце стоит не где-нибудь, а на месте Стодарника.

— Точно! — вскрикнула я. — Здесь же Стодарник будет!

— Ух ты, и это знаешь? — улыбнулся мастер.

— Только это и знаю… А больше мне никто ничего говорить не стал! Сказали — приедет Андрей и сам все расскажет.

— Кто сказал?

— Алексей Петрович… Мы с ним где-то неделю назад беседовали о местах силы.

— И что он тебе поведал?

— Где сильные места в доме находятся. Но больше — ничего, сказал, чтобы подробнее я тебя расспросила.

Андрей помолчал, глянул куда-то поверх меня, засмеялся глазами:

— Ну, и что ты узнать хочешь?

— Все хочу узнать. Про Стодарник, как его обустраивать, и зачем он в доме нужен. Про места силы и места влияния…

— Ладно. Раз дядя Леша сказал, значит, оно и в самом деле тебе нужно. Только, Дарья, это уже не прибаски, а наука. Так что слушай в оба уха и принимай всерьез.

— Я тебя, Андрей, и так всерьез принимаю…

Он закончил ряд, сполоснул руки:

— Хватит на сегодня. Четыре ряда сделали.

И подмигнул мне:

— Ну, иди мойся и возвращайся. Учиться будем!

Я быстренько обмылась в летнем душе, сбегала на хутор, взяла тетрадку; Домна Федоровна «нагрузила» меня еще и ведерком с ранними персиками — угостить рабочих.

В дом мы с Андреем не пошли: там было слишком влажно и душно. Подставив солнцу непокрытые головы, мы полуулеглись на том холме, откуда Алексей Петрович показывал нам с Володей дом и направления света.

Мастер взял у меня тетрадку и ровными точными линиями быстро начертил план дома. Нарисовал в центре квадратик — печь, крестом в углу отметил Стодарник, между ними провел пунктирную линию.

— Смотри, Дарья. Центр — очаг, полдень — Стодарник. А между ними — жизнь.

Он показал поочередно на квадратик, крест и пунктир.

— Что такое полдень?

— Полдень — это юго-восточный угол дома. В полдень солнце стоит прямо над ним.

— А как понять — между ними жизнь?

— Помнишь, я тебе говорил, что в очаге живет Первобог?

— Помню…

— Первобог обитает в мире, называемом Навь. Там живут души наших предков, и туда после смерти уйдем и мы. Оттуда же в этот мир приходят новые души. Так что печь — она и могила, и родовое чрево, вынашивающее новую жизнь. Печь в доме — образ Матери-земли. У печи молят о будущих детях, а недоношенных или больных от рождения детей в печи перепекают.

— Как — перепекают?

— С особой молитвой на лопатке в остывшую печь помещают на некоторое время больное дитя, затем вытаскивают. Проверено — ребенок после этого поправляется и растет как надо. Про этот обряд ты тетю Домну спроси, она многих младенцев так «перепекла».

Мастер Андрей вернул мне тетрадку и ручку, жестом показал — пиши, забудешь!

— Кстати, Дарья, ты никогда не задумывалась, почему мужчины (те, которые умеют) готовят лучше женщин? — вдруг ни с того ни с сего спросил он.

— Нет, не задумывалась… Хотя действительно, я замечала, что у мужчин еда получается будто бы вкуснее.

— Не будто бы, а вкуснее и получается! Это совсем не случайность и говорю я тебе об этом не просто так! Печь или плита в доме — женское начало, животворящее, мягкое. Когда мужчина готовит, он ее своей мужской силой оплодотворяет, уравновешивает. И потому пища становится полной и равновесной, содержит в себе мужскую и женскую энергию, то, что на востоке называют инь и ян...

— Здорово! — восхитилась я. — Буду заставлять Вовку готовить!

— Ни в коем случае! Мужчину заставлять нельзя, — мастер Андрей глянул на меня необычайно строго. — И не только готовить. Мужчина должен делать все сам. Женщина может лишь вдохновлять…

Он глубоко вздохнул.

«Кто же тебя вдохновляет?» — подумалось мне…

— Стодарник, или Святой угол в доме — противоположность печи. Это мужское начало, жесткое, ян. Там живет Господь будущего, Спас. Стодарник ведет нас к нему, это ворота в мир Прави, небесный мир, мир Духа. Линия между Навью и Правью — это Явь, наша жизнь. Важнее этой линии в доме нет ничего, но существовать она может, лишь если в доме есть Очаг и Стодарник. Эти два огня творят и хранят Справный Дом.

— Почему два огня?

— Потому что и природа Очага, и природа Стодарника — огненная. Огонь очага — земной, домашний, живородящий. А огонь Стодарника — небесный, Духовный, дающий Жизнь Вечную. Еще он — огонь творческий. Силы этих двух огней, взаимно притягиваясь, создают мощнейшее напряжение, так что Явь — это не только линия жизни, но и линия силы. Очаг — я тебе говорил — есть в каждом доме. А вот Стодарник имеется не у всех. Оттого и в домах разлад, что прошлое в вечный тупик упирается. У тебя вот квартире Стодарника наверняка нету.

— Точно, нет… Приеду — сделаю. Только ты мне объясни, как правильно надо.

— Охохонюшки. Правильно в городе? Сложная задача. Но с другой стороны, чем вообще жить без Стодарника, лучше устроить его немножечко не по правилам. Должен он располагаться в углу наискосок и справа от входа в комнату. Желательно, если этот угол будет юго-восточный, или восточный, или северо-восточный. Не получится — не беда. Стодарник — Богов угол, а Бог выше всех существ находится, поэтому угловую полочку, на которую иконы поставишь, вешай выше всякой мебели в доме, под самый потолок. Полочку покроешь белым полотенцем. Полотенце — символ Пути, белый — цвет чистоты твоих помыслов. Затем уже и образа ставить. Помимо образов, на Стодарник кладут фотографии живущих в доме и тех, кого нет уже на этом свете. Дух Святой, от образов исходящий, оберегает живых и дарит покровительство ушедших предков. Также можешь положить туда свечечку и горошинку ладана. А еще — монету, чтобы богатство твое было Духом освящено и всегда приходило праведным путем.

Мастер смолк, ожидая, пока я все запишу.

— Стодарник — место в доме очень важное, — продолжил он несколько минут спустя. — Постарайся устроить его так, чтобы под ним можно было поставить обеденный стол.

— Это что, на кухне получается?

— Если вы не обедаете в комнате, тогда да — на кухне.

— А как же в комнате? Стодарника не будет? Или там тоже можно его сделать?

— Стодарник в доме один, как Бог один. В комнате ты можешь все углы образами освятить, но Стодарник будет у тебя только в одном месте, и под ним должен быть стол. Потому что стол — Божья ладонь, Бог тебе на ней дает хлеб насущный. И еще, потому что стол под Стодарником — место жизненной силы. Всякая пища, поставленная на него, наполняется благодатью. Совместный обед под Стодарником скрепляет семью Божественной любовью. За этим столом любая проблема в семье решается, а если беда случится — муж охладеет или ребенок с дорожки собьется, то на Божьей ладони надо устроить Христов обед.

И, не дав мне задать вопрос, мастер велел:

— Пиши дословно!

Медленно проговаривая каждое слово, подстраиваясь под ритм моего почерка, он начал диктовать:

— Возьмешь чистый платок или тряпочку, расстелешь в центре стола, потом горсточку соли на платок высыплешь, по углам платка зажжешь четыре свечки и двенадцать раз прочитаешь молитву:

Боже Спасителю наш, пришедший во Иерихоне при Елисее Пророке и вредные воды солью исцеливый, сам благослови и соль сию, и преложи ее в жертву радования. Ты бо еси Бог наш, и тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Затем, в ближайшее воскресенье пойдешь (исповедовавшись!) к заутрене, возьмешь с собою эту соль, завернутую в платок. Станешь ближе всех к алтарю, положишь мешочек с солью перед образом Спаса или Богородицы (да делай это так, чтобы никто из посторонних не приметил, иначе быть неприятностям!) В течение службы зажжешь перед образом одну за другой столько свечей, сколько человек в семье, а перед уходом заберешь с собой огарочек самой первой зажженной свечи. Также возьмешь из церкви домой и просфору. Соль освященную поставишь на стол, ею же приправишь все кушанья; просфору искрошить надо в суп или кашу. При приготовлении обеда попеременно читай "Отче наш", "Богородице", а перед самой подачей — "Достойно есть". Огарок свечи зажжешь от огня из очага и поставишь в центре стола или на Стодарник.

Андрей шумно вздохнул и откинулся на спину. Улыбнулся в небо:

— Ну вот. После такого обеда мир в доме гарантирован.

Где-то на краешке мыслей у меня вертелся неявный вопрос, как будто я что-то упустила. Я просмотрела «конспект». А, вот оно…

— Мастер Андрей, — спросила я, — а какие образа надо ставить на Стодарник? И сколько?

— Образ Спасителя в центре, и два других по сторонам: Богородицу и святого, которого почитаешь более всех. Какой образ Богородицы — это от тебя зависит. Лучше, если он достался тебе по наследству. Но ежели нет, надо выбрать свою Божью Матерь. Для того накануне любого праздника пойди в храм при монастыре, вечером исповедуйся, а утром иди на самую раннюю монашескую службу. Обычно это часов в пять утра происходит. Монашеская молитва, так же, как и детская, Богу слышнее всего…

Он приподнялся на локте.

— Да и в такое время людей в церкви нет, никто тебе мешать не будет. Во время службы походи по храму, всмотрись в лики Божьей Матери. Которая тебе шепнет слово заветное, тот образ и покупай.

— А если я не услышу слова?

— Услышишь. Всякий слышит, кто с чистым сердцем в храм приходит.

— А у тебя какой образ? Или это тайна?

— Совсем не тайна. Мой образ — «Неопалимая купина».

— Ты сам его выбирал?

— Нет. Образ этот передается от дедов к внукам в семьях Мастеров Огня. «Неопалимая Купина» — покровительница нашего рода. Ты ведь знаешь мистическую символику этого образа?

— Нет…

— Неопалимая Купина — это и вместилище, и источник Божественного, Благодатного огня. Того огня, что рождается внутри женского лона, оплодотворенного огнем Небесным… Огонь Благодати Божьей снисходит сверху и рождается внизу одновременно, пронизывая все грани существования Духом Святым. Неопалимая Купина вмещает в себя Навь — материю-землю, Правь — дух, и Явь — жизнь. Это тоже образ Троицы — Троицы Огня…

Завороженная, я смотрела на мастера. Спешащее на закат солнце облило антрацитовые кудри жидким золотом. Угли зрачков полыхали неземным иссиня-радужным пламенем. Взгляд, устремленный в темнеющий горизонт, простирался так далеко, что, казалось — сквозь не наступившую еще ночь он уже видит зарево будущего дня. Меня охватило странное трепетное чувство, будто я поняла нечто важное, важнее чего нет на свете…

— Мастер Андрей. А я знаю, почему ты — Мастер Огня. Огонь — твоя сущность, он живет внутри тебя и согревает любого, кто находится рядом. Оттого так горят твои глаза и глаза тех, кто видит тебя.

Он посмотрел на меня так пронзительно и жарко, что все мое тело — от кончиков пальцев ног до корней волос — начало гореть. Но прежнего оцепенения не наступило: за несколько дней общения с мастером у меня выработался «иммунитет» к его огненным взглядам.

— Была бы деревяшкой — загорелась бы… — пробормотала я.

У Андрея в глазах заплясали веселые искорки. Одновременно, в унисон мы громко захохотали, чем привлекли внимание рабочих, собиравших на плану инструменты. От группы людей отделилась фигура в клетчатой рубашке и направилась к нам.

— Эй, сладкая парочка! — не дойдя нескольких шагов до холма, нас окликнул мой муж. — Над чем смеетесь? Поделитесь с простым работягой!

Прошло еще несколько дней; к вопросу о Спасе, огне и Стодарнике Андрей не возвращался, меня же — каждый раз, когда я пыталась возобновить этот разговор, обрывал шуткой, либо морочил голову диковинной байкой.

Июль перевалил за середину. Как-то ночью я проснулась от ощущения жестокого жара в груди. Горло пересохло, дышать было очень трудно. Я тихонько встала, вышла в кухню-гостиную, достала с полки чашку, открыла кран. Вода почему-то не полилась. Я взяла чайник, но он оказался пустым… Глянула на часы: три. Не идти же к колодцу в три часа ночи! Но при мысли о том, что до утра мне придется мучаться жаждой, меня обожгло еще сильнее и я, взяв чайник и фонарик, вышла во двор.

У колодца маячил чей-то высокий силуэт. Мне стало не по себе; я инстинктивно отступила на шаг, погасив фонарик. Со стороны колодца послышался бархатный смешок:

— Дашка! Я тебя засек, тикать поздно!

— Господи, Андрей!!! Доведешь до инфаркта… Ты что тут делаешь?

— Тебя жду, — полушепнул он, подойдя так близко, что я услышала стук его сердца.

Я сглотнула слюну и тут поняла, что жар ушел, а пить совсем не хочется.

— Ты опасный человек, мастер Андрей…

— Пошли, разговаривать некогда.

— Куда? Зачем?

— Постигать природу Огня.

Минут двадцать мы шли во тьме. Внизу пело сверчками бескрайнее море июльской степи, вверху колыхалось серебряно-черное море звезд, мерцающих голубыми, красными и белыми искрами прямо над нашими головами. Вдали показалась ярко-оранжевая точка, расположенная будто бы на самой земле. Мы шли прямо на нее, точка росла, но только подойдя к ней, я поняла, наконец, что это. Посреди степи была вырыта круглая яма, в ней плотным оранжево-красным светом горел огонь.

Андрей взял меня за плечи, подвел к самому краю ямы.

— Стой здесь, — приказал он.

Сам обошел яму по кругу и встал напротив меня. Извлек откуда-то из-за спины кусок темной материи, сложил ее несколько раз и завязал себе глаза.

— Раздевайся и садись на колени! — раздался бархатный баритон.

Я скинула одежду и села на краю, положив руки на колени ладонями вверх.

— Смотри на огонь, дыши огнем, повторяй молитву: «Силой Святого Духа, огненный мир, откройся! Аминь»

Я стала вглядываться в огонь. Внутри багряной плазмы, словно драгоценные нити в тончайшей газовой ткани, искрились мириады золотых точек. Огонь играл всеми оттенками пурпурного, желтого, апельсинного… Вдох — и огнем наполнилась каждая клеточка тела.

— Силой Святого Духа, огненный мир, откройся! Аминь, — на выдохе сотворила молитву.

— Силой Святого Духа, огненный мир, откройся! Аминь, — отозвалось с того края ямы, пока я вдыхала вновь.

Огненное дыхание, перетекая сквозь огонь от меня к мастеру Огня и обратно, то учащалось, то замедлялось почти до полной остановки. Воздух исчез, как исчезла земля подо мной и небо над нами. Миром владел Огонь, огнем я дышала, огнем я видела и молитву творила тоже огнем. Тела я не чувствовала, я вся была одним сгустком пламени, и меня тянуло к костру, разросшемуся до вселенских размеров. Сначала я боролась с этим притяжением, боясь, что если упаду в яму, то сгорю заживо, затем, когда границы мира запылали и растеклись жидким пламенем, я бросилась вперед и слилась с этим всепожирающим жадным огнем… Ощущения, захватившие меня в центре пламени, я не смогла бы описать словами, даже зная все языки вселенной. В одно время — и восторг, и трепет, и наслаждение, и смех, и — музыка, величавая и торжественная, как гимн. Она звучала откуда-то сверху, и вдруг из пламени этой музыки полились слова:

 

[цитата]

Ты, о Агни, рождаешься вместе с днями,

Ты, радостно пылающий нам навстречу,

Ты — из вод, ты — из камня,

Ты — из деревьев, ты — из растений,

Ты, повелитель людей, рождаешься чистым…

[конец цитаты]

 

Гимн облекался в слова, а мир возвращался в прежние формы и образы. На Востоке розовел рассвет. Степь окутала влажная дымка. Я увидела себя, сидящей на краю черной ямы; на дне ее дымились уголья, от огня не осталось и искорки. Мастер Огня допел последние слова гимна.

Я поднялась и оделась. Андрей снял повязку, мы молча пошли домой.

Знахарка встретила нас у входа в сад и повела в беседку. Там, на деревянном столе под виноградом, стоял кувшин и два стакана. Мне тут же сильно захотелось пить, и жажда была гораздо сильнее той, от которой я проснулась ночью. Знахарка наполнила стаканы. Это был другак, и мы, несмотря на ранний час, осушили весь кувшин.

— Спать хочешь? — спросил Андрей.

Я отрицательно помотала головой.

— Тогда иди умойся и приходи на план.

Я тихонько вошла в дом и первым делом посмотрела на часы. Полшестого. Заглянула в нашу комнату. Володя еще спал. Я переоделась в шорты и майку.

— Ты давно встала, Дашунь? — сонно прохрипел муж.

— Давно. Я на стройку, меня Андрей ждет.

— Не знал бы тебя и его, стал бы ревновать…

К концу дня печь была сложена уже до потолка, оставалось вывести дымоход через потолок на чердак, а оттуда — на крышу (кровельные перекрытия были уже готовы, со дня на день их начнут покрывать оцинкованным шифером).

Вечером Андрей вновь позвал меня на холм. Взяв мои ладони и сложив их лодочкой в своих руках, он поинтересовался, каковы мои впечатления от ночного ритуала.

— Мне не выразить это словами, — негромко произнесла я. — И блаженство, и радость, и сила… Не было только боли. Но хотелось умереть.

— Умереть? — удивился мастер.

— Ну нет… — я не знала, как объяснить. — Не умереть, а слиться с этим огнем, превратиться в его стихию и больше не возвращаться к человеческому существованию.

— Прошлой ночью ты почувствовала природу огня и поняла, что его можно приручить, лишь став его частью. Но это — не твой путь. Огонь тебя принял, но ты бы не прошла искушения, не будь меня рядом. Я хотел поселить в тебе огонь, открыть в тебе дар озарять и согревать мир этим внутренним огнем. Но это оказалось слишком сильным переживанием для тебя.

Он отпустил мои руки и отвернулся. Когда он повернулся вновь, глаза его светились нежностью и любовью.

Огонь никогда не станет твоей стихией. Но он будет верным другом тебе. А ты должна знать, как к нему обращаться. Отблеск его теперь живет в твоем сердце, и первое, что ты сделаешь, вернувшись домой — поселишь огонь в своем доме.

Я открыла тетрадь и начала записывать, едва сдерживая слезы, понимая, что это последний мой урок с мастером Огня.

 

[дневник]

[3] Приручение огня

Практика, направленная на привнесение божественного огня в свой дом и свое сердце. Снимает усталость, апатию и лень, восстанавливает энергетику, освящает пространство дома.

Для выполнения этой практики в доме обязательно должен быть Стодарник, а под ним — стол.

Приготовить двенадцать церковных свечей. Установить эти свечи в центре стола кругом. Зажигая по очереди каждую из свечей (по ходу солнца), читать молитву:

«Силою Духа Святого, огненный мир откройся. Аминь!»

Когда свечи будут зажжены, встать у стола, руки простереть над свечами (ладони должны быть обращены к огню). Глубоко вдыхая носом, представлять, как сила огня вливается в руки. Вдох чуть задержать, на выдохе поднять руки, развернуть ладони в пространство, и, представляя, как огненная энергия выходит из рук, проговаривать про себя молитву:

«Светом Божественного Твоего огня, Отче, освяти дом сей, молитвами Пречистыя Твоея Матери, Купиною Неопалимой нареченной. Аминь».

Практику не прекращать до тех пор, пока не погаснет последняя свеча. Внимание! Если свечи сгорают медленно и сильно коптят, значит, в доме скопилось много негативной энергии. В этом случае практику «Приручение огня» следует повторить через неделю еще раз.

[конец дневника]

 

[2] Рецепты красоты с голубой глиной

[цитата]

[3]От выпадения волос:

Масло подсолнечное нерафинированное жареное — 1 ст. ложка. Перец горький красный молотый — щепотка. Глина голубая кембрийская — 3 ст. ложки. Перец залить 50 г кипятка и дать настояться в течение получаса. Смешать с глиной и маслом и нанести на кожу головы у корней волос. Голову покрыть пищевой пленкой и замотать полотенцем. Спустя 2 часа маску смыть при помощи шампуня, смешанного с голубой глиной. Мыть таким образом голову через 1-2 дня в течение месяца. То же средство отлично помогает и от перхоти.

 

[3]При сухой и шелушащейся коже:

Столовую ложку сухой глины смешать со столовой ложкой овсяных хлопьев; смесь развести кипятком до получения густой кашицы. Разогреть и в горячем виде нанести на лицо. Держать 15 минут, потом, массируя, смыть. Очень хорошо использовать эту маску для снятия остатков макияжа в конце дня. Маска тонизирует, «проветривает» кожу, улучшает кровообращение.

 

[3]От болей в мышцах:

Льняную или хлопковую салфетку промочить в холодном жидком растворе глины. Обернуть больное место несколько раз и держать, пока повязка не нагреется и не начнет подсыхать. Применять несколько дней, после снятия повязки смазывать больное место растительным маслом.

 

[3]Для снятия отечностей в ногах

В ведре или глубоком тазу приготовить жидкий раствор глины (100 г на 5 л воды). Опустить ноги в раствор на 15-20 минут. Применение этого средства в течение нескольких дней позволяет с легкостью избавиться от мозолей и вросших ногтей, улучшает состояние вен и облегчает боли при артрозах.

 

[3]Глина наговоренная от порчи и стресса:

Из порошка сухой глины приготовить густую смесь, скатать из нее колобок. Расстелить на столе клеенку, положить колобок в центре стола, перекрестить его, сказав «Во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Аминь». Затем взять колобок в руки, и с силой бросать его о стол, приговаривая:

«Шли три святителя на речку Иордань. Брали три святителя глину речную, стали ее мять и кидать, стали приговаривать: как глина речная иорданская Крещением Христовым освящена, защищена, покрыта, так бы и раб Божий (имярек) этой бы глиной освятился, защитился, покрылся. Хай его болезнь от него выходит, идет на каменную гору и там корень пускает. Аминь.»

Повторить заговор тридцать три раза. Эту наговоренную глину можно прикладывать к больной голове, привязывать к запястью, зашивать в ладанку и брать ее в дорогу в качестве оберега.

[конец цитаты]

 

[1]Глава 6

[1] Места влияния

 

Спустя три дня с той самой ночи, когда Андрей посвящал меня в стихию Огня, печь была сделана, обмазана жаропрочным составом (опять-таки, на основе голубой глины) и выложена красивой светло-голубой плиткой. До первой протопки оставалось еще несколько дней — ждали, пока высохнет кладка. Теперь строители покрывали крышу, монтировали межкомнатные перегородки и настилали пол. В доме с утра до вечера было людно, шумно и суетно. Я туда не ходила — и без меня тесно, а Андрей следил за тем, чтобы рабочие невзначай не задели свежую кладку. Помимо своего ремесла, знал он в тонкостях и строительное дело, а потому людям с ним работать было легко и радостно. Особенно близко сдружился с мастером Володя; обсуждая физико-химические свойства глины, дерева и огня, они быстро нашли общий язык, а за наукой потянулись и другие темы. Теперь уже мой муж не расставался с мастером с утра до вечера, и настал мой черед ревновать…

Пять дней я не показывалась на стройке (за исключением, разумеется, обеда). Домна Федоровна подтрунивала надо мной:

— Ты чего на план носу не кажешь? Аль разладилась любовь у вас с Андрюшкой?

— Не до меня ему, Домна Федоровна, — так же в шутку отвечала я. — Променял меня — на моего же собственного мужа!

И мы обе смеялись.

Шутки шутками, а мне очень не хватало моего нового наставника в Казачьем Спасе. Чтобы не грезились все время жаркие очи-уголья, я с головой окунулась в хуторской быт, научилась готовить как настоящая казачка (даже Алексей Петрович уже не отличал мою стряпню от пищи, приготовленной его женою). Я очень гордилась этим обстоятельством, а хозяйка лишь усмехалась:

— Была бы корова да курочка, сготовит и дурочка!

По утрам я отправлялась на родничок и ходила с молитвою по воде. Постепенно мысли мои успокоились, черные очи перестали блазниться на каждом шагу, и за обедом я уже не прятала взгляды от мастера Андрея. Крышу покрыли листовым оцинкованным шифером, и теперь дом, словно египетская пирамида, отбрасывал солнце с течение дня с четырех сторон попеременно. Зрелище это было поистине грандиозным: один из скатов крыши постепенно наливался светом, густел алмазными искрами, и в означенный час — ровно на минуту — выкидывал в высь золотой луч, будто посылал приветственный жест небу и сокрытой за ним Вселенной. Я высчитала по времени, когда происходят отблески, и старалась непременно каждый раз смотреть на это явленное чудо, которое почему-то никто, кроме меня не замечал. Особо мне нравилось наблюдать отражение вечернего солнца с западной стороны дома. Начиналось оно около шести часов вечера, солнце степенно двигалось к закату, пышнело, увеличивалось в размере и чуть румянилось, как масленичный блин. Западный скат крыши мягко золотел, розовел, и наконец, наполнялся червонным тяжелым золотом, которое нехотя выливалось огненной рекой в предзакатное небо. Наблюдать эту великолепную картину было особенно удобно с облюбованного мной и Андреем холма. Вот и сегодня я, закончив дела на хуторе, поспешила на холм. В полшестого крыша уже искрилась, осторожно поблескивала тысячами звонких солнечных чешуек, словно в оркестре в последний раз настраивали инструменты перед тем, как грянуть увертюру. Но в какой-то момент сияние застыло, потеряло блеск и — исчезло. Остался лишь треугольник тусклого серебра. В недоумении я повернула голову. С запада надвигалась огромная, в полнеба, туча — плотная, фиолетово-черная. Она разделила небо на две половины — черную и белую (выцветшая июльская синева в контрасте с тучей казалась совсем светлой). Туча двигалась необычайно быстро, меня обдало порывом резкого, сухого, смешанного со степной пылью, ветра. Я поднялась навстречу дыханию грозы, закрыла глаза, подставив лицо под этот ветер, напоенный запахами трав и цветочной пыльцой. Он свистел у меня в ушах, кожа остыла и моментально покрылась мурашками. В этой почти медитации стояла я несколько минут, пока не почувствовала, сильный жар сзади, будто прислонилась спиной к горячей печи.

— Гроза надвигается, ты бы не стояла тут — громоотводом.

Я даже не вздрогнула, будто была готова именно сейчас, в эту минуту, услышать теплый, знакомый до боли бархатный баритон.

Я открыла глаза и повернулась.

— Думаешь, ударит?

— Не думаю, а знаю. Донские грозы — злые, неистовые. Особенно летом. Стоять на пригорочке, как ты, опасно. Молния как раз тянется, к чему повыше. Так что пошли.

Мы спустились с холма и, ловя щеками первые крупные капли, вошли в сад.

— А кстати, — схватил меня вдруг за руку Андрей, — ты что там делала все эти дни на холме? Причем в одно и то же время…

Немного смутившись, я рассказала ему о своих наблюдениях за крышей-пирамидой и золотых лучах.

— Вон оно что, — протянул удивленно мастер. — А я-то думал…

Что думал, он так и не сказал. Резко повернулся:

— Подожди меня в беседке.

И быстрым шагом направился к дому.

Я зашла в беседку, села, прислонившись к точеной колонне, и стала смотреть, как тяжело и неохотно падает дождь на виноград. Чистые капли, прыгая на молодые, покрытые нежнейшим серебряным ворсом, листочки, скатывались в прозрачные жемчужины, и я, как в детстве, стала мечтать, о том, как было бы здорово сделать вот такую вот брошь — капля дождя на виноградном листе… или серьги…

— Хватит мечтать, Дарья! На! Бежим, пока там все не промокло!

Андрей, закутанный в винцераду*, сунул мне в руки точно такой же плащ.

Мы вернулись на план и уселись на досках прямо напротив северо-восточного угла дома, метрах в десяти.

— Смотри, что сейчас будет! — толкнул меня Андрей и показал на крышу.

[примечание]

*Винцерада — дождевое пальто из брезента.

 

Минут пять я смотрела на крышу, на небо, но ничего не происходило, лишь сильней барабанил дождь по металлу и пронзительней становился ветер. Вдруг небо раскололось на части и полыхнуло сразу несколькими молниями, мгновенно окрасив все вокруг в фиолетовый потусторонний цвет. Обращенные к нам скаты крыши, бывшие до того свинцово-серыми, вдруг зажглись неестественно ярким заревом, отбросив во все концы неба столбы ослепительного радужного света. Это продолжалось какую-то долю секунды, но успело отпечататься в сознании картиной столь феерической, столь нереальной, что я позабыла все слова.

— Сказка… — только и смогла пробормотать я, когда немного погодя ко мне вернулся дар речи.

— Это не сказка, это — правильное положение дома в пространстве. Ну, и конечно, такая, как следует, форма крыши, — отозвался Андрей тоном до того спокойным, что мне стало даже немного обидно.

— Да как же так можно подгадать расположение дома, чтобы этак-то вот… полыхало! — возмутилась я. — Да и кто будет строить дом, только исходя из того, чтоб во время грозы было так красиво!

— Будет. Тот, кто знает, тот и будет, — заверил меня Андрей.

— О чем знает?

— О том, что природа прекрасна и совершенна, и жилище, построенное в ней, должно быть так же прекрасно и совершенно, как и она… Даже во время грозы.

— И что же, можно так поставить жилище, чтобы молнии отражались в скатах крыши? Но ведь даже крыши не у всех такие!

— Вот потому что не у всех, ты и не видела ничего подобного раньше. А крыша именно такой и должна быть — четырехскатной. Это — идеальная форма, золотое сечение. Именно так строились египетские пирамиды.

— Только строились-то они не для жизни, а для того, чтобы дольше сохранялись мумии — глухо отозвалась я.

— Но человек! — рассмеялся Андрей. — Человек в миллион раз лучше мумии! И крыша любого дома человеческого должна быть непременно со скатами, иначе токи небесные дом омывать не станут, а энергия, скапливаясь на плоской крыше, копиться будет, застаиваться, создавая ненужное напряжение между токами земными и небесными. И тем, кто в доме живет, в напряжении этом существовать ой как не просто!

— Но я не могу изменить крышу нашего дома, — расстроилась я. У нас в городе все почти крыши плоские…

— Значит, придется время от времени убирать это напряжение из своей квартиры.

— Расскажешь мне, как?

— Ты это хочешь услышать здесь, под дождем?

Он вскочил, протянул мне руку, дернул, поднял — и мы помчались к дому, под защиту пирамидальной крыши.

Войдя в дом, я потрясенно ахнула. Я не заходила сюда несколько дней, и за это время изменилось многое. Комнаты были полностью готовы; стены обшиты деревом разных пород и цветов: в гостиной — коричнево-золотистым, в спальне и детской — молочно-светлым. Лишь кухню обмазали саманом и оштукатурили.

Светло-голубой камин выступал из стены ровно посреди гостиной на полметра, не больше. Пол возле камина покрыли листовой медью, красиво сливавшейся с темным золотом деревянного пола, еще не покрытого лаком.

— Вот это да! — выдохнула я, восхищаясь изумительным сочетанием голубого и медово-медного. — Это кто придумал, ты, Андрей?

— Нет, не я, — засмеялся мастер. — Это Федор. Очень уж хотелось ему голубой с медью соединить. Сказал, как небо и земля будет в хате…

В его тоне мне послышалось легкое недовольство.

— А тебе что, не нравится?

— Нравится. Но я бы печь сделал другого цвета.

— Какого?

— Белого — лучше всего. Или охрой, или корридой…

— Корридой — это как?

— Такого… пламенного цвета. Как плащ тореадора. Печь должна быть в теплых тонах. Стихия ее — огонь и земля. Но такой голубой тоже нормально. Здесь цвет не водной стихии, а скорее, воздуха, неба. Огню воздух нужен…

— А вот Алексей Петрович почему-то называет стихии — уборами…

— А-а, — Андрей качнул головой, — ну, это потому что в прежние времена каждое место силы убиралось в определенные цвета, которые соответствовали токам, энергиям, сквозь эти места проходящим. Вот и пошло оттуда — убор.

— Да, про места силы он говорил. Только про энергии мало рассказывал, все к тебе отсылал, мол, Андрей все знает, он научит. А ты мне про это — ни словечка!

— А ты разве спрашивала? — недоуменно расхохотался Андрей.

— Не спрашивала, потому что ты занят был! А теперь — спрашиваю: расскажи! — и тоже залилась смехом.

— Расскажу. Потом, — смех внезапно смолк. — Сейчас пошли-ка на хутор, а то Вовка мне точно отвесит за ночные гулюшки с тобой.

И правда — мы сидели в сплошной тягучей медовой мгле, изредка освещаемой вспышками молний. Стемнело уже совсем.

Назавтра ровно в полдень в доме собрались хозяева, мы с Володей и мастер Андрей. На медном полу перед камином находилась кадка, полная дров, и дымилась рядом жаровня с ладаном. В жерле камина высились, сложенные крест-накрест, поленья. На каминной полке стояли два образа — Спас и Неопалимая Купина. Андрей опустился на колени, мы все застыли в почтительном молчании. Какое-то время он стоял, опустив голову и воздев к небу руки; в тишине было слышно лишь потрескиванье углей в жаровне и глубокое дыхание мастера. Наконец, отдаваясь в дубовой пустоте дома, послышался глубокий напевный баритон:

 

[цитата]

Боже вечный, иже семи семерицею раззженную печь и пламень иже в Вавилоне на росу преложил еси, и вверженные в ней от царя Навуходоносора святые три отроки Ананию, Азарию и Мисаила целы сохранивый, сам благослови и печь сию великия ради Твоея Милости. И благослови в ней дела рук рабов Твоих, и благопоспеши их благодеянием Твоим, и исправи их по множеству щедрот Твоих молитвами Пречистыя Владычицы нашея Богородицы и Приснодевы Марии силою Честного и Животворящего Креста, предстательством превеликих чиноначальников Михаила и Гавриила и всех небесных сил бесплотных, честного и славного пророка, Предтечи и Крестителя Иоанна, святых славных и всехвальных апостол, святого священномученика Киприана иже во святых отца нашего Николая, архиепископа Мирликийского чудотворца и всех святых. Аминь.

[конец цитаты]

 

Мастер перекрестился и продолжил:

 

[цитата]

Пресвятая и Преблагословенная Мати Сладчайшаго Господа нашего Иисуса Христа! Припадаем и покланяемся Тебе пред святою и пречистою иконою Твоею, еюже дивная и преславная чудеса содеваеши, от огненнаго запаления и молниеноснаго грома жилища наша спасаеши, недужныя исцеляеши и всяко благое прошение наше во благо исполняеши. В купине, огнем горящей и несгораемей, показавый Моисеови Пречистую Твою Матерь, Христе Боже, огнь Божества неопальне во чреве приимшую и нетленну по рождестве пребывшую. Тоя молитвами от пламене страстей избави нас, и от огненных запалений жило сие сохрани, яко Многомилостив.

Во огни купины неопалимыя, древле Моисеем виденныя, тайну воплощения Своего от Неискусобрачныя Девы Марии прообразовавый. Той и ныне, яко чудес Творец и всея твари Создатель, икону Ея святую чудесы многими прослави, даровав ю верным во исцеление недугом и в защищение от огненнаго запаления. Сего ради вопием Преблагословенней: Надеждо христиан, от лютых бед, огня и грома избави на Тя уповающия, и спаси души наша, яко Милосерда.

Предочистим чувствия душ и телес наших, да видим таинство Божественное, образно явленное древле великому во пророцех Моисею купиною, горевшею огнем и не сгоравшею, в нейже Твоего безсеменнаго Рождества, Богородице, предвозвещение исповедуем и, благоговейно покланяющеся Тебе и Рождшемуся от Тебе Спасу нашему, со страхом вопием: радуйся, Владычице, Покрове, и Прибежище, и Спасение душ наших. Аминь.

[конец цита