Кто куда, а мы сдаваться

Можно бесконечно долго рассуждать о том, что содержание пациентов в закрытых отделениях ущемляет их права, наносит непоправимый вред личности, скрещивать и ломать на этом поприще рога, копья и челюсти — все равно в итоге каждый останется сидеть на своей кочке зрения. На самом деле не все наши пациенты шарахаются от психбольницы как черт от ладана. И речь не только о страдающих госпитализмом завсегдатаях отделения неврозов. Бывает, что и отделения закрытые, и у больных далеко не неврастения — а не выгонишь. Опять же, не потому, что идти некуда.

Юра (пусть его зовут так) наблюдается довольно давно. Сравнительно молодой шизофреник, при этом имеет уже довольно выраженный эмоционально-волевой дефект — болезнь развивается довольно быстрыми темпами. Из стационара практически не вылезает. Инвалид второй группы, бессрочно. Оксана долго пыталась подобрать нужные препараты, варьировала дозировки, сочетания. Все тщетно, дома пациент держался от силы месяц, а чаще — около недели-полутора. Почему?

Через некоторое время все стало понятно. Оказывается, с самого первого дня поступления в стационар Юра становился тихим, спокойным, вполне довольным жизнью, лопал банальный аминазин с не менее банальным галоперидолом, будто кот деревенскую сметану, и только что не мурчал от счастья. Сон — богатырский, аппетит — ему под стать, настроение — даже сквозь броню дефекта видно, что хорошее. Слоняется взад-вперед по коридору, временами перекидывается парой-тройкой фраз с другими больными, одним глазком поглядывает, что по телевизору кажут. Ухудшение начинается незадолго до выписки. Юра делается тревожен и задумчив, о чем-то спорит сам с собой, сам с собою же не соглашается и на себя же сердится и матерится. Выписывается он неизменно с вселенской тоской в глазах и тем особым отрешенно-мученическим хабитусом, что мог бы сподвигнуть Илью Глазунова написать что-нибудь эдакое, эпически-апостольское, с легким налетом садо-мазо.

Можно к гадалке не ходить — на третий день после выписки вещи будут аккуратно сложены, а Юра начнет нарезать круги по дому, будучи охвачен чемоданно-госпитальным настроением. Все увещевания мамы — мол, я тебя еще домашней едой не откормила, на дачу не свозила, родственникам не всем показала — окажутся тщетны. Сын будет непреклонен: только массовые госпитализации спасут Родину, и начинать надо с него! Это при том, что мама души в сыне не чает, всячески о нем заботится, старается приодеть, чем повкуснее накормить… бесполезно. И нет никаких признаков того, что у Юры, к примеру, бред отношения или воздействия, что он маму мнит каким-нибудь демоном или колдуньей особой вредности — ничего подобного. И «голоса» ему давным-давно ничего интересного не рассказывают. Просто Юре в отделении лучше и спокойнее. Мама даже гадала, не приглянулась ли сыну медсестра какая или санитарка — но нет, никто не признается. Помыкавшись на воле (век бы не видать!) несколько дней, Юра вприпрыжку несется в приемный покой. Не завидую пикету борцов с карательной психиатрией, окажись они у Юры на пути. Нельзя людям с неокрепшей психикой получать такой мировоззренческий поджопник. Уже в дверях он старательно прощается с мамой: мол, оревуар, сама не приходи и передачи не носи. О, эта томительно-сладкая процедура оформления истории болезни! О, этот наизусть знакомый путь до отделения! Закрывается, щелкнув замком, отделенческая дверь. Всем спасибо, все СВОБОДНЫ.