Присвоение возрастного индекса. Личное дело № 60–70. О том, кто бреется не каждый день

Куда подевалась привычная утренняя эрекция, ни к чему не обязывающая, ничего не требующая?! Где ты, отзовись! Нет ответа… Есть ответ: мужчина перевалил за шестой десяток.

Народная мудрость гласит: каждый истинный мужчина должен уметь пить, не пьянея, активно интересоваться женщинами, требовать от жизни взаимопонимания. Поговорим о возрасте, когда человек, игнорируя все три условия настоящей мужской жизни, ограничивается тем, что только бреется (и то не каждый день).

Если продолжить уже известное сравнение с алкогольными напитками, то мужчина в 60 лет напоминает напиток зрелый и смолистый. Цвет интенсивный. Слишком зрелый и излишне смолистый.

Августин в сочинении «Разнообразные вопросы» указывает, что старость ведет начало с шестидесятого года жизни.

Шестьдесят лет – столько живут слоны.

Раньше годы печатали шаг, потом начали шаркать, теперь кряхтят и ковыляют.

В 60 лет человек смиряется и впервые допускает мысль, что допустима любая мысль.

С портрета 60-летнего взирает немного руинированный мужчина: узоры времени наложены кракелюром морщин.

У каждого трудолюбивого и честного мужчины к этой поре должны быть больной желудок и желчные приступы – очень справедливый и скучный анекдот.

Меняются характер и предпочтения. Юноша домосед звучит так же неудачно, как и непоседа старичок.

Наступил возраст, когда, может случиться, человек на всю пенсию покупает торт и свечки, садится за стол и с театральным оптимизмом затягивает песню: «С днем рожденья меня, с днем рожденья меня…» И вспоминает о дерзких поступках, которые когда-то хотел совершить. Срочно нужно научиться насвистывать, чтобы составить себе компанию.

Каждый мужчина пытается осуществить американскую мечту: иметь счет в швейцарском банке, немецкий автомобиль и французское вино. Часто в жизни происходят досадные накладки, и к шестидесяти годам приходится довольствоваться унизительной пенсией, видом из окна на автотрассу и домашними наливками.

В данном возрасте следует повнимательнее перечитать афоризм Б. Шоу: «Можно дать пинка старику, уже ясно, кто он такой, но не стоит бить юношу, еще не известно, кем он станет».

В этом возрасте не следует быть категоричным во всем, даже в переводе фразы «Фак ю», брошенной тебе в лицо встречным случайным негодяем. Чтобы обезопасить свое сердце от ненужных переживаний, ее следует переводить так: «А вам, добрый человек, что за забота?» Пойми, просто любой доверительный разговор начинается обычно так: «Да пошел ты…» Человек ты упорный, к оскорблениям привыкший. В ответ поинтересуйся: «Можно мне вас называть «экзистенциальный печальник»?» Ты не ошибся, тебя обижает 40-летний.

Тот же сорокалетний бросит тебе в глаза не менее обидную мысль П. Брюкнера: «Молодежь занимается любовью, старики жрут. Когда старики вспоминают про любовь, то все равно отдают предпочтение хорошей жратве!»

Время – безжалостный лепщик фигуры и психологии. Былые орлы убелены сединами, увенчаны лысинами, а кто-то и вовсе расстался с перьями. Силы подорваны годами, непрестанными семейными заботами и изматывающими профессиональными и жизненными занятиями. Кто-нибудь из молодых, глядя на нашего обветшалого, потраченного жизнью героя, обязательно вынесет язвительный приговор, заимствованный у Ф. С. Фиц-джеральда: «Благородное величие старости – какой абсурд», – и отчасти будет прав (только лишь отчасти).

По мнению Т. Фишера, процесс старения предполагает, помимо прочего, «полное неприятие ценностей подрастающего поколения. С точки зрения взрослого, зрелого человека, молодежь ни на что не годится. Молодежь – это сплошные дебилы, которые слушают кошмарную музыку и разговаривают на каком-то своем, совершенно нелепом жаргоне.

Когда ты еще молод и только выходишь в большую жизнь, это нетрудно – любить детей и сочувствовать им, принимая их боль как свою… но сохранить в себе это великодушие, эту симпатию к людям, когда тебе хорошо за пятьдесят… это немалое достижение».

Как тут не вспомнить пушкинскую апологию племени младого и незнакомого, сколько в этом стихотворном приветствии юношеского пафоса и поэтической декларативности. Люди, которые дожили до лет, не известных русскому гению, не столь оптимистичны в вынужденном акте передачи по наследству жизненных полномочий.

«Старость, – рассуждает А. Моруа, – это дурная привычка, которую не успевают приобрести очень занятые люди». Предпосылки к сужению социального контекста и изменению общественного статуса не требуют развернутого комментария. Здесь все очевидно: быстро стареет тот, кого обстоятельства срочно освободили от социальных обязанностей. Как жестоко и цинично сказано в одной пошленькой репризе (к сожалению, не раз подтвержденной жестокой жизненной практикой), в этом возрасте следует заменить созерцание чемпионатов мира по женской гимнастике просмотром шахматных турниров.

Мысль, согласимся, совсем не веселая. Как это ни печально, о естественном порядке вещей философские труды говорят с меньшей охотой, чем остряки-охальники. Л. Андреев приводит диалог поверхностных знакомцев:

– А у меня, батенька, катар.

– Скажите, пожалуйста!

Шестидесятилетнему не следует упрекать собеседника в равнодушии. В этом возрасте вместо приветствия можно в свою очередь пожаловаться на множество других, не менее звучных, болячек.

Слезливость – качество старика. Чтобы не пугаться предательской сентиментальности, он называет слезы катарсисом. Этот катарсис подстерегает нашего героя за каждым углом жизненных перипетий. Даже когда он идет в булочную.

«Нам всем, всем без исключения, нужна помощь, но помощь должна приходить вовремя; как сказал один писатель, какой смысл угощать утопленника коктейлем?» – такие мысли не раз приходят на ум шестидесятилетнему. У кого испросить помощи? Вероятно, у того, кто постарше. Семидесятилетний выслушает жалобы, усмехнется и с усмешкой ответит: «Мне бы твои заботы! Удачи тебе, сопляк».