Мамочки

Мне было легко привыкнуть к

яслям. Гораздо проще, чем

подружиться с другими мамами,

приводящими сюда своих детей. То,

что француженки не готовы

мгновенно стать твоими лучшими

подругами, я уже поняла. И слышала,

что приятельские отношения здесь,

во Франции, завязываются медленно

и лишь через годы перерастают в

настоящую крепкую дружбу.

За то время, что я прожила в

Париже, мне удалось подружиться с

несколькими француженками. Но у

моих новых подруг либо не было

детей, либо они жили на другом

конце города. Я почему-то думала,

что уж в нашем-то районе

обязательно перезнакомлюсь с

другими мамами. В моих фантазиях

мы обменивались рецептами,

устраивали пикники и жаловались на

мужей. В Америке так и бывает. Моя

мама, к примеру, до сих пор близко

общается с женщинами, с которыми

познакомилась на детской площадке,

когда я была маленькой. Поэтому я

была в полной растерянности, когда

французские мамочки из яслей (все

они живут в нашем районе, и их дети

— ровесники моей Бин)

демонстрировали полное

равнодушие ко мне. По утрам мы

приводили малышей, но они иногда

даже не здоровались со мной! Вскоре

всех детей из группы Бин я знала по

имени. Но ни одна из французских

мамаш не знала, как зовут мою

девочку даже через год пребывания в

яслях. А как меня — и подавно.

Первая стадия знакомства (по

крайней мере, намек на него) вообще

не напоминает знакомство.

Мамочки, с которыми мы ежедневно

видимся в яслях, кажется, даже не

узнают меня, когда мы сталкиваемся

в супермаркете. Возможно, они

таким образом «уважают мое личное

пространство», как пишут в книгах о

культурных различиях: заговорить —

значит навязаться, создать

обязательства. А, может, они просто

нос задирают?

Схожая ситуация — на детской

площадке. Мамы из Канады и

Австралии, которых я изредка вижу у

песочницы, воспринимают ее так же,

как и я, — место, где можно

пообщаться, а возможно, и найти

друзей на всю жизнь. Мы видим друг

друга впервые, но уже через пару

минут охотно выкладываем, откуда

родом, замужем ли и какого мнения

о двуязычных школах. А вскоре уже

начинаем зеркалить друг друга: «Вы

в „Конкорд“ ездите за хлопьями с

изюмом? Я тоже!»

Но обычно на площадке гуляют

одни лишь француженки. А этих

ничем не проймешь. Они почти не

удостаивают меня взглядом — даже

когда наши дети начинают драться за

игрушки в песочнице. Я задаю

вопрос, надеясь завязать общение:

например, сколько вашей дочке лет?

В ответ мне бубнят цифру и

окидывают таким взглядом, будто я

навязываюсь. Ответных вопросов не

задают, или крайне редко. Те, кто

задает, в итоге оказываются

итальянками.

Что ж поделать, я в Париже —

одном из самых недружелюбных

городов мира. Презрительная

ухмылка вполне могла бы быть

местным изобретением. Даже

жители других уголков Франции

считают парижан холодным и

отстраненными.

Мне бы просто не обращать

внимания на всех этих женщин, но я

не могу: они для меня загадка. Для

начала, большинство из них

выглядит куда лучше

среднестатистической американской

мамаши. По утрам я отвожу Бин в

сад, стянув волосы в хвост и надев

первое попавшееся, что валялось

рядом с кроватью. Они же все с

идеальными прическами, надушены.

Я уже не таращу глаза, увидев в

парке мамочку на шпильках и в

джинсах в облипку, толкающую

перед собой коляску с

новорожденным. (Правда, чем

дальше от центра Парижа, тем толще

мамаши.)

Парижанки не просто шикарно

выглядят — они еще и на удивление

собранны. Никто не орет на своих

детей и не бежит из парка с

завывающим младенцем на руках. У

всех мам прекрасная осанка. Они не

распространяют вокруг себя ту

самую ауру хронической усталости и

вечного пребывания на грани

истерики, что свойственна

большинству моих знакомых

нефранцуженок (я не исключение).

Не было бы в поле зрения ребенка,

никто бы и не понял, что перед ним

молодая мать.

С одной стороны, мне хочется

насильно накормить этих цыпочек

тонной фуа-гра. С другой —

выведать их тайну. Да, если их дети

хорошо спят, умеют подождать и не

ноют, понятно, почему они так

безмятежны. Но не может же быть

все так идеально. Наверняка у них

есть какие-то проблемы, о которых я

не подозреваю. А где их животы?

Действительно ли француженки так

совершенны? И если так —

счастливы ли они?

После рождения ребенка первое

принципиальное различие между

француженками и мамочками из

других стран заключается в

отношении к грудному

вскармливанию. Например, в

Америке продолжительность

грудного вскармливания

свидетельствует о состоятельности

женщины. Это как сумма на

банковском счете. В английской

группе, куда ходит Бин, одна из

мамочек — бывшая бизнес-леди —

регулярно подходила ко мне и

спрашивала как бы невзначай: «А вы

еще кормите?»

Как бы, но не невзначай: ведь

все мы в курсе, что количество

месяцев на грудном вскармливании

— прямой способ похвастаться друг

перед другом. Если вскармливание

смешанное или мать слишком часто

кормит сцеженным молоком, ее

рейтинг снижается, как и в случае со

слишком длительным

вскармливанием (тогда ее начинают

воспринимать как хиппи

ненормальную).

В США применение смеси для

искусственного вскармливания

нередко воспринимается как

разновидность жестокого обращения

с детьми. То, что грудное

вскармливание требует терпения,

приносит определенные неудобства,

а в отдельных случаях и физическую

боль, лишь повышает статус

кормящих матерей.

Дополнительные баллы

получают те мамы, которые

продолжают кормить грудью после

переезда в страны, где грудное

вскармливание не пропагандируется.

Скажем, во Францию. Многих это

тревожит. «Кормящая мать здесь

воспринимается если не как

любопытное исключение из правил,

то как человек, совершающий

абсолютно ненужный подвиг», —

говорится в пособии для молодых

родителей, выпущенном

о р г а н и з а ц и е й Message,

поддерживающей англоязычных мам

в Париже.

Мы рассказываем друг другу

ужасы о французских докторах.

Стоит им увидеть трещинку на соске

или диагностировать закупорку

протока, они сразу же велят

кормящим мамочкам переходить на

смесь. Для борьбы с этим в Message

существует собственная армия

консультантов по грудному

вскармливанию, работающих на

добровольных началах. Еще до родов

одна из таких консультантов

предупредила меня никогда и ни за

что не отдавать ребенка в детское

отделение роддома, так как

больничный персонал скорее всего

накормит ребенка смесью из

бутылочки, если тот заплачет.

Диагноз «отказ от груди» в ее устах

звучал страшнее, чем «аутизм».

Из-за всех этих сложностей

иностранки в Париже чувствуют себя

чуть ли не кормящими

супергероинями, ведущими сражение

со злыми докторами, которые хотят

лишить их детей столь необходимых

им антител.

В чатах женщины перечисляют

самые необычные места, где им

приходилось кормить грудью: в

соборе Сакре-Кёр, на кладбище Пер-

Лашез, на приеме в отеле «Георг V».

Одна мамочка пишет, что кормила

ребенка грудью, подавая жалобу у

стойки авиакомпании в аэропорту

Шарля де Голля: «Я его прямо на

стойку положила». Не завидую

сотруднику авиакомпании.

С учетом такого рвения нам,

иностранкам, трудно понять, почему

дети французов почти поголовно на

искусственном вскармливании.

Лишь 63 % матерей во Франции

сразу после родов начинают кормить

грудью; к моменту выписки из

роддома этот процент равен уже 50 с

небольшим, да и тех хватает

ненадолго. Случаи длительного

вскармливания крайне редки. А в

США 74 % матерей кормят грудью

хотя бы некоторое время после

рождения; треть из них продолжает

кормить после четырех месяцев[5].

Можно представить себе

несколько причин, объясняющих

нежелание француженок кормить

грудью: 1) им все равно; 2) их больше

волнуют собственные сиськи, чем

дети (хотя доказано, что грудь теряет

форму во время беременности,

кормление тут ни при чем); 3) они

просто не в курсе, как это важно, и

т. д.

Во Франции до сих пор бытует

мнение, будто грудное

вскармливание — пережиток тех

времен, когда детей отправляли к

кормилицам в деревню. Кое-кто

утверждает, что компании по

производству смесей приплачивают

роддомам, раздают бесплатные

образцы роженицам и беспощадно

атакуют их рекламой.

Оливье, муж моей подруги-

журналистки Кристины, считает, что

кормление грудью убивает

загадочный образ женской груди,

превращая ее во что-то утилитарное

и примитивное. Оказывается, папы

во Франции не только предпочитают

не стоять с «принимающего конца»

во время родов, они и женскую грудь

не желают рассматривать иначе, как

сексуальный объект.

— Мужчины предпочитают не

смотреть, как женщина кормит

грудью, — говорит Оливье.

Во Франции существуют

маленькие группки энтузиастов

грудного вскармливания. Однако

общественного давления,

пропагандирующего длительное

вскармливание, здесь нет. Когда моя

подруга, англичанка Элисон, которая

преподает в Париже английский,

сказала врачу, что все еще кормит

грудью своего ребенка (ему год и

месяц), тот ответил:

— И что говорит ваш муж? А

психиатр?

Журнал «Ребенок» (Enfant),

один из самых популярных

глянцевых журналов во Франции, и

вовсе заявляет: «Кормление грудью

больше трех месяцев всегда

воспринимается окружением

женщины отрицательно».

Александра, мать двоих дочерей

и сотрудница яслей, признается, что

ее дочки не получили ни капли

грудного молока. Причем говорит

это без капли сожаления или вины.

Она, мол, очень обрадовалась, что ее

муж — он работает пожарником —

высказал желание присматривать за

девочками, и искусственное

вскармливание было лучшим

способом дать ему такую

возможность. «Обе девочки

абсолютно здоровы», — добавляет

она.

— Для нашего папы это был

отличный опыт — кормить их из

бутылочки по ночам. А я высыпалась

и могла выпить вина в ресторане. Не

так уж плохо для молодой мамы.

Пьер Битун, французский

педиатр, уже давно

пропагандирующий грудное

вскармливание во Франции, говорит,

что многие француженки считают,

будто им не хватает молока. Он

утверждает, что в большинстве

французских роддомов матерям не

объясняют, что нужно кормить

новорожденных раз в несколько

часов. А в начале грудного

вскармливания это очень важно —

иначе молоко действительно не

будет вырабатываться в достаточном

количестве. Недостаточно частые

кормления и являются причиной

почти неизбежного перехода на

смесь.— К третьему дню жизни

новорожденный теряет двести

граммов, и матери говорят: «О да, у

нас нет молока, давайте подкормим

смесью, ребенок голодный». Вот так

и бывает. Это просто безумие!

Доктор Битун часто читает

лекции во французских роддомах:

рассказывает о процессе грудного

вскармливания и его преимуществах.

— Культурное влияние сильнее,

чем научное, — говорит он. — Три

четверти людей, с которыми мне

приходится работать в роддомах, не

верят, что грудное молоко полезнее

смеси. Им кажется, что нет никакой

разницы. И что нет ничего плохого в

искусственной молочной смеси.

Вообще-то, несмотря на то что

смесь поглощается французскими

младенцами в невероятных

количествах, когда речь заходит о

здоровье, они опережают

американских деток почти по всем

параметрам. Рейтинг Франции на

шесть баллов выше среднего

показателя по развитым странам в

сводке ЮНИСЕФ, включающей

данные о детской смертности, охвате

вакцинацией до двухлетнего возраста

и смертности от несчастных случаев

или увечий до девятнадцатилетнего

возраста. Рейтинг США — на

восемнадцать баллов ниже этого

показателя.

Французы не понимают, почему

смесь так ужасна, и не возводят

грудное вскармливание в ранг

священного ритуала. Они считают,

что грудное молоко гораздо нужнее

ребенку, родившемуся у нищей

матери в одной из беднейших

африканских стран, чем младенцу из

обеспеченной семьи парижан.

— Оглянись, и увидишь, что с

детьми, которые на смеси, все в

порядке, — говорит мне

Кристина. — Мы все выросли на

смеси, и ничего.

Я не разделяю ее спокойствия.

По правде говоря, разговор с

консультантом по грудному

вскармливанию так меня напугал,

что в роддоме я настаивала на

круглосуточном совместном

пребывании с Бин. В итоге

просыпалась каждый раз, когда она

начинала пищать. Мне эти страдания

и самопожертвование казались

естественными. Однако на третий

дней до меня дошло, что я, кажется,

единственная из мам, кто подвергает

себя таким пыткам. Другие — даже

те, кто кормил грудью, — на ночь

отдавали малышей в детский бокс в

конце коридора. Они считали, что

заслужили несколько часов сна.

Наконец я так вымоталась, что

тоже стала отдавать Бин в детский

бокс, хоть мне это и казалось

потаканием своему эгоизму. Но я тут

же оценила все преимущества этой

системы, да и Бин ничуть не

страдала. Вопреки слухам,

медсестры и нянечки привозили мне

ее на кормления каждый раз, а потом

увозили обратно.

Франция, пожалуй, никогда не

станет оплотом грудного

вскармливания. Зато здесь есть

Служба защиты матери и ребенка —

та же организация, в чьей

юрисдикции государственные ясли.

По всему Парижу действует сеть

государственных клиник, где можно

пройти бесплатные осмотры и

сделать прививки детям до шести лет

— даже тем, кто находится во

Франции нелегально. Родители из

обеспеченных слоев редко

пользуются услугами этих клиник,

так как программа государственного

страхования покрывает наблюдение

у частного педиатра. (Страховка

государственная, но у большинства

французских врачей частная

практика.)

Я сомневаюсь насчет

государственной клиники. Что, если

врачи там равнодушны? Что, если

там грязно? Но перевешивает важное

преимущество: это бесплатно.

Ближайшая клиника в десяти

минутах пешком от дома.

Оказывается, мы можем закрепиться

за одним врачом и все время ходить

к нему. В приемной безупречная

чистота, есть игровая комната. По

возвращении из роддома на дом

приходит медсестра из Службы

защиты матери и ребенка,

проверяющая здоровье малыша и

мамы. Страдающим послеродовой

депрессией помогает психотерапевт.

И все это бесплатно: даже счет не

предъявляют. Ну и стоит ли так

переживать из-за грудного

вскармливания?

Но я лично не намерена даже

раздумывать. Американская

академия педиатрии рекомендует

грудное вскармливание до года —

что я и делаю, почти день в день:

прощальное кормление у нас с Бин

происходит как раз в ее первый день

рождения. Иногда мне нравилось

кормить, но порой раздражало, что я

должна бросать свои дела и бежать

домой или, что случалось все чаще,

сцеживаться молокоотсосом. Я

продолжала кормить главным

образом потому, что так много

прочла о пользе грудного молока, —

ну и чтобы заткнуть за пояс дамочек

из англоязычной группы.

Солидарность мам в США в

отношении грудного вскармливания,

с одной стороны, идет на пользу

здоровью нации — ведь наши дети

благодаря этой солидарности

получают грудное молоко. Но, с

другой, это не очень хорошо влияет

на нашу психику. Француженки за

километр чувствуют наше

беспокойство и «вину» перед

ребенком и пытаются

сопротивляться им, как могут.

По словам доктора Битуна, за

годы его борьбы за грудное

вскармливание он обнаружил, что

француженок не впечатляют

медицинские доводы вроде уровня IQ

или иммуноглобулинов-А. Их можно

убедить кормить грудью только

одним способом: сказав, что и

ребенку, и им самим это будет в

удовольствие. «Удовольствие —

единственный аргумент, способный

убедить их», — признается он.

Многие мамочки во Франции,

возможно, и хотели бы кормить

грудью дольше, но они не желают

находиться под моральным

давлением окружающих. Во

Франции длительное вскармливание

— это не то, чем принято хвастаться

на дне рождения двухлетки. Пусть

смесь не так полезна для малышей,

она, несомненно, облегчает

француженкам первые месяцы

материнства.

Француженки совершенно не

переживают из-за грудного

вскармливания, однако их очень

беспокоит другой вопрос: как

поскорее вернуть прежнюю форму

после родов. Я была шокирована до

глубины души, узнав, что у худющей

официантки в кафе, куда я хожу

писать свою книгу, есть

шестилетний сын. Я-то думала, ей

двадцать три, и она модная

тусовщица.

Рассказываю ей, что у

американцев есть выражение

«сексапильная мамочка», — она

смеется. Ведь во Франции никому не

придет в голову, что женщина не

может считаться сексуальной лишь

по той причине, что у нее есть дети.

Французы часто говорят, что

материнство придает женщине

«зрелое обаяние» (делает ее

счастливой и зрелой духом).

Разумеется, некоторым

американкам тоже удается быстро

похудеть после рождения малыша.

Но легко встретить и другие

варианты. На развороте журнала

American Baby, озаглавленном

«Модные молодые мамочки»,

изображены три слегка полноватые

женщины в мешковатых платьях,

неловко улыбающиеся в камеру. Их

малыши стратегически расположены

на бедре. Подпись к фотографиям не

внушает оптимизма: «Рождение

ребенка меняет ваше тело, а

материнство — вашу жизнь». И

далее расписаны преимущества

треников на веревке. Некоторые

мамочки даже ощущают свое

моральное превосходство: мол, мы

не пожалели своей фигуры ради

материнства! Это как

самопожертвование ради высшей

цели. Мамочка шестимесячного

младенца, в прошлом консультант по

спортивному маркетингу из

Коннектикута, рассказывает, что в их

игровой группе недавно появилась

француженка; первое, что она

спросила с очаровательным

французским акцентом: «Ну как,

удалось кому-нибудь уже похудеть?»

Американские мамочки просто

потеряли дар речи. Об этом не

принято было говорить. Нет, они,

конечно, хотели бы расстаться с

десятью килограммами, если бы это

можно было сделать по взмаху

волшебной палочки. Но никто не

пытался похудеть намеренно.

Потому что это так эгоистично —

отрывать время у младенцев, чтобы

сражаться с каким-то там лишним

весом. Даже разговоры об этом

казались баловством.

Но в Париже никто не теряет

дар речи, когда им задают такой

вопрос. Во Франции существует

огромное давление со стороны

общества: считается, что женщина во

время беременности не должна

сильно поправляться, а сразу после

родов обязана сбросить лишние

килограммы.

Сестра девушки из

Коннектикута по имени Нэнси живет

в Париже, у нее есть сын от

французского бойфренда. Нэнси —

моя хорошая подруга. Две сестры

(они даже внешне похожи) невольно

стали участницами социального

эксперимента. Из-за своего места

жительства и национальности

бойфрендов им приходится

сталкиваться с общественным

давлением по совершенно разным

поводам. Нэнси, живущая в Париже,

рассказывает, как через пару месяцев

после рождения малыша ее

приятель-француз проел ей плешь по

поводу того, что она «не должна

больше носить треники, и пора бы

уж избавиться от подушки жира

вокруг бедер». А в качестве стимула

предложил накупить ей новой

одежды.

Нэнси призналась, что такое

отношение ее и удиви — до, и

обидело. Она-то думала, что ей, как

и ее сестре из Коннектикута,

позволительно не следить за

внешностью какое-то время, всю

себя посвятить ребенку, что она

находится в особой

неприкосновенной «материнской

зоне». Но ее приятель исходил из

других культурных предпосылок. Он

по-прежнему воспринимал ее как

полноценную женщину и хотел

пользоваться всеми вытекающими из

этого эстетическими

преимуществами! То, что она готова

была ими пренебречь, удивило и

обеспокоило его не меньше.

Во Франции три месяца —

волшебный срок: француженки всех

возрастов уверяли меня, что

«вернули свои линии» (фигуру) через

три месяца после родов.

Французская журналистка Одри за

чашкой кофе призналась, что сразу

после родов весила столько же,

сколько до беременности, и так было

оба раза (причем во второй раз она

была беременна близнецами).

— Это же естественно! Разве у

тебя было не так?

Поскольку я не француженка, то

решила не соблюдать трехмесячный

«крайний срок». Я, кажется, даже не

слышала о его существовании, пока

Бин не исполнилось полгода.

Лишний жир у меня скопился на

животе и бедрах, отчего создавалось

впечатление, будто я еще не до конца

разродилась, по крайней мере

плацентой.

Были бы у меня свекры-

французы, я бы, наверное, похудела,

наслушавшись постоянных упреков.

Если все вокруг толстые, это

воспринимается как должное — и

наоборот, если все уверены, что

после родов похудеют, то и тебе

будет легче это сделать. (Еще легче,

если за время беременности ты не

сильно поправишься.)

Чтобы похудеть, француженки

делают то же, что и всегда, только

более интенсивно.

— Я просто уделяю больше

внимания рациону, — заявляет

стройняшка Вирджини, мама троих

детей. — Как мы обедаем? Ну, я

съедаю гигантскую порцию

камбоджийского супа с лапшой. (В

Париже видимо-невидимо дешевых и

вкусных ресторанов с кухней бывших

французских колоний.)

Вирджини утверждает, что

никогда не сидела на диете (по-

французски — régime). И еще раз

говорит о том, что просто больше

внимания уделяет рациону.

— И что это значит? —

спрашиваю я ее, прихлебывая суп.

— Не ем хлеба, — отвечает она.

— Не ешь хлеба? — удивленно

спрашиваю я.

— Да, — отвечает она со

спокойной уверенностью.

«Не ем хлеба» — это не значит

«никогда и ни за что».

Вирджини не ест хлеба по

будням, с понедельника по пятницу.

Но в выходные, а иногда посреди

недели (за ужином) она ест что

хочет.—

То есть, что хочешь, но в

небольших количествах, да? —

уточняю я.

— Да нет, в любых, — отвечает

она тем же уверенным тоном.

В книге «Француженки не

толстеют» Мирей Гальяно дает

похожие рекомендации. Правда, она

предлагает устраивать всего один

«гастрономический выходной» и

обходиться без излишеств.

«Уделяя больше внимания

рациону», француженки интуитивно

следуют лучшим научным

рекомендациям. Ведь ученые

выяснили, что самый эффективный

способ похудеть и оставаться в

форме — внимательно следить за

собой: записывать все съеденное за

день и ежедневно взвешиваться. Они

также пришли к выводу, что людям

проще контролировать себя, если

они не зарекаются есть какие-либо

продукты, а допускают, что могут

съесть их позже, например в

выходной. («Чем тщательнее и чаще

вы отслеживаете свои показатели,

тем лучше себя контролируете», —

пишут Рой Ф. Баумейстер и Джон

Тирни в книге «Сила воли: откройте

в себе величайшую человеческую

силу».)

Мне нравится прагматичная

французская формулировка «уделять

больше внимания» — это звучит

лучше, чем категоричное

американское «питаться правильно»

(и его антонимы, провоцирующие

чувство вины и расстройство духа).

Куда проще простить себя, если ты

вдруг съел кусок торта, — просто в

следующий раз постараешься не

допустить этого. По словам

Вирджини, такая «диета» — секрет,

известный всем парижанкам.

— Все худые барышни, — при

слове «худые» она обводит рукой

свою миниатюрную фигуру, —

просто внимательно следят за собой.

Если Вирджини кажется, что

она поправилась на пару

килограммов, она становится

внимательнее. Моя подруга

Кристина, журналистка, очень точно

характеризует этот метод: «Просто

парижанки мало едят».

За обедом Вирджини

присматривается ко мне и, видимо,

решает, что я уделяю недостаточно

внимания своему рациону.

— Ты пьешь café crème? —

спрашивает она.

Café crème — французское

название латте: целая чашка горячего

молока, которой разбавляется

чашечка эспрессо.

— Да, но это обезжиренное

молоко, — говорю я в свое

оправдание.

Но Вирджини утверждает, что

даже обезжиренное молоко плохо

усваивается. Сама она пьет café

allonge — эспрессо, разбавленный

горячей водой. Записываю на

листочке советы Вирджини, как

откровения свыше: пить больше

воды, ходить по лестнице вместо

лифта, больше гулять и т. д.

Вообще-то я не толстая. Как и

моя подруга Нэнси, я просто похожа

на женщину, у которой есть дети.

Когда я сажаю Бин на колени, она не

ударяется о мою выступающую

бедренную кость. Но мне хочется

быть худенькой. Я пообещала себе,

что не буду даже мечтать о втором

ребенке, пока не допишу книгу и не

сброшу лишние килограммы.

(Прожив много лет во Франции, я

так и не научилась переводить шкалу

Фаренгейта в градусы по Цельсию и

футы в сантиметры, но зато свой вес

в килограммах знаю. И знаю,

сколько нужно сбросить, чтобы

влезть в любимые джинсы.)

Французские мамочки

отличаются от других не только

фигурой. Да и не все они худые, к

слову. Встречала я и мам-

нефранцуженок, которые к трем

месяцам ребенка влезали в джинсы,

которые носили до беременности.

Зато любую маму-нефранцуженку в

парке за километр выдает «язык

тела». Как и я, они стоят,

склонившись над детьми в три

погибели, раскладывают игрушки на

траве и попутно оглядывают все

вокруг в поисках предметов,

представляющих потенциальную

опасность. Такая мама — тень своего

ребенка, мама-наседка.

Француженок же отличает то, что

они и после родов не утрачивают

свою «добеременную» личность. Для

начала, они физически более

отделены от своих детей. Никогда не

видела, чтобы парижанка забиралась

на лестницу за ребенком, каталась с

ним с горки или на качелях — а в

родных Штатах это обычное дело.

Француженки обычно

рассаживаются по периметру

детской площадки или вокруг

песочницы и общаются друг с другом

(но не со мной). Единственное

исключение — те мамы, чьи дети

учатся ходить.

В американских домах каждая

комната завалена игрушками. В доме

моих знакомых убрали даже книги с

полок в гостиной, чтобы освободить

место для игрушек и настольных игр.

Конечно, и во Франции в некоторых

гостиных валяются игрушки. Но это

скорее исключение. У детей во

французских семьях достаточно

игрушек и игр, но игрушки не

забивают все пространство в доме, а

вечером их обязательно убирают.

Родители рассматривают это как

нормальное разделение «взрослого»

и «детского» пространства и

возможность отдохнуть от мыслей о

детях, когда те легли спать. Моя

соседка Самия днем души не чает в

своей двухлетней дочке, но

признается, что, когда та засыпает,

ей «не хочется видеть рядом ни

одной игрушки… ее мир — в ее

комнате».

Не только комнаты в домах

французов выглядят иначе. Меня

поражает также почти универсальная

убежденность французов в том, что

даже хорошие матери не должны

быть в услужении у своих детей, и

нет причин убиваться из-за капризов

ребенка. (В исследовании 2004 года

француженок и американок

попросили оценить, насколько

важно «всегда ставить интересы

ребенка выше собственных».

Американки оценили эту

необходимость в среднем на 2,89 из

5 баллов, француженки — на 1,26.)

В американских книгах о

воспитании часто пишут, что у мам

должна быть своя жизнь. Мне не раз

приходилось слышать от

американок, которые не работают,

что уход за детьми — это и есть их

«работа», поэтому они никогда не

приглашают нянь. А вот в Париже

даже среди неработающих мам

принято отдавать детей в ясли или

оставлять с няней хотя бы пару раз в

неделю, чтобы выкроить время для

себя. У каждой француженки есть

такие «окошки», чтобы сходить на

йогу или к парикмахеру, и они не

испытывают по этому поводу

никаких угрызений совести. В

результате даже самые замученные

домохозяйки не позволяют себе

прийти в парк растрепанными,

считая себя частью какого-то

особого племени, которому все

можно.

Но француженки не просто

позволяют себе иметь свободное

время — они способны

абстрагироваться от детской темы. В

голливудских фильмах сразу

понятно, что у героини есть дети,

потому что в этом случае фильм

обычно про детей. Но во

французских романтических драмах

и комедиях, которые я иногда

смотрю в кинотеатре, наличие или

отсутствие детей у героини обычно

не играет в сюжете определяющей

роли. Возьмем типичное

французское кино — фильм

«Сожаления» (Les Regrets).

Учительница из маленького городка

заводит роман с бывшим

бойфрендом, который возвращается в

родной город из-за болезни матери.

Нам вроде бы известно, что у

главной героини есть дочь, но

девочка появляется на экране лишь

мельком. А фильм на самом деле —

история любви с откровенными

сексуальными сценами. Причем

режиссер не намекает, что героиня

— плохая мать, — нет, просто

материнство не имеет отношения к

сюжету.

Во Франции основная идея,

которую внушает матерям общество,

состоит в том, что роль мамы важна,

но не должна затмевать другие роли.

Мои знакомые парижанки

выражаются так: мать не должна

становиться слугой своих детей.

Когда Бин родилась, по одному из

главных французских каналов шла

программа «Материнство» (Les

Maternelles), в которой эксперты и

родители обсуждали аспекты ухода

за детьми. А сразу вслед за ней

начиналась другая передача — «Не

только родители», посвященная

таким темам, как работа, секс,

увлечения и отношения между

полами.

Естественно, и во Франции

некоторые мамы из среднего класса

с головой уходят в материнство. Но

понятие «идеальная мать» у

французов и нефранцузов различное.

К примеру, я была шокирована,

увидев разворот во французском

журнале для молодых мам — съемку

с участием актрисы Жеральдин

Пайя. Ей 39 лет, у нее двое детей, и

она снята в трех разных образах: на

одной фотографии толкает коляску и

курит сигарету, глядя куда-то вдаль,

на другой — в светлом парике читает

биографию Ива Сен-Лорана, а на

третьей — гуляет с коляской в

черном вечернем платье и туфлях на

длиннющих шпильках, украшенных

перьями. В сопроводительной статье

Пайя представлена как идеальная, по

французским меркам, мать: «Она —

само воплощение женской

независимости: счастлива в роли

матери, но жадна и любопытна до

новых впечатлений, невозмутима в

кризисных ситуациях и всегда

внимательна к детям. Она не

привязана к понятию „идеальная

мать“ — таких, по ее словам, не

существует».

Эта статья и выражение лица

Жеральдин напоминают мне тех

мамочек из парка, что не желают

смотреть в мою сторону. В реальной

жизни они не расхаживают на

шпильках от Кристиана Лабутена,

но, как и Пайя, всем своим видом

демонстрируют, что, хоть и преданы

детям, не забывают о других вещах,

не имеющих к детской теме

никакого отношения, и

наслаждаются своей независимостью

без угрызений совести.

Пайя, разумеется, вернулась к

добеременному весу через пять

минут после родов. Однако она

выглядит и ощущает себя

соблазнительной не только из-за

этого — главная причина в том, что у

нее есть своя жизнь, и это видно по

фотографиям. То же самое я вижу и в

других француженках, которых

встречаю в яслях и на детской

площадке. Пайя — отнюдь не

карикатурная «сексапильная

мамочка». Она похожа на женщину

— привлекательную и уверенную в

себе. От такой вряд ли можно

услышать, что она счастлива только

тогда, когда счастливы ее дети.

Обсуждаю эту тему со своей

подругой Шерон, литературным

агентом из франкоговорящей части

Бельгии, которая замужем за весьма

симпатичным французом. Они

путешествуют по всему миру с двумя

детьми. Шерон определяет еще одно

качество, которое я замечаю, глядя

на фотографии Пайя (да, собственно,

и на всех парижских мам).

— Американки целиком и

полностью вживаются в роль матери,

она становится для них

единственной. Они примеряют на

себя «костюм» матери в буквальном

смысле. Как и другие «костюмы»,

например привлекательной

женщины. Но детям дано увидеть

только один.

Во Франции (судя по всему, и в

Бельгии) роль мамы и просто

женщины — одна и та же роль.