Задания для самостоятельной работы. 1. Сравните характеристику уровней психического отражения

1. Сравните характеристику уровней психического отражения. Какие функции каждого уровня можно выделить?

Б.Ф. Ломов выделял три уровня психического отражения: сенсорно-перцептивный (ощущения - восприятия), «представленческий» (воображение, эйдетическая память, образное мышление) и речемыслительный (понятийное мышление). Уровни взаимосвязаны и переходят друг в друга. Каждый из уровней обеспечивает определенную глубину и объем отражения действительности, а также соответствующие регуляторные возможности субъекта.

Процессы сенсорно-перцептивного уровня складываются в ходе непосредственного взаимодействия субъекта с объектом, предполагают воздействие стимуляции на органы чувств и протекают в реальном масштабе времени. Их функция - регуляция выполняемого действия, его подстройка к текущей ситуации.

Уровень представлений фиксирует движение вторичных образов, не требующих непосредственного воздействия внешних предметов на органы чувств. Эти образы характеризуются обобщенностью, панорамностью, способны интегрироваться, дифференцироваться и трансформироваться. Процессы представления обеспечивают формирование эталонов, планирование действий, их контроль и коррекцию.

Процессы речемыслительного уровня необходимы для отражения существенных связей и отношений объективной действительности. Они носят социально опосредованный характер, благодаря которому субъект преодолевает границы наличной ситуации поведения (деятельности, общения). Процессы этого уровня позволяют планировать деятельность и регулировать жизненный путь личности.

В реальной жизнедеятельности индивида уровни психического отражения развертываются одновременно, но их соотношение постоянно изменяется; в зависимости от цели деятельности и характера решаемых задач тот или иной уровень оказывается ведущим. В качестве особого уровня отражения (уже по иному основанию) рассматривалось и индивидуальное сознание человека, или осмысленное отражение действительности, осуществляемое через процессы восприятия, представления мышления и т. д. Благодаря данному уровню отражения индивидуальное бытие включается в жизнь общества, а общественное бытие становится реальностью жизни индивида.

В.A. Барабанщиков согласно развиваемой точке зрения Б.Ф. Ломова, выделяет несколько уровней исследования психического отражения человека (Барабанщиков В.A. Проблема психического отражения в трудах Б.Ф. Ломова // Психологический журнал. 1994. Т. 15. №5).

На высшем уровне образ рассматривается в рамках системы «человек - общество» это социально-психологический и личностный план анализа, в котором предметом исследования становятся коллективные представления, мнения, догмы и идеалы; отражение образа жизни, других людей и отношений между ними; образ Я и т. п. Порождающим основанием образных явлений данного уровня выступает система общественных отношений.

На следующем уровне исследуется психическое отражение в процессах деятельности и общения людей. Здесь изучаются закономерности формирования образа и его основные функции: когнитивная, регуляторная, коммуникативная. При этом деятельность и общение рассматриваются в терминах психологических составляющих (отношения мотив – цель, планирования, принятия решения, совокупного фонда информации и др.)

Еще более дробный уровень исследования – изучение отдельных процессов познавательной сферы человека: ощущений, восприятия, памяти, представления, мышления. Здесь изучаются сенсорные основы образа, в частности, сенсорные пространства, законы соответствия объективных и субъективных величин; свойства и собственные законы развития чувственных образов; взаимосвязи сенсорных и моторных компонентов; способы хранения, преобразования и использования эталонов памяти; закономерности оперативного мышления, соотношение образа и знака, семантические пространства и др. Теоретически и экспериментально данный уровень проработан наиболее полно.

Нижний уровень предполагает изучение нейрофизиологических основ отражательных процессов. Это, например, исследование электрофизиологических коррелятов образных явлений, биологических основ индивидуально-психологических различий, роли генетических и средовых факторов психического развития и др.

Описанная иерархия позволяет, с одной стороны, соотнести исследования разных областей психологической науки и смежных с ней дисциплин, а с другой - дифференцировать принципы, методы и закономерности, специфичные для разных уровней познания.

 

2. В чем заключается позиция С.Л. Рубинштейна о связи психики и мозга?

Анализируя психическую деятельность как рефлекторную деятельность мозга, СЛ. Рубинштейн подчеркивает, что «мозг, служащий для осуществления взаимодействия человека с миром, характеризуется как работающий орган, орган психической деятельности, структура которого связана с его функциями. Психическое как функция мозга не сводится к отправлению его клеточного аппарата, а выступает как внешне обусловленная деятельность мозга. То положение, что речь идет о деятельности мозга, обусловленной внешними воздействиями, а не об отправлении клеточной структуры, обусловленной лишь изнутри, никак, конечно, не исключает признания специфических особенностей строения мозга, сложившихся под влиянием внешних воздействий в ходе развития и их роли как условия осуществляемой мозгом деятельности» (Рубинштейн С.Л. Избранные философско-психологические труды. Основы онтологии, логики и психологии. – М., 1997. – С. 130)

 

3. В чем же состоит прогресс нервной системы, по мнению А. Бергсона?

«Жизненный порыв, о котором мы говорим, состоит по существу в потребности творчества. Он не может творить без ограничения, потому что он сталкивается с материей, то есть с движением, обратным его собственному. Но он завладевает этой материей, которая сама есть необьходимость, и стремится ввести в нее возможно большую сумму неопределенности и свободы. Как же он берется за дело?

Мы сказали, что в поднявшееся в своем ряду животное может быть представлено в общих чертах как нервная чувственно-двигательная система, основанная на системах пищеварительной, дыхательной, кровеносной и т.д. Функция последних – очищать первую, восстанавливать ее, защищать и делать возможно более независимой от внешних обстоятельств, а главное – сообщать ей энергию, которую она израсходует в движениях. Таким образом, растущая сложность организма теоретически связана (несмотря на бесчисленные исключения, обязанные случайностям эволюции) с необходимостью усложнения нервной системы. Каждое усложнение какой-нибудь части организма влечет за собою множество других, так как самой этой усложнившейся части нужно жить и всякое изменение в одной точке тела отражается на всех других. Усложнение может поэтому идти в бесконечность по всем направлениям; но усложнение других систем теоретически (хотя в реальности и не всегда) обусловлено усложнением нервной системы. В чем же состоит прогресс самой нервной системы? В одновременном развитии деятельности непроизвольной и деятельности волевой, причем первая обеспечивает второй приспособленное орудие. К примеру, в таком организме, как наш, значительное число двигательных механизмов формируется в спинном и продолговатом мозгу и только ждет сигнала, чтобы произвести соответствующий акт; воля в одних случаях используется для того, чтобы формировать сам механизм, в других – чтобы выбирать механизмы, пускающие его в ход, способ их взаимного согласования, момент самого запуска. Воля животного тем более действенна, тем более интенсивна, чем многочисленнее механизмы, из которых она может выбирать, чем сложнее тот перекресток, где сходятся все двигательные пути, или, другими словами, чем большего развития достигает мозг животного.

Таким образом, прогресс нервной системы обеспечивает действиям большую точность, большее разнообразие, большую продуктивность и независимость. Организм все больше превращается в машину для действия, которая полностью перестраивается для всякого нового акта, как будто она резиновая и может ежеминутно менять форму всех своих частей. Но до возникновения нервной системы, даже до образования организма в собственном смысле слова, уже в недифференцированной массе амебы проявлялось это существенное свойство животной жизни. Амеба изменяет свою форму в различных направлениях; вся ее масса делает, таким образом, то, что дифференциация частей развитого животного локализует в чувственно-двигательной системе. Выполняя это примитивным образом, амеба избавлена от сложностей высших организмов: здесь совершенно нет нужды в том, чтобы вспомогательные элементы передавали элементам двигательным энергию для расходования: будучи неделимым, животное движется, добывает энергию при посредстве органических веществ, которые оно усваивает. Итак, будем ли мы рассматривать серию животных снизу или сверху, всегда окажется, что животная жизнь состоит, во-первых, в том, чтобы добывать запас энергии, и, во-вторых, в том, чтобы расходовать ее в разнообразных и непредвиденных направлениях при посредстве возможно более податливой материи.

Откуда же появляется энергия? Из поглощенной пищи, ибо пища есть нечто вроде взрывчатого вещества, которое только и ждет искры, чтобы освободиться от накопленной им энергии. Кто произвел это взрывчатое вещество? Пища может быть мясом животного, которое питается животным, и т.д.; но в конечном счете все сводится к растению. Действительно, оно одно собирает солнечную энергию. Животные только заимствуют ее у него – либо непосредственно, либо передавая ее от одних другим. Как же растение накопило эту энергию? Главным образом с помощью функции хлорофилла, то есть химизма sui generis, ключа от которого у нас нет и который, вероятно, не похож на химизм наших лабораторий. Операция заключается в том, чтобы, используя солнечную энергию, извлечь углерод из углекислоты и тем самым накопить эту энергию, подобно тому, как накапливают энергию водоноса, нанимая его, чтобы наполнить водою поднятый вверх резервуар: раз вода находится на высоте, она сможет когда угодно привести в движение мельницу или турбину. Каждый атом извлеченного углерода есть нечто вроде поднятия этого груза или натяжения эластичной нити, которая могла бы связать углерод с кислородом в углекислоту. Нить ослабнет, груз упадет, запас энергии дождется наконец того дня, когда простой разряд даст возможность углероду вновь соединиться со своим кислородом.

Таким образом, вся жизнь в целом, животная и растительная, предстает, в сущности, усилием, направленным на то, чтобы накопить энергию и затем пустить ее по гибким, извилистым каналам, на конце которых она должна выполнить самые разнообразные работы. Этого и хотел добиться сразу жизненный порыв, проходя через материю. И он, без сомнения, достиг бы этого, если бы его сила была неограниченной или если бы он мог получить какую-то помощь извне. Но прорыв конечен и дан раз и навсегда. Он не может преодолеть всех препятствий. Сообщенное им движение то отклоняется, то разделяется, всегда встречает противодействие, и эволюция органического мира есть не более чем развертывание этой борьбы. Первым великим разделением, которое должно было произойти, было деление на два царства, растительное и животное, которые, таким образом, дополняют друг друга, хотя между ними и нет согласия. Не для животного растение накапливает энергию, а для собственного потребления; но расходование им энергии не столь прерывно, концентрированно и, следовательно, не столь эффективно, как того требовал первичный порыв жизни, направленный главным образом к свободным актам: один и тот же организм не мог выдержать с равной силой одновременно двух ролей: постепенно накапливать и сразу использовать. Вот почему, сами собой, безо всякого внешнего вмешательства, в силу одного дуализма тенденции, заключенной в первичном порыве, и противодействия этому порыву со стороны материи – одни организмы отклонились к одному направлению, другие – к другому. За этим раздвоением последовало много иных. Отсюда – расходящиеся линии эволюции, по крайней мере в том, что в них существенно. Но нужно считаться и с отступлениями, с остановками, со всякого рода случайностями. И в особенности нужно помнить, что каждый вид поступает так, как будто общее движение жизни остановилось на нем, а не пересекло его. Он думает только о себе, живет только для себя. Отсюда бесчисленные столкновения, сценой для которых служит природа. Отсюда поражающая и шокирующая нас дисгармония, в которой, однако, мы не можем винить само жизненное начало.

Таким образом, в эволюции весьма значительна доля случайности. Случайны чаще всего формы, усвоенные, или, скорее, изобретенные. Случайно разделение первоначальной тенденции на те или иные тенденции, друг друга дополняющие и создающие расходящиеся эволюционные линии; оно зависит от встреченных в таком-то месте и в такой-то момент препятствий. Случайны остановки и отступ-ления; случайны, по большей части, приспособления. Только две вещи являются необходимыми: 1) постепенное накопление энергии; 2) отведение ее по гибким каналам в разнообразных и не поддающихся определению направлениях, ведущих к свободным актам.

Этот двойной результат был достигнут на нашей планете определенным образом. Но к нему могли бы привести и иные пути. Вовсе не было необходимости в том, чтобы жизнь остановила свой выбор главным образом на углероде углекислоты. Основным для нее было накопление солнечной энергии, но вместо того, чтобы требовать от солнца разделения атомов кислорода и углерода, она могла бы (по крайней мере, если рассуждать теоретически и отвлечься от трудностей исполнения, быть может, непреодолимых), предложить ему другие химические элементы, которые можно было бы соединять или разъединять с помощью совершенно иных физических средств. И если бы ключевым элементом энергетических веществ организма был не углерод, то ключевым элементом веществ телесных не был бы, вероятно, азот. Химия живых тел была бы, следовательно, полностью отличной от теперешней. И тогда могли бы возникнуть формы живого, не имеющие ничего общего с теми, какие мы знаем, с иной анатомией, с иной физиологией. Лишь чувственно-двигательная функция сохранилась бы, если не в ее механизме, то, по крайней мере, в ее действиях. Поэтому возможно, что на других планетах, а также в других солнечных системах жизнь развертывается в формах, о которых мы не имеем никакого представления, в таких физических условиях, с которыми она, с точки зрения наглей физиологии, абсолютно несовместима. Если она стремится главным образом к тому, чтобы завладеть энергией, которую можно было бы расходовать в действиях взрывного характера, она, вероятно, выбирает в каждой солнечной системе и на каждой планете, как она это делает на Земле, средства, более всего способствующие получению этого результата в созданных для него условиях. Так, по крайней мере, говорит суждение по аналогии, и объявить жизнь невозможной в иных условиях, чем на Земле, значит истолковать это суждение в обратном смысле. На самом же деле жизнь возможна повсюду, где энергия спускается по наклону, определенному законом Карно, и где причина, действующая в обратном направлении, может замедлить этот спуск, то есть, без сомнения, во всех мирах, примыкающих к звездам. Пойдем далее: нет даже необходимости в том, чтобы жизнь сгущалась и оформлялась в организмы как таковые, то есть в определенные тела, представляющие собой раз и навсегда созданные, хотя и эластичные каналы для отвода энергии. Можно понять (правда, почти не удается себе это представить), что процесс накопления энергии и ее расходования может происходить на изменчивых линиях, пробегающих через еще не отвердевшую материю. Тут могло бы быть все основное для жизни, потому что существовало бы и постепенное накопление энергии, и внезапный ее разряд. Между этой жизненностью, неясной и туманной, и жизненностью определенной, известной нам, было бы почти такое же различие, как в нашей психологической жизни между сновидением и бодрствованием. Таким могло быть состояние жизни в нашей туманности до того, как завершилось сгущение материи, если верно, что жизнь начинается в тот момент, когда под действием обратного движения возникает материальная туманность.

Понятно, таким образом, что жизнь могла принять совсем иной внешний вид и очертить формы, весьма отличные от тех, какие мы знаем. С другим химическим субстратом, в других физических условиях жизненный импульс мог бы остаться тем же, но на своем пути он мог бы разделиться совершенно иначе, и в целом был бы пройден иной путь, быть может меньший, а быть может, и больший. Во всяком случае ни один элемент ряда живых существ не был бы тем, что он есть. Но есть ли вообще необходимость в том, чтобы существовал этот ряд и его элементы? Почему единый порыв не мог бы запечатлеться на одном-единственном бесконечно развивающемся теле?

Вопрос этот естественно возникает, когда сравниваешь жизнь с порывом. И это сравнение оправданно, потому что нет образа, заимствованного из физического мира, который мог бы дать о ней более близкое представление. Но это не более чем образ. В действительности жизнь относится к порядку психологическому, а психическое по самой своей сути охватывает нераздельную множественность взаимопроникающих элементов» (Бергсон А. Творческая эволюция. – М., 2006. – С. 246-251).

 

4. Выявите особенности игрового поведения обезьян. Какие методы исследования были использованы?

«Игровое поведение детенышей обезьян нуждается в четком дифференцировании его от других форм сложного поведения. Исследователи чаще фиксируют такие формы игрового поведения как игра-борьба, игра-агрессия, игра-погоня, игра-противостояние и т.д. Как замечает S. Donald (1974), игровая атака всегда вызывает в ответ такую же атаку, тогда как при подлинной агрессии в среде взрослых особей атака вызывает позу подчинения у противника. Н.А. Тих дает подробную классификацию такого «подчиненного» поведения атакующих, что косвенно подтверждает мнение Дональда.

S. Donald пишет, что он наблюдал 2351 игровую драку и 662 игровых преследования. В наших наблюдениях также зафиксировано много случает игр типа борьбы, преследования, драки, возни и т.д. Но наряду с этими формами игровой активности мы наблюдали (см. приведенные выше протоколы) и более сложные проявления игрового поведения: индивидуальные действия игрового типа, связанные с преодолением различных препятствий, действия, вызывающие различные повторные эффекты в объекте (игровое экспериментирование с предметами), движения, отягощенные включением какого-либо предмета, передвижения в затрудненных условиях, не вызванные никакой необходимостью, действия с предметами в отношении частей своего тела, и, наконец, просто подпрыгивание, бег, скачки и т.д.

Игра-общение также достаточно разнообразна. Это и борьба, и столкновение, и наскакивание, и погоня. Вместе с тем (особенно это характерно для поведения детенышей в вольерах), наблюдается включение в игру-общение предмета, который оспаривают, перехватывают другу друга, бросают в момент погони. То же самое нужно сказать о систематическом общении игрового типа на фоне особых внешних трудностей. Например, сталкивание друг друга, когда удержаться столь же трудно, сколь легко сорваться вниз; погоня друг за другом в затруднительных условиях или при возникновении каких-то дополнительных эффектов (разбрызгивание воды, погружение в воду).

Таким образом, можно сформулировать выводы о том, что у павианов:

— игра имеет выраженный характер игрового экспериментирования;

— в игре в той или иной форме используются лишь совершенно индифферентные для вида в витальном смысле объекты (камень, палка, кусок ткани и т.п.);

— ясно прослеживается тенденция к включению в игровое индивидуальное или групповое поведение предмета или особенностей среды, ландшафта; никогда объект игры не бывает пищевой;

— особенности среды или ландшафта, используемые в двигательных формах игрового поведения всегда затруднительны, они побуждают к быстроте ориентировок в условиях виртуозной ловкости поведения;

— можно констатировать, что игровое поведение детенышей павианов-гамадрилов приобретает четко выраженную предметную направленность.

Это обстоятельство представляет исключительные интерес для понимания развития предметной деятельности в онтогенезе приматов. Одновременно с этим, предметная направленность игрового поведения приматов существенно отличается от «игрового» поведения других высших млекопитающих. Детеныш обезьяны играет с индифферентным предметом, детеныш тигра «играет» с предметом-«пищей».

Игровое поведение детенышей и молодых обезьян демонстрирует нам свою необыкновенную гибкость и преимущественную направленность на исследование окружающего ландшафта, его ситуативно значимых элементов, возможностей своего тела в движении внутри ландшафта. Игровое поведение молодняка, связанное с групповым поведением в различных ландшафтных средах, в том числе и с использованием излюбленных игровых ристалищ (спуски, подъемы, овраги, препятствия, деревья), демонстрирует большое разнообразие.

Наконец, огромное место в игровом поведении занимает вариативное экспериментирование с предметами, средами (вода, глина, растительность и т.п.); с предметами в связи со средами, другими предметами, особенностями рельефа и собственным телом. Все эти формы игрового поведения отвечают ряду критериев, которые не оставляют сомнения в том, что это — игра. Безусловно, все эти формы поведения несут свою мотивацию в себе самих и не подчинены никакой неизбежной витальной потребности.

По-видимому, данный признак игрового поведения верен для жизни обезьян и на воле, и в условиях вольерного содержания.

Несмотря на то, что, очевидно, следует прислушаться к мнению Dolhinow Ph и Bighop N (см. информационные материалы сухумского приматологического центра за 70-е годы), которые на материале наблюдений разных видов обезьян считают, что игру нужно исследовать в той среде, где обитают эти виды, поведение обезьян в условиях клеточного (вольерного) содержания может обнаружить даже некоторую интенсификацию проявлений игрового типа. Это может происходить в связи, во-первых, с потребностью в реализации определенного видотипичного возрастного двигательного репертуара и режима (А.Д. Слоним) и, во-вторых, в связи с компенсаторным и вместе с тем субъектно-инициативным характером двигательной активности, направленность которой определяется внешними стимулами. Именно последнее обстоятельство ведет к повторным и многовариантным действиям детенышей по отношению к одним и тем же объектам и партнерам, которые предстают перед ними постоянно, но в разных положениях и динамичных проявлениях.

Оуэн (Owens N.M., 1975), наблюдая за стадом павианов-анубисов в Гомбе (Танзания), отмечает, что детеныши начинают играть с шестинедельного возраста. Исследователь приводит данные о длительности игры детенышей различного возраста: самцы в четыре с половиной месяца играют 200 сек в час, в восемь с половиной месяцев играют 100 сек в час, в 14 месяцев 300 секунд в час. Самки играют меньше в среднем от 15 до 150 секунд в час в возрасте от шести недель до трех лет. Инициатором игры по данным Оуэна является чаще более старший детеныш-самец (подробнее там же, т.е. в информационных материалах Сухумского приматологического Центра за 70-80-е годы).

Последнее утверждение не находит подтверждения в наблюдениях, т.к. я имела возможность убедиться в инициативе, исходящей и от младших детенышей и от любого из одновозрастной группы разнополых детенышей.

В условиях неландшафтного вольера и самцы и самочки играли одинаково интенсивно и сходным образом. Было замечено, что возникают как однополые, так и разнополые группы детенышей, предающихся тем или иным формам игровой активности.

Создается также впечатление, что детеныши наблюдавшегося вида играют дольше, чем это замечено другими авторами; и было бы правильнее, очевидно, учитывать не только время «занятости» игрой одного детеныша, а суммарное время игры детенышей данной популяции в тот или иной временной промежуток. Наши данные показывают, что в этом случае игра длится часами. Ряд авторов считает, что количество игр и их сложность значительно увеличиваются в ходе эволюции отряда приматов вплоть до человека. Замечу, что это утверждение при всей его заманчивости требует специального систематического исследования.

Роль игры в накоплении индивидуального поведенческого опыта, что для нас очень важно, т.к. этот индивидуальный опыт, накопленный в игре, есть, как пишет К.Э. Фабри, запасный опыт, повышающий лабильность поведения и его адаптивность к различным новым условиям реализации деятельности. Эта мысль согласуется с представлениями ряда антропологов и прежде всего М.Ф. Неструха о наличии у приматов потенциальных возможностей развития, которые на пути в антропогенезе могли реализоваться и стать реальными предпосылками возникновения гоминоидных черт психики. В этой связи чрезвычайно важен вопрос о возможностях обогащения индивидуального опыта, приобретенного в игре, не только за счет самостоятельного его приобретения, но и по подражанию.

Проблема подражания детенышей взрослому поведению обсуждается в специальной, в частности, приматологической, литературе широко. По-видимому, роль подражания как средства обогащения индивидуального опыта повышается у приматов. В этом отношении игра не исключение, она открывает большие возможности не только для приобретения нового опыта, но и его заимствования. Особенно важны в этом отношении, очевидно, игры детенышей со взрослыми особями. Так, Д. Брунер отмечает, что у шимпанзе — высших приматов — увеличивается доля игры детеныша с матерью в общем поведении детеныша. Возникает ситуация, когда детеныш может включить и включает в свою игру то из поведения взрослых особей, что им наблюдалось. Поведение взрослых шимпанзе, по Брунеру, служит известным образцом для детенышей. Д. Брунер отмечает, что появление более лабильной формы социальной связи в группах приматов, по всей вероятности, сопровождается возникновением новой способности к обучению посредством наблюдения (Д. Брунер, 1972).

Наши исследования, проведенные в Сухуми, подтверждают мнение Д. Брунера о значении наблюдения одних особей за действиями других как источнике обучения. О том же пишет Д. Гудолл. Однако такое наблюдение не выливается в простое подражание, хотя и оно имеет место. Здесь проблема шире: действия одной особи являются побуждающими по отношению к развитию познавательной активности другой особи по отношению к действиям первой особи; так приобретать новый опыт можно наиболее экономным путем. Наши наблюдения показывают, что в стаде павианов-гамадрилов, живущих в ландшафтном вольере, детеныши, особенно младшего возраста (до года), постоянно сопровождая своих матерей или примыкая к симпатизирующим им (очевидно родственным) самкам не только присутствуют при деятельности последних по отношению к различным природным объектам, но и одновременно с ними или после них начинают действовать, правда, без получения какого-либо практического результата, сходным образом с этими же объектами. Вместе с тем, остается непонятной категория этих действий: это игра или действия исследовательские, манипуляпионно-предметные? Вопрос об определении и классификации игрового поведения по сравнению с неигровым, но сходным с ним, остается очень часто открытым. В этой связи заслуживает внимания мнение К.Э. Фабри, который пишет, что манипулирование «биологически нейтральными» объектами или же биологически значимыми, но вне их адекватного применения, является не чем иным, как игрой» (Новоселова С.Л. Развитие интеллектуальной основы деятельности приматов. – М., Воронеж, 2001. – С. 257-261).

 

5. Прочитайте работу П.Я. Гальперина (Психологическое различие орудий человека и вспомогательных средств у животных и его значение // Психология как объективная наука. – М., Воронеж, 1998. – С. 37-93) и установите четкую психологическую грань между человеком и животными. Как был организован эксперимент и его результаты? Какие закономерности были выявлены на экспериментальном материале?

Перечислите основные факты развития конкретных форм овладения новым орудием.