Об уединении

 

Оставим в стороне пространные сравнения жизни уединенной и жизнидеятельной. Что же касается красиво звучащего изречения, которымприкрываются честолюбие и стяжательство, а именно: «Мы рождены не для себя,но для общества», то пусть его твердят те, кто без стеснения пляшет со всемидругими под одну дудку. Но если у них есть хоть крупица совести, они должныбудут сознаться, что за привилегиями, должностями и прочей мирской мишуройони гонятся вовсе не ради служения обществу, а скорей ради того, чтобыизвлечь из общественных дел выгоду для себя. Бесчестные средства, с помощьюкоторых многие в наши дни возвышаются, ясно говорят о том, что и цели такжене стоят доброго слова. А честолюбию давайте ответим, что оно-то и прививаетнам вкус к уединению, ибо чего же чуждается оно больше, чем общества, и кчему оно стремится с такой же настойчивостью, как не к тому, чтобы иметьруки свободными? Добро и зло можно творить повсюду: впрочем, еслисправедливы слова Бианта, что «большая часть — это всегда наихудшая» [634],или также Экклезиаста, что «и в целой тысяче не найти ни одного доброго», —

 

Rari quippe boni: numero vix sunt totidem, quot

Thebarum portae, vel divitis ostia Nili [635]

 

то в этой толчее недолго и заразиться. Нужно или подражать людямпорочным, или же ненавидеть их. И то и другое опасно: и походить на них, ибоих превеликое множество, и сильно ненавидеть их, ибо они на нас непохожи.

Купцы, отправляясь за море, имеют все основания приглядываться к своимпопутчикам на корабле, не развратники ли они, не богохульники ли, не злодеили, считая, что подобная компания приносит несчастье. Вот почему Биант,обратившись к тем, которые, будучи с ним на море во время разыгравшейсябури, молили богов об избавлении от опасности, шутливо сказал: «Помолчите,чтобы боги не заметили, что и вы здесь вместе со мной!»

Еще убедительнее пример Альбукерке [636], вице-короля Индии вцарствование португальского короля Мануэля. Когда кораблю, на котором оннаходился, стала угрожать близкая гибель, он посадил себе на плечи мальчика,с той единственной целью, чтобы этот невинный ребенок, судьбу которого онсвязал со своей, помог ему снискать и обеспечил милость всевышнего, и темсамым спас бы их от гибели.

Сказанное вовсе не означает, что мудрец не мог бы жить в своеудовольствие где угодно, чувствуя себя одиноким даже среди толпы придворных;но если бы ему было дано выбирать, то, как учит его философия, он постаралсябы даже не глядеть на этих людей. Он готов снести это, если окажетсянеобходимым, но если дело будет зависеть от него самого, он выберетсовершенно иное. Ему будет казаться, что он и сам не вполне избавился отпороков, если ему понадобится бороться с пороками остальных.

Харонд карал как преступников даже тех, кто был уличен, что он водитсяс дурными людьми. И нет другого существа, которое было бы столь женеуживчиво и столь же общительно, как человек: первое — по причине егопороков, второе — в силу его природы.

И Антисфен, когда кто-то упрекнул его в том, что он общается с дурнымилюдьми, ответил, по-моему, не вполне убедительно, сославшись на то, что иврачи проводят жизнь среди больных. Дело в том, что, заботясь о здоровьебольных, врачи, бесспорно, наносят ущерб своему собственному, поскольку онипостоянно соприкасаются с больными и имеют дело с ними, подвергая себяопасности заразиться.

Цель, как я полагаю, всегда и у всех одна, а именно жить свободно инезависимо; но не всегда люди избирают правильный путь к ней. Часто онидумают, что удалились от дел, а оказывается, что только сменили одни надругие. Не меньшая мука управлять своею семьей, чем целым государством: ведьесли что-нибудь тяготит душу, она уже полностью отдается этому; и хотяхозяйственные заботы не столь важны, все же они изрядно докучливы. Сверхтого, отделавшись от двора и городской площади, мы не отделались от основныхи главных мучений нашего существования:

 

ratio et prudentia curas,

Non locus effusi late maris arbiter, aufert. [637]

 

Честолюбие, жадность, нерешительность, страх и вожделения не покидаютнас с переменой места.

 

Et post equitem sedet atra cura. [638]

 

Они преследуют нас нередко даже в монастыре, даже в убежище философии.Ни пустыни, ни пещеры в скалах, ни власяницы, ни посты не избавляют от них:

 

haeret lateri letalis arundo. [639]

 

Сократу сказали о каком-то человеке, что путешествие нисколько его неисправило. «Охотно верю, — заметил на это Сократ. — Ведь он возил с собойсебя самого».

 

Quid terras alio calentes

Sole mutamus? patria quis exul

Se quoque fugit? [640]

 

Если не сбросить сначала со своей души бремени, которое ее угнетает, то вдорожной тряске она будет еще чувствительней. Ведь так же и с кораблем: емулегче плыть, когда груз на нем хорошо уложен и закреплен. Вы причиняетебольному больше вреда, чем пользы, заставляя его менять положение; шевеляего, вы загоняете болезнь внутрь. Чем больше мы раскачиваем воткнутые вземлю колья и нажимаем на них, тем глубже они уходят в почву и увязают вней. Недостаточно поэтому уйти от людей, недостаточно переменить место,нужно уйти и от свойств толпы, укоренившихся в нас; нужно расстаться с собой изатем обрести себя заново.

 

Rupi iam vincula dicas:

Nam luctata canis nodum arripit; attamen illi,

Cum fugit, a collo trahitur pars longa catenae. [641]

 

Мы волочим за собой свои цепи; здесь нет еще полной свободы — мыобращаем свой взор к тому, что оставили за собой, наше воображение ещезаполнено им;

 

Nisi purgatum est pectus, quae proelia nobis

Atque pericula tunc ingratis insinuandum?

Quantae conscindunt hominem cuppedinis acres

Sollicitum curae, quantique perinde timores?

Quidve superbia, spurcitia, ac petulantia, quantas

Efficiunt clades, quid luxus desidiesque? [642]

 

Зло засело в нашей душе, а она не в состоянии бежать от себя самой:

 

In culpa est animus qui se non effugit unquam [643].

 

Итак, ей нужно обновиться и замкнуться в себе: это и будет подлинноеуединение, которым можно наслаждаться и в толчее городов и при дворахкоролей, хотя свободнее и полнее всего наслаждаться им в одиночестве. А размы собираемся жить одиноко и обходиться без общества, сделаем так, чтобынаша удовлетворенность или неудовлетворенность зависели всецело от нас;освободимся от всех уз, которые связывают нас с ближними; заставим себясознательно жить в одиночестве, и притом так, чтобы это доставляло намудовольствие.

Стильпону удалось спастись от пожара, опустошившего его родной город;но в огне погибли его жена, дети и все его имущество. Встретив его и непрочитав на его лице, несмотря на столь ужасное бедствие, постигшее егородину, ни испуга, ни потрясения, Деметрий Полиоркет [644]задал ему вопрос,неужели он не потерпел никакого убытка. На это Стильпон ответил, что делообошлось без убытков и ничего своего, благодарение бога, он не потерял. Тоже выразил философ Антисфен в следующем шутливом совете: «Человек должензапасать только то, что держится на воде и в случае кораблекрушения можетвместе с ним вплавь добраться до берега» [645].

И действительно, мыслящий человек ничего не потерял, пока он владеетсобой. После разрушения варварами города Нолы тамошний епископ Павлин,потеряв все и попав в плен к победителям, обратился к богу с такой молитвой:«Господи, не дай мне почувствовать эту потерю; ибо ничего из моего, как тебеведомо, они пока что не тронули». Те богатства, которые делали его богатым,и то добро, которое делало его добрым, остались целыми и невредимыми.

Вот что значит умело выбирать для себя сокровища, которые невозможнопохитить, и укрывать их в таком тайнике, куда никто не может проникнуть, такчто выдать его можем только мы сами. Надо иметь жен, детей, имущество и,прежде всего, здоровье, кому это дано: но не следует привязываться ко всемуэтому свыше меры, так, чтобы от этого зависело наше счастье. Нужно приберечьдля себя какой-нибудь уголок, который был бы целиком наш, всегда к нашимуслугам, где мы располагали бы полной свободой, где было бы главное нашеприбежище, где мы могли бы уединяться. Здесь и подобает нам вести внутренниебеседы с собой и притом настолько доверительные, что к ним не должны иметьдоступа ни наши приятели, ни посторонние; здесь надлежит нам размышлять ирадоваться, забывая о том, что у нас есть жена, дети, имущество, хозяйство,слуги, дабы, если случится, что мы потеряем их, для нас не было бы чем-тонеобычным обходиться без всего этого. Мы обладаем душой, способной общатьсяс собой; она в состоянии составить себе компанию; у нее есть на что нападатьи от чего защищаться, что получать и чем дарить. Нам нечего опасаться, что вэтом уединении мы будем коснеть в томительной праздности:

 

in solis sis tibi turba locis. [646]

 

Добродетель, говорит Антисфен, довольствуется собой: она не нуждаетсяни в правилах, ни в воздействии со стороны.

Среди тысячи наших привычных поступков мы не найдем ни одного, которыймы совершали бы непосредственно ради себя. Посмотри: вот человек, которыйкарабкается вверх по обломкам стены, разъяренный и вне себя, будучи мишеньюдля выстрелов из аркебуз; а вот другой, весь в рубцах, изможденный, бледныйот голода, решивший скорее подохнуть, но только не отворить городские воротапервому. Считаешь ли ты, что они здесь ради себя? Они здесь ради того, когоникогда не видели, кто нисколько не утруждает себя мыслями об их подвигах,утопая в это самое время в праздности и наслаждениях. А вот еще один:харкающий, с гноящимися глазами, неумытый и нечесаный, он покидает далеко заполночь свой рабочий кабинет: думаешь ли ты, что он роется в книгах, чтобыстать добродетельнее, счастливее и мудрее? Ничуть не бывало. Он готовзамучить себя до смерти, лишь бы поведать потомству, каким размером писалсвои стихи Плавт, или как правильнее пишется такое-то латинское слово. Ктобы не согласился с превеликой охотой отдать свое здоровье, покой или самуюжизнь в обмен на известность и славу — самые бесполезные, ненужные ифальшивые из всех монет, находящихся у нас в обращении? Нам мало страха засвою жизнь, так давайте же трепетать еще за жизнь наших жен, детей,домочадцы! Нам мало хлопот с нашими собственными делами, так давайте жемучиться и ломать себе голову из-за дел наших друзей и соседей!

 

Vah! quemquamne hominem in animum instituere aut

Parare, quod sit carius quam ipse est sibi? [647]

 

Уединение, как мне кажется, имеет разумные основания скорее для тех,кто успел уже отдать миру свои самые деятельные и цветущие годы, как этосделал, скажем, Фалес.

Мы пожили достаточно для других, проживем же для себя хотя бы остатокжизни. Сосредоточим на себе и на своем собственном благе все наши помыслы инамерения! Ведь нелегкое дело — отступать, не теряя присутствия духа; всякоеотступление достаточно хлопотливо само по себе, чтобы прибавлять к этому ещедругие заботы. Когда господь дает нам возможность подготовиться к нашемупереселению, используем ее с толком; уложим пожитки; простимсязаблаговременно с окружающими; отделаемся от стеснительных уз, которыесвязывают нас с внешним миром и отдаляют от самих себя. Нужно разорвать этина редкость крепкие связи. Можно еще любить то или другое, но не связываясебя до конца с чем-либо, кроме себя самого. Иначе говоря: пусть все будетпо-прежнему близко нам, но пусть оно не сплетается и не срастается с нами дотакой степени прочно, чтоб нельзя было отделить от нас, не ободрав у наскожу и не вырвав заодно еще кусок мяса. Самая великая вещь на свете — этовладеть собой.

Наступил час, когда нам следует расстаться с обществом, так как намбольше нечего предложить ему. И кто не может ссужать, тот не должен и братьвзаймы. Мы теряем силы; соберем же их и прибережем для себя. Кто способенпренебречь обязанностями, возлагаемыми на него дружбой и добрымиотношениями, и начисто вычеркнуть их из памяти, пусть сделает это! Но емунужно остерегаться, как бы в эти часы заката, который превращает его вненужного, тягостного и докучного для других, он не стал бы докучным и длясебя самого, а также тягостным и ненужным. Пусть он нежит и ублажает себя,но, главное, пусть управляет собой, относясь с почтением и робостью к своемуразуму и своей совести, — так, чтобы ему не было стыдно взглянуть им вглаза. Rarum est enim ut satis se quisque vereatur [648].

Сократ говорил, что юношам подобает учиться, взрослым — упражняться вдобрых делах, старикам — отстраняться от всяких дел как гражданских, так ивоенных и жить по своему усмотрению без каких-либо определенных обязанностей [649].

Есть люди такого темперамента, что им легко дается соблюдение правилуединенной жизни. Натуры, чувства которых ленивы и вялы, а воля и страсти неотличаются большой пылкостью, вследствие чего они нелегко подчиняются им,увлекаются чем-либо, — таков и я, например, и по природному складухарактера, и по моим убеждениям, — такие натуры скорее и охотнее примут этотсовет, нежели души деятельные и живые, стремящиеся охватить решительно все,вмешивающиеся во все, увлекающиеся всем, что бы ни попалось на глаза,предлагающие и себя и свои услуги во всех случаях жизни и готовые взяться залюбое дело. Следует пользоваться случайными и не зависящими от насудобствами, которые дарует нам жизнь, раз они доставляют нам удовольствие,но не следует смотреть на них как на главное в нашем существовании; это нетак, и ни разум, ни природа не хотят этого. К чему, вопреки законам ее,ставить в зависимость удовлетворенность или неудовлетворенность нашей душиот вещей, зависящих не от нас? Предвосхищать возможные удары судьбы, лишатьсебя тех удобств, которыми мы можем располагать, — как это делали многие изблагочестия, а некоторые философы — в соответствии со своими воззрениями, —отказываться от помощи слуг, спать на голых досках, выкалывать себе глаза,выбрасывать свое богатство в реку, искать страданий (первые — для того,чтобы мучениями в этой жизни снискать блаженство в грядущей, вторые — чтобы,спустившись на самую нижнюю ступень лестницы, обезопасить себя от паденияеще ниже) — это чрезмерные проявления добродетели. Превращать же свой тайникв источник собственной славы и в образец для других — пусть этим занимаютсядругие, те, которые тверже и крепче:

 

tuta et parvula laudo,

Cum res deficiunt, satis inter vilia fortis:

Verum ubi quid melius contingit et unctius, idem

Hos sapere, et solos aio bene vivere, quorum

Conspicitur nitidis fundata pecunia villis. [650]

 

Что до меня, то мне хватает и своих дел, чтобы не забираться такдалеко. Мне более чем достаточно, пока судьба дарит меня своейблагосклонностью, подготовлять себя к ее неблагосклонности и, пребывая вблагополучии, представлять себе настолько мрачное будущее, насколько хватаетмоего воображения, — наподобие того, как мы приучаем себя к фехтованию итурнирам, играя в войну среди нерушимого мира.

Философ Аркесилай [651]нисколько не теряет в моем уважении из-за того,кто употреблял, как известно, золотую и серебряную посуду, поскольку емупозволяло это его состояние; и он внушает мне тем большее уважение, что нелишил себя всех этих благ, но пользовался ими с умеренностью и отличался,вместе с тем, неизменной щедростью.

Я вижу, до чего ограниченны естественные потребности человека; и, глядяна беднягу-нищего у моей двери, часто гораздо более жизнерадостного издорового, чем я сам, я мысленно ставлю себя на его место, стараюсьпочувствовать себя в его шкуре. И хоть я превосходно знаю, что смерть,нищета, презрение и болезни подстерегают меня на каждом шагу, все же,вспоминая о таком нищем и о многом другом в этом же роде, я убеждаю себя непроникаться ужасом перед тем, что стоящий ниже меня принимает с такимтерпением. Я не могу заставить себя поверить, чтобы неразвитый ум могсотворить большее, чем ум сильный и развитой, а также, чтобы с помощьюразмышления нельзя было достигнуть того же, что достигается простойпривычкой. И зная, насколько ненадежны эти второстепенные жизненныеудобства, я, живя в полном достатке, неустанно обращаюсь к богу с главнейшеймоею просьбой, а именно, чтобы он даровал мне способность довольствоватьсясамим собою и благами, порождаемыми мною самим. Я знаю цветущих юношей,которые постоянно держат в своем ларце множество разных пилюль на случайпростуды, и, полагая, что обладают средством против нее, меньше опасаютсяэтой болезни. Нужно подражать им в этом, а кроме того, если вы подверженыкакой-нибудь более серьезной болезни, вам следует обзавестись такимилекарствами, которые унимают боль и усыпляют пораженные органы.

При подобном образе жизни должно избрать для себя такое занятие,которое не было бы ни слишком хлопотливым, ни слишком скучным; в противномслучае, не к чему было устраивать себе уединенное существование. Это зависитот личного вкуса; что до моего, то хозяйство ему явно не по нутру. Кто желюбит его, пусть и занимается им, но отнюдь не чрезмерно:

 

Conentur sibi res, non se submittere rebus. [652]

 

В противном случае это увлечение хозяйственными делами превратится, пословам Саллюстия [653], в своего рода рабство. Есть тут отрасли и болееблагородные, например плодоводство, пристрастие к которому Ксенофонтприписывал Киру [654]. Вообще же здесь можно найти нечто среднее между низкой ижалкой озабоченностью, связанных с вечной спешкой, которые мы наблюдаем утех, кто уходит во всякое дело с головой, и глубоким, совершеннейшимравнодушием, допускающим, чтобы все приходило в упадок, как мы это наблюдаему некоторых:

 

Democriti pecus edit agellos

Cultaque, dum peregre est animus sine corpore velox. [655]

 

Но выслушаем совет, который дает по поводу все того же уединенногообраза жизни Плиний Младший своему другу Корнелию Руфу: «Я советую тебепоручить своим людям эти низкие и отвратительные хлопоты по хозяйству, ивоспользовавшись своим полным и окончательным уединением, целиком отдатьсянаукам, чтобы оставить после себя хоть крупицу такого, что принадлежало бытолько тебе» [656]. Он подразумевает здесь славу, совсем так же, как иЦицерон, заявляющий, что он хочет использовать свой уход от людей иосвобождение от общественных дел, дабы обеспечить себе своими творениямивечную жизнь [657]:

 

usque adeone

Scire tuum nihil est, nisi te scire hoc sciat alter. [658]

 

Это, мне кажется, было бы вполне правильно, если бы речь шла о том,чтобы уйти из мира, рассматривая его как нечто, находящееся вне тебя;названные же мною авторы делают это только наполовину. Они задумываются надтем, что будет, когда их самих больше не будет; но тут получается забавноепротиворечие, ибо плоды своих намерений они рассчитывают пожать в этом мире,однако лишь тогда, когда они сами будут уже за его пределами. Гораздо болеездравыми представляются мне соображения тех, кто ищет уединения изблагочестия, поддерживая в себе мужество верой в будущую жизнь, котораяпринесет им осуществление обещанного нам богом. Они отдают себя богу,существу бесконечному и в благости и в могуществе; и перед душой открываетсянеобозримый простор для осуществления ее чаяний. И болезни и страданияприносят им пользу, ибо через них они добывают себе вечное здоровье и вечноенаслаждение; и даже смерть представляется им желанною, ибо она — переход кэтому совершенному состоянию. Суровость их дисциплины благодаря привычкевскоре перестает казаться им тягостной, их плотские вожделения, будучиподавляемы, успокаиваются и замирают, ибо они поддерживаются в насисключительно тем, что мы беспрепятственно удовлетворяем их. Этаединственная их цель, — блаженная и бессмертная жизнь — и в самом делезаслуживает того, чтобы отказаться ради нее от радостей и утех нашегобренного существования. И кто может зажечь в своей душе пламя этой живойверы, а также надежды, по-настоящему и навсегда, тот создает себе и впустыне жизнь, полную наслаждений и радостей, превышающих все, чего можнодостигнуть при всяком ином образе жизни.

Итак, ни цель, ни средства, которые предлагает Плиний, не удовлетворяютменя; следуя ему, мы лишь попадаем из огня да в полымя. Эти книжные занятиястоль же обременительны, как все прочее, и столь же вредны для здоровья,которое должно быть главной нашей заботой. И никоим образом нельзядопускать, чтобы удовольствие, доставляемое нашими занятиями, затмило всеостальное: ведь это то самое удовольствие, которое губит жадного хозяина,стяжателя, сладострастника и честолюбца. Мудрецы затратили немало усилий,чтобы предостеречь нас от ловушек наших страстей и научить отличатьистинные, полновесные удовольствия от таких, к которым примешиваются заботыи которые омрачены ими. Ибо большинство удовольствий, по их словам, щекочети увлекает нас лишь для того, чтобы задушить до смерти, как это делали теразбойники, которых египтяне называли филетами. И если бы головная больначинала нас мучить раньше опьянения, мы остерегались бы пить через меру. Нонаслаждение, чтобы нас обмануть, идет впереди, прикрывая собой своихспутников. Книги приятны, но если, погрузившись в них, мы утрачиваем, вконце концов, здоровье и бодрость — самое ценное достояние наше, — то нелучше ли оставить и их. Я принадлежу к числу тех, кто считает, что польза отних не может возместить эту потерю. Подобно тому как люди, ослабленныедлительным недомоганием, отдают себя в конце концов в руки врачей исоглашаются подчинить свою жизнь некоторым предписанным ими правилам,которые и стараются не преступать, так и тому, кто усталый и разочарованный,покидает людей, надлежит устроить для себя жизнь согласно правилам разума,упорядочить ее и соразмерить, предварительно все обдумав. Он долженраспрощаться с любым видом труда, каков бы он ни был; и, вообще, он долженостерегаться страстей, нарушающих наш телесный и душевный покой; он долженизбрать для себя тот путь, который ему больше всего по душе:

 

Unusquisque sua noverit ire via [659].

 

Занимаетесь ли вы хозяйством, науками, охотой или чем-либо иным, выдолжны отдаваться этому не дальше предела, где кончается удовольствие;берегитесь увлечься и устремиться вперед, туда, где к удовольствиюпримешивается усилие. Нужно предаваться занятиям и заботам лишь настолько,насколько это необходимо, чтобы сохранять бодрость и обезопасить себя отнеприятностей, порождаемых противоположною крайностью, а именно, вялым исонным бездельем. Есть науки бесплодные и бесполезные, и большинство из нихсоздано ради житейской суеты; их следует предоставить тем, кто занятмирскими делами. Что до меня, то я люблю лишь развлекательные и легкие книгилибо те, которые возбуждают мое любопытство, либо те, которые утешают меняили советуют, как упорядочить мою жизнь и мою смерть:

 

tacitum silvas inter reptare salubres

Curantem quidquld dignum sapiente bonoque est. [660]

 

Люди более мудрые, обладая душою мужественной и сильной, способнысохранять душевное спокойствие, независимо от всего прочего. Но так как душау меня самая обыкновенная, мне приходится поддерживать ее телеснымиудовольствиями; и поскольку возраст отнимает у меня те из них, которые былимне больше всего по вкусу, я приучаю себя острее воспринимать другие, болеесоответствующие этой новой поре моей жизни. Нужно вцепиться и зубами икогтями в те удовольствия жизни, которые годы вырывают у нас одно за другим:

 

carpamus dulcia: nostrum est

Quod vivis: cinis et manes et fabula fies. [661]

 

Что до славы, предлагаемой нам Цицероном и Плинием в качестве нашейцели, то я очень далек от подобных стремлений. Честолюбие несовместимо суединением. Слава и покой не могут ужиться под одной крышей. Сколько я вижу,оба названных мною писателя унесли из житейской толчеи только руки да ноги;душой же и помыслами они погрязли в ней еще глубже, чем когда-либо прежде:

 

Tun, vetule, auriculis alienis colligis escas? [662]

 

Они всего-навсего лишь отступили немного назад, чтобы прыгнуть дальше илучше, чтобы, напрягшись, как следует, рвануться в самую гущу толпы. Хотитеубедиться, насколько легковесны их рассуждения? Сопоставим мнения двухфилософов [663],принадлежащих к совершенно различным школам и пишущих, один —Идоменею, другой — Луцилию, их друзьям, убеждая их отказаться от дел ипочестей и уединиться от мира. Вы жили, говорят они, до этого времени,плавая и носясь по волнам, — так доберитесь, наконец, до гавани, чтобы тамумереть. Всю свою жизнь они отдали свету — проведите остаток ее в тени.Невозможно отрешиться от дел, не отрешившись от их плодов; по этой причинеоставьте заботу о своем имени и о славе. Есть опасность, что блеск вашихбылых деяний осеняет вас слишком ярким ореолом и не покинет вас и в вашемубежище. Откажитесь вместе со всеми прочими наслаждениями и от того, котороевы испытываете, когда вас одобряют другие; а что касается ваших знаний иваших талантов, то не тревожьтесь о них; они не утратят своего значенияоттого, что вы сами сделаетесь более достойными их. Вспомните человека,который на вопрос, зачем он тратит столько усилий, постигая искусство,недоступное большинству людей, ответил: «С меня довольно очень немногих, сменя довольно и одного, с меня довольно, если даже не будет ни одного». Онговорил сущую правду. Вы и хотя бы еще один из ваших друзей — это уже целыйтеатр для вас обоих, и даже вы один — театр для себя самого. Пусть целыйнарод будет для нас «одним» и этот «один» — целым народом. Желание извлечьславу из своей праздности и своего затворничества — это суетное тщеславие.Нужно поступать так, как поступают дикие звери, заметающие следы у входа всвою берлогу. Вам не следует больше стремиться к тому, чтобы о вас говорилвесь мир; достаточно и того, чтобы вы сами могли говорить с собой о себе.Удалитесь в себя, но позаботьтесь сначала о том, чтобы сделать этоподобающим образом; было бы безумием довериться себе, если вы не умеетесобою управлять. Можно ошибаться в уединении так же, как и в обществеподобных себе. Пока вы не сделаетесь таким, перед которым не посмеетеотступиться, и пока не будете внушать себе самому почтение и легкий трепет, — observentur species honestae animo [664], — помните всегда о Катоне, Фокионе [665]иАристиде, в присутствии которых даже безумцы старались скрыть своизаблуждения, и изберите их судьями всех своих помыслов; если эти последниепойдут по кривому пути, уважение к названным героям возвратит вас направильный путь. Они поддержат вас на нем, они помогут вам довольствоватьсясамим собой, ничего не заимствовать ни у кого, кроме как у самого себя,сосредоточить и укрепить свою душу на определенных и строго ограниченныхразмышлениях, таких, где она сможет находить для себя усладу и, познав,наконец, истинные блага, наслаждение которыми усиливается по мере познанияих, удовольствоваться всем этим, не желая ни продления жизни, ниувековечения своего имени. Вот совет истинной и бесхитростной философии, ане болтливой и показной, как у первых двух упомянутых мной мыслителей.